–Нам с тобой повезло, – прокряхтел Мурзик, – раньше было не так. Но ты еще молода, Домовая!
И мне защемило сердце. А Мурзик ткнулся головою в мою невидимую руку и сам потерся о ладонь.
Потом было совсем несусветное. Были слезы. Света плакала, мама плакала, а Сережа молча и мрачно оглядывал их и не собирался никого утешать. Были скандалы. Мама и Сережа кричали друг на друга и обзывали плохими словами, так, что я даже Мурзику уши закрыла ладонями.
Разбили несколько тарелок, грохнула полка в ванной. Мама вышвыривала вещи из шкафа в чемоданы, грубо распихивала по сумкам.
За сумками пришел усатый Андрей, на которого я уронила полку. Я попыталась уронить на него вешалку – так было обидно за Сережу, который стоял, молча скрестив руки на груди, наблюдая за ними в прихожей, и умирал внутри, но вешалка заклинила, не поддалась.
В тот вечер от Сережи противно пахло чем-то крепким и тошнотворным. Мурзик сказал, что мне не следует знать этого и больше ничего не сказал.
А потом были снова коробки.
Я пыталась помешать как могла. Я опрокидывала стулья, ломала выключатели, заклинивала двери, но двое работяг вычищали мою квартиру и забирали вещи МОИХ людей. Света была как камень, а от Сережи снова несло чем-то противным.
Света распоряжалась куда и что нести, а я пыталась понять, когда она вдруг стала такой взрослой и такой решительной. Теперь она была не юла. Теперь это было воплощение мраморной решительности.
Я плакала, но моих слез никто не мог видеть, кроме Мурзика. Я привлекала внимание своих людей бликами и радугой в зеркалах, но они не смотрели в зеркала, смотрели только под ноги. Я пыталась шуметь и не была услышана. Я даже подумала стать видимой, но Мурзик напомнил мне про инструкцию и я молча и бессильно наблюдала за отъездом моих любимых людей.
–Пора, – коротко сказал Мурзик. – Бывай, Домовая!
–Эй…– я почесала его за ушком, ему было тяжело, но он доверчиво ткнулся мне головою в ладонь, подставил лапу и отвернулся. Кажется, он был готов заплакать.
А я слез не скрывала. Не от кого было.
Стояла, наблюдая за тем, как выходит, в последний раз, проверяя все ли взято, Света, а Сережа стоит…потерянный, непонимающий.
–Пошли, – грубо сказала Света, перехватывая Мурзика.
И они ушли.
А с ними ушел и мой мир.
Сережа, Мама, Света и Мурзик! Если вы где-нибудь есть, знайте, что я вас никогда не забуду и все еще скучаю! Будьте счастливы, мои милые люди, я вас так люблю. Я все еще люблю вас! Если бы вы снова были в этой квартире, я будила бы вас ласковым солнечным лучом и отражала вашу красоту во всех зеркальных поверхностях. Я помогала бы вам и дальше с уборкой, чинила бы мелкие повреждения в хозяйстве и вытирала пятна от зубной пасты. Мои милые люди, вы дали мне смысл и отняли его.
Мурзик, по тебе я тоже скучаю, ты мог видеть меня и говорить со мною. Ты многое знал, а я не знала совсем ничего, кроме вас. Где же ты сейчас, Мурзик?
Света, Сережа, Мама… милые мои образы, милые мне имена. Я хотела бы защитить вас и дальше, быть только вашей Домовой. Мое сердце плачет и я плачу дни напролет, вспоминая каждый из многих наших дней. Вы стали частью моей жизни, частью значимой, но так и не узнали обо мне.
Милые мои, любимые и дорогие… как бы я хотела увидеть вас опять! В Управлении сказали, что скоро снова повернется дверной ключ и войдут новые люди и я должна беречь их и заботиться так, как о вас. И Я буду.
Но полюблю ли я их так, как сейчас люблю вас? Никогда. Вы мои самые ценные дни и все мое счастье. Я люблю вас и мысленно я с вами, куда бы не вела вас судьба. Скучаю безмерно,
Ваша Домовая.
