Герман задумался о судьбе неизвестного ему Семёна, крепко обхватив ещё тёплую кружку. А старичок открыл засов у печки и подкинул ещё пару поленьев к тлеющим уголькам.
– А не подскажете, который час? – Очнулся Гера от тяжёлых раздумий.
– Поздний, – коротко ответил старик и глянул в окно. – Часов у меня, как видишь нету, но я в это время уже на боковую отправляюсь.
– Извините, мне пора! – вскочил юноша, наспех повязывая шарф.
– Куда тебя черти понесут в такую темень? – поднял руку старик. – Автобусы сейчас уже не ходят, они по воскресеньям рано прекращают сюда ездить. Оставайся у меня! На печке, вон, поспишь. Мне скушно одному-то. А с утра я тебя растолкаю, я ранёхонько поднимаюсь…
– Да… Вы правы. – Герман обессиленно опустился на стул и почувствовал, как ему стало душно. И накатила такая тяжёлая сонливость, что сил сопротивляться ей уже не осталось.
Лёжа на твёрдой жаркой печке, Гера предался привычным вечерним мыслям: «Вот это вечерок был… Суматошный. Надеюсь, Лёня меня не ждёт. Хотя он наверняка уже всем растрепал, что я на свидании. Любопытно, а как там Олеся? Как у неё продвигаются дела с Капитаном Грантом? Не слишком ли занудно для её пытливой женской натуры? Наверняка не так, как история начала Римской империи…»
Герман и сам не заметил, как погрузился в вязкую и приятную дремоту. Думая об Олесе перед сном, он, сам того не осознавая предаётся сладкой неге, а ощущение уюта окутывает его с головой, и спится куда крепче. Но в ту ночь сны его были весьма тревожны…
– Просыпайся, я к тебе пришёл, – раздался строгий мужской голос, и Герман вздрогнул, разлепив глаза.
– Кто ты? – испуганно прошептал он, приподнимаясь с печки. В полумраке он силился разглядеть ночного гостя, но смог увидеть лишь едва различимый силуэт: это был рослый мужчина в полевой фуражке.
– Я Семён. Ты меня искал? Сядь. Поговорим.
– Не может быть, но… Как вы меня нашли?
– Я уже давно никого не ищу. Но я всегда здесь, – сухо отвечал мужчина.
– Вы? То есть ваша душа? А кто тогда там, в ясене?
– Не могу дать ответ на этот вопрос, мне не дано это знать…
– А что за набор фраз? Передать посылку лично в руки, вернуть часы и увидеть Катюшку? Кто такая Катя?
– Я повторял эти фразы перед своей смертью. Катюшка – моя единственная дочь. Я её так и не увидел, уходя на войну.
– А как вы… погибли?
– Осколочное проникающее ранение головы с переломами и тяжёлым повреждением мозга. Мне не успели оказать даже первую помощь.
– Ясно… – Герман пытался собраться с мыслями, но ощутил, как его забила мелкая дрожь. Впервые он видел покойника так близко и более того – сидел с ним за одним столом и разговаривал как с живым. Глаза уже привыкли к темноте, а за окном потихоньку светало, и юноша мог разглядеть лицо незнакомца: серьёзное, но очень доброе и как будто умиротворённое, а густые усы над пухлыми губами добавляли ему возраста. На вид ему было не более тридцати лет. Герман набрался смелости и продолжил:
– Скажите, вам было важно при жизни сделать то, что вы перечисляли? Ведь это вас держит здесь?
– Полагаю, что да. Но два дела я уже выполнил: вернул часы и увидел Катюшку.
– Расскажите, как?
– Часы я вернул своему товарищу. Я взял их у него аккурат перед тем, как ушёл на фронт. Его звали Олег, и он отдал мне их как талисман, на удачу. Но не сработали они… Я обещал ему отдать их, как вернусь домой, живым и невредимым. Но меня похоронили вместе с ними. Мы встретились с ним здесь, он умер несколько лет назад. Хотя теперь они ему уж точно не понадобятся. Но я обещал. А обещания я всегда держу крепко.
– А Катюшка?
– Моя Галя потеряла ребёнка спустя пару месяцев после начала войны. Поэтому моя дочка уже ждала меня здесь. И я её, наконец-то, увидел. Хоть и на том свете.
