-Пожалуйста…- голос повторяет, голос настойчиво требует или просит, но чего? От кого он жаждет ответа?
Приходит осознание, от кого. Надо ответить, надо отреагировать, надо узнать, кому принадлежит этот голос.
С трудом Ланселот поднимает голову, что мгновенно потяжелела от тумана и этого кошмарного сна. Он поднимает голову и видит встревоженные ярко-зеленые глаза, вглядывающиеся в него. Эти глаза моргают и темнеют…
Почему-то в этой темноте Ланселот узнает, кому они принадлежат, гораздо быстрее. Мысли как змеи, шевелятся тяжко, надрывно, царапают что-то когтями. Как же ее…
-Моргана? — неуверенно спрашивает Ланселот, и пытается понять, где находится. Пытается узнать, где кончился его мир.
-Да-да…- чьи-то руки на его голове, на его щеке. Руки холодные. Руки смерти. Чьи-то слезы — горячие и жгучие льются на его грудь, промачивая рубашку. Что-то живое жмется к нему…
Еще одна пара рук. Чуть теплые, но живые, гораздо более живые, чем руки Морганы, взгляд…
Ланселот вспоминает и её.
-Лея…
Единение боли. Общей боли, потери, которые преследуют каждого из них, потери и горечь, что не отступают, присыпают пеплом живые сердца, вырывают струны из душ, чтобы плести из них саван для еще бьющейся в агонии плоти.
Единение боли. Единение слез. Приходит и голос. Голоса. Разные. Обрывки фраз, обрывки чего-то недосказанного раньше, невысказанного давным-давно.
-Я больше не могу…
-Гвиневра…
-Сестра…
Голоса сплетают хор распятых ангелов, и странно звучат эти обрывки фраз посреди грязной, опротивевшей, омраченной смертью, осквернённой предательством комнаты.
Моргана, которая так и не смогла полюбить Гвиневру по-настоящему, как сестру, чувствует, что ее сердце обливается кровью и болью. Она не любила Гвиневру, считая ее слишком глупой, наивной и молодой, но именно эта молодость, эта наивность и почти что восторженная глупость, не должна была встретиться со смертью. Моргана убивала, и видела смерть. Моргана травила, но…
Она не видела смерти молодости. Леди Эллен, что однажды встретилась ей в каморке, была уже мертва. А Гвиневра умерла у нее на глазах, и, как уже поняла Моргана, умерла из-за дикого стечения обстоятельств, помешав умереть самой Моргане.
Моргана не любила Гвиневру, но теперь, когда она перестала дышать, когда боль забрала ее — жестоко и коварно, на пороге счастья, готова была завывать от жалости к ней.
Лея всегда знала, что ей быть служанкой у сестры и не более. Она понимала, что никогда не откроет ей тайну их родства, но привязалась к королеве…к павшей королеве. И привязанность эта стала взаимной. Она многое знала о Гвиневре, пожалуй, лучше Ланселота, знала так, словно знала себя. Лея не мыслила себя отдельно от Гвиневры уже давно, а теперь, в душе словно опустело наполовину.
Опустело навсегда.
Ланселот любил Гвиневру так, как не любил больше ничего и никого. Он на многое пошел, чтобы добиться ее любви, готов был и умереть, и быть навсегда презираемым, и бесчестье, и поражение для него не были страшны. Потеря же этого взгляда, потеря ее рук… предательство — жуткое и ненавистное всей душой — вот что было самым жутким кошмаром, и, как по коварству жизни, кошмаром свершившимся. У них было мало времени для любви и для счастья, много времени для надежд и совсем ничтожен был миг их соединения.
Любовь, начавшая путь свой в условиях земного пути, ушла в небесный мир, и Ланселот верил, что она будет ждать его. Будет ждать…
И однажды он придет за нею. Придет к ней. Их путь станет тогда одной дорогой к чертогам вечности, которую они примут на двоих. Там…за линией белого счастья.
Никто из них не вспомнил об убитой Тамлин, о той, что разрушила всё своим появлением, совей местью, своей ошибкой. Она умерла и забылась, оставив после себя неизгладимый след. Лея ударила ее и даже не вспомнила бы сейчас, почему ее руки и одежда заляпаны кровью, и что это вообще за тело лежит у стены.
