Чтобы посадить одно деревце, нужны как минимум две пары рук. Чтобы ухаживать за ним ежесезонно – нужно быть рядом как минимум первые годы, чтобы удобрять его, дабы оно окрепло, защищать его от лап и клыков зверей, дабы его ствол и ветви выросли правильно. Эх, сколько всего я ещё не совершил… Надеюсь, мне удастся исправиться в будущем.
– Я знаю, как ты любишь природу, мальчик мой. В своих статьях ты часто упоминаешь о том, что у любого растения есть разум. И не просто коллективный, а свой, собственный. И они могут мыслить, разговаривать… общаться с нами. Это так?
– Откуда вы… – Герман занервничал, ёрзая в кресле, но профессор тут же поспешил его успокоить:
– Катерина Львовна показала мне парочку твоих работ, Герман. Ты разве забыл об этом? И в этом нет ничего дурного, она хотела для тебя только блага.
– Я действительно забыл об этом… – Юноша потупил взор и почесал затылок. Его волосы были ещё влажными от дождя, а голова тяжёлой и немного затуманенной. – Кажется, ваш бальзам меня совсем обезоружил… Простите.
– Моя жена, Аннушка, была удивительной и неординарной женщиной, Герман. Я тебе принесу её фото… Так вот, она тоже, как и ты, была убеждена в том, что у каждого цветочка, у каждой травинки, а уж тем более у дерева есть сознание! И она – ты никогда не поверишь! Она разговаривала с ними! Бьюсь об заклад, что твой батюшка тоже с ними вёл беседы?
– Э-э-э, я не знаю, я почти не помню отца… – Герман растерянно смотрел на фотографию белокурой женщины, которую уже видел в кабинете Чехова. Сердце его тревожно заколотилось. – Ваша супруга очень красивая. У неё такие добрые глаза и лучезарная улыбка. Наверняка она была прекрасной женщиной!
– Она есть и остаётся прекрасной женщиной, Герман! – отметил профессор и закинул в рот дольку лимона, после чего поморщился и снял очки. – Просто сейчас не живёт дома…
– Простите, Платон Николаевич! Я не знал, не хотел вас обидеть! – виновато затараторил юноша и протянул фото в рамке Чехову. Тот взял его в руки и долго смотрел на него, будто вглядываясь в глаза любимой женщины. Лицо его смягчилось и просветлело. У Германа пересохло в горле, и он поспешно сделал очередной глоток чаю. Но горло словно обожгло чем-то колючим. «Когда он успел подлить ещё?» Он быстро потянулся к пирогу, и его вишнёвый аромат и сливочный вкус вернул Геру в чувства.
– У неё был дар, друг мой. Очень редкий и прекрасный, как и она сама… – После этих слов Гера поперхнулся кусочком пирога, но Чехов лишь спокойно подлил ему чаю и жестом попросил отпить. – Она разговаривала со всеми растениями и, что самое интересное, они ей отвечали! Немногие об этом знали, ведь её могли счесть за умалишённую. Да и не каждый человек это поймёт и примет. Люди отвергают то, что им непонятно, чуждо и страшно. Поэтому она всегда рисковала стать изгоем… Но мне она открылась практически сразу, на второй месяц нашего знакомства. В поместье её семьи был восхитительный яблоневый сад с крымскими розами, к слову – её любимицами. И она каждое утро здоровалась с ними, как с людьми. И подруг у неё не было, потому что болтала она и делилась секретами исключительно с розами. Даже меня познакомила с ними – представляешь?! А вдруг они меня не одобрят, ха-ха! Я тогда думал: она просто с чудинкой или действительно их слышит? А вдруг это… шизофрения, не дай бог! Я тогда не на шутку перепугался…
Герман жадно ловил каждое слово профессора, и его сердце каждый раз ёкало. Но он не мог поверить своим ушам: неужели тот говорит правду? «Не похоже, что он пьян вдрызг… Но похоже, что я пьян. А вдруг… Не-е-ет, не может быть! Он проверяет меня! Он может догадываться, но не знает наверняка! Я запутался… Что же мне делать? Молчать и отпираться до конца? Или… Нет, я не смогу! Я никогда об этом не говорил! Никому. Никогда». Гера настолько глубоко погрузился в свои размышления, что не заметил, как профессор закончил свой душещипательный монолог. И они с минуту сидели в полной тишине, которую нарушал лишь треск поленьев и сбивчивое дыханье Бориса на лежанке у камина.
