-А как насчет убийства советницы Эммы? – продолжили допрос.
-Эмма? Я не имею к этому отношения.
-Но вы повздорили с ней в тот самый день, когда советница Арахна приняла яд, а Эмма была найдена мертвой.
Мальт глубоко вздохнул, и, с трудом сдерживаясь, отозвался:
-А еще в тот день пес моего писаря сбежал со двора…
-снова совпадение?
-При том чудовищное! Я не имею отношения к убийству Эммы.
-Она не угрожала вам?
-Чем она могла мне угрожать? – поинтересовался Мальт.
-Тем, что расскажет правосудию о том, что вы способствовали распространению губительных и оскорбительных памфлетов Ольсена…
-Чего? – одновременно с Мальтом поперхнулась Арахна. – Кого?
-Перед нами протокол, - Пал лучился обаянием и добродетелью, от чего очень хотелось ударить его лицом об столешницу, - протокол допроса Лагота, где сказано, что Мальту были переданы Лаготом сведения о том, что Ольсен готовит к выпуску губительный памфлет.
Арахна тяжело смотрела на Персиваля. Она была уверена, что уничтожила тот злополучный протокол, но Персиваль, по привычке дознавателя сделал копию. И не надо было теперь даже вопрошать у жрецов о гадании, нужно было лишь подумать, чтобы легко увидеть ответ – кто сдал Мальта.
-И это обвинение в разрушении королевской власти, в желании погубить Маару – самое тяжелое. Но не последнее. Исходя из этого протокола становится ясно, что Лагот был казнен незаконно, скорее всего – из страха подозреваемого. И здесь поднимается новый вопрос – а все ли преступники были преступны?!
Это было крахом. Финальным ударом. Третьим, если говорить о казни Шенье. Первым и профессиональным, если о любой другой казни. С этого момента и Мальта можно было считать казненным.
Такого он не ожидал. Знал, что не отобьется, но такого стечения всех обвинений…нет, он даже не предвидел этого и растерялся, пытаясь взять себя в руки и найти слова. Слова не находились. Да и не могли найтись.
Арахна не сразу обрела голос. Ужасные чувства – стыд и ярость боролись в ней ещё мгновение. Гул, нарастающий в зале, ещё более противный и едкий чем прежде, определил наконец, её состояние.
Ярость! И будь что будет.
Она вскочила. На этот раз Персиваль также предпринял попытку её удержать, но Арахна грубо спихнула его руку и рявкнула:
-Отвяжись!
Совет обратил на это внимание. Некоторые из «судей» повернули головы в её стороны, но Арахне было всё равно, впервые она не могла остановиться, но, что было ещё страшнее – не желала останавливаться.
-Советники! Нам было вверено правосудие. И мы вершили его. Тот, кто считает себя куда более праведным для закона, чем…
-Арахна! – это был уже отчаянный возглас Мальта. Он сам не ожидал её заступничества. Отойдя от шока, бывший дознаватель прекрасно понял, что сейчас всякое слово в его защиту будет просто новой ступенью к эшафоту. Он и сам умел выворачивать слова и признания, пользовался тем же оружием, что сейчас обращали против него. Но Арахна этого не учитывала.
-Ты тоже замолкни! – Арахна даже не взглянула на Мальта, но дрожь, скользнувшая в ее голосе, выдала, насколько этот человек ей был небезразличен. – Советники, мы, не имеющие полномочий, например, казначеев и дипломатов, не владеющие уделами севера или запада…мы не лезем в ваши дела и в ваши отчёты, так?
-Арахна, ты забываешься!
-Ни я, ни кто-то ещё из членов Трибунала не вмешивается в это. Мы существуем, поддерживая, но не пересекая полномочия друг друга. Мы храним закон, вы храните свои сферы – земли, договоры, торговлю и благоустройство. Если у вас нет доверия к нам, откуда мы можем доверять вам?
Арахна никогда не отличалась особенным красноречием. Да и вообще – откуда бы взялось её красноречие? Сейчас она говорила то, что (только сейчас осознавала) хотела сказать. И странное облегчение касалось всей души…
Вот оно, оказывается, спасение! Вот оно, оказывается, как правильно!