Герман похолодел. Он опустил взгляд, пытаясь подобрать слова.
– Соболезную вам…
– Нам не надо соболезновать, мы уже в этом не нуждаемся.
– Извините, – виновато обронил Герман. – Ну а посылка? Что с ней?
– Посылка была фронтовая, от красноармейцев. Я должен был её передать, но…
Герман почувствовал сильный толчок в плечо и открыл глаза.
– Поднимайся, а то на автобус опоздаешь! Потом другой ждать два часа!
Юноша поморщился и потёр заспанные глаза.
– Такой сон не досмотрел, эх…Дедушка, не могли на минуту позже растолкать, а?
– Садись чай пить! – радостно воскликнул старичок и потёр ладоши. – Сейчас кашка пшённая будет готова! С сахарком да маслицем…
Попивая горячий терпкий чай, Герман спросил:
– А как вас зовут, дедушка?
– Мирон Палыч меня величать. А тебя как звать-то?
– Герман. Я вам вчера даже не представился…– с виноватой улыбкой ответил Гера. – А вы у меня вчера не поинтересовались, зачем мне дом Семёна понадобился?
– А разве это так важно? Да и мне про сына так поговорить охота, память его почтить, вспомнить добрым словцом… Я ж совсем один остался.
– Сына?! – Герман чуть не выронил кружку с кипятком на стол. – Я не знал, что… он сын ваш.
«Вот почему он мне приснился здесь!»
– Сын. Единственный, – с тоской промолвил Мирон Палыч. – Он же вырос в этом доме.
– А почему с вами жена его не общается? Внуки?
– Там долгая история, сынок… Обиделась Галя на меня. Я тебе как-нибудь потом обязательно расскажу! Ты лучше ешь давай и ступай, а то потом не уедешь. Ты где живёшь-то?
Уходя, Герман пообещал добродушному старичку вернуться. Мирон Палыч ещё долго стоял на крыльце, опираясь на деревянный косяк, и смотрел вслед уходящему юноше. Казалось, в тот воскресный вечер он был очень рад незваному гостю. А Герман был рад, что хотя бы немного, но приблизился к разгадке ясеня. Хотя впереди ещё оставалось много вопросов…
Симферополь, 5 декабря 1957 года
«В очередной раз жалею, что дедушки нет в живых. Как бы хотелось поделиться с ним последними событиями, тревогами и опасениями. И, конечно же, наблюдениями за растениями. Любопытно, знал ли он о необыкновенных свойствах деревьев? И почему я сам ранее не замечал того, что деревья могут быть проводниками или своеобразными "сосудами" для хранения человеческих душ? Хотя в последнем случае я не уверен, что в ясене заключена душа Семёна. Он сам мне об этом сообщил. Я не думаю, что такой серьёзный и благородный человек стал бы мне лгать, это не в его обыкновении. Но всё равно это удивительное открытие! Получается, что в каждом третьем деревце может прятаться… душа. Причём с сохранённым и почти совершенным сознаньем, подлинными воспоминаниями и сокровенными желаниями. Но как они попадают туда после смерти? Машенька, которую я нашёл в иве, сказала мне, что любила бывать в том парке с семьёй и это место стало для неё "домиком", где можно спрятаться или притаиться. Но что было бы с ней, если бы я её не услышал? И почему Семён оказался в том ясене? Он мне сказал, что ему не дано этого знать. Но значит ли это, что он находится в мире, в котором ему открываются хоть какие-то тайны?
Ещё в детстве я подметил, гуляя по лесу, что есть деревья-пустышки. Они не отвечали мне, хоть на вид и не отличались ничем от других. Я считал их заносчивыми или просто неразговорчивыми… Возможно ли, что они просто ждали очередную человеческую душу? А вдруг в каком-то из них томится душа моего отца? Или дедушки? Я буду надеяться, что мои предположения ошибочны, ведь это сущее наказание: быть заключённым в безмолвное дерево и не быть услышанным даже птицами или дикими животными. Ведь изначально человек существо социальное, и лишить его дара быть услышанным на долгие десятилетия – это жестоко. Но кто позволяет им (душам) вселяться (вторгаться) в деревья? Какая сила этим управляет? Сейчас я знаю лишь одно: только мне под силу их освободить. Или подобным мне?
