-Не возражаю, конечно, - вздохнула я.
Честно говоря, я адски ему завидовала. Меня бы кто-нибудь увлек с приличной случаю заботой на обширное, теплое и защищенное ото всего на свете ложе… Но я была здесь не самой маленькой, слабой и одинокой. Поэтому молча поплелась вслед за Генрихом, мысленно прося Всевышнего, чтобы спальни для нас приготовили не выше, чем на втором этаже.
10.«Пишите письма» или «поезд ушел»
-Спи, малыш, - я подоткнула со всех сторон одеяло и на этом сочла свою миссию исполненной...
Но не тут-то было. Оказалось, я ничего не понимаю в воспитании детей. Карл посмотрел на меня большими испуганными глазами и попросил рассказать ему сказку. В следующие несколько минут выяснилось, что все сказки, которые в первую очередь пришли мне в голову, мальчик знает и больше слышать не хочет. Мне оставалось только тяжело задуматься о том, что можно сочинить на ходу для ребенка позапозапрошлого столетия.
На мое счастье, в этот трудный момент в комнату заглянул Генрих, чтобы узнать, не нужно ли нам чего. (Вообще он поразительно быстро вошел в роль радушного хозяина и явно получал от нее удовольствие.)
-Нам нужна сказка, - обреченно кивнула я в сторону Карла, - Немедленно, и как можно более новая. Все старые мы уже знаем и они не помогают нам уснуть.
-Нет ничего проще, - Генрих удобно расположился на постели мальчика, оглядел его и меня взглядом доброй бабушки и приступил к рассказу:
-Слушай, малыш. Уж этой сказки ты определенно не знаешь. Ее сочинил для меня Якоб, когда я был еще младше тебя, и просил рассказать только своему сынишке. А с сыновьями у меня, как видишь... Так вот.
Жил когда-то в славном городе Мюнхене кукольных дел мастер. Слава о нем разошлась за пределы города, и у него заказывали кукол жители разных мест. Уж так хороши были его творения, что знатоки говорили, будто его куклы даже лучше живых людей... Может, это и было правдой.
Много лет творил мастер, и постепенно начал стареть. Однажды он понял, что не может работать, как прежде, что вместе с молодостью его покидает и талант. Он работал все меньше, а заливал свою беду шнапсом все больше, и постепенно все заказчики отвернулись от него. Руки мастера опустились, он забросил все на свете, кроме выпивки, и дом его стал похож на лачугу бедняка.
Много дней никто не заходил к нему, пока как-то ветреной, ненастной ночью в его двери не раздался стук. Мастер отворил дверь, и увидел на пороге мужчину, до самых глаз закутанного в темный плащ. Мастер пригласил посетителя войти и обсушиться у огня. Когда незнакомец сбросил плащ, мастер узнал в нем знаменитого директора кукольного театра. Про него поговаривали, что он водит компанию с самим сатаной, но эти сплетни никто не мог подтвердить или опровергнуть, ибо ни с кем из горожан хозяин театра компании не водил.
-Я хочу заказать у вас кукол, любезнейший, - приступил он сразу к делу, усаживаясь у очага.
Мастеру не хотелось брать этот заказ - он и сам не мог объяснить, почему... Вот только выбирать не приходилось, потому что уже несколько дней он питался лишь хлебом и водой.
-Мне известно, что вы находитесь в затруднительном положении, - продолжал между тем директор, - И дабы поддержать ваше высокое искусство, я намерен заказать у вас сразу несколько кукол. Я готовлю новое представление, и старые «комедианты» для него не годятся. Так что я весьма надеюсь на ваше мастерство.
Делать было нечего, и кукольник согласился. Руки его так истосковались по работе, что он взялся за дело немедленно. И работа спорилась, как никогда: мастер мог бы поклясться, что его никогда еще не посещало подобное вдохновение.