-Мы не выказали недоверия ко всему Трибуналу, - заметил Алмос очень мягко, таким самым тоном, каким говорят обычно с умирающим человеком, обещая ему бесконечную благодать в чертогах Луала и Девяти Рыцарей Его. – Арахна, вы бы успокоились и не тратили сил на бесполезные обвинения, а то так легко и ошибиться…
-Ошибиться? – фыркнула Арахна. – Не выказали недоверия всем? Мальт создал Трибунал! А вы сейчас…
-Первым Трибуналом, согласно нашим записям, его величество, да будут дни его долги, назначил вас, Арахна, - напомнили ей.
Арахна хватанула воздух, осеклась. Персиваль предпринял ещё одну попытку к спасению ситуации:
-Уважаемый совет, я прошу вас извинить Арахну за такую резкость. Как вы понимаете, Мальт для каждого из нас…
-Персиваль, во имя Луала и Девяти! – прошипела Арахна, - не открывай рта! Ты ненавидел Мальта и с удовольствием готов был подставить его в каждую минуту!
-Если я знаю о преступлении, я обязан о нем сообщить, даже если мне это неприятно.
-А как насчет твоих преступлений?
Это и была та самая ошибка, что выстраивала ступени к эшафоту. Переход с обвинений, что были предъявлены, на предъявление обвинений другому. Это бесконечный проигрыш, и дальше бежать уже некуда.
Арахна поняла свою ошибку, с ужасом обернулась к молчащему Мальту.
-Арахна, сядьте! – с плохо скрытым торжеством велели ей советники, - иначе вы будете арестованы за неуважение, проявленное к членам совета.
Арахна замерла и совсем поблекла, чувствуя, как внутри почему-то расходится кругами успокоение. Хотя ни о каком успокоении речи идти не могло, но она вдруг стала успокаиваться! И совсем успокоилась, и, как осталась – поблеклая, болезненная, и совсем измученная, просто смирно села в кресло.
Персиваль до боли сжал её руку, и процедил, почти не разжимая губ:
-Не вздумай…еще хоть раз…
И еще сильнее сдавил ей запястье. И, хотя, запястье ощутимо покраснело и заныло, Арахне почудилось, что боль донеслась до нее как будто бы издалека. Никто из советников не заметил этого быстрого предупреждения от Персиваля. Снова обратились взоры к Мальту:
-Отрицаете ли вы свою вину во всех обвинениях, включающих в себя убийства, заговоры, шантаж и происки с целью разложения политической ситуации в Мааре?
Обвинение было составлено так, что всего Мальт отрицать не мог. Это было бы глупо. Но признаться в чем-то одном и сказать, что к другому он не имеет отношения (особенно, когда обвинение было более чем на половину правдиво), было нелепо.
-Я прошу дать мне слово, - решился Мальт. – Согласно параграфу семнадцать, подпункт «б», вторая категория – я имею право обратиться к судьям , если нет прямых свидетельств вины. А прямых свидетельств нет. бумаги, протоколы могут быть подделаны, а свидетель так нелеп и труслив на вид, что никто в здравом уме не посчитает его за реального свидетеля.
Но против каждой бюрократической сволочи в любую минуту может подняться другая, куда более цепкая и едкая. И она нашлась в лице представителя «нового» дворянства, вошедшего в совет лишь недавно, но в уже отметившемся в дуэлях, стычках и разгульности лице – баронет Скарон.
Арахна не знала его. Да и не до того ей было. До этого момента она и вовсе не воспринимала баронета среди судей – он был молод и имел скучающий вид, а для Арахны весь совет сейчас был на одно лицо. Но вот – этот скучающий и вечно затянутый в интригах и скандалах человек, без тени какого-либо сострадания вдруг оказался опасным знатоком бумаг.
Арахна не знала его и не ждала этого. Для многих советников баронет тоже был до этих пор всего лишь избалованным юнцом, непонятно зачем принятым в Совет королем Мирасом, да будут дни его долги.