Жизнь Тамлин кончилась рано. Она совершила то, чего не должна была совершать. Она поддалась порыву разъедающей ярости, но не предусмотрела и половины последствий. Тамлин осталась у стены с проломленной головой…
Ее даже не презирали. Ее не проклинали. С ней случилось нечто хуже — она прожила свою жизнь так, что даже на ее смерть никто не отреагировал. Она стала пеплом собственного преступления…
-Как-то я себе Грааль по-другому представлял, — Мелеагант не скрывал своего разочарования, когда к его ногам упала обескровленная жертва и открылся долгожданный проход к Святая Святых…
Пустая комната, усеянная, где истлевшими, где еще свежими костями, черепами по полу, а в центре — постамент, накрытый бархатным покрывалом, на котором стоит серебряная чаша самого простого качества, без камней, с грубым узором и двумя ручками по бокам.
Мелеагант спокойно прошел по костям, не замечая противного хруста, справедливо полагая, что храбрецы, что приходили за Граалем, должны были рассчитывать на то, что кто-то пройдет однажды по их телам.
-А что тебе не нравится? — возмутился Голиард, перешагивая через поверженное юное тело, кровь которого открыла им путь сюда. Голиард знал все ловушки этого хранилища, знал все ходы, и потому их безумная кампания удавалась без проблем. Проблема Голиарда была в вечном проклятии, оборвать которое могло только появление того, кому Грааль подчинится. Голиард водил сюда многих — молодых и старых, мужчин и женщин, даже детей, но Грааль, едва коснувшись их рук, сжигал их к черту…
Оставляя лишь кости, которые усеивали пол.
-Да даже мои кубки в землях Горр украшены богаче! — Мелеагант усмехался и Голиард вздрогнул. Он водил сюда сотни людей, но каждый трепетал от страха или храбрился, а Мелеагант вел себя так…как обычно. Он не выдавал своего нервного напряжения, если оно вообще было в нем, конечно. Для него прогулка за Граалем была словно поездкой на охоту. И от этого было жутко.
-Ну, — Голиард подавил странное смятение, овладевшее им, — знаешь, когда я его создавал, там по срокам для красоты уже не успевали. Главное, что сосуд отлить хоть успели.
-Да-а, — Мелеагант покачал головой, — это безумие. Какие еще артефакты древности на деле не то, как о них говорят? Что дальше? Выяснится, что Философский Камень — это обычный булыжник?
-Ну, тебя, — обиделся даже Голиард. — Суть в содержании, а не в украшении.
-Сдаюсь, — Мелеагант рассмеялся, легко и беззаботно. — Что дальше, веди меня, о, пастырь мой!
-Надеюсь, ты все-таки недостоин Грааля, — отозвался Голиард, — это просто ужас. Ты невыносим. Так, возьми бутыль с остатками крови…
Мелеагант покорялся его словам беспрекословно, и даже оставил свои насмешки и придирки, он был спокоен, и казалось, что ни одна струна в его душе не дрожит от волнения. Голиарда же вдруг начали одолевать сомнения. Он представил, что Грааль вновь сожжет потенциального Господина своего и тогда…
Голиарду снова жить. Голиарду снова искать. Снова страдать.
-А теперь возьми его…- голос Голиарда прозвучал сухо и хрипло. — Возьми…
Он сам трясся от нервной дрожи, уже уверяясь в том, что и сейчас все будет так, как раньше бывало. Вот сейчас все засветится, все задрожит и Мелеагант падет, сожженный Граалем.
Мелеагант спокойно протянул руку к Чаше, не замечая, как Голиард кусает до крови губы, чтобы хоть как-то держать себя в руках этой тонкой болью.
Мелеагант взял Чашу за обе ручки, протянув к Граалю и вторую руку. Он был спокоен. Целый миг — долгий и тянущий, ничего не происходило.
Затем…
Проклятый свет вырвался из Чаши и Голиард вскрикнул, представив, что Мелеаганта сейчас этот свет сожжет и горка костей — это все, что останется от короля Камелота. Но…
Было не так, как прежде. Было не так, как всегда.
