– Между прочим, учёба – лучшее лекарство от подобных злоключений! Тебе нужно отвлечься! И найти хоть какое-то занятие себе.
– Я футболом отвлекаюсь, закалкой и бегом. Знаешь, как помогает? А потом возвращаюсь в институт, вижу её и всё прахом идёт… А может Лошагина выпрут, а? А меня оставят? – На лице Леонида блеснула слабая надежда.
– С глаз долой, из сердца вон?
– Ты сам -то в это веришь? – Лёня мрачно глянул на Германа.
– Куда уж мне до вас, до суровых атлетов! Лошагин хоть и не умнее тебя, но весьма хитрее и изворотливее, он найдёт шанс сдать первую сессию. С помощью Л… – Герман осёкся и с опаской взглянул на Лёню: – Не вешай нос, Лёнь!
– Тебе то легко говорить… Ты хоть раз влюблялся? Вот так, напропалую.
– Ну-у-у… – Гера почесал затылок, выбирая меж ложью во благо и святой истиной. – Да, было дело.
– И что, это было взаимно?
– Лёнь, это было в школьные годы, я уж и не помню.
– Ха, серьёзно? – Казалось, Лёня оживился. – Тебе сколько сейчас годков- то? И с тех пор ни в кого не втрескался?
Германа кольнуло ядовитое опасение: «Я не хочу, чтобы меня считали… другим. Чудиком или того хуже – изгоем». И он пошёл на риск:
– Есть одна девушка… Сейчас. Но я…
– Да ладно, и ты молчал?! – Леонид засиял и, победно хлопнув в ладоши, подсел ближе к растерянному Герману. – Рассказывай, кто она! Я её знаю? Она из нашего потока? Ну она хоть из института?
– Лёнь, попридержи коней! – Герман мгновенно пожалел о содеянном, начав недовольно ёрзать на стуле. – Я ничего тебе не скажу, и вообще, мне нужно заниматься, завтра важный доклад по диалектике…
– Обожди, окаянный! – Лёня схватил его за предплечье и развернул к себе, а сам взял стул и уселся рядом с испуганным юношей. – А мы всем общежитием гадаем: целованный ты или нет!
– Что? – Герман нахмурился.
Лёня сглотнул и вмиг посерьёзнел.
– Ты это… не подумай ничего такого, мы просто…
– И давно вы обсуждаете мою персону? И в каком ключе, позволь узнать? – с напором спросил Гера и подался вперёд. Леонид отпрянул.
– Да никого мы не обсуждаем! Просто ты с самого первого дня сидишь и зубришь в комнате, тебя ж никуда не вытащить! И мы тебя ни с кем из института не видали, даже с однокурсниками. А уж с девушками так подавно…
Герман, отвернувшись, бросил ручку на стол. Лёня поспешил успокоить юношу:
– Ты не подумай ничего плохого, мы ж тебя не осуждали и не обзывали за спиной! Я бы никому не позволил, ты же знаешь, ну? Я за тебя горой!
– Знаешь ли, досадно осознавать, что о тебе судачат за спиной и пытаются залезть в душу так беспардонно, – после минуты молчания ответил Герман, не поворачиваясь к Леониду. – Хоть раз подошли бы ко мне и задали интересующий вопрос, я бы ответил. И то, что я нелюдим, уж извините, не моя вина. И я в институт учиться поступал, мне дружбу некогда заводить…
Лёня молча и растерянно слушал, потупив взор. Казалось, он и сам пожалел, что начал этот щекотливый разговор.
– Ты не думай, ещё раз говорю… Если бы я что-то плохое услышал о тебе, я бы сразу всех на место поставил!
– Спасибо, – сухо обронил Герман и добавил: – Только сейчас не лезь ко мне, я позаниматься хочу.
Лёня направился к двери, но раскрыв её, остановился и бросил виноватый взгляд на Германа.
Как только за соседом захлопнулась дверь, юноша отложил конспекты и взялся за свой дневник: «Где я мог допустить оплошность? Почему я стал объектом насмешек и горячих споров? Но стоит справедливо заметить, что я никогда не стремился стать частью коллектива, как бы мне этого ни хотелось. Я сам виноват, потому что не искал ключиков к замочкам. Моя нелюдимость, природная застенчивость и страх непринятия и отвержения сыграли свою роль… Я боялся и стал-таки белой вороной. Хотя кому я лгу? Я самоотверженно был к этому готов. С самого своего рождения. Но всё равно, даже допуская такой исход, я не был готов столкнуться с правдой лицом к лицу. Это больно… И как же мне теперь поступать? Вести себя как и прежде: отстранённо и даже отчуждённо? Или же сделать первый шаг навстречу людям?»