3. Раз-два…
Если сесть удобно, успокоить дыхание, прикрыть глаза и представить, как по телу проходят тысячи огоньков, то открыв глаза можно обнаружить в своей руке золотистый пульсирующий шарик, собранный из этих огоньков, - этому меня никто не учил, я дошла сама.
Этот шарик живой. Он вращается в руке, может иногда чуть-чуть менять свою форму, становясь то меньше, то больше. Каждый раз, когда я вот так сажусь и призываю его в ладонь, мне кажется, будто бы я держу огонь, только вот он почему-то меня совсем не обжигает, покорный!
Только мама постоянно плачет, когда видит этот огонек, а я не понимаю почему. От огонька нет вреда. Он ведь не обжигает. Да и я его контролирую.
Но если мама плачет, я не хочу расстраивать ее еще больше и теперь всё чаще ухожу в лес, нахожу какой-нибудь темный укромный уголок, удобно устраиваюсь на холодной земле, прикрываю глаза и начинаю представлять.
Волков в нашем лесу нет. Вообще никого нет, даже насекомых, только трава какая-то желтая да скрученные листья на деревьях, так кого мне бояться?
В лесу хорошо. Сыровато, но хорошо. Удобно прислониться спиною к стволу дерева – ствол сморщенный, шершавый, растрескавшийся, вдохнуть запах сырой земли и представлять, представлять…
Огонек прыгает теперь не только в ладони. Его можно перебрасывать из руки в руку и ощущать при этом приятное покалывание в кончиках пальцев. Раз-два… солнышко кидаешь. Три-четыре…солнышко ловишь.
Интересно, что будет с огоньком, когда я вырасту? Он тоже вырастет? Мама запретила мне показывать его кому-нибудь и в глазах ее такая тоска, что я, наверное, не осмелюсь ослушаться. Хотя любопытно – только я это могу или все? Но даже от подруг таюсь – обещала!
Раз-два…солнышко кидаешь.
А в огоньке мне видится чей-то взгляд. Не страшный – ласковый. И рука… как манит. Только куда манит я и не вижу. Шарик из света вращается в руке, покалывают пальцы, а я все никак не могу выбрать такой угол, чтобы увидеть, куда меня манит эта странная рука.
Три-четыре…солнышко ловишь.
Вглядываюсь, забывая про время. Всматриваюсь в светлый омут и тянет. Взгляд сложно отвести, тянет, зовет что-то. Почему-то не страшно, почему-то я совершенно точно знаю, что однажды я увижу и всё-всё пойму, а пока:
–Раз-два…солнышко кидаешь.
Тысячи иголочек проходят снова и снова, чтобы собраться в новый шарик, вспыхнуть лепестком на ладони.
–Три-четыре…солнышко ловишь.
Перебрасываю из руки в руку, шарик вертится, крутится, а я вглядываюсь. Так проходят часы – заброшенный лес, заброшенный уголок и шарик света, что лучиком скользит между этими темными мирками.
–Раз-два…солнышко кидаешь.
Пора уже домой идти. Мама станет переживать, если не приду к ужину. Да и холодно уже сидеть на земле – она сырая, а шарик не греет.
–Три-четыре…
Солнышко первый раз за долгие годы предательски выскользнуло из моей руки, я не успела и пальцы хватанули сырой воздух оставленного леса. Полусонное состояние слетело мгновенно, я рванулась, пытаясь понять, куда укатился шарик света, но он же явил себя сам…
Сухая пожелтелая трава занялась кровавым заревом пламени быстро. В ужасе я безмолвно наблюдала за тем, как листья – скрученные и почерневшие весело подхватывают пробегающие по стволам и веткам искру.
Не было сил шевелиться. Не было сил звать на помощь. Да и кого позовешь, если здесь нет даже насекомых?
Вокруг пламя.
Я отступила к стволу, что служил мне опорой, пока я перебрасывала шарик. Страх отступал, хоть я и не видела пути отступления – пламя плясало вокруг с радостным ревом, гудело, вздымалось…
И не жгло.
Прежде, чем рассыпаться тысячью огоньков, я успела закончить глупую свою считалку:
–Три-четыре…солнышко ловишь.