Проклятый свет вырвался из Чаши и прошел сквозь Мелеаганта. Тот вскрикнул от боли, когда этот свет прошел через правую часть его лица, что-то меняя в нём…
Кожа побелела…и стала больше походить на кожаную маску. Правая часть его лица превратилась в самую настоящую маску! Голиард смотрел во все глаза, пораженный зрелищем. Левая часть лица осталась без изменений. Зато в правой…словно невидимая рука очертила его глаза и половину губ, вычертила черным углем скулы…
Это было жутко. Это было завораживающе. Мелеагант не выпустил Чашу, и хоть кривился от боли, более не произнес и звука.
Зато свет прошел сквозь Мелеаганта и оставил будто бы на правой половине лица маску, но на глазах изумленного Голиарда, маска снова стала обычным лицом, обычной кожей и чертами, и теперь Мелеагант остался без измененного облика…
Зато свет приближался к Голиарду. Он достиг его, вошел в сердце, освобождая. Освобождение тоже приходит через боль и Голиард не поверил даже, что крик, разрывающий залу, это его собственный крик.
Голиард не представлял даже в самом жутком сне, как это больно — сгорать.
Прощание было тяжёлым. В этот день, как назло, выглянуло последнее в этом сезоне солнце. Как назло, было жарко и жутко тесно в траурных облачениях.
Тело Гвиневры предали земле. Ни Моргана, ни Ланселот, ни Лея, ни появившиеся в покровах магии Мелеагант с Лилиан…никто не мог произнести и слова, потому что говорить можно было о многом, но ни одно слово не стоило той жизни, что уходила навсегда.
Наверное, Моргане тяжелее дались только похороны Мерлина. Она не любила Гвиневру, но никак не могла отойти от ее смерти. Даже Лея уже понемногу отходила, изменяясь на глазах. В ней зародилась жизнь, и угроза ее собственной была снята Леди Озера, которая делала вид, что снисходит…
Но Моргана не обманывалась. Она видела, как Леди Озера смотрит на своего приемного сына, и заметила однажды, что эта жестокая, нечеловеческая сущность, взъерошила ему волосы, пока рыцарь, вымотанный горем, задремал…
Она сделала это, проходя мимо, как бы случайно, а Моргана увидела случайно, заявившись к Ланселоту с обедом и замершая в дверях, поразившись зрелищем.
Леди Озера угадала ее присутствие, развернулась и с очаровательной улыбкой сказала:
-Расскажешь ему — убью на месте!
Моргана только хлопнула глазами, а Леди Озера, проведя последние излечения Леи, в тот же день и отбыла. Моргана честно промолчала, хотя так и порывалась хоть как-то подбодрить Ланселота, и хотелось, очень хотелось рассказать ему, что о нем заботится не только она, Моргана.
Ланселот же, пробудившись, увидел Моргану и после недолгой стычки, в которой фея резкими выражениями убеждала рыцаря съесть хоть что-нибудь, сказал:
-Мне снилась мать. Как будто я снова маленький, как будто я заснул у неё на коленях, а она взъерошивает мне волосы… глупо, правда?
Он попытался улыбнуться, вышло неубедительно. Моргана посмотрела на его вытянувшееся, осунувшееся лицо, на круги под глазами и вместо ответа, молча, взъерошила ему волосы, как леди Озера…
Ланселот вздрогнул, Моргана с трудом сдержала слёзы.
Лея понемногу приходила в норму. Она часто задумывалась, глядя в пустоту перед собой, и с рассеянной улыбкой поглаживала живот. Она жила мыслями не в прошлом, не в своей юности, не в своем детстве. Первый раз Лея смотрела в будущее и видела в нем что-то, доступное только ей.
Лилиан, приехав на прощание с Гвиневрой, долго шепталась с Леей о чем-то, после похорон. Моргана проходила мимо, когда заметила их, склонивших друг к другу головы, обсуждающих что-то с радостной, почти восторженной яростью…
Увидев фею, девушки замерли, замолчали. Моргана грустно улыбнулась — она понимала, что стала для них теперь совсем далекой, они сблизились в доме Мерлина, насколько могли, но Моргана всегда была отдельно. Потом выживание у Артура, переворот — это сблизило их еще, но снова, не настолько близко, как могло казаться. А теперь ничего, кроме Гвиневры и Артура, умерших с разницей в несколько дней, не объединяло их…
Лилиан ощутила неловкость и сказала торопливо:
-Мелеагант собирается короновать меня, как свою жену!
