времени выявил, что в Мааре существует реальный заговор, вдохновленный памфлетом Олсьена – тем самым подлым и гадостным памфлетом! И все вдохновленные желают сменить королевскую власть на выборную – народную.
Сначала Персиваль пришел в ужас, потом выдохнул, посмотрел направо, посмотрел налево и понял, что «ужас» - это преувеличение.
-В конце концов, я не король, - заметил Персиваль сам себе, так как большего посоветоваться напрямую ему было не с кем, - а это значит, что мне не нужно опасаться народной власти. Но вот то, что народной власти нужен закон – это факт!
Персиваль умел выживать. Он чувствовал, что нужно определяться и именно сейчас и потому, не желая метаться, пока осторожно лавировал меж двумя сторонами, стараясь не зверствовать над заговорщиками, но и не позволяя Трибуналу или придворным усомниться в своей преданности.
В некотором роде – ситуация с Арахной даже сыграла ему на руку, ведь Трибунал, казнивший советника, да еще и из числа законников – это звучит весьма и весьма солидно.
Персиваль решил, что ему мало, определенно мало связей с заговорщиками, а потому принялся выстраивать тонкие ниточки паутины по столице, чтобы сплести, наконец, следы и вызнать хоть одно – по-настоящему стоящее имя. какой толк связываться с несчастным рыбаком или ремесленником?
-Нет, - рассуждал Персиваль, - всегда есть вдохновитель, лидер!
И именно лидер должен был помочь Персивалю, в случае чего, уцелеть. Нужно было только узнать хоть кого-то стоящего и чем-нибудь задобрить, а вот чем – исходить следовало только из имени и личности!
Задачка была та ещё…
Но Персиваль был хорошим дознавателем, а люди, занимающиеся этой деятельностью, как известно, никогда не оставляют более своего поста и навсегда остаются дознавателями. Вскоре он узнал, что в группу заговорщиков входит Эжон.
-О-па! Нашлась пропажа! – обрадовался Персиваль и пожелал, было, по минутной слабости своей, даже арестовать его, чтобы сдать короне и казнить следом за Шенье и Мораном, но минутная слабость прошла, и Персиваль с досадой на самого себя понял, что ему нет никакого толка от казни или жизни Эжона.
-К тому же, Эжон не занимался этим делом до недавних пор! – успокоил себя Персиваль и вскоре вышел на следующего участника – Эмиса.
Эмис был ему знаком как палач (пусть и начинающий, пусть и ученик), в те времена, когда не было смуты. Эта нить вела к Арахне, а у Персиваля было непроходящее раздражение – досадливое и жалостливое к ней, поэтому он решил искать дальше и не связываться с Эмисом.
И только позже ему повезло. Он вышел на Скарона. Попытался удивиться и не смог. В его представлении такой избалованный и переживший всё, что только можно было пережить в мире живых человек, и мог ввязаться в заранее безнадежный (или почти безнадежный) заговор.
Персиваль понял, что намёками у самого Скарона ничего не выведать – таков уж был характер у этого человека – отшучиваться и уклоняться, если нужно, и тогда Персиваль вытащил из архивных дел дело Ольсена, где лежали листки памфлета и за свой счет, таясь и действуя через вторые-третьи руки, отпечатал в трех разных печатях по дюжине экземпляров. Затем, гордый своей придумкой, принес все эти экземпляры Скарону.
Скарон снова не удивился. Спросил только:
-А почему три печатника?
-Чтобы запутать Трибунал! – объяснил Персиваль.
-Так ты же сам трибун?
-Ну…- Персиваль пожал плечами, - времена меняются. Приходит время победителей.
-За местечко под солнышком боишься? – усмехнулся Скарон, но подношение взял и никак более не заговорил с Персивалем, однако, Персиваль не сомневался: пару баллов перед Скароном ему заработать всё-таки удалось…
Конечно, Персиваль понимал, что становится полновесным преступником, но теперь, когда у него больше не было прикрытия в лице Арахны – толку-то от нее – осужденной? – ему приходилось действовать только самому и самому рассчитывать своё будущее.