И вот уже готова была первая кукла, благородный разбойник, а за ней еще одна, и еще…Мастер бросил пить, он почти не спал, отдавая все свое время работе без остатка. Однако если бы он присмотрелся к себе, то понял бы, что отдает этим куклам не только время и труд. Куклы понемногу отнимали у мастера его привычки, манеры, жесты, взгляды и саму жизнь, по капельке - так, что он этого не замечал. Благородный разбойник унес с собой его привычку дымить маленькой глиняной трубкой, да и саму трубку тоже. Император отнял у него манеру прищелкивать пальцами, обдумывая что-то важное. Злодею досталась усмешка, которой пьяный мастер встречал нежеланных гостей.
Никто не знает, зачем директору понадобилась жизнь мастера, но он отбирал ее - медленно и неотвратимо. Может, это стало главной причиной успеха его театра - куклы в этом театре были куда живее обыкновенных - а какой ценой они становились такими, никому не было дела…
Малыш заснул, как все дети, не дослушав даже до середины. И я оказалась единственной слушательницей - боюсь только, не слишком благодарной. Пока Генрих рассказывал, погрузившись в свое детство, я разглядывала его самого. Просто не могла упустить такой случай - мой наемник так увлекся, что не видел ничего вокруг, и в кои-то веки не замечал, что я смотрю на него.
Тени от единственной свечи подчеркнули его морщины возле глаз и в углах губ. Маленький шрам, рассекавший бровь, в полутьме не казался таким зловещим. Глаза чуть сощурились, делая лицо мягче… И я тонула в этом лице, могла затеряться в нем, как в старом доме, остаться в нем, если только…
Вечная страсть к цитатам не отступила и сейчас. «В любви первым объясняется тот, у кого не выдерживают нервы», - подумала я, а вслух произнесла главное - самое глупое, безнадежное - самое необходимое заклинание:
-Я люблю тебя.
Вздрогнув, как от удара, он резко оборвал свой рассказ. Сощурился еще сильнее, беспомощно, как слепой:
-Зачем ты сказала это? - в его голосе звучало самое настоящее отчаяние.
Но, правду говоря, в моем ответе отчаяния было еще больше.
-А зачем обыкновенно это говорят? Я сказала, потому что не могла молчать об этом. Прости меня.
Он так растерялся, мне показалось, он просто не знает, что мне ответить. Чувство неловкости еще усилилось, когда я поняла, что он собирается что-то мне сказать, казалось - я знаю, что. Но я не угадала.
-Я боялся, что ты скажешь это, еще больше, чем ты боялась произнести это вслух, - он тоже умел читать мысли, надо же, не галантное общество, а компания сдвинутых экстрасенсов какая-то.
То, что последовало за этим, окончательно лишило меня способности соображать. Он провел ладонью по моему лицу, будто вправду был слепым, и хотел узнать, как я выгляжу.
-Только не жди, что в ответ я тоже начну изъясняться в своих чувствах. Ты ведь и сама все знаешь.
Вот тебе и раз! Ничего я не знала, и очень хотела узнать. Только вот говорить становилось все труднее и труднее.
-Ничего я не знаю, - еле выдавила из себя я, пытаясь отвести его руку.
Его пальцы, продолжавшие изучать мое лицо, жгли его, словно раскаленным железом.
-Ты – моя жизнь, центр моего заброшенного мира. Разве есть хоть кто-то, кто не любил бы свою жизнь?
Только в этот момент отчаяние слегка отпустило меня. Сердце гулко колотилось, не желая возвращаться к размеренному ритму, щеки пылали от прикосновения его рук, и всем своим существом я сознавала: ничего не решено, ничего не стало проще. Может, даже сложнее, если разобраться.
* * *
В отношении меня жизнь неизменно придерживалась одного правила: то, что я должна была знать заранее, я узнавала, порой из самых неожиданных источников. Вот и на этот раз, совершенно случайно проходя мимо «кабинета» Ильзы, я поймала часть очень важного разговора.
Услышанное повергло меня в затяжной ступор, и я не успела «объявить о своем присутствии», как это полагалось бы воспитанной молодой даме.