А много ли таких, как я? Я не успел задать этот вопрос дедушке, а сейчас уже некому. Некому открыться… И хочу ли я этого сам? Но я точно знаю, что настанет момент, когда я отчаянно захочу поделиться знаниями и накопленным опытом с другими. Но сейчас я сам отчаянно нуждаюсь в знаниях… А ещё больше – в учителе или наставнике. Дедушка говорил, что подаст мне знак, но я плохо читаю знаки».
Симферополь, 6 декабря 1957 года
В тот день Чехов должен был читать лекцию по истории журналистики собственной персоной, и Германа особенно волновало это событие. После внезапной болезни юноши это была их первая встреча. Гера сел не в первых рядах, по обыкновению своему, а в предпоследних, чтобы затеряться среди ребят и успеть понаблюдать за профессором. Но вопреки ожиданиям, Чехов вёл себя как обычно и ни разу не посмотрел на юношу и не обратился к нему. И к концу занятия Гера выдохнул. Но после окончания своей лекции Чехов не спешил помпезно распрощаться с первокурсниками, а сидел за столом и неторопливо собирал свои документы.
– Герман, подойдите ко мне, пожалуйста, – подловил крадущегося к выходу юношу Чехов.
– Да, Платон Николаевич… Вы меня звали? – Герман неохотно подошёл к профессору и встал поодаль. Лектор всё ещё сосредоточенно убирал рукописные листы в папку, не смотря на первокурсника. Но когда последние студенты покинули аудиторию, Чехов взглянул на настороженного Геру и вполголоса произнёс:
– Ты свободен в эту субботу? Вечерком? У меня есть к тебе серьёзный разговор. Подъедешь ко мне в загородный дом?
– В эту субботу? – Гера лихорадочно искал пути отступления. – Дело в том, что я матушке обещал помочь с походом на хозяйственный рынок…
– В воскресенье? – Казалось, Чехов не собирался сдаваться. – Хотя помощь матери – это святое, ты прав! Давай сейчас поговорим в моём кабинете? Найдёшь для меня время?
– Платон Николаевич, я с удовольствием приеду к вам в эту субботу! – Гера выбрал меньшее из зол: ведь сейчас он не был готов к разговору с профессором.
– Вот и славно!
Чехов победил в неравной схватке. Он поднялся и, пожав Герману руку, стремительно удалился из аудитории, оставив юношу в полной растерянности.
После занятий в институте, дабы унять свои печали и рассеять все сомнения, Герман напросился в гости к тётушке. Катерина Львовна жила недалеко от института, в пятнадцати минутах ходьбы. Но они договорились встретиться на середине пути в небольшом сквере, дабы не культивировать собственноручно поле для лишних слухов. Катерина жила в небольшой комнате в коммунальной квартире, и Гера не любил ходить к ней в гости, так как там всегда было многолюдно, шумно и густо пахло наваристыми щами. К слову, угощать юношу никто не торопился. Но на сей раз он был готов вытерпеть всё, даже урчание своего желудка и ребяческий гомон, дабы пошептаться с тётушкой о делах насущных и успокоить душу.
– Ты мне расскажи про свою девушку, уж больно хочется узнать о ней побольше! – умоляла Катерина, когда они поговорили об институтских делах, но Герман загадочно замолк и взял в рот сухарь. – Так я тебе ничего не скажу, если ты будешь молчать как партизан.
– Да не девушка она мне! – с набитым ртом проговорил Гера и отпил чаю, дабы не поперхнуться. – Я с ней занимаюсь по доброте душевной, так как она мечтает поступить к нам на факультет. Но сомневается в своих знаниях и уровне подготовки…
– Подожди! – Катерина недовольно выпрямила спину. – Ты с ней что, занимаешься прямо сейчас? Вот нашла себе простофилю… Ты же сам ещё первокурсник! Тебе о своём уровне подготовке надо думать! Она что, не может подождать?! Или найти себе другого… репетитора? Пускай тогда отстёгивает тебе копеечку, глядишь, и накопишь так себе на новый пиджак. А то старый, вон, совсем уже износился…
– Нет, я сам отказался от денег. Да и она хочет поступать на следующий год. Да мне не сложно, я правда рад помочь…
– А как же… хоть какая-то личная выгода? Ты с ней бесплатно занимаешься – ей замечательно живётся. Ну а ты? Или всё-таки ты свои цели преследуешь? Признавайся! Она ж нравится тебе… – Катерина шутливо начала тыкать племянника пальцем в бок, и тот отстранился, обороняясь руками.