– Платон Николаевич, я даже не знаю, что и сказать! Ваша супруга действительно удивительная женщина, я таких не встречал! Вам очень с ней повезло! А где же она… сейчас?
– В санатории на Алтае…Она у меня и так была хрупкой, как хрустальная ваза, а с годами… совсем слабенькая стала. Ну ничего, минеральные воды и свежий горный воздух возрождают к жизни!
Герман притих, не решаясь вымолвить ни слова. Он в миг протрезвел, но голова его разболелась так, что нестерпимо захотелось на свежий воздух. Сняв с себя плед, он аккуратно положил его на подлокотник кресла и расчесал пальцами высохшие кудри. Чехов не сводил с юноши соколиного взгляда, цедя коньяк из чашки. Профессор действительно выжидал, словно играя с Германом, проверяя его на прочность перед тем, как сделать последний рывок. Гера чувствовал на себе испытывающий взгляд профессора, но не решался встретиться с ним глазами, потому что ощущал себя полёвкой в лапах огромного хищника. Ему казалось, что кабинет сузился до размера платяного шкафа, настолько в нём стало душно, тесно и невыносимо неуютно, что хотелось вскочить и выбежать, лишь бы не смотреть в сторону Чехова.
– Чай, поди, остыл! – В кабинет с подносом в руках впорхнула Мария Григорьевна, и Гера заметно выдохнул, облегчённо улыбнувшись ей. Чехов прокашлялся и поставил чашку на стол.
– Маша, ты как всегда вовремя, душа моя! А мы уже всё опустошили до дна! – с долей сарказма произнёс профессор и хлопнул себя по коленям.
– А Герману не пора? За окном уже стемнело, и дождик как раз перестал… – начала Мария, но мужчина недовольно её перебил:
– Ты выгоняешь дорогого гостя за порог? Сосед довезёт! Правда, Герман?
– Что вы, не хотелось бы доставлять неудобств кому-либо ещё… – Герман ненавидел себя за свой извиняющийся тон и готов был бежать прямо сейчас, но профессор лишь властно поднял руку и покачал головой:
– Мы даже не начали, друг мой! Ты только отогрелся, пришёл в себя после дождливой дороги и даже не доел свой кусок пирога! Маша очень расстроится, она ведь так старалась, ей-богу! – Чехов неодобрительно цыкнул и покачал головой, ехидно посмотрев на сестру, отчего та лишь сомкнула губы и отвела взгляд. Она поспешно убрала со столика, поставила новый чайничек и, поклонившись, покинула кабинет. Герман снова ощутил витающее в воздухе напряжение, которое хватало его за плечи и оседало каменной маской на лице, царапало шею позади. Они переглянулись с профессором, который предложил подлить горячего чайку, и юноша молча кивнул.
– Не буду тебя томить, мальчик мой! У меня есть для тебя отличная новость! Только пообещай, что никому не расскажешь? Даже своей почтенной тётушке? Итак, твоя статья заинтересовала одного из главных редакторов научно-просветительского журнала в Севастополе. Надо отблагодарить моего товарища Сафронова, который любезно согласился отправить её в несколько крупных редакций и издательств! И это возымело свои плоды…
– Да вы что?! – Герман не поверил своим ушам. – Это получается, что… её напечатают?! И когда? Что от меня требуется?
– Не торопись, мне нужно связаться с редакторским составом и уточнить все детали. Скорее всего, придётся её немного подкорректировать, убрать спорные моменты и… выпустить в люди! Всё-таки я переживаю за чувства, э-э-эм, верующих! Но это будет твой дебют, не сомневайся!
– Я… Я не знаю, как вас благодарить, Платон Николаевич! Это просто чудесная новость! Я очень рад! – Они пожали друг другу руки, после чего Чехов обеспокоенно сказал:
– У тебя до сих пор ледяные ладони, выпей ещё чаю! И доешь кусочек пирога, будь так добр! Маше будет очень приятно! И действительно, уже поздно, я спущусь – позвоню лакею Геннадию, дабы он подготовил карету.