-Мальчик мой, - голос Ильзы звучал ласково и устало, - умирать из-за достойной женщины - не зазорно, но вообще смерть - очень гадкая штука. Поверь мне, тебе следует держаться подальше от этой русской.
-Не могу, - как будто через силу глухо ответил Генрих, - Она заново вдохнула в меня жизнь…я не смогу оставить ее.
-А что ты будешь делать, когда ваша авантюра кончится? Ей придется уехать слишком далеко, и взять тебя с собой она не сможет, как бы ни желала…
Интересно, откуда мудрая старушка знала и об этом? Видимо, ее экстрасенсорные способности еще обширнее, чем я думала до сих пор. Хуже того, я почувствовала, что Ильза вообще знает обо мне слишком много.
-Почему я не мог бы взять ее в жены после того, как все будет кончено? – непонимающе прозвучал голос Генриха, - Уж будто я первый немец, который хочет взять в жены русскую…Она хорошего рода.
Последнее было сказано таким тоном, словно Ильза числилась председателем какого-нибудь закрытого клуба, и сейчас решала, принимать меня туда или нет.
-Мальчик мой, ты никак не уяснишь себе, - Ильза придерживалась тона терпеливой сиделки, - Она не просто из России. Она – женщина из другого мира, законы которого нам неведомы. И вы не должны быть вместе.
-Да что значит «не должны»?! – повысил голос мой наемник, - Кто-то может запретить мне, черт побери?!
В ответ прозвучал сухой смешок домоправительницы. Сухой и очень скептический. Я почти увидела ее прищуренные «рентгеновские» глаза и кривящиеся сморщенные губы.
-Никто и никогда не мог запретить тебе делать глупости и губить себя. Знай только, что в этот раз ты ничего не сможешь исправить… Мне очень жаль, мальчик мой, но связь с этой женщиной способна забрать твою жизнь. Не слишком ли высокая плата за обладание ею?
-Тебя не касается, насколько велика плата, - надменно перебил Генрих, - Ты ведь знаешь, что мне по силам заплатить. Я, благодарение богу, сам распоряжаюсь своей жизнью, и могу отдать ее за кого пожелаю… Тем более за нее.
Право же, мне никогда не удавалось подслушать ничего подобного. И никогда я не слышала, чтобы мужчина был готов служить мне с такой безоглядной самоотверженностью. Вот это, наверное, и называется «себя не помнить».
Важнее другое: хотела я того или нет, а все же обрела людей, готовых разыгрывать вместе со мной до конца ту партию, которую мы начали вместе.
Но именно Генриха, оказывается, опаснее всего было допускать к заключительному этапу операции. Прогнозы старой цыганки вызывали доверие, и мне не хотелось, ясное дело, становиться причиной смерти возлюбленного.
Зато Генрих, как выяснилось, совершенно не собирался отступать. Его решимость была так непреклонна, что мне показалось: он с облегчением воспринял пророчество своей кормилицы. Может, ему было легче ввязаться в любые, пусть самые безнадежные, военные действия, чем размышлять о наших отношениях и планировать наше будущее.
«Легче умереть за прекрасную даму, нежели жить с ней», – я не отогнала даже эту кощунственную мысль, ибо опасалась, что и она недалека от истины.
«Возьми себя в руки, дорогая, - уговаривала я графиню Корсакову, непокорное и взбалмошное создание, - Получи от этой своей жизни все, что возможно, тем более что тебе уже поздно отступать».
Графиня молчала – подозреваю, ей нечего было ответить. Ее поступки говорили сами за себя: вместо ответа на мои ежевечерние проповеди она целеустремленно направлялась в спальню Генриха, и оставалась там до утра.
(Мне в самом деле казалось, что нас двое – я и эта самозванная аристократка. В попытках разобраться со своими чувствами, я подхватила бытовую форму раздвоения личности, и теперь не знала, имеет ли смысл с нею бороться.)
