-И ты еще говоришь, что научился чему-то в своих странствиях! – сердито напустился старик на своего бывшего подопечного, - Да знаешь ли ты, как дорого вам может обойтись твое мальчишество?
-Нам, - поправил Генрих, хладнокровно усаживаясь обратно в кресло, - Оно обойдется дорого всем нам. Если только нам успеют выставить счет.
-Надо куда-то… - начала было я, и Генрих тут же закончил мою мысль:
-…уезжать. Ты права, дорогая. Эти стены больше не смогут защитить нас. Они и раньше были не слишком хорошей защитой.
На сей раз сборы были недолгими и совсем не торжественными. Я, по правде говоря, и вовсе не знала, что мне следует взять с собой. Платья мне больше не понадобятся, деньги и драгоценности вместе с документами постоянно находились при мне, а о средствах передвижения мне не полагалось даже думать: о них прекрасно могли позаботиться слуги. Был, правда, один предмет, за обладание которым я отдала бы что угодно… Мне смертельно хотелось выкрасть из портретной галереи изображение молодого Генриха, и только остатки здравого смысла удерживали меня от этого безрассудства.
Генрих, правда, нашел себе какие-то неотложные дела, и скрылся в неизвестном направлении, бросив на меня озабоченный взгляд.
-Я покончу с делами очень быстро, - обещал он мне, словно я была ребенком, ожидающим, когда взрослые поиграют с ним.
Я отрешенно кивнула: в общем и целом, было все равно, какой срок разделяет наше расставание, раз все равно придется расставаться. Некоторое время меня никто не тревожил, и я сидела на краю диванчика, готовая вскочить с него в любую минуту, и мчаться, куда будет необходимо. Там меня и нашла Ильза.
-Полагаю, нам с вами стоит попрощаться, - печально произнесла она, даже не пытаясь отговорить меня, или как-то иначе вмешаться в ход событий.
Ей лучше, чем кому-либо другому было известно, что в нашем случае бесполезно спорить с судьбой. Она готова была смириться с ее выкрутасами, не жалуясь.
-Я очень благодарна вам за добрые советы, за вашего воспитанника, и…за все, - я смотрела на цыганку с благодарностью.
И тут старушка сказала как раз то, что мне больше всего хотелось услышать:
-Может быть, возьмете что-нибудь с собою на память о нас?
Я с трудом подавила острое желание подпрыгнуть на месте и захлопать в ладоши. До сих пор мне казалось, что изводящая меня идея тянет разве что на приступ белой горячки, но со словами Ильзы она обрела реальность, и почудилась мне вполне благонамеренной.
-Не могла бы я взять с собой портрет Генриха…тот, что висит в галерее? Я понимаю, - мрачно добавила я, - что прошу слишком много, но это действительно единственное, что бы мне хотелось.
-Вы можете забрать его, - величественно кивнула она, словно была единоличной владелицей портрета, а заодно и всего поместья, - но как вы объясните свое желание нашему господину?
-Какое это желание ты не сумеешь мне растолковать? – весело поинтересовался предмет нашего обсуждения, появляясь на пороге комнаты.
-Твой портрет, - меня вдруг охватило такое острое отчаяние, что не осталось сил даже на женские уловки, маленькую, карманную ложь, - я хочу взять его с собой.
-Зачем тебе портрет, дорогая, жалкая копия, если оригинал постоянно перед твоими глазами? – он удивленно приподнял брови, напрочь отказываясь понимать то, что просто-таки бросалось в глаза.
Уж не знаю, кого он хотел этим перехитрить. Все было кончено, и жизнь неумолимо разводила все дальше друг от друга. Чудовищная несправедливость этого обстоятельства сломала мою почти идеальную самозащиту.
-Не могу больше! – простонала я, теряя всю свою накопленную твердость, - Ты спрашивал меня, и я не смогла ответить не потому, что не хотела довериться тебе…Черт меня побери, я не знаю, кто я! Я никто, никто! Сто масок, ни одного лица!