Но вот Мальт успел свести с этой личностью недолгое знакомство и был готов к чему-то подобному. Он знавал этого Скарона ещё до смуты, при прежнем короле. Тогда Мальт вёл дело о распространении в городе оскорбительных памфлетов. Следы привели Мальта не к какому-то бродячему и наглому поэту с улиц, от которых, как известно, можно было ожидать всего, а к нагловатому баронету из чистого, нетронутого скандальной славой (до самого баронета) дома. И Скарон даже не пошел под суд. Лениво выслушав предъявленные ему обвинения, Скарон просто сунул кошель с золотыми монетами и вышел, ни слова не говоря, из залы прочь. Позже спустилась мать Скарона и, плача, пала к ногам Мальта, умоляя не трогать ее любимого сына.
Тогда Мальт сам проникся горем этой женщины и взял с нее слово – то самое – материнское – что она прекратит все поэтические изыскания своего сынка. Возымели ли слова матери действие на Скарона, или он сам, пресытившись, успокоился, или же отец – барон Скарон – личность мрачная и скорая на расправу, прознал об этом, но вскоре памфлеты затихли.
Но еще тогда Мальт понял. Как сильно ненавидит всех этих творцов. Кто же знал, что совсем скоро ему самому придется прикрывать пропаганду и проводить ее среди жителей родной Маары?
У Луала и Девяти Рыцарей Его было отличное чувство юмора. Мальт, конечно, узнал Скарона еще среди членов Совета, и, зная ум юноши, не был удивлен замечанию того:
-Вообще-то, при наличии трёх косвенных свидетельств вины подозреваемого, решение о его выступлении остаётся на усмотрение членов трибунала. Вы сами составили этот закон.
Арахна, отыскав взглядом говорившего, наградила его яростным взглядом, но баронет даже не взглянул на нее – много чести!
Мальт спокойно принял это:
-Я надеюсь, что судьи, представленные сегодня членами совета короля, да будут дни его долги, не проявят ко мне никакой предвзятости и позволят говорить открыто.
Скарон пожал плечами и снова погрузился к тоску. Советники переглянулись, наконец, как самый смелый – Палу, хоть смелость его и не вязалась с щупловатым видом, решил:
-Единогласно! Мальт, вы можете говорить, но учтите, что каждое ваше слово должно быть взвешенным и оно должно отражать ваше стремление к светлому будущему.
Фраза про «светлое будущее» была чужа уху зрителей, но мало кто обратил на это внимание. Но и Арахна, и, конечно же, Мальт, четко поняли – жизнь сына Мальта – Льва или Львенка зависит сейчас напрямую от выступления.
Говоря же еще проще, Мальту дали понять, что одно неверное слово и всякое светлое будущее – то есть, жизнь сына, не будет ничего стоить.
Но Мальт не изменился в лице. Он заставил себя сдержать рвущийся наружу крик боли, и ответить:
-Конечно, я прекрасно понимаю, что обвинения, предъявленные ко мне, это очень спорные обвинения. Их недостаток в том, что они звучат убедительно и их достоинство в том, что они очень трудны в реальном доказательстве. Я – служивший закону и Мааре человек, никогда не пытался искать собственной власти. Я понимаю, что запятнал себя некоторыми действиями, но все они имели собой настоящую цель – привести к власти человека, который был бы настоящим правителем, который знает, о чем говорит его народ...я прославляю дни короля Мираса, я надеюсь на долгое его правление.
Это было почти правдой. Мальт не всегда был предан закону так, как пытался показать это. Да и, откровенно говоря, помыслы короля Мираса были чисты далеко не с первого дня. Как и многие деятели, оставляющие свой след в истории, он начинал свой путь с мятежа, с обиды и разочарования, с досады за то, что он – младший брат. Это уже после его разум посетили идеи о народе, и он сумел оправдать свои действия заботой о благе и будущем.