* * *
На следующее утро я проснулась так поздно, что спускаться к завтраку уже не стоило – можно было начинать день прямо с обеда. От присутствия Генриха осталась только смятая подушка и горсточка сладких воспоминаний, которые я принялась с улыбкой перебирать. Маленькие женские драгоценности, воспоминания о любимом, то, что имело ценность для одной меня. Его улыбка за мгновение до поцелуя, его прозрачные глаза, его надменные губы, его широкие плечи, моя хрупкая защита от остального мира…Защита от самой себя.
Мне отчего-то казалось, что уже ничего не придется предпринимать, просчитывать, что все срочные дела в этой эпохе выполнены, и осталось одно лишь безмятежное спокойствие. И тут же мозг пронзило острое ощущение отчаяния: ну да, если все сделано, нужно забрать мальчика и возвращаться…Я даже зажмурилась, стараясь отогнать пугающую мысль – совершенно напрасно.
Из средств обретения спокойствия в моем распоряжении оставалось только одно, но зато практически беспроигрышное: подумать о трудностях позже. Я просто отпустила беспокоящие меня мысли на все четыре стороны, и они благополучно выпорхнули в приоткрытое окно. Их место заняла здоровая незамысловатая бодрость, возможно, примитивная, однако куда более жизнеспособная.
Вернув себе утраченную безмятежность, я совершенно спокойно проделала утренний туалет, и спустилась в гостиную очень вовремя – как раз к продолжению нашей общей истории.
-Посыльный от графа фон Вольфа, - мрачно объявил Якоб, не слишком широко отворяя двери.
Генрих нехотя поднялся с кресла, сделал пару символических шагов и остановился, смерив гонца тяжелым взглядом.
Надо сказать, что «граф сотоварищи» не теряли звания самой оригинальной из здешних компаний. Они оставляли далеко позади даже наше странное сообщество. Правда, посыльный не был карликом, но зато его отрешенная физиономия сгодилась бы для самого элитарного фильма ужасов. Он легко сыграл бы вампира без всякого намека на грим. Бледный, с маленькими воспаленными глазками и ярко алым ртом – по-своему он был великолепен.
Не говоря ни слова, он протянул Генриху пакет, и приосанился в ожидании ответа.
-Вот господин граф нас предупреждают о последствиях нашего безрассудства, - Генрих выговаривал каждое слово с издевательской расстановкой, зло улыбаясь в листок, - и в надежде на наше благоразумие предлагают передать ему наследного принца…
-…но наше благоразумие подсказывает нам не слишком доверять благородным поползновениям человека, замешанного в заговоре против своего правителя, - я легко приняла мячик нашего глумливого диалога и вернула пас Генриху, вместе с полным нежности взглядом.
В насмешке над всем и вся ему поистине не было равных…
-…и по сей причине мы никак не можем последовать ценному совету господина графа, и вынуждены игнорировать его увещевания, при том отдавая должное… - глаза Генриха блестели от еле сдерживаемого веселья, он мгновенно помолодел на пару десятилетий, пустившись в эту детскую проказу.
-…его дальновидности и дипломатическим талантам, - я и сама едва сдерживала смех.
Никогда раньше я не замечала за собой подобного легкомыслия. Ситуация неотвратимо двигалась к развязке, а я, вместо того, чтобы собраться и найти наиболее легкий путь, плыла по течению, подчинялась обстоятельствам, и испытывала от всего этого непередаваемый кайф. Неведомое до сих пор ощущение теплоты и близости к любимому переполняло все мое существо. Я полностью выпала из реальности, рассматривая руки Генриха, небрежно держащие «ноту протеста». Из блаженного оцепенения меня вывел хруст рвущегося пергамента – «нота» была разодрана пополам одним коротким движением.
-Передашь его сиятельству вместо ответа, - и аккуратно сложенные половинки листа перекочевали в руки посыльного.
По-моему, он совершенно не удивился. Просто щелкнул каблуками, развернулся и с достоинством покинул помещение.
Якоб запер за ним дверь, и мгновенно вышел из образа вышколенного слуги. Менторский тон и образ наставника пришлись ему к лицу куда более.