Перелистывая тетрадь, Герман наткнулся на короткую запись вверху следующей страницы: «Лавандовый переулок, дом пять. Отдать посылку лично в руки, вернуть часы, увидеть Катюшку». В его памяти яркой вспышкой отразился тот день, когда они с Олесей сидели на лавочке в парке, и за спиной он услышал это послание от дерева. Но от какого именно дерева? Гера кинул беглый взгляд на часы и в спешке засобирался. «Я должен спешить, иначе могу опоздать, уже декабрь… Оно может впасть в спячку!»
В коридоре Гера наткнулся на курящего Леонида.
– Журавль, места себе не нахожу, ну прости меня дурака, ляпнул не подумав!
– Лёнь, я спешу! Давай потом, а? Я на тебя не в обиде!
– Не врёшь? – заулыбался Леонид. Гера торопливо кивнул. – Тогда давай хоть руки друг другу пожмём? Мир?
Герман остановился с недовольным видом, но руку протянул.
– А ты это… на свиданку спешишь, да?
Гера строго глянул на соседа, и тот стушевался:
– Прости, прости, не лезу! Тебя хоть ждать сегодня?
Герман махнул рукой и скрылся за поворотом.
В парке уже сгущались сумерки, когда юноша всё-таки отыскал ту самую лавочку. За ней клонил поредевшею крону к земле старый ясень, которого в прошлый раз Гера не заметил. Он присел на лавочку и заговорил с ним первый:
– Здравствуй! Кто живёт в Лавандовом переулке в пятом доме?
Ответа не последовало. Вокруг неспешно прогуливались люди, сновала детвора, а на соседних лавочках мирно устроились влюблённые пары. Герман понимал, что очень рискует, если подойдёт к ясеню вплотную и заговорит с ним. Воскресным вечером здесь слишком много народу, но деревце могло и впасть в спячку, хотя в начале декабря на город не упало ни единой снежинки, а в прохладном воздухе ещё пахло осенью. Юноша посидел немного, озираясь по сторонам. Казалось, никому не было дела до одинокого сидящего паренька, закутанного в пёстрый вязаный шарф. «Точно, шарф!» Герман встал и натянул шарфик себе на лицо, почти до носа, чтобы прикрыть губы. Он медленно подошёл к ясеню и прислонился к шершавому стволу плечом, устремив свой взгляд вдаль. Юноша повторил свой вопрос и прислушался. «Неужели я опоздал?» – с сожалением подумал он. Но тут до него донеслось тихое, но отчётливое:
«Домик с деревянной кровлей и покосившейся рамой…»
– Кто живёт в том доме? И что я должен передать?
«Передать посылку лично в руки, вернуть часы, увидеть Катюшку…»
– Но я всё это слышал… Ты можешь ответить мне?
Но ясень замолчал. Юноша не стал ни о чём спрашивать дерево: он знал, что ответа не получит. Голос ясеня показался Герману странным. Он был… очеловеченным. В нём слышались испуг, отчаянье и суетливость, будто он куда-то торопится. «Но кто, он?» Деревьям чужды чувства и мытарства людей, и им больше некуда спешить. Их корни намертво вросли в землю, а ствол с места сможет сдвинуть лишь сильный порыв ветра. Их голоса не похожи на человеческие, но при этом они ничуть не безжизненные, а скорее наоборот: тягучие, внятные, звонкие и сильные. И они всегда влекли Германа своим удивительным тембром, он всегда мог отличить человеческий голос от зова дерева или цветка.
Гера не мог остаться равнодушным к ясеню и наплевать на его просьбы. Хоть это были вовсе и не просьбы, а скорее желания. Причём желания человеческие: передать, вернуть, увидеть. Юноша не знал, что ждёт его по адресу, продиктованному ясенем, но чувствовал, что нужно спешить.