Моргана прислушалась к себе, и ощутила только ничего… ей не было дела уже до того, что творит Мелеагант, здесь, в Корнуэл, у нее был свой мир, мир из пепла и тихой тоски, разделенный с Ланселотом и Мордредом. Но она понимала, что за Лилиан можно не переживать. Улыбнулась уже по-настоящему:
-Я поздравляю тебя, Лилиан. Сердечно поздравляю.
Лилиан сконфуженно кивнула:
-Спасибо, Моргана! вы приедете на мою коронацию с Ланселотом?
Моргана покачала головой:
-Не думаю, Лилиан. Нам сейчас не до того.
Лилиан и не настаивала. Моргана же, выходя уже от этой комнаты дальше, вдруг подумала, что очень просто решила вдруг и за себя, и за Ланселота. Очень просто, не задумываясь даже, имела ли она такое право.
Она решила это уточнить у самого Ланселота и нашла его в компании Мелеаганта. Тот приветствовал Моргану и закончил, уже обращаясь к Ланселоту:
-Вы выдержите это, вы обязаны. Мой двор к вашим услугам…
-Выдержим, — безжизненно отозвался Ланселот. — Мы все выдержим. Я обещал. Я поклялся.
Мелеагант помолчал, изучая осунувшееся лицо рыцаря, и вдруг промолвил:
-Я собираюсь короновать Лилиан как свою жену. Не хотите проехаться до столицы, развеяться?
Моргана открыло было рот, чтобы сказать, что она думает по этому поводу, но Ланселот также безжизненно отозвался, опередив ее:
-Не думаю, Мелеагант. Нам сейчас не до того.
Моргана закрыла рот, раздумав спорить или влезать с замечаниями. А зачем, если они с Ланселотом достигли редкого согласия?
-Тогда вот еще…- Мелеагант испытующе глянул на Моргану, удивившись ее молчанию, — Лея… она излечена ведь? Излечена. А Лилиан… ей одиноко без кого-то родного, знакомого. Я подумал, раз…
-Если Лея согласна, пусть едет, — отозвалась Моргана, переглянувшись с Ланселотом, и угадав его мысли, и про себя ни разу не сомневаясь, что Лилиан уедет.
Помолчали еще немного. Наконец, Мелеагант, как бы, между прочим, сказал:
-Грааль привезен в Камелот. Его удалось достать.
Ланселот пожал плечами:
-Я не сомневался, что вы это сможете, ваше величество.
-Я тоже не сомневалась, — сухо и тихо вставила Моргана.
Мелеагант с удивлением взглянул на них — Грааль не был мечтой для этих двоих, но все-таки, так обыденно реагировать на то, что Грааль хранится теперь в Камелоте? Грааль, о котором грезил Мерлин, Артур, Утер и многие другие? Это было непонятно Мелеаганту, он не заметил, что Моргана и Ланселот утратили в один миг что-то от самих себя и превратились в совершенно
других, понятных лишь друг другу людей. Даже Мордред в эти дни вел себя тише, он не просыпался по ночам, сладко спал, позволяя Моргане забываться чуть дольше во сне. Он словно бы понимал, что сейчас Моргана не настроена воевать с его явно буйным нравом, и пошел на мировую…
А Лея действительно уехала вместе с Лилиан и Мелеагантом. Теперь в Корнуэл ее не держала близость к Гвиневре, а Моргана — явное напоминание о смерти сестры, о том, что Гвиневра пострадала из-за нее, из-за этой феи тяготили ее. Вдобавок, в Камелоте у Леи могла начаться новая жизнь. Здесь, в Корнуэл, жизнь была сонной, она умирала, она отдыхала…
В Камелоте — шум и интриги, балы и молодость, которой не успела насладиться по-настоящему Лея. Она увидела, как смерть забрала жизнь Гвиневры и поняла, что не жила сама еще.