Честно говоря, я адски ему завидовала. Меня бы кто-нибудь увлек с приличной случаю заботой на обширное, теплое и защищенное ото всего на свете ложе… Но я была здесь не самой маленькой, слабой и одинокой. Поэтому молча поплелась вслед за Генрихом, мысленно прося Всевышнего, чтобы спальни для нас приготовили не выше, чем на втором этаже.
Прода от 05.03.2019, 09:16
10.«Пишите письма» или «поезд ушел»
-Спи, малыш, - я подоткнула со всех сторон одеяло и на этом сочла свою миссию исполненной...
Но не тут-то было. Оказалось, я ничего не понимаю в воспитании детей. Карл посмотрел на меня большими испуганными глазами и попросил рассказать ему сказку. В следующие несколько минут выяснилось, что все сказки, которые в первую очередь пришли мне в голову, мальчик знает и больше слышать не хочет. Мне оставалось только тяжело задуматься о том, что можно сочинить на ходу для ребенка позапозапрошлого столетия.
На мое счастье, в этот трудный момент в комнату заглянул Генрих, чтобы узнать, не нужно ли нам чего. (Вообще он поразительно быстро вошел в роль радушного хозяина и явно получал от нее удовольствие.)
-Нам нужна сказка, - обреченно кивнула я в сторону Карла, - Немедленно, и как можно более новая. Все старые мы уже знаем и они не помогают нам уснуть.
-Нет ничего проще, - Генрих удобно расположился на постели мальчика, оглядел его и меня взглядом доброй бабушки и приступил к рассказу:
-Слушай, малыш. Уж этой сказки ты определенно не знаешь. Ее сочинил для меня Якоб, когда я был еще младше тебя, и просил рассказать только своему сынишке. А с сыновьями у меня, как видишь... Так вот.
Жил когда-то в славном городе Мюнхене кукольных дел мастер. Слава о нем разошлась за пределы города, и у него заказывали кукол жители разных мест. Уж так хороши были его творения, что знатоки говорили, будто его куклы даже лучше живых людей... Может, это и было правдой.
Много лет творил мастер, и постепенно начал стареть. Однажды он понял, что не может работать, как прежде, что вместе с молодостью его покидает и талант. Он работал все меньше, а заливал свою беду шнапсом все больше, и постепенно все заказчики отвернулись от него. Руки мастера опустились, он забросил все на свете, кроме выпивки, и дом его стал похож на лачугу бедняка.
Много дней никто не заходил к нему, пока как-то ветреной, ненастной ночью в его двери не раздался стук. Мастер отворил дверь, и увидел на пороге мужчину, до самых глаз закутанного в темный плащ. Мастер пригласил посетителя войти и обсушиться у огня. Когда незнакомец сбросил плащ, мастер узнал в нем знаменитого директора кукольного театра. Про него поговаривали, что он водит компанию с самим сатаной, но эти сплетни никто не мог подтвердить или опровергнуть, ибо ни с кем из горожан хозяин театра компании не водил.
-Я хочу заказать у вас кукол, любезнейший, - приступил он сразу к делу, усаживаясь у очага.
Мастеру не хотелось брать этот заказ - он и сам не мог объяснить, почему... Вот только выбирать не приходилось, потому что уже несколько дней он питался лишь хлебом и водой.
-Мне известно, что вы находитесь в затруднительном положении, - продолжал между тем директор, - И дабы поддержать ваше высокое искусство, я намерен заказать у вас сразу несколько кукол. Я готовлю новое представление, и старые «комедианты» для него не годятся. Так что я весьма надеюсь на ваше мастерство.
Делать было нечего, и кукольник согласился. Руки его так истосковались по работе, что он взялся за дело немедленно. И работа спорилась, как никогда: мастер мог бы поклясться, что его никогда еще не посещало подобное вдохновение.