В нужный переулок Герман прибыл уже в темноте. Он никогда не бывал прежде в этой части города. Вокруг было пустынно и безлюдно. Герман прошёл через большую промышленную зону в надежде наткнуться на позднего прохожего, дабы спросить время. Но по дороге он встретил лишь стаю бездомных собак. «Что ж, перспективное начало путешествия», – с опаской подумал он и двинулся дальше. По левую сторону от него гудели проезжающие машины и автобусы, а по правую растворялись в сумеречной мгле безликие заводские постройки из серого кирпича. Редкие фонари почти не освещали путь, и только свет фар от проезжающих машин слепил глаза. Спустя какое-то время Герман понял, что заблудился: спросить дорогу было не у кого, а на кирпичных низеньких строениях не было ни единого номера.
Миновав промышленную зону, Гера вышел на лесистую местность. Он уже пожалел, что поехал так поздно на окраину города, ведь он даже не знал, встретят ли его там. «Нужно возвращаться и начинать путь сначала», – подумал юноша. Но совесть не дала бы ему покоя, если бы он промедлил ещё день.
– Кто знает, сколько лет он томится там, в ожидании того, кто услышит его? – размышлял Гера вслух, потирая ледяные ладони, – Может быть, даже десятилетия! А я единственный, кто хоть как-то может ему помочь! Надо спешить… Иначе не успею в общежитие.
Он быстро вернулся к постройкам и пошёл на тусклый свет дворового фонаря. Подойдя к двухэтажному зданию без вывесок. он остановился перед высокими воротами, из-за которых пробивался свет. Заглянув в небольшую щель, Герман увидел во дворе курящих мужчин. На свой страх и риск он постучался в ворота, и тут же оглушительный злобный лай нарушил вечернюю тишину. Из-за ворот послышался раскатистый бас:
– А ну-ка фу, на место! Ишь, расшумелся…
Герман нервно сглотнул и испуганно отошёл от ворот на несколько безопасных шагов.
– Ты чего, заблудился, что ли? – недружелюбно поинтересовался незнакомец в фуфайке и старых кирзачах. В уголке рта густо дымилась папироса. Мужчина прищурился, осматривая Германа с головы до пят.
– Здравствуйте! Извините, а как я могу выйти на Лавандовый переулок?
Мужчина указал рукой в сторону небольшой деревеньки неподалёку. Его фуфайка распахнулась, и Гера заметил рукоятку складного ножа, торчащую из кармана ватных штанов.
Юноша быстро кивнул и, наспех поблагодарив, развернулся.
– Постой! А ты чей будешь?
– Я не местный, живу недалеко от центра… – как можно спокойнее ответил Гера.
– А тут тогда чего забыл, коли не местный? – Мужичок продолжал оценивающе смотреть на Геру, чем вызывал неподдельное беспокойство.
– Я… я просто… к родственникам в гости приехал! А автобус не там высадил! Наверное, свою остановку проехал. – Гера пожал плечами и сделал слабую попытку улыбнуться. Но всё нутро подсказывало ему, что мужчину он не провёл.
– А ну, подь сюды! – Мужичок махнул рукой и вынул папиросу, смачно сплюнув. – Иди, иди, я не обижу.
– Я лучше пойду, извините! Я собак боюсь. Спасибо вам за помощь!
– Эх, молодёжь! Как с вами гутарить, не пойму! – усмехнулся мужичок и, взяв увесистый камень с земли, подпёр ворота. Герман, стоя как вкопанный, наблюдал за действия незнакомца. «Бежать прямо сейчас? Или обороняться?» Но он не умел ни того ни другого. И ему приходилось только молиться.
– У тебя нос уже синий и руки, вон, все краснючие! – по-отечески произнёс мужичок на ходу, – А родня могла бы и встретить тебя! В такое время тут шастать нехорошо, разные случаи бывали. На хоть, перчатки одень! И ступай, пока мы фонарь не погасили и собак не спустили.
Герман стоял и смотрел в спину уходящему незнакомцу, держа в руках старенькие рабочие перчатки. Как только за ним со скрипом затворились ворота, он очнулся и тихонько произнёс:
– Спасибо... Видимо, я плохо разбираюсь в людях.