Когда Чехов покинул кабинет, Герман победоносно сжал кулаки, а затем радостно хлопнул в ладоши, чем напугал сонного Борьку. Тот недовольно тявкнул. Юноша поспешно извинился и схватился за вилку. Он хотел загладить свою вину перед Борисом и угостить его вкусным кусочком пирога.
– Представляешь, меня на-пе-ча-та-ют! – радостным шёпотом произнёс Герман, подзывая к себе Борю, дабы его погладить. – Это будет не просто мой дебют, а начало моего творческого пути! Съешь за меня корочку, на, на!
Стоя на вымокшей террасе и ожидая соседскую машину, Герман жадно вдыхал свежий и влажный воздух, улыбаясь самому себе. Рядом стоял Чехов, укутавшись в старое пальто и папиросный дым. Он был хмур и задумчив.
– Я ваш должник, Платон Николаевич! Просите, что хотите! – воскликнул Герман, потирая замёрзшие ладони.
– Ещё сочтёмся, друг мой, ещё сочтёмся… – ответил профессор и, подойдя к перилам, покрутил головой, словно осматривая свои владения. – А помнишь черёмуху? В нашем дворе? Подле университета.
– Конечно, Платон Николаевич! В мае она роскошно цвела! Запах от неё дурманящий стоял почти всё лето…
Профессор развернулся к юноше и пристально посмотрел в его радостные глаза, а затем вполголоса строго спросил:
– Она тоже умеет разговаривать?
– Что вы имеете в виду? – Герман перестал улыбаться и замер. Чехов усмехнулся, повернулся всем телом к своему собеседнику и медленно направился в его сторону. Взгляд его был опущен, но выражал полное сосредоточение. Почти вплотную подойдя к Герману, он протянул руку для рукопожатия и сказал:
– Ты прости мне мои фривольности и остроты, не сердись на меня за угощение в виде коньячного чая! Я хотел как лучше. Пускай сегодняшний разговор, да и вечер, останется между нами.
– Как вы скажете. – Герман пожал руку профессора и почувствовал, как тот сжал его ладонь. Чехов в упор посмотрел ему в глаза, и дружелюбная улыбка сползла с его уст. Юноша отпрянул, но мужчина наклонился и прошептал ему прямо в ухо:
– Она сказала, что ты боишься меня. А зря. Мы с тобой похожи, Герман. И я хочу, чтобы ты перестал меня бояться. Так будет лучше для нас обоих. Так будет лучше для всех.
Вдали сверкнули фары автомобиля. Чехов отпустил руку Германа и отошёл к дверям. Юноша так и остался стоять на месте, не в силах двинуться. «Что это значит?! Что он имел в виду?» Его забила мелкая дрожь, дыханье участилось, а спина горела от взглядов Чехова и Марии Григорьевны.
– Увидимся в институте, Герман! В добрый путь! – выкрикнул профессор, когда Гера садился в машину. Улыбчивая Мария помахала ему рукой. Гера лишь кивнул и захлопнул за собой дверь. Геннадий что-то говорил ему, но он ничего не слышал. Он словно разучился разбирать человеческую речь, в висках отчаянно пульсировало, горло охватил спазм, и он не смог сглотнуть подступивший комок.
– Остановите… Остановите, прошу, – прошептал Герман водителю. – Мне плохо.
Юноша еле успел выскочить из тормознувшей машины, и его стошнило коньячным чаем и вишнёвым пирогом на обочину.
– Может, тебя обратно отвезти, у профессора заночуешь, коли дурно?
– Нет! Только не туда! Отвезите меня в город! И поскорей…
– Дедушка, что мне делать? Дай совет!
– Посмотри вдаль, что ты видишь?
Герман отвёл взгляд от деда и не увидел ничего, кроме вязкого и густого тумана, который угрожающе клубился перед ними.
– Ничего не видно… Только туман.
– Ты должен его рассеять. Своими руками, как мечом, рассечь. И тогда тебе самому всё будет ясно как белый день. А пока… успокой свою головушку, мысли не береди, сам не мельтеши. Только худо себе сделаешь!