И вот уже готова была первая кукла, благородный разбойник, а за ней еще одна, и еще…Мастер бросил пить, он почти не спал, отдавая все свое время работе без остатка. Однако если бы он присмотрелся к себе, то понял бы, что отдает этим куклам не только время и труд. Куклы понемногу отнимали у мастера его привычки, манеры, жесты, взгляды и саму жизнь, по капельке - так, что он этого не замечал. Благородный разбойник унес с собой его привычку дымить маленькой глиняной трубкой, да и саму трубку тоже. Император отнял у него манеру прищелкивать пальцами, обдумывая что-то важное. Злодею досталась усмешка, которой пьяный мастер встречал нежеланных гостей.
Никто не знает, зачем директору понадобилась жизнь мастера, но он отбирал ее - медленно и неотвратимо. Может, это стало главной причиной успеха его театра - куклы в этом театре были куда живее обыкновенных - а какой ценой они становились такими, никому не было дела…
Малыш заснул, как все дети, не дослушав даже до середины. И я оказалась единственной слушательницей - боюсь только, не слишком благодарной. Пока Генрих рассказывал, погрузившись в свое детство, я разглядывала его самого. Просто не могла упустить такой случай - мой наемник так увлекся, что не видел ничего вокруг, и в кои-то веки не замечал, что я смотрю на него.
Тени от единственной свечи подчеркнули его морщины возле глаз и в углах губ. Маленький шрам, рассекавший бровь, в полутьме не казался таким зловещим. Глаза чуть сощурились, делая лицо мягче… И я тонула в этом лице, могла затеряться в нем, как в старом доме, остаться в нем, если только…
Вечная страсть к цитатам не отступила и сейчас. «В любви первым объясняется тот, у кого не выдерживают нервы», - подумала я, а вслух произнесла главное - самое глупое, безнадежное - самое необходимое заклинание:
-Я люблю тебя.
Вздрогнув, как от удара, он резко оборвал свой рассказ. Сощурился еще сильнее, беспомощно, как слепой:
-Зачем ты сказала это? - в его голосе звучало самое настоящее отчаяние.
Но, правду говоря, в моем ответе отчаяния было еще больше.
-А зачем обыкновенно это говорят? Я сказала, потому что не могла молчать об этом. Прости меня.
Он так растерялся, мне показалось, он просто не знает, что мне ответить. Чувство неловкости еще усилилось, когда я поняла, что он собирается что-то мне сказать, казалось - я знаю, что. Но я не угадала.
-Я боялся, что ты скажешь это, еще больше, чем ты боялась произнести это вслух, - он тоже умел читать мысли, надо же, не галантное общество, а компания сдвинутых экстрасенсов какая-то.
То, что последовало за этим, окончательно лишило меня способности соображать. Он провел ладонью по моему лицу, будто вправду был слепым, и хотел узнать, как я выгляжу.
-Только не жди, что в ответ я тоже начну изъясняться в своих чувствах. Ты ведь и сама все знаешь.
Вот тебе и раз! Ничего я не знала, и очень хотела узнать. Только вот говорить становилось все труднее и труднее.
-Ничего я не знаю, - еле выдавила из себя я, пытаясь отвести его руку.
Его пальцы, продолжавшие изучать мое лицо, жгли его, словно раскаленным железом.
-Ты – моя жизнь, центр моего заброшенного мира. Разве есть хоть кто-то, кто не любил бы свою жизнь?
Только в этот момент отчаяние слегка отпустило меня. Сердце гулко колотилось, не желая возвращаться к размеренному ритму, щеки пылали от прикосновения его рук, и всем своим существом я сознавала: ничего не решено, ничего не стало проще. Может, даже сложнее, если разобраться.
* * *
В отношении меня жизнь неизменно придерживалась одного правила: то, что я должна была знать заранее, я узнавала, порой из самых неожиданных источников. Вот и на этот раз, совершенно случайно проходя мимо «кабинета» Ильзы, я поймала часть очень важного разговора.
Услышанное повергло меня в затяжной ступор, и я не успела «объявить о своем присутствии», как это полагалось бы воспитанной молодой даме.