Приходит осознание, от кого. Надо ответить, надо отреагировать, надо узнать, кому принадлежит этот голос.
С трудом Ланселот поднимает голову, что мгновенно потяжелела от тумана и этого кошмарного сна. Он поднимает голову и видит встревоженные ярко-зеленые глаза, вглядывающиеся в него. Эти глаза моргают и темнеют…
Почему-то в этой темноте Ланселот узнает, кому они принадлежат, гораздо быстрее. Мысли как змеи, шевелятся тяжко, надрывно, царапают что-то когтями. Как же ее…
-Моргана? — неуверенно спрашивает Ланселот, и пытается понять, где находится. Пытается узнать, где кончился его мир.
-Да-да…- чьи-то руки на его голове, на его щеке. Руки холодные. Руки смерти. Чьи-то слезы — горячие и жгучие льются на его грудь, промачивая рубашку. Что-то живое жмется к нему…
Еще одна пара рук. Чуть теплые, но живые, гораздо более живые, чем руки Морганы, взгляд…
Ланселот вспоминает и её.
-Лея…
Единение боли. Общей боли, потери, которые преследуют каждого из них, потери и горечь, что не отступают, присыпают пеплом живые сердца, вырывают струны из душ, чтобы плести из них саван для еще бьющейся в агонии плоти.
Единение боли. Единение слез. Приходит и голос. Голоса. Разные. Обрывки фраз, обрывки чего-то недосказанного раньше, невысказанного давным-давно.
-Я больше не могу…
-Гвиневра…
-Сестра…
Голоса сплетают хор распятых ангелов, и странно звучат эти обрывки фраз посреди грязной, опротивевшей, омраченной смертью, осквернённой предательством комнаты.
Моргана, которая так и не смогла полюбить Гвиневру по-настоящему, как сестру, чувствует, что ее сердце обливается кровью и болью. Она не любила Гвиневру, считая ее слишком глупой, наивной и молодой, но именно эта молодость, эта наивность и почти что восторженная глупость, не должна была встретиться со смертью. Моргана убивала, и видела смерть. Моргана травила, но…
Она не видела смерти молодости. Леди Эллен, что однажды встретилась ей в каморке, была уже мертва. А Гвиневра умерла у нее на глазах, и, как уже поняла Моргана, умерла из-за дикого стечения обстоятельств, помешав умереть самой Моргане.
Моргана не любила Гвиневру, но теперь, когда она перестала дышать, когда боль забрала ее — жестоко и коварно, на пороге счастья, готова была завывать от жалости к ней.
Лея всегда знала, что ей быть служанкой у сестры и не более. Она понимала, что никогда не откроет ей тайну их родства, но привязалась к королеве…к павшей королеве. И привязанность эта стала взаимной. Она многое знала о Гвиневре, пожалуй, лучше Ланселота, знала так, словно знала себя. Лея не мыслила себя отдельно от Гвиневры уже давно, а теперь, в душе словно опустело наполовину.
Опустело навсегда.
Ланселот любил Гвиневру так, как не любил больше ничего и никого. Он на многое пошел, чтобы добиться ее любви, готов был и умереть, и быть навсегда презираемым, и бесчестье, и поражение для него не были страшны. Потеря же этого взгляда, потеря ее рук… предательство — жуткое и ненавистное всей душой — вот что было самым жутким кошмаром, и, как по коварству жизни, кошмаром свершившимся. У них было мало времени для любви и для счастья, много времени для надежд и совсем ничтожен был миг их соединения.
Любовь, начавшая путь свой в условиях земного пути, ушла в небесный мир, и Ланселот верил, что она будет ждать его. Будет ждать…
И однажды он придет за нею. Придет к ней. Их путь станет тогда одной дорогой к чертогам вечности, которую они примут на двоих. Там…за линией белого счастья.
Никто из них не вспомнил об убитой Тамлин, о той, что разрушила всё своим появлением, совей местью, своей ошибкой. Она умерла и забылась, оставив после себя неизгладимый след. Лея ударила ее и даже не вспомнила бы сейчас, почему ее руки и одежда заляпаны кровью, и что это вообще за тело лежит у стены.