Всю дорогу до нужного переулка Герман провёл в раздумьях. Перчатки хоть и оказались ему велики, но зато грели руки. А душу грела мысль о том, что он делает всё не зря. Пройдя уже несколько жилых домиков, в которых тускло горел свет керосиновых ламп, Гера увидел вдалеке дом, напомнивший ему тот, что описал ясень. Описание это было весьма скудным и размытым, но Гера узнал этот дом по старой деревянной кровле и покосившимся оконным рамам. Он подошёл поближе и по заросшей траве вокруг дома да упавшему забору с ужасом понял, что дом этот заброшенный. «Нельзя отчаиваться, а вдруг я ошибся?» Гера огляделся и увидел через два дома сидящего на скамейке у забора старичка. Он держал в руках дымящуюся папиросу и, казалось, дремал.
– Прошу прощения, а это пятый дом? – обратился юноша к старичку и тот встрепенулся. Пепел с истлевшей папиросы щедро осыпался вниз и испачкал ему колени.
– А? Какой? Да-а-а, пятый, пятый… А он зачем тебе? Там с войны уже, считай, никто не живёт…
– Как же так? – Герман обессиленно опустился на холодную скамейку рядом со стариком. – Я такой путь проделал, чтобы… А вы не знаете, кто там жил?
– Послушай, пойдём в дом? У меня там похлёбка стынет, заодно и поужинаю не в одиночестве.
Герман согласился: ему страстно хотелось узнать тайну пятого дома по Лавандовому переулку. Правда, от похлёбки Гера отказался, но горячий чай с сушками выпил с большой охотой, не снимая перчаток. В тесном кирпичном домике было холоднее, чем на улице, и юноша сел подальше от окошка и поближе к печке, которую гостеприимный дедушка растопил, подметив, его гость изрядно замёрз. Да и охапка дров уже лежала у печи, будто хозяин дома ждал прихода позднего гостя. И под ровный треск сухих дровишек старичок и начал свой короткий рассказ:
– В доме том Семён с семьёй жил… С женой Галиной и двумя сыновьями: Колей и Саввой. Галя ещё на сносях была. А как война началась, так Сёму сразу и забрали на фронт. Галина с детьми ещё жила какое-то время дома. Но потом как узнали мы, что немец к городу подходит, так Галина поспешно собралась и уехала. Много тогда людей полегло… Она всё правильно сделала, дай Бог, сейчас жива-здорова. Она заезжала сюда, но уже после войны, без детишек. Я помню, спросил её, куда же она уехала, как устроилась… А она только рукой махнула и ответила, что не важно это всё, без Семёна. Он так и не вернулся с фронта. Она ещё какое-то время ждала его дома, жила одна здесь. А потом не выдержала и уехала к детям. Собрала маленький чемоданчик, и след её простыл…
– Погодите, она даже адрес новый не оставила? А если Семён вернулся бы с фронта, а дом пустой… Как бы он нашёл свою семью?
– Она мне сказала тогда, что он приснился ей здесь, дома и сказал, что погиб. Попрощался с ней… Она сначала не поверила, а потом ей похоронка и пришла. Вот так бывает, сынок. Сколько эта проклятая война жизней-то нужных и молодых забрала… Не сосчитать.
Герман сидел ещё несколько минут, растерянный и оглушённый, не зная, что и сказать. «Как же я теперь пойму, что мне нужно сделать, чтобы ему помочь?»
– А вы не знаете, какую посылку он должен был передать? При жизни?
Старичок покачал головой.
– А часы? Не знаете, кому он должен был вернуть часы? – со слабой надеждой спросил Гера.
Старик задумчиво почесал бороду и через время молвил:
– Я знаю только, что у Семёна часы наручные сломались, прямо перед уходом на фронт. Я это точно помню, он мне их ещё приносил, я ж часовщик. Но там механизм уже совсем дохленький был, не смог я ничего сделать. Но на фронт он уходил с другими часами.
– С позаимствованными… – произнёс Герман.
– А? – не расслышал старичок.
– Я говорю, не мог он их у кого-то позаимствовать? – чуть громче спросил Гера.
– А у кого он их… возьмёт? – пожал плечами старик и громко отхлебнул чаю из жестяной кружки. – В те годы часы были такой роскошью, что не у каждого их можно было сыскать! Да и новые он бы не стал себе покупать… Он мужичком бережливым был, одёжку до дыр изнашивал! Но не скажу, чтобы скуп или прижимист - Галюшку свою баловал и сыновей.