А на сегодняшний день король Мирас и не знал, о чем по-настоящему говорят в народе. В этом куда больше сейчас разбирался баронет Скарон, потому что именно в его руки попал один из уничтожавшихся экземпляров памфлетов Ольсена, и именно Скарон работал над переводом этого памфлета из области едкой в область понятную и деятельную.
-Я совершал благие поступки и подлые. Но руководили мною не инстинкты выживания и не алчность до власти, не жадность. Одно благо…
-Я сейчас расплачусь! – заметил Скарон издевательски. На него для приличия посмотрели с усталым возмущением, но, разумеется, в уме поддержали. Нет лучшего оружия против врага, чем насмешка над всей его защитой. Это должно парализовать и лишить опоры.
И парализовало бы, и лишило бы опоры, если была бы она – эта опора!
-Значит вы, Мальт, хотите сказать, что все ваши неблаговидные деяния продиктованы были королем? Я правильно вас понимаю?
Перевирание! Неважно, что сейчас скажет Мальт, в народ уже совершенно точно уйдет: «он против короля! Он оскорбляет Его Величество!»
-Нет, я хочу сказать не это!
-Но вы имеете это в виду?!
-Этот вопрос не может быть верным! – Арахна почувствовала бесконечную усталость. На этот раз, чтобы предпринять очередную жалкую попытку к спасению мальта, она даже не смогла встать. – Закон имеет дело с фактами.
-И с умыслом, - напомнил издевательский Скарон.
-В вопросе умысел, порочащий ответ!
-Арахна, вас предупреждали, что если вы продолжите в том же духе, то вас арестуют за неуважение?
-Арахна больше не будет, - пообещал, и пообещал очень опрометчиво Персиваль. он уже не мог схватить Арахну за руку и не мог её одернуть, потому что теперь к ней приковано было слишком много внимания.
-Это последний раз, когда Арахне прощается такое, - заметил Алмос. – В следующий раз…Мальт, вы не ответили на вопрос, вас перебили.
-Арахна права, - мрачно отозвался Мальт, - вы говорите изначально в неверной формулировке. Вы говорите об умысле. Слова – это слова. Умысел может быть в деянии. И в словах, что несут в себе ложь. Я говорю то, что на самом деле думаю.
-На самом деле, вы просто порочите имя короля! – Палу поднялся с места. От этого, конечно, мало что изменилось – слишком уж щуплой и тонкой была его фигурка, да и личность, на первый взгляд, ничтожная. Но тонкий голос его аж дрожал от предвкушения триумфа. – Поправьте меня, дорогие мои советники, поправьте меня, члены Трибунала, если в словах подозреваемого не сказано, пусть и не открыто, но косвенно подведено, что он-де не виновен, и все грехи его, как человека, нужно переложить на короля?!
-Нет! – отчаянно крикнула Арахна.
-Да! – одновременно громыхнул зал. Восклицание Арахны потонуло в общем гуле. Она побледнела еще сильнее. Теперь они были вдвоем с Мальтом против всех. Вернее, Мальт должен бы был быть один, но Арахна уже проиграла свою жизнь, обнажив мятежность на этом бессовестном судилище.
-Поправьте меня, если я ошибаюсь…- ничтожный человечек начинал обретать всю большую мощь. Теперь, казалось, он овладел вниманием всего зала, и даже Скарон – этот скучающий разбалованный баронет слегка поднял голову, чтобы слушать его речь. – Если ошибаюсь, конечно, на самом деле! Но разве служители закона имеют политические убеждения? Разве не должны они хранить закон? Как могут они поддерживать или не поддерживать деяния трона? Как могут они выступать и интриговать против или за короля?
Это было уже слишком. Даже очень. Но никто и не думал остановиться. Чем гнуснее речь, чем хуже обвинение, тем лучше! Кто захочет оправдать гнусность? И пусть будет даже трижды перебор в обвинении – кому до этого есть дело? Это зрелище – страшное и разрушительное, торжественное и убийственное в своей силе…
Но народ – большой охотник до них, а толпа – поклонница кровавых и унизительных зрелищ, и для нее «перебор» и «слишком» не существует.