4. Ангел
–Я хочу умереть, и ты не сможешь мне помешать, – утверждает такой смешной и такой самонадеянный Человек. А что хуже – мой подопечный. Вернее, не хуже, нет, мне так нельзя говорить, но про себя-то я знаю, что проштрафилась и теперь в Канцелярии мне строго–настрого велели:
–Береги объект 8520146А–СЗ. Теперь ты висишь над его душой. Тьфу ты, телом.
Вот и берегу. Берегу и ругаю себя за то, что проштрафилась и вообще в это влезла. Пробовали быть Ангелом-Хранителем у человека, который вообще не хочет жить? Не пробовали? Попробуйте. Бодрит. Да так бодрит, что я даже кофе не успеваю выпить.
Мне, конечно, и не надо. И пола у меня нет. Но я понаблюдала день-два за своим Человеком и поняла, что надо как-то обозначиться, может, припугнуть, может внушить, чтоб берегся…с Моисеем сработало когда-то, а здесь вот не получилось. Хотя, Моисей жить хотел, а этот! Тьфу.
Выбрала внешность неброскую, явилась, мол, узри, человече, чудо небесное. Ангел я твой, отныне за жизнь твою в ответе. А этот-то, этот, как давай ругаться да тапочками в меня швырять. Благо, мягкие. Тапки сквозь меня летят, но обидно, обидно!
А самый худший сюрприз впереди был. Я думала он случайно умирает, а он–то…нарочно пытается! Так и заявил, что жизнь ему не дорога, цели у него нет и так далее. И путь его лежит только в чертоги тьмы. Я не стала ему уже говорить, что тьму уплотнили и там теперь не чертоги, а в лучшем случае, чердак, и лишь сочувственно покачала головою.
И так увлеклась (ощущение почти забытое), а этот под машину как сиганул! Еле успела по-ангельски выругаться и остановить время, чтобы его, бедолагу, вытолкнуть из-под колес. Да и водителя жалко, ему, вон, в тюрьме сидеть из-за моего. А у водителя, конечно, тоже свой Ангел-Хранитель имеется, а ну, если он круче меня? Почти все Ангелы ныне круче меня…
Все-таки не надо было говорить тому художнику, что не светит ему академия, ой не надо было…мне еще лет пятьдесят ранг свой не поднять. И в Канцелярии косятся, гады! Лучше бы сочувствовали, Ангелы еще!
–Ты не сможешь мне помешать, – говорит этот клоун, глядя на себя в зеркало. Чтобы польстить его самолюбию и избавить от мыслей о помешательстве, возникаю в зеркале, стараясь не улыбаться:
–Смогу!
–Я – хозяин своей жизни!
–Индюк тоже так думал, а потом в супе оказался, – парирую я.
–Человек сам вершит свою судьбу.
–Поэтому, ты сотворил такую ничтожную? Работа ради выживания, сбивающая тебя с ног. Жену упустил, а она с детьми удрала, и даже кот в окно убежал. Друзей нет. Перспектив нет. зато вот мысль о том, что ты – вершитель собственной судьбы есть. Откуда такое бахвальство?
–Я решаю, когда жить и когда умереть.
–Да обломись, – пожимаю плечами. – У каждого прописан срок и путь. Только вы, объекты, норовите уйти и искать себя. Вот и ты сейчас…
–Я уничтожу свою жизнь, я оборву свое существование! – глаза Человека блестят фанатичным огоньком.
–Не надо, – пугаюсь, – меня тогда премии лишат!
–Я сам определяю свою жизнь…
Он бросается под машину, я толкаю его из-под колес. Он пытается броситься под поезд, но я задерживаю прибытие так, как могу и кое-кто, замерзший и злой, ползет домой, ворча что-то про то, что в этой стране даже поезда смерти не дождешься. Ну а то!
Он пытается включить газ, но я перекрываю газ по всему дому, и кое-кто тупо стоит, глядя на безжизненную конфорку. Соседи, конечно, в ярости, ну уж извините! Мне премию тоже хочется. Но больше премии хочется перестать проваливать задания.