Впрочем, не только своё. Персиваль честно опекал, не приближаясь, но не выпуская из-под контроля, сына Мальта – Львёнка.
Тот был сиротой, хотя отец его был жив, но что толку от жизни, которой отведены считанные дни и изменить это обстоятельство никто не в силах?
А Арахне и Мальту был уже вынесен приговор. Ни его ни ее не вызывали больше на заседание, не приносили документов – ничего! Всё было решено за них и без них. От них требовалось одно – смирение.
И Арахна и Мальт приняли это смирение и пытались переносить его со всей стойкостью, какая была только отпущена им обоим Луалом и Девятью Рыцарями Его.
За считанные часы до казни их обоих перевели в последнюю – в общую камеру, потому что теперь от них не могло быть угрозы, никакой опасности – последние часы в обществе всегда проходят легче, чем в одиночестве, когда стены камеры кажутся уже сжимающимся до точки коридором жизни…
Мальта привели первым. Он знал, что Арахна появится очень скоро и потому ни разу не удивился, когда услышал, а мгновением позже и увидел ее появление в компании стражников. Но она поразила его своим спокойствием, размеренным шагом и абсолютно равнодушной безмятежностью черт!
Как будто бы не до казни она осталась в этом последнем пристанище с ним, а просто по-дружески или по рабочей встрече засиделась в непривычном для себя кабинете.
Мальт искренне поразился такой перемене. Да, она была бледна, и круги под глазами выдавали бессонницу, но ее движения стали будто бы изящнее и более плавными – воистину, страдания шли ей на пользу, украшали весь лик каким-то таинственным свечением тихого спокойствия…
-Ара…- Мальт охрип от неожиданности, когда ее ввели в камеру и закрыли решетку. Он был готов утешать Арахну, обещать ей быть с нею до последнего мгновения на эшафоте, а выходило, что-то невразумительное, словно бы она и не боялась.
-Не говори, - попросила Арахна, - не надо мне сожалений или слез. Я не жалею ни о чем.
-Ара! – мысли Мальта путались. Он никогда прежде не видел ее такой и, видит Луал и видят Девять Рыцарей Его, такая Арахна была ему не просто непривычна, но даже и неприятна, ведь прежде она нуждалась либо в его защите, либо в его присутствии. А тут?..
-Не занято? – пошутила Арахна, усаживаясь на жесткую деревянную скамью, приготовленную для преступников, проводящих последние часы на земле, - вот и славно.
-Ты…- Мальт обрел слова и скользнул к ней, схватил ее руки – неожиданно теплые и совсем не дрожащие, коснулся их губами, - как ты?
-Нормально, - не удивилась она, - жду. А ты?
-И я…
Арахна отняла свои руки и улеглась на скамью, прикрыла глаза. Мальту оставалось лишь сказать:
-Похоже, что ты не боишься!
-А чего мне бояться? – не открывая глаз, спросила Арахна. – Я сама казнила, значит, и меня казнят. В конце концов, все мы смертны, Мальт! И короли, и жрецы, и солдаты и крестьяне. Так почему палач, замаравший свое имя в интригах, предавший закон и само убеждение палача в милосердстве должен жить вечно? В качестве наказания? Луал не так жесток…
-Я хотел бы, чтобы ты жила, - вымученно признался Мальт. – И ты, и Регар, и Лепен, Сколер, Сонор…
-Атенаис, Эмма, Медер, Ольсен, Лагот, Гарсиа…- подхватила Арахна, - не надо, Мальт. Мы не можем возвращать жизни. мы можем только…
Она вдруг села на скамье, тряхнула волосами и с горечью возразила сама себе:
-Мы ничего не можем, Мальт! Помнить? Этого мало! забыть? Этого слишком много. Ты не тянул меня никогда и никуда. Всюду я пошла сама, потому что не думала. Но вот – подумала и оказалась здесь.
-Ты должна была продолжить служение Мааре и закону! Продолжить, быть моей преемницей, а не сидеть здесь! – рявкнул Мальт в ярости, которую теперь не мог никуда деть и которая оставалась беспомощно и безжалостно тлеть в его душе.