Меня колотила самая банальная истерика, но такой силы, что ей невозможно было противостоять. Я билась головой в грудь Генриха, словно стараясь пробить некую неведомую стену. Он молчал, только тесно прижимал меня к себе, стараясь хоть немного успокоить этим маленьким насилием.
-Может, я вообще не человек, а только так, игра теней? Игра твоего воображения? – глумливые вопросы срывались с моего языка с безумной скоростью, хотя мне самой не было до конца понятно, жду ли я на них ответа.
-Скорее уж мы все – игра твоего воображения, - с улыбкой парировал Генрих, не ослабляя объятий.
Его убежденность не могла остановить моей истерики, но, по крайней мере, смягчила ее сумасшедший напор. Но как бы то ни было, я слишком хорошо знала, что выбор за мной. Только за мной. И знала, что именно обязана выбрать.
По привычке делать все в последнюю минуту, я и молчала до последнего. Но у ворот замка не вытерпела. Ну не было сил моих смотреть на деланно безмятежного Генриха, принявшего, видно, решение находиться рядом со мною сколь возможно долго, и любой ценой обеспечить успех моему предприятию. Пусть даже ценой своей жизни.
Тому было целых две причины, обе очень веские. Первая – этика наемника, обязывающая его выполнить взятые на себя задачи. Вторая – склонность действовать во имя любви, а не рассуждать о ней, не копаться в своих чувствах.
-Стойте! – громко, отчаянно громко произнесла я.
Мое маленькое войско остановилось мгновенно, лучше сказать – замерло, и воззрилось на меня с немым вопросом.
Самым трудным было взглянуть Генриху в глаза. Но я справилась и с этим, собрав остатки сил. (Черт побери, не так-то их было мало, моих сил, если они до сих пор не иссякли!)
-Мы отправимся дальше без вас…без тебя, - перед лицом смертельной опасности теряли смысл все взаимные реверансы.
По большому счету, они никогда не имели особого смысла, разве только для нас двоих.
Лицо Генриха застыло, тяжелый выжидательный взгляд уперся в мои глаза. Однако голос остался мягким, как при разговоре с маленьким Карлом.
-Хотел бы я знать, что заставило тебя утратить разум в самом конце пути, госпожа моя?
Под его взглядом я опустила голову и вполовину сбавила тон, но отступать не собиралась. У меня были свои резоны для того, чтобы любой ценой вывести его из игры. Дальше я справилась бы и одна, а вот Генриху эти последние несколько часов могли сохранить жизнь, останься он под отчим кровом.
О себе я старалась не думать. Должно быть, сработал инстинкт самосохранения: я точно не выдержала бы собственных рассуждений на тему взаимных чувств и прочего саморазрушения.
-Мы отправимся дальше без тебя, - упрямо твердила я, все ниже и ниже опуская голову, - Я справлюсь, а тебе нельзя с нами...нельзя, пойми!
-Послушай меня, - он подъехал ко мне вплотную, и положил руки мне на плечи, - Не старайся представить все сложнее, чем оно есть. Все просто: я хочу тебя и не отпущу без борьбы.
Я отшатнулась, заглянув в безмятежные глаза реальности: он все понимал. Понимал и не желал с этим мириться. Мы отражали мысли и чувства друг друга, раз за разом, до бесконечности, как в старинном гаданье…Осколки зеркал, случайно отразившиеся друг в друге – этот образ возник в моем сознании неожиданно ярко.
-Надо же, - прошелестела я внезапно утратившим все краски голосом, - Иоганн не так уж и ошибался…
-О чем это ты?
-Зеркала…осколки зеркал, отражающие…впрочем, какая разница? Ты же не отступишь от своего.
-Как ты догадлива, - самая циничная из его гримас заронила в мое сознание надежду: может, все еще обойдется?
Цитаты, цитаты, вся моя жизнь состояла из цитат, или сопровождалась их лакированной мудростью: «Надежда – глупое чувство…» Мне оставалось положиться на судьбу, капризную даму, в играх с которой люди всегда проигрывали, даже если воображали себя победителями. И у меня, как у них, почти не было шансов отыграться.