Он сооружает петлю, а я невидимым крылом, самой острой его частью обрубаю веревку…больше всего жаль табуретку. Надеюсь, у табуреток нет каких-то табуретко–хранителей.
Он залезает в ванную с лезвием, и лезвие ломается в его руках. Made in China, я тебя обожаю, без тебя половина Канцелярии ходила бы вечно в штрафах. Впрочем, там, внизу, тебя тоже любят, ибо половина «нижних уровней» заполнена также благодаря тебе.
Ой, а этот за тостер да в воду…ха-ха-ха. Вилка вылетела из розетки. Обломись. Пузырек с таблетками не открывается. Ну сломал палец, чего верещать-то?
И так целый день.
–Я хозяин своей жизни! – орет этот идиот, засовывая голову в духовку.
Слышно плохо, получается что-то вроде: «яшаиндуизни»
–Она не работает, – напоминаю я. – Твоя жена просила месяц вызвать мастера.
Он закрывает духовку и сидит на полу с полным обречением:
–Неужели я так ничтожен, что не могу умереть?
–Умереть может каждый, – возражаю я. – Ты попробуй жить.
–Я попробовал. Не получилось.
–А ты еще попробуй.
–Свали из моей кухни.
–Фи, как грубо, – притворно фыркаю я, демонстрируя, как глубоко меня задели слова этого объекта. – И свалить я не могу. Могу стать невидимой.
–Не надо, так будет еще хуже. Так я поверю в то, что я псих.
Я пожимаю плечами:
–И что? Ты хотел умереть меньше пяти минут назад. Какая разница, кто и что подумает? Смерти не боишься, а в безумство не желаешь?
–Боже…
–Не упоминай.
Он прекращает свои попытки, но я настороже. Если что, я сделаю все, чтобы остановить его руку. В принципе, могу ее даже отрубить. Главное, не перепутать, правша он или левша, а то у нас, ангелов, нет такой категории: мы обеими руками действуем одинаково плохо, а силы наши и возможности – это усилие ума.
–А Бог есть? – спрашивает мой Человек.
–Не знаю, я его не видела. Я в Канцелярии только была, а у нас не принято разговаривать о нем.
–Но зачем вы существуете? Для чего?
–Существует, потому что должны существовать. Вы – люди, были свободны в своих жизнях. Вы смертны. А мы те, кто ведет ваши жизни. Ну, понимаешь, у каждого есть своя роль. Вот ты, когда едешь в поездку, ты останавливаешься по знакам, едешь по светофору, так?
–Ну.
–Мы тоже своего рода знаки. Вот вы проезжаете, а знаки стоят. И мы стоим. Ждем своих. Разбираем подопечных.
–Почему ты выбрала меня?
–Выбрала? Я проштрафилась и мне дали сложное дело.
–Чем это я сложное дело? – обиделся Человек. – Обыкновенный неудачник.
–Ты не хочешь ехать по знакам. Тебе еще по шоссе прямой дорогой лет тридцать, а ты норовишь в кювет.
–Но я же свободен!
–Ты свободен, пока не нарушаешь чужую свободу. У вас же это где-то даже записано, нет? Твоя жизнь, очевидно, легла в общий замысел.
–Но я никогда не был великим. Я ничтожный. Я учился на тройки, работал на заводе и…– Человек совсем в расстройстве, а я терпеливо объясняю:
–Ну и что? Может быть, ты однажды подашь какую–то идею кому–то, кто сделает из нее что-то великое? Замысел непостижим. Ты можешь сделать что–то, что даже тебе будет казаться лишь простым действием, но на деле это будет началом чего–то важного.
–Я не из тех людей…
–Каждый человек меняет мир вокруг себя.
–Я не меняю, – возразил Человек. – Я выживаю на зарплату и пытаюсь не спиться, хотя спиться очень хочется, учитывая, что я говорю с существом, что явилось ко мне из пустоты.
–И даже так ты влияешь на кого-то. Ты говоришь с коллегами, ты говоришь с начальством, ты уступаешь места в трамвае. Третьего дня нахамил продавщице.
–Ты оборвала мою попытку покончить со всем этим!