-А я не хочу, - вдруг спокойно ответила Арахна. – Ни Маары, ни закона, ни быть преемницей. Я хочу расплатиться за все свои грехи, хочу покаяться перед Луалом. Я устала. Я не думала, что в молодости можно так устать. Веришь?
Мальт молчал. Он знал от Персиваля мотивы ее признаний и нежелание защищаться, но одно было – знать от Персиваля и совсем другое – видеть ее сейчас такой и не уметь ей возразить, потому что и сам Мальт смертельно устал от всего и ото всех.
В первую очередь от самого себя, во вторую – от Арахны.
-Знаешь, - продолжала Арахна, не нуждавшаяся, похоже, в его согласии или возражении, - каждый зимний сезон Коллегия Палачей, да-да, иногда и Регар! Мы все лепили снежные фигурки для Сиротской Коллегии, а до этого еще делали печенья для них или пряничные домики. Смешно. У меня были дни, когда я казнила ни одного-двух человек, а пять-семь. Или секла. И то, тогда я так не уставала, как в те дни зимнего сезона. Я валилась с ног, падала в снег и чувствовала ломоту во всем теле по утрам, но я была счастлива от этой усталости. А теперь во мне совсем другая усталость, и совсем другая ломота. Я хочу закрыть глаза и не открывать…
-Они отдали жизни, - напомнил Мальт неожиданно тихо, - Регар, Лепен, Сколер…чтобы ты жила. Чтобы ты осталась.
-А мне не надо было оставаться. С тех самых пор я не живу, а существую. И делаю вид будто мне совсем не трудно притворяться. И будто бы я верю во что-то. но, знаешь, я поняла одно – закон надо любить и закону надо служить, но на расстоянии… Регар всегда говорил, что палач не выносит приговора, а я начала выносить. Но какое у меня было право? Я орудие топора, а стала орудием слова и протоколов!
Голос Арахны окреп и на мгновение потерял свое спокойствие. Мальт не мешал ей. он знал, как ведут себя люди перед казнью, только почему-то даже зная о своем надвигающемся падении, никогда не примерял этой роли на себя.
-Я понял это давно. Просто мне не хватило храбрости, чтобы сбежать прочь и найти себя в чем-то другом, - признался Мальт и ему неожиданно полегчало. – Я хотел карьеры, я хотел власти, а потом держался лишь страхом. И моя участь была решена. Но я решил и участи других людей, в том числе и твою…
-Не бери на себя много, - пригрозила Арахна, - а не то я перестану с тобой разговаривать. Да, Арахна всегда была никем, и всегда решали за нее, но Арахна ведь это позволяла. Значит, в некоторой мере это было ее решением – не решать? А что касается моего ареста – тут я уже сама. Ты не решил мою участь, ты просто...
Она осеклась и неожиданно рассмеялась. Смеялась, вздрагивая, долго, нервно. Мальт не мог решиться прикоснуться к ней или успокоить, да и не знал он, насколько нуждается Арахна в успокоении. а она, отсмеявшись наконец, промолвила:
-А ты просто идиот!
-Что? – не понял Мальт, готовый почти ко всему, только не к этому.
-Идиот, - повторила Арахна легко. – И Персиваль прав.
-В чём?
-Я полюбила бы любого. Вернее, на любого подумала бы, что люблю, - объяснила спутанно Арахна, но Мальту хватило, чтобы понять и он прикрыл глаза, чтобы исчезла колкая боль в глазах – безжалостная и въедающаяся.
Последние часы для осужденных – это не добродетель, это не шанс попрощаться и закончить свою земную жизнь в слезливых уверениях и клятвах. Это пытка. Последняя пытка – та самая, что всегда была законной, и для которой никогда не нужно было подавать заявку в Судейство. Это часть наказания, о которой никто никогда не говорит, но понять это можно оказавшись лишь на месте осужденных.
И Арахна и Мальт чувствовали это сейчас лучше, чем в любую минуту своих жизней. Сами служившие такому порядку и такому закону, они чувствовали, как жестоко было сводить их в последние часы в камере, из которой не будет иного выхода, кроме как на эшафот.