– Вот всё тебе расскажи! Я имею право на тайну? Обо мне, вон, уже в общежитии шепчутся, мол, я… бобыль какой-то. Только за учебниками сижу сутками напролёт, покуда мои сверстники живут полноценной жизнью…
– Тю, тебе до бобыля ой как далеко! Нашёл кого слушать – тунеядцев и бабников! Половина из них, поди, из института после первой сессии вылетят, а ты у меня и сессию сдашь, и девушку приобретёшь! Понял меня?
– Тётя, я с тобой не об этом поговорить пришёл! – Герман решил взять инициативу в свои руки и сменить неугодную тему для разговора. – А о маме...
– А что с Софьей не так?
– Я думал, что ты мне скажешь. – Герман вопросительно глянул на Катерину, но та лишь непонимающе нахмурилась. – Ей явно нездоровится, и я знаю, что это не простая простуда, а что-то… серьёзное. Ты должна быть в курсе всех её дел.
– Бог с тобой, Гера! – воскликнула тётушка и театрально перекрестилась, поставив чашку на столик. – Она мне ничего не говорила, да и я не замечала за ней никаких жалоб…
– Ты не врёшь мне? – с напором спросил юноша и вгляделся в безмятежный лик Катерины. Но та лишь молча кивнула, вздёрнув плечами, и сделала большой глоток чаю. За годы жизни с тётушкой Герман научился распознавать ложь по её выражению лица, по интонации голоса и телесным движениями. И на сей раз он видел, что тётушка ему не врёт. Он разочарованно вздохнул и отвёл он неё пытливый взгляд. – Видимо, действительно нечто серьёзное, коли и тебе она не сказала…
– Да с чего ты взял, что она болеет чем-то? Ума не приложу! Такие же румяные щёки, голосок бодрый, не исхудала вовсе, да и всё успевает по хозяйству! Не наговаривай на мать, тьфу-тьфу-тьфу! Постучи за меня по столу, будь добр!
– А ты давно её видела? Давно в гости к ней заходила?
– Ну-ка, дай-ка вспомнить… – Катерина задумалась, прикусив губу. – Из-за вечных отчётов все цифры в голове перемешались! Какой сейчас месяц?
Хотя Катерина и убеждала племянника в том, что с Софьей всё ладно, но сыновье сердце чувствовало обратное. Да и цветок в доме матери не мог ему соврать. Герман снова решился сменить тему разговора, и сердце его забилось ещё сильнее:
– А ты не знаешь, почему Платон Николаевич хочет меня видеть? Он пригласил меня к себе в эту субботу. Мне так… волнительно.
– Я что, его личный помощник? Мне он не докладывал, что позвал тебя!
– Ой, вот никакого толку от тебя, тётушка! – нарочито сердитым тоном произнёс Гера и презрительно прищурился, после чего тут же получил щелбан и обиженно показал язык.
– А ты поезжай! – после недолгого ворчанья сказала Катерина. – Дубровин тебя выделяет среди других первокурсников, я это точно знаю! Считает тебя одарённым и подающим большие надежды. И я сама вижу, что ты способен на большее! Может быть, он хочет сказать тебе, что твою статью опубликуют! М?
– Нет уж, ту статью, которую я ему показывал, точно не опубликуют! Большой риск, знаете ли… Мол, незачем народу головы дурить россказнями о том, что деревья что-то чувствуют! Да ещё и пуды неуместной критики в сторону Ветхого завета…А что ещё он говорил обо мне, позволь узнать?
– Он сказал, что ты станешь лучшим на своём курсе, если продолжишь в таком же духе и перестанешь обращать внимание на чужие сплетни!
– Прямо так и сказал? – Герман недоверчиво посмотрел на тётушку, но та лишь загадочно улыбнулась и сделала последний глоток, после чего начала собирать со стола. На сей раз юноша не получил ответов на свои вопросы, но сердце подсказывало ему, что всему своё время.