–А она пошла и уволилась. Это стало последней ей каплей. И вот уже у нее другое место работы, встреча с будущим мужем и рождение новой жизни, к примеру, – я не стала говорить ему, что на самом деле, продавщица даже не сильно-то и заметила реакции и хамства моего человека, но вот девочка-стажер впечатлилась до крайне степени и решила для себя, что никогда не будет работать с покупателями. С того дня она стала лучше учиться, а дальше видеть не могу – у нее свой Ангел-Хранитель.
–Я об этом не думал…
–Людям вообще несвойственно думать. Для вас день ничего не значит. Вам кажется, что смерть близка, и это так, но вы потому и ценнее. Вы уходите, а мы – знаки.
–И как же мне жить? – спрашивает Человек.
А я молчу. Разум людской смешон. Объясни, как жить. Объясни, как умирать! Ха! Это сложнее, чем вам кажется. Это тяжелее, чем осознание. Это нечто более сильное и более бредовое…
И мне защемило сердце. А Мурзик ткнулся головою в мою невидимую руку и сам потерся о ладонь.
***
Потом было совсем несусветное. Были слезы. Света плакала, мама плакала, а Сережа молча и мрачно оглядывал их и не собирался никого утешать. Были скандалы. Мама и Сережа кричали друг на друга и обзывали плохими словами, так, что я даже Мурзику уши закрыла ладонями.
Разбили несколько тарелок, грохнула полка в ванной. Мама вышвыривала вещи из шкафа в чемоданы, грубо распихивала по сумкам.
За сумками пришел усатый Андрей, на которого я уронила полку. Я попыталась уронить на него вешалку – так было обидно за Сережу, который стоял, молча скрестив руки на груди, наблюдая за ними в прихожей, и умирал внутри, но вешалка заклинила, не поддалась.
В тот вечер от Сережи противно пахло чем-то крепким и тошнотворным. Мурзик сказал, что мне не следует знать этого и больше ничего не сказал.
А потом были снова коробки.
***
Я пыталась помешать как могла. Я опрокидывала стулья, ломала выключатели, заклинивала двери, но двое работяг вычищали мою квартиру и забирали вещи МОИХ людей. Света была как камень, а от Сережи снова несло чем-то противным.
Света распоряжалась куда и что нести, а я пыталась понять, когда она вдруг стала такой взрослой и такой решительной. Теперь она была не юла. Теперь это было воплощение мраморной решительности.
Я плакала, но моих слез никто не мог видеть, кроме Мурзика. Я привлекала внимание своих людей бликами и радугой в зеркалах, но они не смотрели в зеркала, смотрели только под ноги. Я пыталась шуметь и не была услышана. Я даже подумала стать видимой, но Мурзик напомнил мне про инструкцию и я молча и бессильно наблюдала за отъездом моих любимых людей.
***
–Пора, – коротко сказал Мурзик. – Бывай, Домовая!
–Эй…– я почесала его за ушком, ему было тяжело, но он доверчиво ткнулся мне головою в ладонь, подставил лапу и отвернулся. Кажется, он был готов заплакать.
А я слез не скрывала. Не от кого было.
Стояла, наблюдая за тем, как выходит, в последний раз, проверяя все ли взято, Света, а Сережа стоит…потерянный, непонимающий.
–Пошли, – грубо сказала Света, перехватывая Мурзика.
И они ушли.
А с ними ушел и мой мир.
***
Сережа, Мама, Света и Мурзик! Если вы где-нибудь есть, знайте, что я вас никогда не забуду и все еще скучаю! Будьте счастливы, мои милые люди, я вас так люблю. Я все еще люблю вас! Если бы вы снова были в этой квартире, я будила бы вас ласковым солнечным лучом и отражала вашу красоту во всех зеркальных поверхностях. Я помогала бы вам и дальше с уборкой, чинила бы мелкие повреждения в хозяйстве и вытирала пятна от зубной пасты. Мои милые люди, вы дали мне смысл и отняли его.
Мурзик, по тебе я тоже скучаю, ты мог видеть меня и говорить со мною. Ты многое знал, а я не знала совсем ничего, кроме вас. Где же ты сейчас, Мурзик?