Жизнь Тамлин кончилась рано. Она совершила то, чего не должна была совершать. Она поддалась порыву разъедающей ярости, но не предусмотрела и половины последствий. Тамлин осталась у стены с проломленной головой…
Ее даже не презирали. Ее не проклинали. С ней случилось нечто хуже — она прожила свою жизнь так, что даже на ее смерть никто не отреагировал. Она стала пеплом собственного преступления…
***
-Как-то я себе Грааль по-другому представлял, — Мелеагант не скрывал своего разочарования, когда к его ногам упала обескровленная жертва и открылся долгожданный проход к Святая Святых…
Пустая комната, усеянная, где истлевшими, где еще свежими костями, черепами по полу, а в центре — постамент, накрытый бархатным покрывалом, на котором стоит серебряная чаша самого простого качества, без камней, с грубым узором и двумя ручками по бокам.
Мелеагант спокойно прошел по костям, не замечая противного хруста, справедливо полагая, что храбрецы, что приходили за Граалем, должны были рассчитывать на то, что кто-то пройдет однажды по их телам.
-А что тебе не нравится? — возмутился Голиард, перешагивая через поверженное юное тело, кровь которого открыла им путь сюда. Голиард знал все ловушки этого хранилища, знал все ходы, и потому их безумная кампания удавалась без проблем. Проблема Голиарда была в вечном проклятии, оборвать которое могло только появление того, кому Грааль подчинится. Голиард водил сюда многих — молодых и старых, мужчин и женщин, даже детей, но Грааль, едва коснувшись их рук, сжигал их к черту…
Оставляя лишь кости, которые усеивали пол.
-Да даже мои кубки в землях Горр украшены богаче! — Мелеагант усмехался и Голиард вздрогнул. Он водил сюда сотни людей, но каждый трепетал от страха или храбрился, а Мелеагант вел себя так…как обычно. Он не выдавал своего нервного напряжения, если оно вообще было в нем, конечно. Для него прогулка за Граалем была словно поездкой на охоту. И от этого было жутко.
-Ну, — Голиард подавил странное смятение, овладевшее им, — знаешь, когда я его создавал, там по срокам для красоты уже не успевали. Главное, что сосуд отлить хоть успели.
-Да-а, — Мелеагант покачал головой, — это безумие. Какие еще артефакты древности на деле не то, как о них говорят? Что дальше? Выяснится, что Философский Камень — это обычный булыжник?
-Ну, тебя, — обиделся даже Голиард. — Суть в содержании, а не в украшении.
-Сдаюсь, — Мелеагант рассмеялся, легко и беззаботно. — Что дальше, веди меня, о, пастырь мой!
-Надеюсь, ты все-таки недостоин Грааля, — отозвался Голиард, — это просто ужас. Ты невыносим. Так, возьми бутыль с остатками крови…
Мелеагант покорялся его словам беспрекословно, и даже оставил свои насмешки и придирки, он был спокоен, и казалось, что ни одна струна в его душе не дрожит от волнения. Голиарда же вдруг начали одолевать сомнения. Он представил, что Грааль вновь сожжет потенциального Господина своего и тогда…
Голиарду снова жить. Голиарду снова искать. Снова страдать.
-А теперь возьми его…- голос Голиарда прозвучал сухо и хрипло. — Возьми…
Он сам трясся от нервной дрожи, уже уверяясь в том, что и сейчас все будет так, как раньше бывало. Вот сейчас все засветится, все задрожит и Мелеагант падет, сожженный Граалем.
Мелеагант спокойно протянул руку к Чаше, не замечая, как Голиард кусает до крови губы, чтобы хоть как-то держать себя в руках этой тонкой болью.
Мелеагант взял Чашу за обе ручки, протянув к Граалю и вторую руку. Он был спокоен. Целый миг — долгий и тянущий, ничего не происходило.
Затем…
Проклятый свет вырвался из Чаши и Голиард вскрикнул, представив, что Мелеаганта сейчас этот свет сожжет и горка костей — это все, что останется от короля Камелота. Но…
Было не так, как прежде. Было не так, как всегда.