– А не подскажете, который час? – Очнулся Гера от тяжёлых раздумий.
– Поздний, – коротко ответил старик и глянул в окно. – Часов у меня, как видишь нету, но я в это время уже на боковую отправляюсь.
– Извините, мне пора! – вскочил юноша, наспех повязывая шарф.
– Куда тебя черти понесут в такую темень? – поднял руку старик. – Автобусы сейчас уже не ходят, они по воскресеньям рано прекращают сюда ездить. Оставайся у меня! На печке, вон, поспишь. Мне скушно одному-то. А с утра я тебя растолкаю, я ранёхонько поднимаюсь…
– Да… Вы правы. – Герман обессиленно опустился на стул и почувствовал, как ему стало душно. И накатила такая тяжёлая сонливость, что сил сопротивляться ей уже не осталось.
Лёжа на твёрдой жаркой печке, Гера предался привычным вечерним мыслям: «Вот это вечерок был… Суматошный. Надеюсь, Лёня меня не ждёт. Хотя он наверняка уже всем растрепал, что я на свидании. Любопытно, а как там Олеся? Как у неё продвигаются дела с Капитаном Грантом? Не слишком ли занудно для её пытливой женской натуры? Наверняка не так, как история начала Римской империи…»
Герман и сам не заметил, как погрузился в вязкую и приятную дремоту. Думая об Олесе перед сном, он, сам того не осознавая предаётся сладкой неге, а ощущение уюта окутывает его с головой, и спится куда крепче. Но в ту ночь сны его были весьма тревожны…
– Просыпайся, я к тебе пришёл, – раздался строгий мужской голос, и Герман вздрогнул, разлепив глаза.
– Кто ты? – испуганно прошептал он, приподнимаясь с печки. В полумраке он силился разглядеть ночного гостя, но смог увидеть лишь едва различимый силуэт: это был рослый мужчина в полевой фуражке.
– Я Семён. Ты меня искал? Сядь. Поговорим.
– Не может быть, но… Как вы меня нашли?
– Я уже давно никого не ищу. Но я всегда здесь, – сухо отвечал мужчина.
– Вы? То есть ваша душа? А кто тогда там, в ясене?
– Не могу дать ответ на этот вопрос, мне не дано это знать…
– А что за набор фраз? Передать посылку лично в руки, вернуть часы и увидеть Катюшку? Кто такая Катя?
– Я повторял эти фразы перед своей смертью. Катюшка – моя единственная дочь. Я её так и не увидел, уходя на войну.
– А как вы… погибли?
– Осколочное проникающее ранение головы с переломами и тяжёлым повреждением мозга. Мне не успели оказать даже первую помощь.
– Ясно… – Герман пытался собраться с мыслями, но ощутил, как его забила мелкая дрожь. Впервые он видел покойника так близко и более того – сидел с ним за одним столом и разговаривал как с живым. Глаза уже привыкли к темноте, а за окном потихоньку светало, и юноша мог разглядеть лицо незнакомца: серьёзное, но очень доброе и как будто умиротворённое, а густые усы над пухлыми губами добавляли ему возраста. На вид ему было не более тридцати лет. Герман набрался смелости и продолжил:
– Скажите, вам было важно при жизни сделать то, что вы перечисляли? Ведь это вас держит здесь?
– Полагаю, что да. Но два дела я уже выполнил: вернул часы и увидел Катюшку.
– Расскажите, как?
– Часы я вернул своему товарищу. Я взял их у него аккурат перед тем, как ушёл на фронт. Его звали Олег, и он отдал мне их как талисман, на удачу. Но не сработали они… Я обещал ему отдать их, как вернусь домой, живым и невредимым. Но меня похоронили вместе с ними. Мы встретились с ним здесь, он умер несколько лет назад. Хотя теперь они ему уж точно не понадобятся. Но я обещал. А обещания я всегда держу крепко.
– А Катюшка?
– Моя Галя потеряла ребёнка спустя пару месяцев после начала войны. Поэтому моя дочка уже ждала меня здесь. И я её, наконец-то, увидел. Хоть и на том свете.
Герман похолодел. Он опустил взгляд, пытаясь подобрать слова.