И если Палу даже не знал
-Эмма? Я не имею к этому отношения.
-Но вы повздорили с ней в тот самый день, когда советница Арахна приняла яд, а Эмма была найдена мертвой.
Мальт глубоко вздохнул, и, с трудом сдерживаясь, отозвался:
-А еще в тот день пес моего писаря сбежал со двора…
-снова совпадение?
-При том чудовищное! Я не имею отношения к убийству Эммы.
-Она не угрожала вам?
-Чем она могла мне угрожать? – поинтересовался Мальт.
-Тем, что расскажет правосудию о том, что вы способствовали распространению губительных и оскорбительных памфлетов Ольсена…
-Чего? – одновременно с Мальтом поперхнулась Арахна. – Кого?
-Перед нами протокол, - Пал лучился обаянием и добродетелью, от чего очень хотелось ударить его лицом об столешницу, - протокол допроса Лагота, где сказано, что Мальту были переданы Лаготом сведения о том, что Ольсен готовит к выпуску губительный памфлет.
Арахна тяжело смотрела на Персиваля. Она была уверена, что уничтожила тот злополучный протокол, но Персиваль, по привычке дознавателя сделал копию. И не надо было теперь даже вопрошать у жрецов о гадании, нужно было лишь подумать, чтобы легко увидеть ответ – кто сдал Мальта.
-И это обвинение в разрушении королевской власти, в желании погубить Маару – самое тяжелое. Но не последнее. Исходя из этого протокола становится ясно, что Лагот был казнен незаконно, скорее всего – из страха подозреваемого. И здесь поднимается новый вопрос – а все ли преступники были преступны?!
Это было крахом. Финальным ударом. Третьим, если говорить о казни Шенье. Первым и профессиональным, если о любой другой казни. С этого момента и Мальта можно было считать казненным.
Такого он не ожидал. Знал, что не отобьется, но такого стечения всех обвинений…нет, он даже не предвидел этого и растерялся, пытаясь взять себя в руки и найти слова. Слова не находились. Да и не могли найтись.
Глава 34.
Арахна не сразу обрела голос. Ужасные чувства – стыд и ярость боролись в ней ещё мгновение. Гул, нарастающий в зале, ещё более противный и едкий чем прежде, определил наконец, её состояние.
Ярость! И будь что будет.
Она вскочила. На этот раз Персиваль также предпринял попытку её удержать, но Арахна грубо спихнула его руку и рявкнула:
-Отвяжись!
Совет обратил на это внимание. Некоторые из «судей» повернули головы в её стороны, но Арахне было всё равно, впервые она не могла остановиться, но, что было ещё страшнее – не желала останавливаться.
-Советники! Нам было вверено правосудие. И мы вершили его. Тот, кто считает себя куда более праведным для закона, чем…
-Арахна! – это был уже отчаянный возглас Мальта. Он сам не ожидал её заступничества. Отойдя от шока, бывший дознаватель прекрасно понял, что сейчас всякое слово в его защиту будет просто новой ступенью к эшафоту. Он и сам умел выворачивать слова и признания, пользовался тем же оружием, что сейчас обращали против него. Но Арахна этого не учитывала.
-Ты тоже замолкни! – Арахна даже не взглянула на Мальта, но дрожь, скользнувшая в ее голосе, выдала, насколько этот человек ей был небезразличен. – Советники, мы, не имеющие полномочий, например, казначеев и дипломатов, не владеющие уделами севера или запада…мы не лезем в ваши дела и в ваши отчёты, так?
-Арахна, ты забываешься!
-Ни я, ни кто-то ещё из членов Трибунала не вмешивается в это. Мы существуем, поддерживая, но не пересекая полномочия друг друга. Мы храним закон, вы храните свои сферы – земли, договоры, торговлю и благоустройство. Если у вас нет доверия к нам, откуда мы можем доверять вам?
Арахна никогда не отличалась особенным красноречием. Да и вообще – откуда бы взялось её красноречие? Сейчас она говорила то, что (только сейчас осознавала) хотела сказать. И странное облегчение касалось всей души…
Вот оно, оказывается, спасение! Вот оно, оказывается, как правильно!