– Я футболом отвлекаюсь, закалкой и бегом. Знаешь, как помогает? А потом возвращаюсь в институт, вижу её и всё прахом идёт… А может Лошагина выпрут, а? А меня оставят? – На лице Леонида блеснула слабая надежда.
– С глаз долой, из сердца вон?
– Ты сам -то в это веришь? – Лёня мрачно глянул на Германа.
– Куда уж мне до вас, до суровых атлетов! Лошагин хоть и не умнее тебя, но весьма хитрее и изворотливее, он найдёт шанс сдать первую сессию. С помощью Л… – Герман осёкся и с опаской взглянул на Лёню: – Не вешай нос, Лёнь!
– Тебе то легко говорить… Ты хоть раз влюблялся? Вот так, напропалую.
– Ну-у-у… – Гера почесал затылок, выбирая меж ложью во благо и святой истиной. – Да, было дело.
– И что, это было взаимно?
– Лёнь, это было в школьные годы, я уж и не помню.
– Ха, серьёзно? – Казалось, Лёня оживился. – Тебе сколько сейчас годков- то? И с тех пор ни в кого не втрескался?
Германа кольнуло ядовитое опасение: «Я не хочу, чтобы меня считали… другим. Чудиком или того хуже – изгоем». И он пошёл на риск:
– Есть одна девушка… Сейчас. Но я…
– Да ладно, и ты молчал?! – Леонид засиял и, победно хлопнув в ладоши, подсел ближе к растерянному Герману. – Рассказывай, кто она! Я её знаю? Она из нашего потока? Ну она хоть из института?
– Лёнь, попридержи коней! – Герман мгновенно пожалел о содеянном, начав недовольно ёрзать на стуле. – Я ничего тебе не скажу, и вообще, мне нужно заниматься, завтра важный доклад по диалектике…
– Обожди, окаянный! – Лёня схватил его за предплечье и развернул к себе, а сам взял стул и уселся рядом с испуганным юношей. – А мы всем общежитием гадаем: целованный ты или нет!
– Что? – Герман нахмурился.
Лёня сглотнул и вмиг посерьёзнел.
– Ты это… не подумай ничего такого, мы просто…
– И давно вы обсуждаете мою персону? И в каком ключе, позволь узнать? – с напором спросил Гера и подался вперёд. Леонид отпрянул.
– Да никого мы не обсуждаем! Просто ты с самого первого дня сидишь и зубришь в комнате, тебя ж никуда не вытащить! И мы тебя ни с кем из института не видали, даже с однокурсниками. А уж с девушками так подавно…
Герман, отвернувшись, бросил ручку на стол. Лёня поспешил успокоить юношу:
– Ты не подумай ничего плохого, мы ж тебя не осуждали и не обзывали за спиной! Я бы никому не позволил, ты же знаешь, ну? Я за тебя горой!
– Знаешь ли, досадно осознавать, что о тебе судачат за спиной и пытаются залезть в душу так беспардонно, – после минуты молчания ответил Герман, не поворачиваясь к Леониду. – Хоть раз подошли бы ко мне и задали интересующий вопрос, я бы ответил. И то, что я нелюдим, уж извините, не моя вина. И я в институт учиться поступал, мне дружбу некогда заводить…
Лёня молча и растерянно слушал, потупив взор. Казалось, он и сам пожалел, что начал этот щекотливый разговор.
– Ты не думай, ещё раз говорю… Если бы я что-то плохое услышал о тебе, я бы сразу всех на место поставил!
– Спасибо, – сухо обронил Герман и добавил: – Только сейчас не лезь ко мне, я позаниматься хочу.
Лёня направился к двери, но раскрыв её, остановился и бросил виноватый взгляд на Германа.
Как только за соседом захлопнулась дверь, юноша отложил конспекты и взялся за свой дневник: «Где я мог допустить оплошность? Почему я стал объектом насмешек и горячих споров? Но стоит справедливо заметить, что я никогда не стремился стать частью коллектива, как бы мне этого ни хотелось. Я сам виноват, потому что не искал ключиков к замочкам. Моя нелюдимость, природная застенчивость и страх непринятия и отвержения сыграли свою роль… Я боялся и стал-таки белой вороной. Хотя кому я лгу? Я самоотверженно был к этому готов. С самого своего рождения. Но всё равно, даже допуская такой исход, я не был готов столкнуться с правдой лицом к лицу. Это больно… И как же мне теперь поступать? Вести себя как и прежде: отстранённо и даже отчуждённо? Или же сделать первый шаг навстречу людям?»