Проклятый свет вырвался из Чаши и прошел сквозь Мелеаганта. Тот вскрикнул от боли, когда этот свет прошел через правую часть его лица, что-то меняя в нём…
Кожа побелела…и стала больше походить на кожаную маску. Правая часть его лица превратилась в самую настоящую маску! Голиард смотрел во все глаза, пораженный зрелищем. Левая часть лица осталась без изменений. Зато в правой…словно невидимая рука очертила его глаза и половину губ, вычертила черным углем скулы…
Это было жутко. Это было завораживающе. Мелеагант не выпустил Чашу, и хоть кривился от боли, более не произнес и звука.
Зато свет прошел сквозь Мелеаганта и оставил будто бы на правой половине лица маску, но на глазах изумленного Голиарда, маска снова стала обычным лицом, обычной кожей и чертами, и теперь Мелеагант остался без измененного облика…
Зато свет приближался к Голиарду. Он достиг его, вошел в сердце, освобождая. Освобождение тоже приходит через боль и Голиард не поверил даже, что крик, разрывающий залу, это его собственный крик.
Голиард не представлял даже в самом жутком сне, как это больно — сгорать.
***
Прощание было тяжёлым. В этот день, как назло, выглянуло последнее в этом сезоне солнце. Как назло, было жарко и жутко тесно в траурных облачениях.
Тело Гвиневры предали земле. Ни Моргана, ни Ланселот, ни Лея, ни появившиеся в покровах магии Мелеагант с Лилиан…никто не мог произнести и слова, потому что говорить можно было о многом, но ни одно слово не стоило той жизни, что уходила навсегда.
Наверное, Моргане тяжелее дались только похороны Мерлина. Она не любила Гвиневру, но никак не могла отойти от ее смерти. Даже Лея уже понемногу отходила, изменяясь на глазах. В ней зародилась жизнь, и угроза ее собственной была снята Леди Озера, которая делала вид, что снисходит…
Но Моргана не обманывалась. Она видела, как Леди Озера смотрит на своего приемного сына, и заметила однажды, что эта жестокая, нечеловеческая сущность, взъерошила ему волосы, пока рыцарь, вымотанный горем, задремал…
Она сделала это, проходя мимо, как бы случайно, а Моргана увидела случайно, заявившись к Ланселоту с обедом и замершая в дверях, поразившись зрелищем.
Леди Озера угадала ее присутствие, развернулась и с очаровательной улыбкой сказала:
-Расскажешь ему — убью на месте!
Моргана только хлопнула глазами, а Леди Озера, проведя последние излечения Леи, в тот же день и отбыла. Моргана честно промолчала, хотя так и порывалась хоть как-то подбодрить Ланселота, и хотелось, очень хотелось рассказать ему, что о нем заботится не только она, Моргана.
Ланселот же, пробудившись, увидел Моргану и после недолгой стычки, в которой фея резкими выражениями убеждала рыцаря съесть хоть что-нибудь, сказал:
-Мне снилась мать. Как будто я снова маленький, как будто я заснул у неё на коленях, а она взъерошивает мне волосы… глупо, правда?
Он попытался улыбнуться, вышло неубедительно. Моргана посмотрела на его вытянувшееся, осунувшееся лицо, на круги под глазами и вместо ответа, молча, взъерошила ему волосы, как леди Озера…
Ланселот вздрогнул, Моргана с трудом сдержала слёзы.
Лея понемногу приходила в норму. Она часто задумывалась, глядя в пустоту перед собой, и с рассеянной улыбкой поглаживала живот. Она жила мыслями не в прошлом, не в своей юности, не в своем детстве. Первый раз Лея смотрела в будущее и видела в нем что-то, доступное только ей.
Лилиан, приехав на прощание с Гвиневрой, долго шепталась с Леей о чем-то, после похорон. Моргана проходила мимо, когда заметила их, склонивших друг к другу головы, обсуждающих что-то с радостной, почти восторженной яростью…
Увидев фею, девушки замерли, замолчали. Моргана грустно улыбнулась — она понимала, что стала для них теперь совсем далекой, они сблизились в доме Мерлина, насколько могли, но Моргана всегда была отдельно. Потом выживание у Артура, переворот — это сблизило их еще, но снова, не настолько близко, как могло казаться. А теперь ничего, кроме Гвиневры и Артура, умерших с разницей в несколько дней, не объединяло их…
Лилиан ощутила неловкость и сказала торопливо:
-Мелеагант собирается короновать меня, как свою жену!