-Мальчик мой, - голос Ильзы звучал ласково и устало, - умирать из-за достойной женщины - не зазорно, но вообще смерть - очень гадкая штука. Поверь мне, тебе следует держаться подальше от этой русской.
-Не могу, - как будто через силу глухо ответил Генрих, - Она заново вдохнула в меня жизнь…я не смогу оставить ее.
-А что ты будешь делать, когда ваша авантюра кончится? Ей придется уехать слишком далеко, и взять тебя с собой она не сможет, как бы ни желала…
Интересно, откуда мудрая старушка знала и об этом? Видимо, ее экстрасенсорные способности еще обширнее, чем я думала до сих пор. Хуже того, я почувствовала, что Ильза вообще знает обо мне слишком много.
-Почему я не мог бы взять ее в жены после того, как все будет кончено? – непонимающе прозвучал голос Генриха, - Уж будто я первый немец, который хочет взять в жены русскую…Она хорошего рода.
Последнее было сказано таким тоном, словно Ильза числилась председателем какого-нибудь закрытого клуба, и сейчас решала, принимать меня туда или нет.
-Мальчик мой, ты никак не уяснишь себе, - Ильза придерживалась тона терпеливой сиделки, - Она не просто из России. Она – женщина из другого мира, законы которого нам неведомы. И вы не должны быть вместе.
-Да что значит «не должны»?! – повысил голос мой наемник, - Кто-то может запретить мне, черт побери?!
В ответ прозвучал сухой смешок домоправительницы. Сухой и очень скептический. Я почти увидела ее прищуренные «рентгеновские» глаза и кривящиеся сморщенные губы.
-Никто и никогда не мог запретить тебе делать глупости и губить себя. Знай только, что в этот раз ты ничего не сможешь исправить… Мне очень жаль, мальчик мой, но связь с этой женщиной способна забрать твою жизнь. Не слишком ли высокая плата за обладание ею?
-Тебя не касается, насколько велика плата, - надменно перебил Генрих, - Ты ведь знаешь, что мне по силам заплатить. Я, благодарение богу, сам распоряжаюсь своей жизнью, и могу отдать ее за кого пожелаю… Тем более за нее.
Право же, мне никогда не удавалось подслушать ничего подобного. И никогда я не слышала, чтобы мужчина был готов служить мне с такой безоглядной самоотверженностью. Вот это, наверное, и называется «себя не помнить».
Важнее другое: хотела я того или нет, а все же обрела людей, готовых разыгрывать вместе со мной до конца ту партию, которую мы начали вместе.
Но именно Генриха, оказывается, опаснее всего было допускать к заключительному этапу операции. Прогнозы старой цыганки вызывали доверие, и мне не хотелось, ясное дело, становиться причиной смерти возлюбленного.
Зато Генрих, как выяснилось, совершенно не собирался отступать. Его решимость была так непреклонна, что мне показалось: он с облегчением воспринял пророчество своей кормилицы. Может, ему было легче ввязаться в любые, пусть самые безнадежные, военные действия, чем размышлять о наших отношениях и планировать наше будущее.
«Легче умереть за прекрасную даму, нежели жить с ней», – я не отогнала даже эту кощунственную мысль, ибо опасалась, что и она недалека от истины.
«Возьми себя в руки, дорогая, - уговаривала я графиню Корсакову, непокорное и взбалмошное создание, - Получи от этой своей жизни все, что возможно, тем более что тебе уже поздно отступать».
Графиня молчала – подозреваю, ей нечего было ответить. Ее поступки говорили сами за себя: вместо ответа на мои ежевечерние проповеди она целеустремленно направлялась в спальню Генриха, и оставалась там до утра.
(Мне в самом деле казалось, что нас двое – я и эта самозванная аристократка. В попытках разобраться со своими чувствами, я подхватила бытовую форму раздвоения личности, и теперь не знала, имеет ли смысл с нею бороться.)