– Соболезную вам…
– Нам не надо соболезновать, мы уже в этом не нуждаемся.
– Извините, – виновато обронил Герман. – Ну а посылка? Что с ней?
– Посылка была фронтовая, от красноармейцев. Я должен был её передать, но…
Герман почувствовал сильный толчок в плечо и открыл глаза.
– Поднимайся, а то на автобус опоздаешь! Потом другой ждать два часа!
Юноша поморщился и потёр заспанные глаза.
– Такой сон не досмотрел, эх…Дедушка, не могли на минуту позже растолкать, а?
– Садись чай пить! – радостно воскликнул старичок и потёр ладоши. – Сейчас кашка пшённая будет готова! С сахарком да маслицем…
Попивая горячий терпкий чай, Герман спросил:
– А как вас зовут, дедушка?
– Мирон Палыч меня величать. А тебя как звать-то?
– Герман. Я вам вчера даже не представился…– с виноватой улыбкой ответил Гера. – А вы у меня вчера не поинтересовались, зачем мне дом Семёна понадобился?
– А разве это так важно? Да и мне про сына так поговорить охота, память его почтить, вспомнить добрым словцом… Я ж совсем один остался.
– Сына?! – Герман чуть не выронил кружку с кипятком на стол. – Я не знал, что… он сын ваш.
«Вот почему он мне приснился здесь!»
– Сын. Единственный, – с тоской промолвил Мирон Палыч. – Он же вырос в этом доме.
– А почему с вами жена его не общается? Внуки?
– Там долгая история, сынок… Обиделась Галя на меня. Я тебе как-нибудь потом обязательно расскажу! Ты лучше ешь давай и ступай, а то потом не уедешь. Ты где живёшь-то?
Уходя, Герман пообещал добродушному старичку вернуться. Мирон Палыч ещё долго стоял на крыльце, опираясь на деревянный косяк, и смотрел вслед уходящему юноше. Казалось, в тот воскресный вечер он был очень рад незваному гостю. А Герман был рад, что хотя бы немного, но приблизился к разгадке ясеня. Хотя впереди ещё оставалось много вопросов…
Глава 15.
Симферополь, 5 декабря 1957 года
«В очередной раз жалею, что дедушки нет в живых. Как бы хотелось поделиться с ним последними событиями, тревогами и опасениями. И, конечно же, наблюдениями за растениями. Любопытно, знал ли он о необыкновенных свойствах деревьев? И почему я сам ранее не замечал того, что деревья могут быть проводниками или своеобразными "сосудами" для хранения человеческих душ? Хотя в последнем случае я не уверен, что в ясене заключена душа Семёна. Он сам мне об этом сообщил. Я не думаю, что такой серьёзный и благородный человек стал бы мне лгать, это не в его обыкновении. Но всё равно это удивительное открытие! Получается, что в каждом третьем деревце может прятаться… душа. Причём с сохранённым и почти совершенным сознаньем, подлинными воспоминаниями и сокровенными желаниями. Но как они попадают туда после смерти? Машенька, которую я нашёл в иве, сказала мне, что любила бывать в том парке с семьёй и это место стало для неё "домиком", где можно спрятаться или притаиться. Но что было бы с ней, если бы я её не услышал? И почему Семён оказался в том ясене? Он мне сказал, что ему не дано этого знать. Но значит ли это, что он находится в мире, в котором ему открываются хоть какие-то тайны?
Ещё в детстве я подметил, гуляя по лесу, что есть деревья-пустышки. Они не отвечали мне, хоть на вид и не отличались ничем от других. Я считал их заносчивыми или просто неразговорчивыми… Возможно ли, что они просто ждали очередную человеческую душу? А вдруг в каком-то из них томится душа моего отца? Или дедушки? Я буду надеяться, что мои предположения ошибочны, ведь это сущее наказание: быть заключённым в безмолвное дерево и не быть услышанным даже птицами или дикими животными. Ведь изначально человек существо социальное, и лишить его дара быть услышанным на долгие десятилетия – это жестоко. Но кто позволяет им (душам) вселяться (вторгаться) в деревья? Какая сила этим управляет? Сейчас я знаю лишь одно: только мне под силу их освободить. Или подобным мне?