11. Не ждали
Очередное наше путешествие происходило в зловещем молчании. Даже безмятежный Шметтерлинг примолк, ничего не пел и не бормотал себе под нос. На какое-то мгновение мне показалось, что он понимает хоть малую частичку происходящего, но это ощущение быстро пропало. Он всего-навсего опасался за свою шкуру, нутром чувствуя, что сейчас никто не будет с ним церемониться.
Мы снова ехали, и ничего не было бессмысленнее, чем наше бегство. Мне и маленькому Карлу не нужно было убегать, наоборот – лучше было бы остановиться. Но Генрих, сжав зубы, не отвечая на вопросы, и не реагируя на приказы, все погонял и погонял свою лошадь. И мы все, словно под гипнозом, мчались за ним, и тоже гнали и гнали своих лошадей. Карл следил за происходящим с таким недетским выражением на лице, что начал пугать меня. Этот ребенок понимал много больше, чем некоторые абсолютно взрослые и совсем неглупые люди.
Нашему бегству еще могло бы стать оправданием ненастье, но оно прекратилось без следа, и в окружающем мире снова воцарились тишина и покой. Однако мы убегали от чего-то никому из нас не ясного до конца, и никто не смог бы прекратить это бегство.
-Мы остановимся на ночлег? – тихо спросил Карл, когда солнце зависло над самым краем леса.
-Конечно, - с облегчением откликнулась я, - Если сможем отыскать гостиницу.
Наш маленький принц разрешил общие трудности, и отодвинул решение неотложных, казалось бы, проблем, еще на одну ночь – несколько часов тревожного темного перемирия. Разумеется, моя графиня не могла устоять перед искушением еще раз побыть наедине с Генрихом. «Возможно, в последний раз», – сказала романтичная книжная девочка, которой я никогда не переставала быть, но графиня только отмахнулась с небрежной усмешкой… и снова поступила по-своему.
Постоялый двор, где мы остановились на ночлег, был маленьким и безлюдным. Хозяева проявили к нам такое равнодушие, что я предложила поискать другое место для ночевки.
-Сюда слишком редко заезжают по-настоящему благородные путешественники. К этому ведь тоже нужна привычка, - объяснил Генрих, удаляясь на переговоры по поводу оплаты.
Невзирая на моральные муки, я не могла не оценить в очередной раз его дипломатические таланты. Ночлег обошелся нам в смехотворную сумму, а хозяева забегали вокруг нас с первозданным рвением, которое с лихвой искупало все прошлые огрехи. Для каждого нашлась небольшая комнатка, а, кроме того, – маленькая гостиная на всех, где мы отужинали, не очень-то различая, что именно жуем и глотаем. Придавленные тяжелым, как свинец, молчанием, мы закончили трапезу, и разбрелись на ночлег. Карл, на сей раз, не требовал никаких сказок, только попросил, чтобы «двое из ларца» остались с ним, пока он не заснет. Раупе и Краваль согласились на это мероприятие с подозрительной легкостью, и таким образом, все текущие дела были улажены. Мы с Генрихом могли приступать к самому трудному – разрешению наших собственных отношений.
Больше всего на свете я хотела остаться с ним наедине. И безумно боялась этого. Лучше, чем кто бы то ни было со стороны, я понимала, как виновата перед ним. И ничем уже не успевала искупить свою вину.
Мы молча скрылись в его спальне, и подняли друг на друга глаза.
-Я люблю тебя, - снова произнесла я всуе бессмысленное и бесполезное заклинание.
И он снова нахмурился и как-то напрягся перед тем, как ответить.
-Не больше, чем я люблю тебя, драгоценная. Но какое это имеет значение?
-Как это какое?! – я возмутилась громко, но так фальшиво, что не поверила себе сама.
-Ну, ты…нам ведь все же придется расстаться. Не думай, что я не способен этого понять. Есть некие обстоятельства, не зависящие ни от кого из нас.