Света, Сережа, Мама… милые мои образы, милые мне имена. Я хотела бы защитить вас и дальше, быть только вашей Домовой. Мое сердце плачет и я плачу дни напролет, вспоминая каждый из многих наших дней. Вы стали частью моей жизни, частью значимой, но так и не узнали обо мне.
Милые мои, любимые и дорогие… как бы я хотела увидеть вас опять! В Управлении сказали, что скоро снова повернется дверной ключ и войдут новые люди и я должна беречь их и заботиться так, как о вас. И Я буду.
Но полюблю ли я их так, как сейчас люблю вас? Никогда. Вы мои самые ценные дни и все мое счастье. Я люблю вас и мысленно я с вами, куда бы не вела вас судьба. Скучаю безмерно,
Ваша Домовая.
3. Раз-два…
Если сесть удобно, успокоить дыхание, прикрыть глаза и представить, как по телу проходят тысячи огоньков, то открыв глаза можно обнаружить в своей руке золотистый пульсирующий шарик, собранный из этих огоньков, - этому меня никто не учил, я дошла сама.
Этот шарик живой. Он вращается в руке, может иногда чуть-чуть менять свою форму, становясь то меньше, то больше. Каждый раз, когда я вот так сажусь и призываю его в ладонь, мне кажется, будто бы я держу огонь, только вот он почему-то меня совсем не обжигает, покорный!
Только мама постоянно плачет, когда видит этот огонек, а я не понимаю почему. От огонька нет вреда. Он ведь не обжигает. Да и я его контролирую.
Но если мама плачет, я не хочу расстраивать ее еще больше и теперь всё чаще ухожу в лес, нахожу какой-нибудь темный укромный уголок, удобно устраиваюсь на холодной земле, прикрываю глаза и начинаю представлять.
Волков в нашем лесу нет. Вообще никого нет, даже насекомых, только трава какая-то желтая да скрученные листья на деревьях, так кого мне бояться?
В лесу хорошо. Сыровато, но хорошо. Удобно прислониться спиною к стволу дерева – ствол сморщенный, шершавый, растрескавшийся, вдохнуть запах сырой земли и представлять, представлять…
Огонек прыгает теперь не только в ладони. Его можно перебрасывать из руки в руку и ощущать при этом приятное покалывание в кончиках пальцев. Раз-два… солнышко кидаешь. Три-четыре…солнышко ловишь.
Интересно, что будет с огоньком, когда я вырасту? Он тоже вырастет? Мама запретила мне показывать его кому-нибудь и в глазах ее такая тоска, что я, наверное, не осмелюсь ослушаться. Хотя любопытно – только я это могу или все? Но даже от подруг таюсь – обещала!
Раз-два…солнышко кидаешь.
А в огоньке мне видится чей-то взгляд. Не страшный – ласковый. И рука… как манит. Только куда манит я и не вижу. Шарик из света вращается в руке, покалывают пальцы, а я все никак не могу выбрать такой угол, чтобы увидеть, куда меня манит эта странная рука.
Три-четыре…солнышко ловишь.
Вглядываюсь, забывая про время. Всматриваюсь в светлый омут и тянет. Взгляд сложно отвести, тянет, зовет что-то. Почему-то не страшно, почему-то я совершенно точно знаю, что однажды я увижу и всё-всё пойму, а пока:
–Раз-два…солнышко кидаешь.
Тысячи иголочек проходят снова и снова, чтобы собраться в новый шарик, вспыхнуть лепестком на ладони.
–Три-четыре…солнышко ловишь.
Перебрасываю из руки в руку, шарик вертится, крутится, а я вглядываюсь. Так проходят часы – заброшенный лес, заброшенный уголок и шарик света, что лучиком скользит между этими темными мирками.
–Раз-два…солнышко кидаешь.
Пора уже домой идти. Мама станет переживать, если не приду к ужину. Да и холодно уже сидеть на земле – она сырая, а шарик не греет.