Перелистывая тетрадь, Герман наткнулся на короткую запись вверху следующей страницы: «Лавандовый переулок, дом пять. Отдать посылку лично в руки, вернуть часы, увидеть Катюшку». В его памяти яркой вспышкой отразился тот день, когда они с Олесей сидели на лавочке в парке, и за спиной он услышал это послание от дерева. Но от какого именно дерева? Гера кинул беглый взгляд на часы и в спешке засобирался. «Я должен спешить, иначе могу опоздать, уже декабрь… Оно может впасть в спячку!»
В коридоре Гера наткнулся на курящего Леонида.
– Журавль, места себе не нахожу, ну прости меня дурака, ляпнул не подумав!
– Лёнь, я спешу! Давай потом, а? Я на тебя не в обиде!
– Не врёшь? – заулыбался Леонид. Гера торопливо кивнул. – Тогда давай хоть руки друг другу пожмём? Мир?
Герман остановился с недовольным видом, но руку протянул.
– А ты это… на свиданку спешишь, да?
Гера строго глянул на соседа, и тот стушевался:
– Прости, прости, не лезу! Тебя хоть ждать сегодня?
Герман махнул рукой и скрылся за поворотом.
***
В парке уже сгущались сумерки, когда юноша всё-таки отыскал ту самую лавочку. За ней клонил поредевшею крону к земле старый ясень, которого в прошлый раз Гера не заметил. Он присел на лавочку и заговорил с ним первый:
– Здравствуй! Кто живёт в Лавандовом переулке в пятом доме?
Ответа не последовало. Вокруг неспешно прогуливались люди, сновала детвора, а на соседних лавочках мирно устроились влюблённые пары. Герман понимал, что очень рискует, если подойдёт к ясеню вплотную и заговорит с ним. Воскресным вечером здесь слишком много народу, но деревце могло и впасть в спячку, хотя в начале декабря на город не упало ни единой снежинки, а в прохладном воздухе ещё пахло осенью. Юноша посидел немного, озираясь по сторонам. Казалось, никому не было дела до одинокого сидящего паренька, закутанного в пёстрый вязаный шарф. «Точно, шарф!» Герман встал и натянул шарфик себе на лицо, почти до носа, чтобы прикрыть губы. Он медленно подошёл к ясеню и прислонился к шершавому стволу плечом, устремив свой взгляд вдаль. Юноша повторил свой вопрос и прислушался. «Неужели я опоздал?» – с сожалением подумал он. Но тут до него донеслось тихое, но отчётливое:
«Домик с деревянной кровлей и покосившейся рамой…»
– Кто живёт в том доме? И что я должен передать?
«Передать посылку лично в руки, вернуть часы, увидеть Катюшку…»
– Но я всё это слышал… Ты можешь ответить мне?
Но ясень замолчал. Юноша не стал ни о чём спрашивать дерево: он знал, что ответа не получит. Голос ясеня показался Герману странным. Он был… очеловеченным. В нём слышались испуг, отчаянье и суетливость, будто он куда-то торопится. «Но кто, он?» Деревьям чужды чувства и мытарства людей, и им больше некуда спешить. Их корни намертво вросли в землю, а ствол с места сможет сдвинуть лишь сильный порыв ветра. Их голоса не похожи на человеческие, но при этом они ничуть не безжизненные, а скорее наоборот: тягучие, внятные, звонкие и сильные. И они всегда влекли Германа своим удивительным тембром, он всегда мог отличить человеческий голос от зова дерева или цветка.
Гера не мог остаться равнодушным к ясеню и наплевать на его просьбы. Хоть это были вовсе и не просьбы, а скорее желания. Причём желания человеческие: передать, вернуть, увидеть. Юноша не знал, что ждёт его по адресу, продиктованному ясенем, но чувствовал, что нужно спешить.