А много ли таких, как я? Я не успел задать этот вопрос дедушке, а сейчас уже некому. Некому открыться… И хочу ли я этого сам? Но я точно знаю, что настанет момент, когда я отчаянно захочу поделиться знаниями и накопленным опытом с другими. Но сейчас я сам отчаянно нуждаюсь в знаниях… А ещё больше – в учителе или наставнике. Дедушка говорил, что подаст мне знак, но я плохо читаю знаки».
Симферополь, 6 декабря 1957 года
В тот день Чехов должен был читать лекцию по истории журналистики собственной персоной, и Германа особенно волновало это событие. После внезапной болезни юноши это была их первая встреча. Гера сел не в первых рядах, по обыкновению своему, а в предпоследних, чтобы затеряться среди ребят и успеть понаблюдать за профессором. Но вопреки ожиданиям, Чехов вёл себя как обычно и ни разу не посмотрел на юношу и не обратился к нему. И к концу занятия Гера выдохнул. Но после окончания своей лекции Чехов не спешил помпезно распрощаться с первокурсниками, а сидел за столом и неторопливо собирал свои документы.
– Герман, подойдите ко мне, пожалуйста, – подловил крадущегося к выходу юношу Чехов.
– Да, Платон Николаевич… Вы меня звали? – Герман неохотно подошёл к профессору и встал поодаль. Лектор всё ещё сосредоточенно убирал рукописные листы в папку, не смотря на первокурсника. Но когда последние студенты покинули аудиторию, Чехов взглянул на настороженного Геру и вполголоса произнёс:
– Ты свободен в эту субботу? Вечерком? У меня есть к тебе серьёзный разговор. Подъедешь ко мне в загородный дом?
– В эту субботу? – Гера лихорадочно искал пути отступления. – Дело в том, что я матушке обещал помочь с походом на хозяйственный рынок…
– В воскресенье? – Казалось, Чехов не собирался сдаваться. – Хотя помощь матери – это святое, ты прав! Давай сейчас поговорим в моём кабинете? Найдёшь для меня время?
– Платон Николаевич, я с удовольствием приеду к вам в эту субботу! – Гера выбрал меньшее из зол: ведь сейчас он не был готов к разговору с профессором.
– Вот и славно!
Чехов победил в неравной схватке. Он поднялся и, пожав Герману руку, стремительно удалился из аудитории, оставив юношу в полной растерянности.
После занятий в институте, дабы унять свои печали и рассеять все сомнения, Герман напросился в гости к тётушке. Катерина Львовна жила недалеко от института, в пятнадцати минутах ходьбы. Но они договорились встретиться на середине пути в небольшом сквере, дабы не культивировать собственноручно поле для лишних слухов. Катерина жила в небольшой комнате в коммунальной квартире, и Гера не любил ходить к ней в гости, так как там всегда было многолюдно, шумно и густо пахло наваристыми щами. К слову, угощать юношу никто не торопился. Но на сей раз он был готов вытерпеть всё, даже урчание своего желудка и ребяческий гомон, дабы пошептаться с тётушкой о делах насущных и успокоить душу.
– Ты мне расскажи про свою девушку, уж больно хочется узнать о ней побольше! – умоляла Катерина, когда они поговорили об институтских делах, но Герман загадочно замолк и взял в рот сухарь. – Так я тебе ничего не скажу, если ты будешь молчать как партизан.
– Да не девушка она мне! – с набитым ртом проговорил Гера и отпил чаю, дабы не поперхнуться. – Я с ней занимаюсь по доброте душевной, так как она мечтает поступить к нам на факультет. Но сомневается в своих знаниях и уровне подготовки…
– Подожди! – Катерина недовольно выпрямила спину. – Ты с ней что, занимаешься прямо сейчас? Вот нашла себе простофилю… Ты же сам ещё первокурсник! Тебе о своём уровне подготовке надо думать! Она что, не может подождать?! Или найти себе другого… репетитора? Пускай тогда отстёгивает тебе копеечку, глядишь, и накопишь так себе на новый пиджак. А то старый, вон, совсем уже износился…
– Нет, я сам отказался от денег. Да и она хочет поступать на следующий год. Да мне не сложно, я правда рад помочь…
– А как же… хоть какая-то личная выгода? Ты с ней бесплатно занимаешься – ей замечательно живётся. Ну а ты? Или всё-таки ты свои цели преследуешь? Признавайся! Она ж нравится тебе… – Катерина шутливо начала тыкать племянника пальцем в бок, и тот отстранился, обороняясь руками.