-И ты все равно будешь бороться за меня?
-Я буду делать то, что должен, а ты делай то, что должна сделать ты, и будь что будет.
Лучше бы мне было промолчать на это. Но за мной числилась непременная слабость: я никогда не сохраняла молчание, если могла произнести хоть пару слов.
-Давай, скажи мне все, дорогой мой рыцарь без страха и упрека! – я уперла руки в бока, и, наверно, изрядно походила на базарную торговку, - Припомни полный список моих провинностей, раз уж собрался выставить счет. И то, что я использовала тебя в своих целях, и то, что позволила нам обоим роскошь влюбиться друг в друга, и то, что не могу остаться с тобой…
При последних словах силы оставили меня, и я разревелась, горько, как ребенок. С небольшой, но существенной разницей: от взрослых слез не становилось легче. Напротив, отчаяние росло вместе с ними, как снежный ком, и грозило стать вовсе неуправляемым.
Слезы текли и текли из моих глаз, размывая нечеткие контуры окружающего мира. Как будто, если бы я поплакала еще немного, мир исчез бы вовсе, растворившись в моей печали.
Я даже не могла разглядеть Генриха: его смутный силуэт застыл у окна, и только на этом фоне был еще слегка виден в полутьме.
-Ты слишком хорошо понимаешь меня, - жалобно хлюпая носом, объявила я, - и заранее готов пожертвовать для меня всем. Видит бог, это слишком тяжкая ноша. Если бы я была равнодушна к тебе, меня бы ничуть не трогали твои жертвы, но я люблю тебя, и я…
-…и ты совсем запуталась, дорогая. Я и правда хорошо понимаю тебя. Но ты ничем мне не обязана ни за это понимание, ни за все прочее, поверь. Мои, как ты выражаешься, жертвы, совершенно добровольны.
Мы с моим аристократическим двойником, в который уже раз, трагически не совпадали во мнениях. Легкомысленной графинюшке мечталось использовать остаток ночи на полную катушку, и преимущественно в амурных забавах… А мне было что-то не до забав. Унылое чувство собственного бессилия незаметно оккупировало мысли, и разместилось там с большим комфортом. Оно исключало всякую лирику, а взамен подсовывало нам стремление переубедить друг друга в неких принципиальных вещах.
Но оказалось, Генрих придерживается по этому поводу совершенно другого мнения.
-Не будем предаваться сожалениям о том, что невозможно, - предложил он, преодолев расстояние меж нами, - Лучше извлечем побольше из того, что принадлежит только нам.
Стоящий так близко, он в один миг парализовал все мои возражения, так и не сорвавшиеся с языка. Умолкли все сомнения, оговорки и сложности, вежливо уступив место прерывистому голосу страсти. Попробовали бы они не подчиниться! Меня в этом случае, видимо, просто взорвало бы изнутри.
Близкая разлука вносила в наши объятия нотку отчаяния, и обостряла восприятие до предела. Каждая клеточка моего тела ловила ощущения, как пустыня – долгожданный дождь, я, как будто, грезила наяву, и боялась лишь одного: что мой сон закончится слишком скоро. Но он был долгим, долгим и восхитительным, и длился бесконечно.
Страсть долго нашептывала нам что-то невнятное, но когда она замолчала, рассвет еще не наступил. Странное дело, а мне-то казалось, что миновали годы, да что там годы – века, тысячелетия! Но до утра, по самым скромным подсчетам, оставалась еще пара часов, и между нами опять возник пугающий призрак расставания. Мы снова были разделены разнообразными весомыми причинами, и ничего не могли противопоставить судьбе, кроме безумного желания остаться вместе еще хоть ненадолго.
Ситуация явно затягивалась, и тут меня осенило:
-Ты так и не досказал историю о кукольнике, - улыбнулась я, устраиваясь поудобнее в его объятиях, - Очень хочется услышать о дальнейшей судьбе мастера из славного города Мюнхена.
-Не могу отказать тебе, дорогая, - отозвался он, - Тем более что и сам я в свое время не мог дождаться, чем же кончится дело. Да и время до рассвета еще есть… Слушай же.