Им нечего было сказать – всё было уже сказано или оставалось бессмысленным, не нуждающимся более в словах.
Им не о чем было мечтать. И даже обвинять друг друга не получалось.
Мальт открыл глаза и, глядя на Арахну, сидевшую на скамье, изучающую внимательным взглядом ледяной каменный пол, сказал то, о чем дал клятву сказать:
-Мне жаль, Арахна. До последней минуты я буду жалеть об этом. Прошу только, чтобы ты была сильной, и…
Он не договорил. Арахна подняла на него совсем белое, мертвенное лицо и все слова застряли в горле Мальта. И тогда Мальт, не чувствуя больше ничего к этой жизни, просто сполз спиною по прутьям решетки и закрыл голову руками, защищаясь от света и от реальности. Арахна молчала, и он молчал.
Время слов для них прошло.
-Садись, - предложил Мальт, когда вид железной решетки, разделявший мир ещё живых, но уже осужденных с миром свободных людей, стал совсем невыносимым и Арахна начала метаться по камере, - садись, чего стоять?
-А я прежде и не думала о том, как прекрасно просто стоять…- её голос был очень тих и от этого, наверное, был страшнее. – Не думала, веришь?
Мальт верил. Он сейчас ощущал всё своё тело так, как не ощущал никогда и не мог поверить, что скоро не будет в нём жизни. как это возможно, что кончится его дыхание, что закончится движение крови по его венам, что сердце затихнет, мысли выцветут и откажут в подвижности все части тела? Как это возможно?
Он был причастен ко многим смертям, но никогда не думал раньше о самом механизме смерти. пока смерть не касалась его, она казалась ему далекой, а сейчас, не замечая даже того, что делает, Мальт часто моргал и глубоко вдыхал, никак не находя в себе сил дышать и моргать как прежде…
И даже сырой тюремный воздух не был ему преградой в глубоком дыхании.
Мальт верил и поэтому не давал ей ответа. Арахна повернула слегка голову, чтобы увидеть его фигуру и спросила:
-Думаешь о сыне?
-А о ком ещё? – огрызнулся Мальт, но спохватился, - да. Извини, о нём.
-А я говорила! – глаза Арахны полыхнули запоздалым и тускловатым, но всё-таки триумфом, - говорила тебе ещё до смуты, до того, как мы попали на этот последний путь, что твой сын может остаться сиротой! Мои родители были эгоистами, когда выбирая борьбу за Мираса не думали обо мне – о своём ребенке, и ты…ты тоже такой! Помнишь, я предрекала тебе, что твой сын будет испытывать то же, что и я, переживать всё то…
-Арахна, - позвал Мальт, прерывая её невыносимые в своей правдивости речи, - сделай одолжение – закрой рот, а не то палач тебе не понадобится, и я сам тебя удавлю. Прямо здесь.
Она не поверила его угрозе. Стража была рядом и при всяких звуках борьбы появилась бы мгновенно. Да и не был Мальт человеком, который был бы способен на такую растрату последних сил, что сдерживали всё его состояние в твердости на убийство уже обреченного существа. Она не поверила его угрозе, но замолчала, осознав, что проявляет жестокость, которую едва ли можно оправдать.
Во всяком случае, сама Арахна не могла оправдать её.
-А ты о чем думаешь? – Мальт сам нарушил молчание очень скоро, что было неудивительно. Минуты, через которые незаметно проходит жизнь, только на свободе бывают незаметны. Здесь же, когда пройдена последняя черта, и когда в жизни остается лишь несколько шагов по камере да еще немного по ступеням эшафота каждая минута тянется и долго. И одновременно с этим – беспощадно быстро. непонятно что хуже – кончить всё мигом или сидеть и ждать, когда за тобой придут, когда послышатся те самые шаги, означающие лишь одно: пора!
-О прошлом, - ответила Арахна, напряженно всматриваясь сквозь прутья решетки в каменную стену тюрьмы. Может быть, она что-то видела в равнодушном сером камне, а может быть просто не могла смотреть на Мальта.