В нужный переулок Герман прибыл уже в темноте. Он никогда не бывал прежде в этой части города. Вокруг было пустынно и безлюдно. Герман прошёл через большую промышленную зону в надежде наткнуться на позднего прохожего, дабы спросить время. Но по дороге он встретил лишь стаю бездомных собак. «Что ж, перспективное начало путешествия», – с опаской подумал он и двинулся дальше. По левую сторону от него гудели проезжающие машины и автобусы, а по правую растворялись в сумеречной мгле безликие заводские постройки из серого кирпича. Редкие фонари почти не освещали путь, и только свет фар от проезжающих машин слепил глаза. Спустя какое-то время Герман понял, что заблудился: спросить дорогу было не у кого, а на кирпичных низеньких строениях не было ни единого номера.
Миновав промышленную зону, Гера вышел на лесистую местность. Он уже пожалел, что поехал так поздно на окраину города, ведь он даже не знал, встретят ли его там. «Нужно возвращаться и начинать путь сначала», – подумал юноша. Но совесть не дала бы ему покоя, если бы он промедлил ещё день.
– Кто знает, сколько лет он томится там, в ожидании того, кто услышит его? – размышлял Гера вслух, потирая ледяные ладони, – Может быть, даже десятилетия! А я единственный, кто хоть как-то может ему помочь! Надо спешить… Иначе не успею в общежитие.
Он быстро вернулся к постройкам и пошёл на тусклый свет дворового фонаря. Подойдя к двухэтажному зданию без вывесок. он остановился перед высокими воротами, из-за которых пробивался свет. Заглянув в небольшую щель, Герман увидел во дворе курящих мужчин. На свой страх и риск он постучался в ворота, и тут же оглушительный злобный лай нарушил вечернюю тишину. Из-за ворот послышался раскатистый бас:
– А ну-ка фу, на место! Ишь, расшумелся…
Герман нервно сглотнул и испуганно отошёл от ворот на несколько безопасных шагов.
– Ты чего, заблудился, что ли? – недружелюбно поинтересовался незнакомец в фуфайке и старых кирзачах. В уголке рта густо дымилась папироса. Мужчина прищурился, осматривая Германа с головы до пят.
– Здравствуйте! Извините, а как я могу выйти на Лавандовый переулок?
Мужчина указал рукой в сторону небольшой деревеньки неподалёку. Его фуфайка распахнулась, и Гера заметил рукоятку складного ножа, торчащую из кармана ватных штанов.
Юноша быстро кивнул и, наспех поблагодарив, развернулся.
– Постой! А ты чей будешь?
– Я не местный, живу недалеко от центра… – как можно спокойнее ответил Гера.
– А тут тогда чего забыл, коли не местный? – Мужичок продолжал оценивающе смотреть на Геру, чем вызывал неподдельное беспокойство.
– Я… я просто… к родственникам в гости приехал! А автобус не там высадил! Наверное, свою остановку проехал. – Гера пожал плечами и сделал слабую попытку улыбнуться. Но всё нутро подсказывало ему, что мужчину он не провёл.
– А ну, подь сюды! – Мужичок махнул рукой и вынул папиросу, смачно сплюнув. – Иди, иди, я не обижу.
– Я лучше пойду, извините! Я собак боюсь. Спасибо вам за помощь!
– Эх, молодёжь! Как с вами гутарить, не пойму! – усмехнулся мужичок и, взяв увесистый камень с земли, подпёр ворота. Герман, стоя как вкопанный, наблюдал за действия незнакомца. «Бежать прямо сейчас? Или обороняться?» Но он не умел ни того ни другого. И ему приходилось только молиться.
– У тебя нос уже синий и руки, вон, все краснючие! – по-отечески произнёс мужичок на ходу, – А родня могла бы и встретить тебя! В такое время тут шастать нехорошо, разные случаи бывали. На хоть, перчатки одень! И ступай, пока мы фонарь не погасили и собак не спустили.
Герман стоял и смотрел в спину уходящему незнакомцу, держа в руках старенькие рабочие перчатки. Как только за ним со скрипом затворились ворота, он очнулся и тихонько произнёс:
– Спасибо... Видимо, я плохо разбираюсь в людях.