-Мы не выказали недоверия ко всему Трибуналу, - заметил Алмос очень мягко, таким самым тоном, каким говорят обычно с умирающим человеком, обещая ему бесконечную благодать в чертогах Луала и Девяти Рыцарей Его. – Арахна, вы бы успокоились и не тратили сил на бесполезные обвинения, а то так легко и ошибиться…
-Ошибиться? – фыркнула Арахна. – Не выказали недоверия всем? Мальт создал Трибунал! А вы сейчас…
-Первым Трибуналом, согласно нашим записям, его величество, да будут дни его долги, назначил вас, Арахна, - напомнили ей.
Арахна хватанула воздух, осеклась. Персиваль предпринял ещё одну попытку к спасению ситуации:
-Уважаемый совет, я прошу вас извинить Арахну за такую резкость. Как вы понимаете, Мальт для каждого из нас…
-Персиваль, во имя Луала и Девяти! – прошипела Арахна, - не открывай рта! Ты ненавидел Мальта и с удовольствием готов был подставить его в каждую минуту!
-Если я знаю о преступлении, я обязан о нем сообщить, даже если мне это неприятно.
-А как насчет твоих преступлений?
Это и была та самая ошибка, что выстраивала ступени к эшафоту. Переход с обвинений, что были предъявлены, на предъявление обвинений другому. Это бесконечный проигрыш, и дальше бежать уже некуда.
Арахна поняла свою ошибку, с ужасом обернулась к молчащему Мальту.
-Арахна, сядьте! – с плохо скрытым торжеством велели ей советники, - иначе вы будете арестованы за неуважение, проявленное к членам совета.
Арахна замерла и совсем поблекла, чувствуя, как внутри почему-то расходится кругами успокоение. Хотя ни о каком успокоении речи идти не могло, но она вдруг стала успокаиваться! И совсем успокоилась, и, как осталась – поблеклая, болезненная, и совсем измученная, просто смирно села в кресло.
Персиваль до боли сжал её руку, и процедил, почти не разжимая губ:
-Не вздумай…еще хоть раз…
И еще сильнее сдавил ей запястье. И, хотя, запястье ощутимо покраснело и заныло, Арахне почудилось, что боль донеслась до нее как будто бы издалека. Никто из советников не заметил этого быстрого предупреждения от Персиваля. Снова обратились взоры к Мальту:
-Отрицаете ли вы свою вину во всех обвинениях, включающих в себя убийства, заговоры, шантаж и происки с целью разложения политической ситуации в Мааре?
Обвинение было составлено так, что всего Мальт отрицать не мог. Это было бы глупо. Но признаться в чем-то одном и сказать, что к другому он не имеет отношения (особенно, когда обвинение было более чем на половину правдиво), было нелепо.
-Я прошу дать мне слово, - решился Мальт. – Согласно параграфу семнадцать, подпункт «б», вторая категория – я имею право обратиться к судьям , если нет прямых свидетельств вины. А прямых свидетельств нет. бумаги, протоколы могут быть подделаны, а свидетель так нелеп и труслив на вид, что никто в здравом уме не посчитает его за реального свидетеля.
Но против каждой бюрократической сволочи в любую минуту может подняться другая, куда более цепкая и едкая. И она нашлась в лице представителя «нового» дворянства, вошедшего в совет лишь недавно, но в уже отметившемся в дуэлях, стычках и разгульности лице – баронет Скарон.
Арахна не знала его. Да и не до того ей было. До этого момента она и вовсе не воспринимала баронета среди судей – он был молод и имел скучающий вид, а для Арахны весь совет сейчас был на одно лицо. Но вот – этот скучающий и вечно затянутый в интригах и скандалах человек, без тени какого-либо сострадания вдруг оказался опасным знатоком бумаг.
Арахна не знала его и не ждала этого. Для многих советников баронет тоже был до этих пор всего лишь избалованным юнцом, непонятно зачем принятым в Совет королем Мирасом, да будут дни его долги.