Сначала Персиваль пришел в ужас, потом выдохнул, посмотрел направо, посмотрел налево и понял, что «ужас» - это преувеличение.
-В конце концов, я не король, - заметил Персиваль сам себе, так как большего посоветоваться напрямую ему было не с кем, - а это значит, что мне не нужно опасаться народной власти. Но вот то, что народной власти нужен закон – это факт!
Персиваль умел выживать. Он чувствовал, что нужно определяться и именно сейчас и потому, не желая метаться, пока осторожно лавировал меж двумя сторонами, стараясь не зверствовать над заговорщиками, но и не позволяя Трибуналу или придворным усомниться в своей преданности.
В некотором роде – ситуация с Арахной даже сыграла ему на руку, ведь Трибунал, казнивший советника, да еще и из числа законников – это звучит весьма и весьма солидно.
Персиваль решил, что ему мало, определенно мало связей с заговорщиками, а потому принялся выстраивать тонкие ниточки паутины по столице, чтобы сплести, наконец, следы и вызнать хоть одно – по-настоящему стоящее имя. какой толк связываться с несчастным рыбаком или ремесленником?
-Нет, - рассуждал Персиваль, - всегда есть вдохновитель, лидер!
И именно лидер должен был помочь Персивалю, в случае чего, уцелеть. Нужно было только узнать хоть кого-то стоящего и чем-нибудь задобрить, а вот чем – исходить следовало только из имени и личности!
Задачка была та ещё…
Но Персиваль был хорошим дознавателем, а люди, занимающиеся этой деятельностью, как известно, никогда не оставляют более своего поста и навсегда остаются дознавателями. Вскоре он узнал, что в группу заговорщиков входит Эжон.
-О-па! Нашлась пропажа! – обрадовался Персиваль и пожелал, было, по минутной слабости своей, даже арестовать его, чтобы сдать короне и казнить следом за Шенье и Мораном, но минутная слабость прошла, и Персиваль с досадой на самого себя понял, что ему нет никакого толка от казни или жизни Эжона.
-К тому же, Эжон не занимался этим делом до недавних пор! – успокоил себя Персиваль и вскоре вышел на следующего участника – Эмиса.
Эмис был ему знаком как палач (пусть и начинающий, пусть и ученик), в те времена, когда не было смуты. Эта нить вела к Арахне, а у Персиваля было непроходящее раздражение – досадливое и жалостливое к ней, поэтому он решил искать дальше и не связываться с Эмисом.
И только позже ему повезло. Он вышел на Скарона. Попытался удивиться и не смог. В его представлении такой избалованный и переживший всё, что только можно было пережить в мире живых человек, и мог ввязаться в заранее безнадежный (или почти безнадежный) заговор.
Персиваль понял, что намёками у самого Скарона ничего не выведать – таков уж был характер у этого человека – отшучиваться и уклоняться, если нужно, и тогда Персиваль вытащил из архивных дел дело Ольсена, где лежали листки памфлета и за свой счет, таясь и действуя через вторые-третьи руки, отпечатал в трех разных печатях по дюжине экземпляров. Затем, гордый своей придумкой, принес все эти экземпляры Скарону.
Скарон снова не удивился. Спросил только:
-А почему три печатника?
-Чтобы запутать Трибунал! – объяснил Персиваль.
-Так ты же сам трибун?
-Ну…- Персиваль пожал плечами, - времена меняются. Приходит время победителей.
-За местечко под солнышком боишься? – усмехнулся Скарон, но подношение взял и никак более не заговорил с Персивалем, однако, Персиваль не сомневался: пару баллов перед Скароном ему заработать всё-таки удалось…
Конечно, Персиваль понимал, что становится полновесным преступником, но теперь, когда у него больше не было прикрытия в лице Арахны – толку-то от нее – осужденной? – ему приходилось действовать только самому и самому рассчитывать своё будущее.
Впрочем, не только своё. Персиваль честно опекал, не приближаясь, но не выпуская из-под контроля, сына Мальта – Львёнка.