-Нам, - поправил Генрих, хладнокровно усаживаясь обратно в кресло, - Оно обойдется дорого всем нам. Если только нам успеют выставить счет.
-Надо куда-то… - начала было я, и Генрих тут же закончил мою мысль:
-…уезжать. Ты права, дорогая. Эти стены больше не смогут защитить нас. Они и раньше были не слишком хорошей защитой.
На сей раз сборы были недолгими и совсем не торжественными. Я, по правде говоря, и вовсе не знала, что мне следует взять с собой. Платья мне больше не понадобятся, деньги и драгоценности вместе с документами постоянно находились при мне, а о средствах передвижения мне не полагалось даже думать: о них прекрасно могли позаботиться слуги. Был, правда, один предмет, за обладание которым я отдала бы что угодно… Мне смертельно хотелось выкрасть из портретной галереи изображение молодого Генриха, и только остатки здравого смысла удерживали меня от этого безрассудства.
Генрих, правда, нашел себе какие-то неотложные дела, и скрылся в неизвестном направлении, бросив на меня озабоченный взгляд.
-Я покончу с делами очень быстро, - обещал он мне, словно я была ребенком, ожидающим, когда взрослые поиграют с ним.
Я отрешенно кивнула: в общем и целом, было все равно, какой срок разделяет наше расставание, раз все равно придется расставаться. Некоторое время меня никто не тревожил, и я сидела на краю диванчика, готовая вскочить с него в любую минуту, и мчаться, куда будет необходимо. Там меня и нашла Ильза.
-Полагаю, нам с вами стоит попрощаться, - печально произнесла она, даже не пытаясь отговорить меня, или как-то иначе вмешаться в ход событий.
Ей лучше, чем кому-либо другому было известно, что в нашем случае бесполезно спорить с судьбой. Она готова была смириться с ее выкрутасами, не жалуясь.
-Я очень благодарна вам за добрые советы, за вашего воспитанника, и…за все, - я смотрела на цыганку с благодарностью.
И тут старушка сказала как раз то, что мне больше всего хотелось услышать:
-Может быть, возьмете что-нибудь с собою на память о нас?
Я с трудом подавила острое желание подпрыгнуть на месте и захлопать в ладоши. До сих пор мне казалось, что изводящая меня идея тянет разве что на приступ белой горячки, но со словами Ильзы она обрела реальность, и почудилась мне вполне благонамеренной.
-Не могла бы я взять с собой портрет Генриха…тот, что висит в галерее? Я понимаю, - мрачно добавила я, - что прошу слишком много, но это действительно единственное, что бы мне хотелось.
-Вы можете забрать его, - величественно кивнула она, словно была единоличной владелицей портрета, а заодно и всего поместья, - но как вы объясните свое желание нашему господину?
-Какое это желание ты не сумеешь мне растолковать? – весело поинтересовался предмет нашего обсуждения, появляясь на пороге комнаты.
-Твой портрет, - меня вдруг охватило такое острое отчаяние, что не осталось сил даже на женские уловки, маленькую, карманную ложь, - я хочу взять его с собой.
-Зачем тебе портрет, дорогая, жалкая копия, если оригинал постоянно перед твоими глазами? – он удивленно приподнял брови, напрочь отказываясь понимать то, что просто-таки бросалось в глаза.
Уж не знаю, кого он хотел этим перехитрить. Все было кончено, и жизнь неумолимо разводила все дальше друг от друга. Чудовищная несправедливость этого обстоятельства сломала мою почти идеальную самозащиту.
-Не могу больше! – простонала я, теряя всю свою накопленную твердость, - Ты спрашивал меня, и я не смогла ответить не потому, что не хотела довериться тебе…Черт меня побери, я не знаю, кто я! Я никто, никто! Сто масок, ни одного лица!
Меня колотила самая банальная истерика, но такой силы, что ей невозможно было противостоять. Я билась головой в грудь Генриха, словно стараясь пробить некую неведомую стену. Он молчал, только тесно прижимал меня к себе, стараясь хоть немного успокоить этим маленьким насилием.