* * *
На следующее утро я проснулась так поздно, что спускаться к завтраку уже не стоило – можно было начинать день прямо с обеда. От присутствия Генриха осталась только смятая подушка и горсточка сладких воспоминаний, которые я принялась с улыбкой перебирать. Маленькие женские драгоценности, воспоминания о любимом, то, что имело ценность для одной меня. Его улыбка за мгновение до поцелуя, его прозрачные глаза, его надменные губы, его широкие плечи, моя хрупкая защита от остального мира…Защита от самой себя.
Мне отчего-то казалось, что уже ничего не придется предпринимать, просчитывать, что все срочные дела в этой эпохе выполнены, и осталось одно лишь безмятежное спокойствие. И тут же мозг пронзило острое ощущение отчаяния: ну да, если все сделано, нужно забрать мальчика и возвращаться…Я даже зажмурилась, стараясь отогнать пугающую мысль – совершенно напрасно.
Из средств обретения спокойствия в моем распоряжении оставалось только одно, но зато практически беспроигрышное: подумать о трудностях позже. Я просто отпустила беспокоящие меня мысли на все четыре стороны, и они благополучно выпорхнули в приоткрытое окно. Их место заняла здоровая незамысловатая бодрость, возможно, примитивная, однако куда более жизнеспособная.
Вернув себе утраченную безмятежность, я совершенно спокойно проделала утренний туалет, и спустилась в гостиную очень вовремя – как раз к продолжению нашей общей истории.
-Посыльный от графа фон Вольфа, - мрачно объявил Якоб, не слишком широко отворяя двери.
Генрих нехотя поднялся с кресла, сделал пару символических шагов и остановился, смерив гонца тяжелым взглядом.
Надо сказать, что «граф сотоварищи» не теряли звания самой оригинальной из здешних компаний. Они оставляли далеко позади даже наше странное сообщество. Правда, посыльный не был карликом, но зато его отрешенная физиономия сгодилась бы для самого элитарного фильма ужасов. Он легко сыграл бы вампира без всякого намека на грим. Бледный, с маленькими воспаленными глазками и ярко алым ртом – по-своему он был великолепен.
Не говоря ни слова, он протянул Генриху пакет, и приосанился в ожидании ответа.
-Вот господин граф нас предупреждают о последствиях нашего безрассудства, - Генрих выговаривал каждое слово с издевательской расстановкой, зло улыбаясь в листок, - и в надежде на наше благоразумие предлагают передать ему наследного принца…
-…но наше благоразумие подсказывает нам не слишком доверять благородным поползновениям человека, замешанного в заговоре против своего правителя, - я легко приняла мячик нашего глумливого диалога и вернула пас Генриху, вместе с полным нежности взглядом.
В насмешке над всем и вся ему поистине не было равных…
-…и по сей причине мы никак не можем последовать ценному совету господина графа, и вынуждены игнорировать его увещевания, при том отдавая должное… - глаза Генриха блестели от еле сдерживаемого веселья, он мгновенно помолодел на пару десятилетий, пустившись в эту детскую проказу.
-…его дальновидности и дипломатическим талантам, - я и сама едва сдерживала смех.
Никогда раньше я не замечала за собой подобного легкомыслия. Ситуация неотвратимо двигалась к развязке, а я, вместо того, чтобы собраться и найти наиболее легкий путь, плыла по течению, подчинялась обстоятельствам, и испытывала от всего этого непередаваемый кайф. Неведомое до сих пор ощущение теплоты и близости к любимому переполняло все мое существо. Я полностью выпала из реальности, рассматривая руки Генриха, небрежно держащие «ноту протеста». Из блаженного оцепенения меня вывел хруст рвущегося пергамента – «нота» была разодрана пополам одним коротким движением.
-Передашь его сиятельству вместо ответа, - и аккуратно сложенные половинки листа перекочевали в руки посыльного.
По-моему, он совершенно не удивился. Просто щелкнул каблуками, развернулся и с достоинством покинул помещение.
Якоб запер за ним дверь, и мгновенно вышел из образа вышколенного слуги. Менторский тон и образ наставника пришлись ему к лицу куда более.