Тот был сиротой, хотя отец его был жив, но что толку от жизни, которой отведены считанные дни и изменить это обстоятельство никто не в силах?
А Арахне и Мальту был уже вынесен приговор. Ни его ни ее не вызывали больше на заседание, не приносили документов – ничего! Всё было решено за них и без них. От них требовалось одно – смирение.
И Арахна и Мальт приняли это смирение и пытались переносить его со всей стойкостью, какая была только отпущена им обоим Луалом и Девятью Рыцарями Его.
За считанные часы до казни их обоих перевели в последнюю – в общую камеру, потому что теперь от них не могло быть угрозы, никакой опасности – последние часы в обществе всегда проходят легче, чем в одиночестве, когда стены камеры кажутся уже сжимающимся до точки коридором жизни…
Мальта привели первым. Он знал, что Арахна появится очень скоро и потому ни разу не удивился, когда услышал, а мгновением позже и увидел ее появление в компании стражников. Но она поразила его своим спокойствием, размеренным шагом и абсолютно равнодушной безмятежностью черт!
Как будто бы не до казни она осталась в этом последнем пристанище с ним, а просто по-дружески или по рабочей встрече засиделась в непривычном для себя кабинете.
Мальт искренне поразился такой перемене. Да, она была бледна, и круги под глазами выдавали бессонницу, но ее движения стали будто бы изящнее и более плавными – воистину, страдания шли ей на пользу, украшали весь лик каким-то таинственным свечением тихого спокойствия…
-Ара…- Мальт охрип от неожиданности, когда ее ввели в камеру и закрыли решетку. Он был готов утешать Арахну, обещать ей быть с нею до последнего мгновения на эшафоте, а выходило, что-то невразумительное, словно бы она и не боялась.
-Не говори, - попросила Арахна, - не надо мне сожалений или слез. Я не жалею ни о чем.
-Ара! – мысли Мальта путались. Он никогда прежде не видел ее такой и, видит Луал и видят Девять Рыцарей Его, такая Арахна была ему не просто непривычна, но даже и неприятна, ведь прежде она нуждалась либо в его защите, либо в его присутствии. А тут?..
-Не занято? – пошутила Арахна, усаживаясь на жесткую деревянную скамью, приготовленную для преступников, проводящих последние часы на земле, - вот и славно.
-Ты…- Мальт обрел слова и скользнул к ней, схватил ее руки – неожиданно теплые и совсем не дрожащие, коснулся их губами, - как ты?
-Нормально, - не удивилась она, - жду. А ты?
-И я…
Арахна отняла свои руки и улеглась на скамью, прикрыла глаза. Мальту оставалось лишь сказать:
-Похоже, что ты не боишься!
-А чего мне бояться? – не открывая глаз, спросила Арахна. – Я сама казнила, значит, и меня казнят. В конце концов, все мы смертны, Мальт! И короли, и жрецы, и солдаты и крестьяне. Так почему палач, замаравший свое имя в интригах, предавший закон и само убеждение палача в милосердстве должен жить вечно? В качестве наказания? Луал не так жесток…
-Я хотел бы, чтобы ты жила, - вымученно признался Мальт. – И ты, и Регар, и Лепен, Сколер, Сонор…
-Атенаис, Эмма, Медер, Ольсен, Лагот, Гарсиа…- подхватила Арахна, - не надо, Мальт. Мы не можем возвращать жизни. мы можем только…
Она вдруг села на скамье, тряхнула волосами и с горечью возразила сама себе:
-Мы ничего не можем, Мальт! Помнить? Этого мало! забыть? Этого слишком много. Ты не тянул меня никогда и никуда. Всюду я пошла сама, потому что не думала. Но вот – подумала и оказалась здесь.
-Ты должна была продолжить служение Мааре и закону! Продолжить, быть моей преемницей, а не сидеть здесь! – рявкнул Мальт в ярости, которую теперь не мог никуда деть и которая оставалась беспомощно и безжалостно тлеть в его душе.