-Может, я вообще не человек, а только так, игра теней? Игра твоего воображения? – глумливые вопросы срывались с моего языка с безумной скоростью, хотя мне самой не было до конца понятно, жду ли я на них ответа.
-Скорее уж мы все – игра твоего воображения, - с улыбкой парировал Генрих, не ослабляя объятий.
Его убежденность не могла остановить моей истерики, но, по крайней мере, смягчила ее сумасшедший напор. Но как бы то ни было, я слишком хорошо знала, что выбор за мной. Только за мной. И знала, что именно обязана выбрать.
По привычке делать все в последнюю минуту, я и молчала до последнего. Но у ворот замка не вытерпела. Ну не было сил моих смотреть на деланно безмятежного Генриха, принявшего, видно, решение находиться рядом со мною сколь возможно долго, и любой ценой обеспечить успех моему предприятию. Пусть даже ценой своей жизни.
Тому было целых две причины, обе очень веские. Первая – этика наемника, обязывающая его выполнить взятые на себя задачи. Вторая – склонность действовать во имя любви, а не рассуждать о ней, не копаться в своих чувствах.
-Стойте! – громко, отчаянно громко произнесла я.
Мое маленькое войско остановилось мгновенно, лучше сказать – замерло, и воззрилось на меня с немым вопросом.
Самым трудным было взглянуть Генриху в глаза. Но я справилась и с этим, собрав остатки сил. (Черт побери, не так-то их было мало, моих сил, если они до сих пор не иссякли!)
-Мы отправимся дальше без вас…без тебя, - перед лицом смертельной опасности теряли смысл все взаимные реверансы.
По большому счету, они никогда не имели особого смысла, разве только для нас двоих.
Лицо Генриха застыло, тяжелый выжидательный взгляд уперся в мои глаза. Однако голос остался мягким, как при разговоре с маленьким Карлом.
-Хотел бы я знать, что заставило тебя утратить разум в самом конце пути, госпожа моя?
Под его взглядом я опустила голову и вполовину сбавила тон, но отступать не собиралась. У меня были свои резоны для того, чтобы любой ценой вывести его из игры. Дальше я справилась бы и одна, а вот Генриху эти последние несколько часов могли сохранить жизнь, останься он под отчим кровом.
О себе я старалась не думать. Должно быть, сработал инстинкт самосохранения: я точно не выдержала бы собственных рассуждений на тему взаимных чувств и прочего саморазрушения.
-Мы отправимся дальше без тебя, - упрямо твердила я, все ниже и ниже опуская голову, - Я справлюсь, а тебе нельзя с нами...нельзя, пойми!
-Послушай меня, - он подъехал ко мне вплотную, и положил руки мне на плечи, - Не старайся представить все сложнее, чем оно есть. Все просто: я хочу тебя и не отпущу без борьбы.
Я отшатнулась, заглянув в безмятежные глаза реальности: он все понимал. Понимал и не желал с этим мириться. Мы отражали мысли и чувства друг друга, раз за разом, до бесконечности, как в старинном гаданье…Осколки зеркал, случайно отразившиеся друг в друге – этот образ возник в моем сознании неожиданно ярко.
-Надо же, - прошелестела я внезапно утратившим все краски голосом, - Иоганн не так уж и ошибался…
-О чем это ты?
-Зеркала…осколки зеркал, отражающие…впрочем, какая разница? Ты же не отступишь от своего.
-Как ты догадлива, - самая циничная из его гримас заронила в мое сознание надежду: может, все еще обойдется?
Цитаты, цитаты, вся моя жизнь состояла из цитат, или сопровождалась их лакированной мудростью: «Надежда – глупое чувство…» Мне оставалось положиться на судьбу, капризную даму, в играх с которой люди всегда проигрывали, даже если воображали себя победителями. И у меня, как у них, почти не было шансов отыграться.