Моргана прислушалась к себе, и ощутила только ничего… ей не было дела уже до того, что творит Мелеагант, здесь, в Корнуэл, у нее был свой мир, мир из пепла и тихой тоски, разделенный с Ланселотом и Мордредом. Но она понимала, что за Лилиан можно не переживать. Улыбнулась уже по-настоящему:
-Я поздравляю тебя, Лилиан. Сердечно поздравляю.
Лилиан сконфуженно кивнула:
-Спасибо, Моргана! вы приедете на мою коронацию с Ланселотом?
Моргана покачала головой:
-Не думаю, Лилиан. Нам сейчас не до того.
Лилиан и не настаивала. Моргана же, выходя уже от этой комнаты дальше, вдруг подумала, что очень просто решила вдруг и за себя, и за Ланселота. Очень просто, не задумываясь даже, имела ли она такое право.
Она решила это уточнить у самого Ланселота и нашла его в компании Мелеаганта. Тот приветствовал Моргану и закончил, уже обращаясь к Ланселоту:
-Вы выдержите это, вы обязаны. Мой двор к вашим услугам…
-Выдержим, — безжизненно отозвался Ланселот. — Мы все выдержим. Я обещал. Я поклялся.
Мелеагант помолчал, изучая осунувшееся лицо рыцаря, и вдруг промолвил:
-Я собираюсь короновать Лилиан как свою жену. Не хотите проехаться до столицы, развеяться?
Моргана открыло было рот, чтобы сказать, что она думает по этому поводу, но Ланселот также безжизненно отозвался, опередив ее:
-Не думаю, Мелеагант. Нам сейчас не до того.
Моргана закрыла рот, раздумав спорить или влезать с замечаниями. А зачем, если они с Ланселотом достигли редкого согласия?
-Тогда вот еще…- Мелеагант испытующе глянул на Моргану, удивившись ее молчанию, — Лея… она излечена ведь? Излечена. А Лилиан… ей одиноко без кого-то родного, знакомого. Я подумал, раз…
-Если Лея согласна, пусть едет, — отозвалась Моргана, переглянувшись с Ланселотом, и угадав его мысли, и про себя ни разу не сомневаясь, что Лилиан уедет.
Помолчали еще немного. Наконец, Мелеагант, как бы, между прочим, сказал:
-Грааль привезен в Камелот. Его удалось достать.
Ланселот пожал плечами:
-Я не сомневался, что вы это сможете, ваше величество.
-Я тоже не сомневалась, — сухо и тихо вставила Моргана.
Мелеагант с удивлением взглянул на них — Грааль не был мечтой для этих двоих, но все-таки, так обыденно реагировать на то, что Грааль хранится теперь в Камелоте? Грааль, о котором грезил Мерлин, Артур, Утер и многие другие? Это было непонятно Мелеаганту, он не заметил, что Моргана и Ланселот утратили в один миг что-то от самих себя и превратились в совершенно
других, понятных лишь друг другу людей. Даже Мордред в эти дни вел себя тише, он не просыпался по ночам, сладко спал, позволяя Моргане забываться чуть дольше во сне. Он словно бы понимал, что сейчас Моргана не настроена воевать с его явно буйным нравом, и пошел на мировую…
А Лея действительно уехала вместе с Лилиан и Мелеагантом. Теперь в Корнуэл ее не держала близость к Гвиневре, а Моргана — явное напоминание о смерти сестры, о том, что Гвиневра пострадала из-за нее, из-за этой феи тяготили ее. Вдобавок, в Камелоте у Леи могла начаться новая жизнь. Здесь, в Корнуэл, жизнь была сонной, она умирала, она отдыхала…
В Камелоте — шум и интриги, балы и молодость, которой не успела насладиться по-настоящему Лея. Она увидела, как смерть забрала жизнь Гвиневры и поняла, что не жила сама еще.