Но вот Мальт успел свести с этой личностью недолгое знакомство и был готов к чему-то подобному. Он знавал этого Скарона ещё до смуты, при прежнем короле. Тогда Мальт вёл дело о распространении в городе оскорбительных памфлетов. Следы привели Мальта не к какому-то бродячему и наглому поэту с улиц, от которых, как известно, можно было ожидать всего, а к нагловатому баронету из чистого, нетронутого скандальной славой (до самого баронета) дома. И Скарон даже не пошел под суд. Лениво выслушав предъявленные ему обвинения, Скарон просто сунул кошель с золотыми монетами и вышел, ни слова не говоря, из залы прочь. Позже спустилась мать Скарона и, плача, пала к ногам Мальта, умоляя не трогать ее любимого сына.
Тогда Мальт сам проникся горем этой женщины и взял с нее слово – то самое – материнское – что она прекратит все поэтические изыскания своего сынка. Возымели ли слова матери действие на Скарона, или он сам, пресытившись, успокоился, или же отец – барон Скарон – личность мрачная и скорая на расправу, прознал об этом, но вскоре памфлеты затихли.
Но еще тогда Мальт понял. Как сильно ненавидит всех этих творцов. Кто же знал, что совсем скоро ему самому придется прикрывать пропаганду и проводить ее среди жителей родной Маары?
У Луала и Девяти Рыцарей Его было отличное чувство юмора. Мальт, конечно, узнал Скарона еще среди членов Совета, и, зная ум юноши, не был удивлен замечанию того:
-Вообще-то, при наличии трёх косвенных свидетельств вины подозреваемого, решение о его выступлении остаётся на усмотрение членов трибунала. Вы сами составили этот закон.
Арахна, отыскав взглядом говорившего, наградила его яростным взглядом, но баронет даже не взглянул на нее – много чести!
Мальт спокойно принял это:
-Я надеюсь, что судьи, представленные сегодня членами совета короля, да будут дни его долги, не проявят ко мне никакой предвзятости и позволят говорить открыто.
Скарон пожал плечами и снова погрузился к тоску. Советники переглянулись, наконец, как самый смелый – Палу, хоть смелость его и не вязалась с щупловатым видом, решил:
-Единогласно! Мальт, вы можете говорить, но учтите, что каждое ваше слово должно быть взвешенным и оно должно отражать ваше стремление к светлому будущему.
Фраза про «светлое будущее» была чужа уху зрителей, но мало кто обратил на это внимание. Но и Арахна, и, конечно же, Мальт, четко поняли – жизнь сына Мальта – Льва или Львенка зависит сейчас напрямую от выступления.
Говоря же еще проще, Мальту дали понять, что одно неверное слово и всякое светлое будущее – то есть, жизнь сына, не будет ничего стоить.
Но Мальт не изменился в лице. Он заставил себя сдержать рвущийся наружу крик боли, и ответить:
-Конечно, я прекрасно понимаю, что обвинения, предъявленные ко мне, это очень спорные обвинения. Их недостаток в том, что они звучат убедительно и их достоинство в том, что они очень трудны в реальном доказательстве. Я – служивший закону и Мааре человек, никогда не пытался искать собственной власти. Я понимаю, что запятнал себя некоторыми действиями, но все они имели собой настоящую цель – привести к власти человека, который был бы настоящим правителем, который знает, о чем говорит его народ...я прославляю дни короля Мираса, я надеюсь на долгое его правление.
Это было почти правдой. Мальт не всегда был предан закону так, как пытался показать это. Да и, откровенно говоря, помыслы короля Мираса были чисты далеко не с первого дня. Как и многие деятели, оставляющие свой след в истории, он начинал свой путь с мятежа, с обиды и разочарования, с досады за то, что он – младший брат. Это уже после его разум посетили идеи о народе, и он сумел оправдать свои действия заботой о благе и будущем.