Прода от 06.03.2019, 11:22
11. Не ждали
Очередное наше путешествие происходило в зловещем молчании. Даже безмятежный Шметтерлинг примолк, ничего не пел и не бормотал себе под нос. На какое-то мгновение мне показалось, что он понимает хоть малую частичку происходящего, но это ощущение быстро пропало. Он всего-навсего опасался за свою шкуру, нутром чувствуя, что сейчас никто не будет с ним церемониться.
Мы снова ехали, и ничего не было бессмысленнее, чем наше бегство. Мне и маленькому Карлу не нужно было убегать, наоборот – лучше было бы остановиться. Но Генрих, сжав зубы, не отвечая на вопросы, и не реагируя на приказы, все погонял и погонял свою лошадь. И мы все, словно под гипнозом, мчались за ним, и тоже гнали и гнали своих лошадей. Карл следил за происходящим с таким недетским выражением на лице, что начал пугать меня. Этот ребенок понимал много больше, чем некоторые абсолютно взрослые и совсем неглупые люди.
Нашему бегству еще могло бы стать оправданием ненастье, но оно прекратилось без следа, и в окружающем мире снова воцарились тишина и покой. Однако мы убегали от чего-то никому из нас не ясного до конца, и никто не смог бы прекратить это бегство.
-Мы остановимся на ночлег? – тихо спросил Карл, когда солнце зависло над самым краем леса.
-Конечно, - с облегчением откликнулась я, - Если сможем отыскать гостиницу.
Наш маленький принц разрешил общие трудности, и отодвинул решение неотложных, казалось бы, проблем, еще на одну ночь – несколько часов тревожного темного перемирия. Разумеется, моя графиня не могла устоять перед искушением еще раз побыть наедине с Генрихом. «Возможно, в последний раз», – сказала романтичная книжная девочка, которой я никогда не переставала быть, но графиня только отмахнулась с небрежной усмешкой… и снова поступила по-своему.
Постоялый двор, где мы остановились на ночлег, был маленьким и безлюдным. Хозяева проявили к нам такое равнодушие, что я предложила поискать другое место для ночевки.
-Сюда слишком редко заезжают по-настоящему благородные путешественники. К этому ведь тоже нужна привычка, - объяснил Генрих, удаляясь на переговоры по поводу оплаты.
Невзирая на моральные муки, я не могла не оценить в очередной раз его дипломатические таланты. Ночлег обошелся нам в смехотворную сумму, а хозяева забегали вокруг нас с первозданным рвением, которое с лихвой искупало все прошлые огрехи. Для каждого нашлась небольшая комнатка, а, кроме того, – маленькая гостиная на всех, где мы отужинали, не очень-то различая, что именно жуем и глотаем. Придавленные тяжелым, как свинец, молчанием, мы закончили трапезу, и разбрелись на ночлег. Карл, на сей раз, не требовал никаких сказок, только попросил, чтобы «двое из ларца» остались с ним, пока он не заснет. Раупе и Краваль согласились на это мероприятие с подозрительной легкостью, и таким образом, все текущие дела были улажены. Мы с Генрихом могли приступать к самому трудному – разрешению наших собственных отношений.
Больше всего на свете я хотела остаться с ним наедине. И безумно боялась этого. Лучше, чем кто бы то ни было со стороны, я понимала, как виновата перед ним. И ничем уже не успевала искупить свою вину.
Мы молча скрылись в его спальне, и подняли друг на друга глаза.
-Я люблю тебя, - снова произнесла я всуе бессмысленное и бесполезное заклинание.
И он снова нахмурился и как-то напрягся перед тем, как ответить.
-Не больше, чем я люблю тебя, драгоценная. Но какое это имеет значение?
-Как это какое?! – я возмутилась громко, но так фальшиво, что не поверила себе сама.
-Ну, ты…нам ведь все же придется расстаться. Не думай, что я не способен этого понять. Есть некие обстоятельства, не зависящие ни от кого из нас.
-И ты все равно будешь бороться за меня?
-Я буду делать то, что должен, а ты делай то, что должна сделать ты, и будь что будет.