– Дедушка, я не смогу…
– Соберись. И отважно гляди вперёд, не отводи взгляда! И не прячься в норку, ты не загнанный зверёныш! Наша порода – гордая, отважная, благородная. Обратись к травам, они тебе помогут.
В воскресное утро Герман проснулся в доме матушки. Он и сам не помнил, как назвал водителю её адрес. Но это было единственным безопасным местом для него во всём городе, да и в мире.
– А где дедушкин сбор? Который с мятой и лавандой?
– Который успокоительный? На антресоли. А зачем? Что-то случилось, сынок?
– Перед сессией нужны стальные нервы, а я совсем всё спокойствие растерял…
– Ты вчера приехал к ночи сам не свой. И толком ничего не объяснил! На тебе лица не было…
– Мам, я просто соскучился, вот и приехал! Угостишь меня своими оладушками с маслицем и мёдом?
– Куда ж я денусь! Подай мне яиц и муки с полки! Давненько мы с тобой вместе не стряпали… И не шушукались.
– А мне сегодня дедушка приснился… И впервые мы с ним поговорили как с живым. Я все его слова запомнил. Так отчётливо. Даже удивительно…
– Надо же, и что он сказал? Обычно покойники к перемене погоды снятся. Глядишь, скоро снег пойдёт! Надо бы успеть цветы укрыть и крыжовник со смородинкой, поможешь мне?
Но Герман знал, что Демьян приходил к нему во сне вовсе не к перемене погоды. Юноша так отчаянно нуждался в помощи и защите деда, что перед сном звал его чуть ли не вслух. И тот отозвался.
Гера пристально наблюдал за матушкой в горнице , пока та замешивала тесто для оладий. Он пытался найти хотя бы малый признак, который свидетельствовал о том, что она неважно себя чувствует. Но, похоже, тётушка была права: Софья – резвая, румяная, звонкая и весёлая. И сердце Германа успокоилось… «А может быть, на меня так благостно подействовал сбор деда?» Цветка, который недавно отозвался и сказал, что матушка давно болеет, Гера не нашёл в доме. Спросив о нём у матушки, он услышал, что она отдала часть комнатных растений соседке. Мол, у той после набега внуков не осталось почти ни одного. Все с подоконников спихнули. Сын поверил матери и больше не стал искать в ней признаков хвори. Ему хотелось устроиться за высоким столом, как в детстве, и отведать домашних оладушек с любимым земляничным вареньем, кусочком сливочного масла и горчичным мёдом. И от запаха жареных оладий у него приятно закружилась голова, а все дурные мысли тут же отступили.
После домашних хлопот и сытного завтрака Герман засобирался в общежитие. Нужно было разбудить Лёню и подготовить его к встрече с Любашей. Софья заботливо упаковала сыну с собой ароматные угощения.
– Мам, этот троглодит всё равно их у меня отнимет! – со смехом сетовал Герман. – Вместе с газетой слопает! И не подавится. Может, хоть так усвоит знания.
– Я не против! Я ж ещё пожарю, ты бери побольше, угостишь мальчишек! А то, поди, там все голодные да холодные, а тут домашнего поедят, с пылу с жару. Мне только приятно будет.
– Ладно… Мам, я ещё зайду тебя проведать, хорошо? Заодно тебе с забором помогу, а то он совсем покосился. Ты ж меня о помощи никогда не попросишь, а зря!
– Ой, да какая помощь! – Софья махнула рукой. – Тебе и без того забот хватает! Учиться нужно, готовиться к экзаменам. Себя береги, сынок…
– Отец бы меня не понял, мам… Отчитал бы меня! Теперь я за него, понимаешь? – сказал Герман и обнял мать. Ему не хотелось уходить, но время нещадно подгоняло.
В комнате Лёнька ещё сладко сопел. Гера подкрался к нему на цыпочках и поднёс к лицу промасленный свёрток с домашними оладьями, силясь не рассмеяться. Через минуту Лёня сглотнул, облизнулся, как кот, и начал принюхиваться. И тут Герман не выдержал и прыснул со смеху.
– Ты чего там удумал, журавль? – недовольно пробурчал сонный Лёня и зевнул. – А чем так вкусно пахнет? Кто-то блинчики жарит на этаже?