-А я не хочу, - вдруг спокойно ответила Арахна. – Ни Маары, ни закона, ни быть преемницей. Я хочу расплатиться за все свои грехи, хочу покаяться перед Луалом. Я устала. Я не думала, что в молодости можно так устать. Веришь?
Мальт молчал. Он знал от Персиваля мотивы ее признаний и нежелание защищаться, но одно было – знать от Персиваля и совсем другое – видеть ее сейчас такой и не уметь ей возразить, потому что и сам Мальт смертельно устал от всего и ото всех.
В первую очередь от самого себя, во вторую – от Арахны.
-Знаешь, - продолжала Арахна, не нуждавшаяся, похоже, в его согласии или возражении, - каждый зимний сезон Коллегия Палачей, да-да, иногда и Регар! Мы все лепили снежные фигурки для Сиротской Коллегии, а до этого еще делали печенья для них или пряничные домики. Смешно. У меня были дни, когда я казнила ни одного-двух человек, а пять-семь. Или секла. И то, тогда я так не уставала, как в те дни зимнего сезона. Я валилась с ног, падала в снег и чувствовала ломоту во всем теле по утрам, но я была счастлива от этой усталости. А теперь во мне совсем другая усталость, и совсем другая ломота. Я хочу закрыть глаза и не открывать…
-Они отдали жизни, - напомнил Мальт неожиданно тихо, - Регар, Лепен, Сколер…чтобы ты жила. Чтобы ты осталась.
-А мне не надо было оставаться. С тех самых пор я не живу, а существую. И делаю вид будто мне совсем не трудно притворяться. И будто бы я верю во что-то. но, знаешь, я поняла одно – закон надо любить и закону надо служить, но на расстоянии… Регар всегда говорил, что палач не выносит приговора, а я начала выносить. Но какое у меня было право? Я орудие топора, а стала орудием слова и протоколов!
Голос Арахны окреп и на мгновение потерял свое спокойствие. Мальт не мешал ей. он знал, как ведут себя люди перед казнью, только почему-то даже зная о своем надвигающемся падении, никогда не примерял этой роли на себя.
-Я понял это давно. Просто мне не хватило храбрости, чтобы сбежать прочь и найти себя в чем-то другом, - признался Мальт и ему неожиданно полегчало. – Я хотел карьеры, я хотел власти, а потом держался лишь страхом. И моя участь была решена. Но я решил и участи других людей, в том числе и твою…
-Не бери на себя много, - пригрозила Арахна, - а не то я перестану с тобой разговаривать. Да, Арахна всегда была никем, и всегда решали за нее, но Арахна ведь это позволяла. Значит, в некоторой мере это было ее решением – не решать? А что касается моего ареста – тут я уже сама. Ты не решил мою участь, ты просто...
Она осеклась и неожиданно рассмеялась. Смеялась, вздрагивая, долго, нервно. Мальт не мог решиться прикоснуться к ней или успокоить, да и не знал он, насколько нуждается Арахна в успокоении. а она, отсмеявшись наконец, промолвила:
-А ты просто идиот!
-Что? – не понял Мальт, готовый почти ко всему, только не к этому.
-Идиот, - повторила Арахна легко. – И Персиваль прав.
-В чём?
-Я полюбила бы любого. Вернее, на любого подумала бы, что люблю, - объяснила спутанно Арахна, но Мальту хватило, чтобы понять и он прикрыл глаза, чтобы исчезла колкая боль в глазах – безжалостная и въедающаяся.
Последние часы для осужденных – это не добродетель, это не шанс попрощаться и закончить свою земную жизнь в слезливых уверениях и клятвах. Это пытка. Последняя пытка – та самая, что всегда была законной, и для которой никогда не нужно было подавать заявку в Судейство. Это часть наказания, о которой никто никогда не говорит, но понять это можно оказавшись лишь на месте осужденных.
И Арахна и Мальт чувствовали это сейчас лучше, чем в любую минуту своих жизней. Сами служившие такому порядку и такому закону, они чувствовали, как жестоко было сводить их в последние часы в камере, из которой не будет иного выхода, кроме как на эшафот.