Лучше бы мне было промолчать на это. Но за мной числилась непременная слабость: я никогда не сохраняла молчание, если могла произнести хоть пару слов.
-Давай, скажи мне все, дорогой мой рыцарь без страха и упрека! – я уперла руки в бока, и, наверно, изрядно походила на базарную торговку, - Припомни полный список моих провинностей, раз уж собрался выставить счет. И то, что я использовала тебя в своих целях, и то, что позволила нам обоим роскошь влюбиться друг в друга, и то, что не могу остаться с тобой…
При последних словах силы оставили меня, и я разревелась, горько, как ребенок. С небольшой, но существенной разницей: от взрослых слез не становилось легче. Напротив, отчаяние росло вместе с ними, как снежный ком, и грозило стать вовсе неуправляемым.
Слезы текли и текли из моих глаз, размывая нечеткие контуры окружающего мира. Как будто, если бы я поплакала еще немного, мир исчез бы вовсе, растворившись в моей печали.
Я даже не могла разглядеть Генриха: его смутный силуэт застыл у окна, и только на этом фоне был еще слегка виден в полутьме.
-Ты слишком хорошо понимаешь меня, - жалобно хлюпая носом, объявила я, - и заранее готов пожертвовать для меня всем. Видит бог, это слишком тяжкая ноша. Если бы я была равнодушна к тебе, меня бы ничуть не трогали твои жертвы, но я люблю тебя, и я…
-…и ты совсем запуталась, дорогая. Я и правда хорошо понимаю тебя. Но ты ничем мне не обязана ни за это понимание, ни за все прочее, поверь. Мои, как ты выражаешься, жертвы, совершенно добровольны.
Мы с моим аристократическим двойником, в который уже раз, трагически не совпадали во мнениях. Легкомысленной графинюшке мечталось использовать остаток ночи на полную катушку, и преимущественно в амурных забавах… А мне было что-то не до забав. Унылое чувство собственного бессилия незаметно оккупировало мысли, и разместилось там с большим комфортом. Оно исключало всякую лирику, а взамен подсовывало нам стремление переубедить друг друга в неких принципиальных вещах.
Но оказалось, Генрих придерживается по этому поводу совершенно другого мнения.
-Не будем предаваться сожалениям о том, что невозможно, - предложил он, преодолев расстояние меж нами, - Лучше извлечем побольше из того, что принадлежит только нам.
Стоящий так близко, он в один миг парализовал все мои возражения, так и не сорвавшиеся с языка. Умолкли все сомнения, оговорки и сложности, вежливо уступив место прерывистому голосу страсти. Попробовали бы они не подчиниться! Меня в этом случае, видимо, просто взорвало бы изнутри.
Близкая разлука вносила в наши объятия нотку отчаяния, и обостряла восприятие до предела. Каждая клеточка моего тела ловила ощущения, как пустыня – долгожданный дождь, я, как будто, грезила наяву, и боялась лишь одного: что мой сон закончится слишком скоро. Но он был долгим, долгим и восхитительным, и длился бесконечно.
Страсть долго нашептывала нам что-то невнятное, но когда она замолчала, рассвет еще не наступил. Странное дело, а мне-то казалось, что миновали годы, да что там годы – века, тысячелетия! Но до утра, по самым скромным подсчетам, оставалась еще пара часов, и между нами опять возник пугающий призрак расставания. Мы снова были разделены разнообразными весомыми причинами, и ничего не могли противопоставить судьбе, кроме безумного желания остаться вместе еще хоть ненадолго.
Ситуация явно затягивалась, и тут меня осенило:
-Ты так и не досказал историю о кукольнике, - улыбнулась я, устраиваясь поудобнее в его объятиях, - Очень хочется услышать о дальнейшей судьбе мастера из славного города Мюнхена.
-Не могу отказать тебе, дорогая, - отозвался он, - Тем более что и сам я в свое время не мог дождаться, чем же кончится дело. Да и время до рассвета еще есть… Слушай же.