– Вот всё тебе расскажи! Я имею право на тайну? Обо мне, вон, уже в общежитии шепчутся, мол, я… бобыль какой-то. Только за учебниками сижу сутками напролёт, покуда мои сверстники живут полноценной жизнью…
– Тю, тебе до бобыля ой как далеко! Нашёл кого слушать – тунеядцев и бабников! Половина из них, поди, из института после первой сессии вылетят, а ты у меня и сессию сдашь, и девушку приобретёшь! Понял меня?
– Тётя, я с тобой не об этом поговорить пришёл! – Герман решил взять инициативу в свои руки и сменить неугодную тему для разговора. – А о маме...
– А что с Софьей не так?
– Я думал, что ты мне скажешь. – Герман вопросительно глянул на Катерину, но та лишь непонимающе нахмурилась. – Ей явно нездоровится, и я знаю, что это не простая простуда, а что-то… серьёзное. Ты должна быть в курсе всех её дел.
– Бог с тобой, Гера! – воскликнула тётушка и театрально перекрестилась, поставив чашку на столик. – Она мне ничего не говорила, да и я не замечала за ней никаких жалоб…
– Ты не врёшь мне? – с напором спросил юноша и вгляделся в безмятежный лик Катерины. Но та лишь молча кивнула, вздёрнув плечами, и сделала большой глоток чаю. За годы жизни с тётушкой Герман научился распознавать ложь по её выражению лица, по интонации голоса и телесным движениями. И на сей раз он видел, что тётушка ему не врёт. Он разочарованно вздохнул и отвёл он неё пытливый взгляд. – Видимо, действительно нечто серьёзное, коли и тебе она не сказала…
– Да с чего ты взял, что она болеет чем-то? Ума не приложу! Такие же румяные щёки, голосок бодрый, не исхудала вовсе, да и всё успевает по хозяйству! Не наговаривай на мать, тьфу-тьфу-тьфу! Постучи за меня по столу, будь добр!
– А ты давно её видела? Давно в гости к ней заходила?
– Ну-ка, дай-ка вспомнить… – Катерина задумалась, прикусив губу. – Из-за вечных отчётов все цифры в голове перемешались! Какой сейчас месяц?
Хотя Катерина и убеждала племянника в том, что с Софьей всё ладно, но сыновье сердце чувствовало обратное. Да и цветок в доме матери не мог ему соврать. Герман снова решился сменить тему разговора, и сердце его забилось ещё сильнее:
– А ты не знаешь, почему Платон Николаевич хочет меня видеть? Он пригласил меня к себе в эту субботу. Мне так… волнительно.
– Я что, его личный помощник? Мне он не докладывал, что позвал тебя!
– Ой, вот никакого толку от тебя, тётушка! – нарочито сердитым тоном произнёс Гера и презрительно прищурился, после чего тут же получил щелбан и обиженно показал язык.
– А ты поезжай! – после недолгого ворчанья сказала Катерина. – Дубровин тебя выделяет среди других первокурсников, я это точно знаю! Считает тебя одарённым и подающим большие надежды. И я сама вижу, что ты способен на большее! Может быть, он хочет сказать тебе, что твою статью опубликуют! М?
– Нет уж, ту статью, которую я ему показывал, точно не опубликуют! Большой риск, знаете ли… Мол, незачем народу головы дурить россказнями о том, что деревья что-то чувствуют! Да ещё и пуды неуместной критики в сторону Ветхого завета…А что ещё он говорил обо мне, позволь узнать?
– Он сказал, что ты станешь лучшим на своём курсе, если продолжишь в таком же духе и перестанешь обращать внимание на чужие сплетни!
– Прямо так и сказал? – Герман недоверчиво посмотрел на тётушку, но та лишь загадочно улыбнулась и сделала последний глоток, после чего начала собирать со стола. На сей раз юноша не получил ответов на свои вопросы, но сердце подсказывало ему, что всему своё время.