– Вставай! И угощайся домашними оладьями! И побыстрей, потом со мной в парк пойдёшь – дело есть. Важное! Если откажешься – оладий не получишь!
– Я знаю, как ты любишь природу, мальчик мой. В своих статьях ты часто упоминаешь о том, что у любого растения есть разум. И не просто коллективный, а свой, собственный. И они могут мыслить, разговаривать… общаться с нами. Это так?
– Откуда вы… – Герман занервничал, ёрзая в кресле, но профессор тут же поспешил его успокоить:
– Катерина Львовна показала мне парочку твоих работ, Герман. Ты разве забыл об этом? И в этом нет ничего дурного, она хотела для тебя только блага.
– Я действительно забыл об этом… – Юноша потупил взор и почесал затылок. Его волосы были ещё влажными от дождя, а голова тяжёлой и немного затуманенной. – Кажется, ваш бальзам меня совсем обезоружил… Простите.
– Моя жена, Аннушка, была удивительной и неординарной женщиной, Герман. Я тебе принесу её фото… Так вот, она тоже, как и ты, была убеждена в том, что у каждого цветочка, у каждой травинки, а уж тем более у дерева есть сознание! И она – ты никогда не поверишь! Она разговаривала с ними! Бьюсь об заклад, что твой батюшка тоже с ними вёл беседы?
– Э-э-э, я не знаю, я почти не помню отца… – Герман растерянно смотрел на фотографию белокурой женщины, которую уже видел в кабинете Чехова. Сердце его тревожно заколотилось. – Ваша супруга очень красивая. У неё такие добрые глаза и лучезарная улыбка. Наверняка она была прекрасной женщиной!
– Она есть и остаётся прекрасной женщиной, Герман! – отметил профессор и закинул в рот дольку лимона, после чего поморщился и снял очки. – Просто сейчас не живёт дома…
– Простите, Платон Николаевич! Я не знал, не хотел вас обидеть! – виновато затараторил юноша и протянул фото в рамке Чехову. Тот взял его в руки и долго смотрел на него, будто вглядываясь в глаза любимой женщины. Лицо его смягчилось и просветлело. У Германа пересохло в горле, и он поспешно сделал очередной глоток чаю. Но горло словно обожгло чем-то колючим. «Когда он успел подлить ещё?» Он быстро потянулся к пирогу, и его вишнёвый аромат и сливочный вкус вернул Геру в чувства.
– У неё был дар, друг мой. Очень редкий и прекрасный, как и она сама… – После этих слов Гера поперхнулся кусочком пирога, но Чехов лишь спокойно подлил ему чаю и жестом попросил отпить. – Она разговаривала со всеми растениями и, что самое интересное, они ей отвечали! Немногие об этом знали, ведь её могли счесть за умалишённую. Да и не каждый человек это поймёт и примет. Люди отвергают то, что им непонятно, чуждо и страшно. Поэтому она всегда рисковала стать изгоем… Но мне она открылась практически сразу, на второй месяц нашего знакомства. В поместье её семьи был восхитительный яблоневый сад с крымскими розами, к слову – её любимицами. И она каждое утро здоровалась с ними, как с людьми. И подруг у неё не было, потому что болтала она и делилась секретами исключительно с розами. Даже меня познакомила с ними – представляешь?! А вдруг они меня не одобрят, ха-ха! Я тогда думал: она просто с чудинкой или действительно их слышит? А вдруг это… шизофрения, не дай бог! Я тогда не на шутку перепугался…
Герман жадно ловил каждое слово профессора, и его сердце каждый раз ёкало. Но он не мог поверить своим ушам: неужели тот говорит правду? «Не похоже, что он пьян вдрызг… Но похоже, что я пьян. А вдруг… Не-е-ет, не может быть! Он проверяет меня! Он может догадываться, но не знает наверняка! Я запутался… Что же мне делать? Молчать и отпираться до конца? Или… Нет, я не смогу! Я никогда об этом не говорил! Никому. Никогда». Гера настолько глубоко погрузился в свои размышления, что не заметил, как профессор закончил свой душещипательный монолог. И они с минуту сидели в полной тишине, которую нарушал лишь треск поленьев и сбивчивое дыханье Бориса на лежанке у камина.