А на сегодняшний день король Мирас и не знал, о чем по-настоящему говорят в народе. В этом куда больше сейчас разбирался баронет Скарон, потому что именно в его руки попал один из уничтожавшихся экземпляров памфлетов Ольсена, и именно Скарон работал над переводом этого памфлета из области едкой в область понятную и деятельную.
-Я совершал благие поступки и подлые. Но руководили мною не инстинкты выживания и не алчность до власти, не жадность. Одно благо…
-Я сейчас расплачусь! – заметил Скарон издевательски. На него для приличия посмотрели с усталым возмущением, но, разумеется, в уме поддержали. Нет лучшего оружия против врага, чем насмешка над всей его защитой. Это должно парализовать и лишить опоры.
И парализовало бы, и лишило бы опоры, если была бы она – эта опора!
-Значит вы, Мальт, хотите сказать, что все ваши неблаговидные деяния продиктованы были королем? Я правильно вас понимаю?
Перевирание! Неважно, что сейчас скажет Мальт, в народ уже совершенно точно уйдет: «он против короля! Он оскорбляет Его Величество!»
-Нет, я хочу сказать не это!
-Но вы имеете это в виду?!
-Этот вопрос не может быть верным! – Арахна почувствовала бесконечную усталость. На этот раз, чтобы предпринять очередную жалкую попытку к спасению мальта, она даже не смогла встать. – Закон имеет дело с фактами.
-И с умыслом, - напомнил издевательский Скарон.
-В вопросе умысел, порочащий ответ!
-Арахна, вас предупреждали, что если вы продолжите в том же духе, то вас арестуют за неуважение?
-Арахна больше не будет, - пообещал, и пообещал очень опрометчиво Персиваль. он уже не мог схватить Арахну за руку и не мог её одернуть, потому что теперь к ней приковано было слишком много внимания.
-Это последний раз, когда Арахне прощается такое, - заметил Алмос. – В следующий раз…Мальт, вы не ответили на вопрос, вас перебили.
-Арахна права, - мрачно отозвался Мальт, - вы говорите изначально в неверной формулировке. Вы говорите об умысле. Слова – это слова. Умысел может быть в деянии. И в словах, что несут в себе ложь. Я говорю то, что на самом деле думаю.
-На самом деле, вы просто порочите имя короля! – Палу поднялся с места. От этого, конечно, мало что изменилось – слишком уж щуплой и тонкой была его фигурка, да и личность, на первый взгляд, ничтожная. Но тонкий голос его аж дрожал от предвкушения триумфа. – Поправьте меня, дорогие мои советники, поправьте меня, члены Трибунала, если в словах подозреваемого не сказано, пусть и не открыто, но косвенно подведено, что он-де не виновен, и все грехи его, как человека, нужно переложить на короля?!
-Нет! – отчаянно крикнула Арахна.
-Да! – одновременно громыхнул зал. Восклицание Арахны потонуло в общем гуле. Она побледнела еще сильнее. Теперь они были вдвоем с Мальтом против всех. Вернее, Мальт должен бы был быть один, но Арахна уже проиграла свою жизнь, обнажив мятежность на этом бессовестном судилище.
-Поправьте меня, если я ошибаюсь…- ничтожный человечек начинал обретать всю большую мощь. Теперь, казалось, он овладел вниманием всего зала, и даже Скарон – этот скучающий разбалованный баронет слегка поднял голову, чтобы слушать его речь. – Если ошибаюсь, конечно, на самом деле! Но разве служители закона имеют политические убеждения? Разве не должны они хранить закон? Как могут они поддерживать или не поддерживать деяния трона? Как могут они выступать и интриговать против или за короля?
Это было уже слишком. Даже очень. Но никто и не думал остановиться. Чем гнуснее речь, чем хуже обвинение, тем лучше! Кто захочет оправдать гнусность? И пусть будет даже трижды перебор в обвинении – кому до этого есть дело? Это зрелище – страшное и разрушительное, торжественное и убийственное в своей силе…
Но народ – большой охотник до них, а толпа – поклонница кровавых и унизительных зрелищ, и для нее «перебор» и «слишком» не существует.
И если Палу даже не знал