Всю дорогу до нужного переулка Герман провёл в раздумьях. Перчатки хоть и оказались ему велики, но зато грели руки. А душу грела мысль о том, что он делает всё не зря. Пройдя уже несколько жилых домиков, в которых тускло горел свет керосиновых ламп, Гера увидел вдалеке дом, напомнивший ему тот, что описал ясень. Описание это было весьма скудным и размытым, но Гера узнал этот дом по старой деревянной кровле и покосившимся оконным рамам. Он подошёл поближе и по заросшей траве вокруг дома да упавшему забору с ужасом понял, что дом этот заброшенный. «Нельзя отчаиваться, а вдруг я ошибся?» Гера огляделся и увидел через два дома сидящего на скамейке у забора старичка. Он держал в руках дымящуюся папиросу и, казалось, дремал.
– Прошу прощения, а это пятый дом? – обратился юноша к старичку и тот встрепенулся. Пепел с истлевшей папиросы щедро осыпался вниз и испачкал ему колени.
– А? Какой? Да-а-а, пятый, пятый… А он зачем тебе? Там с войны уже, считай, никто не живёт…
– Как же так? – Герман обессиленно опустился на холодную скамейку рядом со стариком. – Я такой путь проделал, чтобы… А вы не знаете, кто там жил?
– Послушай, пойдём в дом? У меня там похлёбка стынет, заодно и поужинаю не в одиночестве.
Герман согласился: ему страстно хотелось узнать тайну пятого дома по Лавандовому переулку. Правда, от похлёбки Гера отказался, но горячий чай с сушками выпил с большой охотой, не снимая перчаток. В тесном кирпичном домике было холоднее, чем на улице, и юноша сел подальше от окошка и поближе к печке, которую гостеприимный дедушка растопил, подметив, его гость изрядно замёрз. Да и охапка дров уже лежала у печи, будто хозяин дома ждал прихода позднего гостя. И под ровный треск сухих дровишек старичок и начал свой короткий рассказ:
– В доме том Семён с семьёй жил… С женой Галиной и двумя сыновьями: Колей и Саввой. Галя ещё на сносях была. А как война началась, так Сёму сразу и забрали на фронт. Галина с детьми ещё жила какое-то время дома. Но потом как узнали мы, что немец к городу подходит, так Галина поспешно собралась и уехала. Много тогда людей полегло… Она всё правильно сделала, дай Бог, сейчас жива-здорова. Она заезжала сюда, но уже после войны, без детишек. Я помню, спросил её, куда же она уехала, как устроилась… А она только рукой махнула и ответила, что не важно это всё, без Семёна. Он так и не вернулся с фронта. Она ещё какое-то время ждала его дома, жила одна здесь. А потом не выдержала и уехала к детям. Собрала маленький чемоданчик, и след её простыл…
– Погодите, она даже адрес новый не оставила? А если Семён вернулся бы с фронта, а дом пустой… Как бы он нашёл свою семью?
– Она мне сказала тогда, что он приснился ей здесь, дома и сказал, что погиб. Попрощался с ней… Она сначала не поверила, а потом ей похоронка и пришла. Вот так бывает, сынок. Сколько эта проклятая война жизней-то нужных и молодых забрала… Не сосчитать.
Герман сидел ещё несколько минут, растерянный и оглушённый, не зная, что и сказать. «Как же я теперь пойму, что мне нужно сделать, чтобы ему помочь?»
– А вы не знаете, какую посылку он должен был передать? При жизни?
Старичок покачал головой.
– А часы? Не знаете, кому он должен был вернуть часы? – со слабой надеждой спросил Гера.
Старик задумчиво почесал бороду и через время молвил:
– Я знаю только, что у Семёна часы наручные сломались, прямо перед уходом на фронт. Я это точно помню, он мне их ещё приносил, я ж часовщик. Но там механизм уже совсем дохленький был, не смог я ничего сделать. Но на фронт он уходил с другими часами.
– С позаимствованными… – произнёс Герман.
– А? – не расслышал старичок.
– Я говорю, не мог он их у кого-то позаимствовать? – чуть громче спросил Гера.
– А у кого он их… возьмёт? – пожал плечами старик и громко отхлебнул чаю из жестяной кружки. – В те годы часы были такой роскошью, что не у каждого их можно было сыскать! Да и новые он бы не стал себе покупать… Он мужичком бережливым был, одёжку до дыр изнашивал! Но не скажу, чтобы скуп или прижимист - Галюшку свою баловал и сыновей.