– Платон Николаевич, я даже не знаю, что и сказать! Ваша супруга действительно удивительная женщина, я таких не встречал! Вам очень с ней повезло! А где же она… сейчас?
– В санатории на Алтае…Она у меня и так была хрупкой, как хрустальная ваза, а с годами… совсем слабенькая стала. Ну ничего, минеральные воды и свежий горный воздух возрождают к жизни!
Герман притих, не решаясь вымолвить ни слова. Он в миг протрезвел, но голова его разболелась так, что нестерпимо захотелось на свежий воздух. Сняв с себя плед, он аккуратно положил его на подлокотник кресла и расчесал пальцами высохшие кудри. Чехов не сводил с юноши соколиного взгляда, цедя коньяк из чашки. Профессор действительно выжидал, словно играя с Германом, проверяя его на прочность перед тем, как сделать последний рывок. Гера чувствовал на себе испытывающий взгляд профессора, но не решался встретиться с ним глазами, потому что ощущал себя полёвкой в лапах огромного хищника. Ему казалось, что кабинет сузился до размера платяного шкафа, настолько в нём стало душно, тесно и невыносимо неуютно, что хотелось вскочить и выбежать, лишь бы не смотреть в сторону Чехова.
– Чай, поди, остыл! – В кабинет с подносом в руках впорхнула Мария Григорьевна, и Гера заметно выдохнул, облегчённо улыбнувшись ей. Чехов прокашлялся и поставил чашку на стол.
– Маша, ты как всегда вовремя, душа моя! А мы уже всё опустошили до дна! – с долей сарказма произнёс профессор и хлопнул себя по коленям.
– А Герману не пора? За окном уже стемнело, и дождик как раз перестал… – начала Мария, но мужчина недовольно её перебил:
– Ты выгоняешь дорогого гостя за порог? Сосед довезёт! Правда, Герман?
– Что вы, не хотелось бы доставлять неудобств кому-либо ещё… – Герман ненавидел себя за свой извиняющийся тон и готов был бежать прямо сейчас, но профессор лишь властно поднял руку и покачал головой:
– Мы даже не начали, друг мой! Ты только отогрелся, пришёл в себя после дождливой дороги и даже не доел свой кусок пирога! Маша очень расстроится, она ведь так старалась, ей-богу! – Чехов неодобрительно цыкнул и покачал головой, ехидно посмотрев на сестру, отчего та лишь сомкнула губы и отвела взгляд. Она поспешно убрала со столика, поставила новый чайничек и, поклонившись, покинула кабинет. Герман снова ощутил витающее в воздухе напряжение, которое хватало его за плечи и оседало каменной маской на лице, царапало шею позади. Они переглянулись с профессором, который предложил подлить горячего чайку, и юноша молча кивнул.
– Не буду тебя томить, мальчик мой! У меня есть для тебя отличная новость! Только пообещай, что никому не расскажешь? Даже своей почтенной тётушке? Итак, твоя статья заинтересовала одного из главных редакторов научно-просветительского журнала в Севастополе. Надо отблагодарить моего товарища Сафронова, который любезно согласился отправить её в несколько крупных редакций и издательств! И это возымело свои плоды…
– Да вы что?! – Герман не поверил своим ушам. – Это получается, что… её напечатают?! И когда? Что от меня требуется?
– Не торопись, мне нужно связаться с редакторским составом и уточнить все детали. Скорее всего, придётся её немного подкорректировать, убрать спорные моменты и… выпустить в люди! Всё-таки я переживаю за чувства, э-э-эм, верующих! Но это будет твой дебют, не сомневайся!
– Я… Я не знаю, как вас благодарить, Платон Николаевич! Это просто чудесная новость! Я очень рад! – Они пожали друг другу руки, после чего Чехов обеспокоенно сказал:
– У тебя до сих пор ледяные ладони, выпей ещё чаю! И доешь кусочек пирога, будь так добр! Маше будет очень приятно! И действительно, уже поздно, я спущусь – позвоню лакею Геннадию, дабы он подготовил карету.