Им нечего было сказать – всё было уже сказано или оставалось бессмысленным, не нуждающимся более в словах.
Им не о чем было мечтать. И даже обвинять друг друга не получалось.
Мальт открыл глаза и, глядя на Арахну, сидевшую на скамье, изучающую внимательным взглядом ледяной каменный пол, сказал то, о чем дал клятву сказать:
-Мне жаль, Арахна. До последней минуты я буду жалеть об этом. Прошу только, чтобы ты была сильной, и…
Он не договорил. Арахна подняла на него совсем белое, мертвенное лицо и все слова застряли в горле Мальта. И тогда Мальт, не чувствуя больше ничего к этой жизни, просто сполз спиною по прутьям решетки и закрыл голову руками, защищаясь от света и от реальности. Арахна молчала, и он молчал.
Время слов для них прошло.
Глава 37.
-Садись, - предложил Мальт, когда вид железной решетки, разделявший мир ещё живых, но уже осужденных с миром свободных людей, стал совсем невыносимым и Арахна начала метаться по камере, - садись, чего стоять?
-А я прежде и не думала о том, как прекрасно просто стоять…- её голос был очень тих и от этого, наверное, был страшнее. – Не думала, веришь?
Мальт верил. Он сейчас ощущал всё своё тело так, как не ощущал никогда и не мог поверить, что скоро не будет в нём жизни. как это возможно, что кончится его дыхание, что закончится движение крови по его венам, что сердце затихнет, мысли выцветут и откажут в подвижности все части тела? Как это возможно?
Он был причастен ко многим смертям, но никогда не думал раньше о самом механизме смерти. пока смерть не касалась его, она казалась ему далекой, а сейчас, не замечая даже того, что делает, Мальт часто моргал и глубоко вдыхал, никак не находя в себе сил дышать и моргать как прежде…
И даже сырой тюремный воздух не был ему преградой в глубоком дыхании.
Мальт верил и поэтому не давал ей ответа. Арахна повернула слегка голову, чтобы увидеть его фигуру и спросила:
-Думаешь о сыне?
-А о ком ещё? – огрызнулся Мальт, но спохватился, - да. Извини, о нём.
-А я говорила! – глаза Арахны полыхнули запоздалым и тускловатым, но всё-таки триумфом, - говорила тебе ещё до смуты, до того, как мы попали на этот последний путь, что твой сын может остаться сиротой! Мои родители были эгоистами, когда выбирая борьбу за Мираса не думали обо мне – о своём ребенке, и ты…ты тоже такой! Помнишь, я предрекала тебе, что твой сын будет испытывать то же, что и я, переживать всё то…
-Арахна, - позвал Мальт, прерывая её невыносимые в своей правдивости речи, - сделай одолжение – закрой рот, а не то палач тебе не понадобится, и я сам тебя удавлю. Прямо здесь.
Она не поверила его угрозе. Стража была рядом и при всяких звуках борьбы появилась бы мгновенно. Да и не был Мальт человеком, который был бы способен на такую растрату последних сил, что сдерживали всё его состояние в твердости на убийство уже обреченного существа. Она не поверила его угрозе, но замолчала, осознав, что проявляет жестокость, которую едва ли можно оправдать.
Во всяком случае, сама Арахна не могла оправдать её.
-А ты о чем думаешь? – Мальт сам нарушил молчание очень скоро, что было неудивительно. Минуты, через которые незаметно проходит жизнь, только на свободе бывают незаметны. Здесь же, когда пройдена последняя черта, и когда в жизни остается лишь несколько шагов по камере да еще немного по ступеням эшафота каждая минута тянется и долго. И одновременно с этим – беспощадно быстро. непонятно что хуже – кончить всё мигом или сидеть и ждать, когда за тобой придут, когда послышатся те самые шаги, означающие лишь одно: пора!
-О прошлом, - ответила Арахна, напряженно всматриваясь сквозь прутья решетки в каменную стену тюрьмы. Может быть, она что-то видела в равнодушном сером камне, а может быть просто не могла смотреть на Мальта.