Когда Чехов покинул кабинет, Герман победоносно сжал кулаки, а затем радостно хлопнул в ладоши, чем напугал сонного Борьку. Тот недовольно тявкнул. Юноша поспешно извинился и схватился за вилку. Он хотел загладить свою вину перед Борисом и угостить его вкусным кусочком пирога.
– Представляешь, меня на-пе-ча-та-ют! – радостным шёпотом произнёс Герман, подзывая к себе Борю, дабы его погладить. – Это будет не просто мой дебют, а начало моего творческого пути! Съешь за меня корочку, на, на!
Стоя на вымокшей террасе и ожидая соседскую машину, Герман жадно вдыхал свежий и влажный воздух, улыбаясь самому себе. Рядом стоял Чехов, укутавшись в старое пальто и папиросный дым. Он был хмур и задумчив.
– Я ваш должник, Платон Николаевич! Просите, что хотите! – воскликнул Герман, потирая замёрзшие ладони.
– Ещё сочтёмся, друг мой, ещё сочтёмся… – ответил профессор и, подойдя к перилам, покрутил головой, словно осматривая свои владения. – А помнишь черёмуху? В нашем дворе? Подле университета.
– Конечно, Платон Николаевич! В мае она роскошно цвела! Запах от неё дурманящий стоял почти всё лето…
Профессор развернулся к юноше и пристально посмотрел в его радостные глаза, а затем вполголоса строго спросил:
– Она тоже умеет разговаривать?
– Что вы имеете в виду? – Герман перестал улыбаться и замер. Чехов усмехнулся, повернулся всем телом к своему собеседнику и медленно направился в его сторону. Взгляд его был опущен, но выражал полное сосредоточение. Почти вплотную подойдя к Герману, он протянул руку для рукопожатия и сказал:
– Ты прости мне мои фривольности и остроты, не сердись на меня за угощение в виде коньячного чая! Я хотел как лучше. Пускай сегодняшний разговор, да и вечер, останется между нами.
– Как вы скажете. – Герман пожал руку профессора и почувствовал, как тот сжал его ладонь. Чехов в упор посмотрел ему в глаза, и дружелюбная улыбка сползла с его уст. Юноша отпрянул, но мужчина наклонился и прошептал ему прямо в ухо:
– Она сказала, что ты боишься меня. А зря. Мы с тобой похожи, Герман. И я хочу, чтобы ты перестал меня бояться. Так будет лучше для нас обоих. Так будет лучше для всех.
Вдали сверкнули фары автомобиля. Чехов отпустил руку Германа и отошёл к дверям. Юноша так и остался стоять на месте, не в силах двинуться. «Что это значит?! Что он имел в виду?» Его забила мелкая дрожь, дыханье участилось, а спина горела от взглядов Чехова и Марии Григорьевны.
– Увидимся в институте, Герман! В добрый путь! – выкрикнул профессор, когда Гера садился в машину. Улыбчивая Мария помахала ему рукой. Гера лишь кивнул и захлопнул за собой дверь. Геннадий что-то говорил ему, но он ничего не слышал. Он словно разучился разбирать человеческую речь, в висках отчаянно пульсировало, горло охватил спазм, и он не смог сглотнуть подступивший комок.
– Остановите… Остановите, прошу, – прошептал Герман водителю. – Мне плохо.
Юноша еле успел выскочить из тормознувшей машины, и его стошнило коньячным чаем и вишнёвым пирогом на обочину.
– Может, тебя обратно отвезти, у профессора заночуешь, коли дурно?
– Нет! Только не туда! Отвезите меня в город! И поскорей…
***
– Дедушка, что мне делать? Дай совет!
– Посмотри вдаль, что ты видишь?
Герман отвёл взгляд от деда и не увидел ничего, кроме вязкого и густого тумана, который угрожающе клубился перед ними.
– Ничего не видно… Только туман.
– Ты должен его рассеять. Своими руками, как мечом, рассечь. И тогда тебе самому всё будет ясно как белый день. А пока… успокой свою головушку, мысли не береди, сам не мельтеши. Только худо себе сделаешь!
– Дедушка, я не смогу…
– Соберись. И отважно гляди вперёд, не отводи взгляда! И не прячься в норку, ты не загнанный зверёныш! Наша порода – гордая, отважная, благородная. Обратись к травам, они тебе помогут.
В воскресное утро Герман проснулся в доме матушки. Он и сам не помнил, как назвал водителю её адрес. Но это было единственным безопасным местом для него во всём городе, да и в мире.
– А где дедушкин сбор? Который с мятой и лавандой?
– Который успокоительный? На антресоли. А зачем? Что-то случилось, сынок?
– Перед сессией нужны стальные нервы, а я совсем всё спокойствие растерял…
– Ты вчера приехал к ночи сам не свой. И толком ничего не объяснил! На тебе лица не было…
– Мам, я просто соскучился, вот и приехал! Угостишь меня своими оладушками с маслицем и мёдом?
– Куда ж я денусь! Подай мне яиц и муки с полки! Давненько мы с тобой вместе не стряпали… И не шушукались.
– А мне сегодня дедушка приснился… И впервые мы с ним поговорили как с живым. Я все его слова запомнил. Так отчётливо. Даже удивительно…
– Надо же, и что он сказал? Обычно покойники к перемене погоды снятся. Глядишь, скоро снег пойдёт! Надо бы успеть цветы укрыть и крыжовник со смородинкой, поможешь мне?
Но Герман знал, что Демьян приходил к нему во сне вовсе не к перемене погоды. Юноша так отчаянно нуждался в помощи и защите деда, что перед сном звал его чуть ли не вслух. И тот отозвался.
Гера пристально наблюдал за матушкой в горнице , пока та замешивала тесто для оладий. Он пытался найти хотя бы малый признак, который свидетельствовал о том, что она неважно себя чувствует. Но, похоже, тётушка была права: Софья – резвая, румяная, звонкая и весёлая. И сердце Германа успокоилось… «А может быть, на меня так благостно подействовал сбор деда?» Цветка, который недавно отозвался и сказал, что матушка давно болеет, Гера не нашёл в доме. Спросив о нём у матушки, он услышал, что она отдала часть комнатных растений соседке. Мол, у той после набега внуков не осталось почти ни одного. Все с подоконников спихнули. Сын поверил матери и больше не стал искать в ней признаков хвори. Ему хотелось устроиться за высоким столом, как в детстве, и отведать домашних оладушек с любимым земляничным вареньем, кусочком сливочного масла и горчичным мёдом. И от запаха жареных оладий у него приятно закружилась голова, а все дурные мысли тут же отступили.
После домашних хлопот и сытного завтрака Герман засобирался в общежитие. Нужно было разбудить Лёню и подготовить его к встрече с Любашей. Софья заботливо упаковала сыну с собой ароматные угощения.
– Мам, этот троглодит всё равно их у меня отнимет! – со смехом сетовал Герман. – Вместе с газетой слопает! И не подавится. Может, хоть так усвоит знания.
– Я не против! Я ж ещё пожарю, ты бери побольше, угостишь мальчишек! А то, поди, там все голодные да холодные, а тут домашнего поедят, с пылу с жару. Мне только приятно будет.
– Ладно… Мам, я ещё зайду тебя проведать, хорошо? Заодно тебе с забором помогу, а то он совсем покосился. Ты ж меня о помощи никогда не попросишь, а зря!
– Ой, да какая помощь! – Софья махнула рукой. – Тебе и без того забот хватает! Учиться нужно, готовиться к экзаменам. Себя береги, сынок…
– Отец бы меня не понял, мам… Отчитал бы меня! Теперь я за него, понимаешь? – сказал Герман и обнял мать. Ему не хотелось уходить, но время нещадно подгоняло.
В комнате Лёнька ещё сладко сопел. Гера подкрался к нему на цыпочках и поднёс к лицу промасленный свёрток с домашними оладьями, силясь не рассмеяться. Через минуту Лёня сглотнул, облизнулся, как кот, и начал принюхиваться. И тут Герман не выдержал и прыснул со смеху.
– Ты чего там удумал, журавль? – недовольно пробурчал сонный Лёня и зевнул. – А чем так вкусно пахнет? Кто-то блинчики жарит на этаже?
– Вставай! И угощайся домашними оладьями! И побыстрей, потом со мной в парк пойдёшь – дело есть. Важное! Если откажешься – оладий не получишь!