–Три-четыре…
Солнышко первый раз за долгие годы предательски выскользнуло из моей руки, я не успела и пальцы хватанули сырой воздух оставленного леса. Полусонное состояние слетело мгновенно, я рванулась, пытаясь понять, куда укатился шарик света, но он же явил себя сам…
Сухая пожелтелая трава занялась кровавым заревом пламени быстро. В ужасе я безмолвно наблюдала за тем, как листья – скрученные и почерневшие весело подхватывают пробегающие по стволам и веткам искру.
Не было сил шевелиться. Не было сил звать на помощь. Да и кого позовешь, если здесь нет даже насекомых?
Вокруг пламя.
Я отступила к стволу, что служил мне опорой, пока я перебрасывала шарик. Страх отступал, хоть я и не видела пути отступления – пламя плясало вокруг с радостным ревом, гудело, вздымалось…
И не жгло.
Прежде, чем рассыпаться тысячью огоньков, я успела закончить глупую свою считалку:
–Три-четыре…солнышко ловишь.
4. Ангел
–Я хочу умереть, и ты не сможешь мне помешать, – утверждает такой смешной и такой самонадеянный Человек. А что хуже – мой подопечный. Вернее, не хуже, нет, мне так нельзя говорить, но про себя-то я знаю, что проштрафилась и теперь в Канцелярии мне строго–настрого велели:
–Береги объект 8520146А–СЗ. Теперь ты висишь над его душой. Тьфу ты, телом.
Вот и берегу. Берегу и ругаю себя за то, что проштрафилась и вообще в это влезла. Пробовали быть Ангелом-Хранителем у человека, который вообще не хочет жить? Не пробовали? Попробуйте. Бодрит. Да так бодрит, что я даже кофе не успеваю выпить.
Мне, конечно, и не надо. И пола у меня нет. Но я понаблюдала день-два за своим Человеком и поняла, что надо как-то обозначиться, может, припугнуть, может внушить, чтоб берегся…с Моисеем сработало когда-то, а здесь вот не получилось. Хотя, Моисей жить хотел, а этот! Тьфу.
Выбрала внешность неброскую, явилась, мол, узри, человече, чудо небесное. Ангел я твой, отныне за жизнь твою в ответе. А этот-то, этот, как давай ругаться да тапочками в меня швырять. Благо, мягкие. Тапки сквозь меня летят, но обидно, обидно!
А самый худший сюрприз впереди был. Я думала он случайно умирает, а он–то…нарочно пытается! Так и заявил, что жизнь ему не дорога, цели у него нет и так далее. И путь его лежит только в чертоги тьмы. Я не стала ему уже говорить, что тьму уплотнили и там теперь не чертоги, а в лучшем случае, чердак, и лишь сочувственно покачала головою.
И так увлеклась (ощущение почти забытое), а этот под машину как сиганул! Еле успела по-ангельски выругаться и остановить время, чтобы его, бедолагу, вытолкнуть из-под колес. Да и водителя жалко, ему, вон, в тюрьме сидеть из-за моего. А у водителя, конечно, тоже свой Ангел-Хранитель имеется, а ну, если он круче меня? Почти все Ангелы ныне круче меня…
Все-таки не надо было говорить тому художнику, что не светит ему академия, ой не надо было…мне еще лет пятьдесят ранг свой не поднять. И в Канцелярии косятся, гады! Лучше бы сочувствовали, Ангелы еще!
–Ты не сможешь мне помешать, – говорит этот клоун, глядя на себя в зеркало. Чтобы польстить его самолюбию и избавить от мыслей о помешательстве, возникаю в зеркале, стараясь не улыбаться:
–Смогу!
–Я – хозяин своей жизни!
–Индюк тоже так думал, а потом в супе оказался, – парирую я.
–Человек сам вершит свою судьбу.
–Поэтому, ты сотворил такую ничтожную? Работа ради выживания, сбивающая тебя с ног. Жену упустил, а она с детьми удрала, и даже кот в окно убежал. Друзей нет. Перспектив нет. зато вот мысль о том, что ты – вершитель собственной судьбы есть. Откуда такое бахвальство?
–Я решаю, когда жить и когда умереть.
–Да обломись, – пожимаю плечами. – У каждого прописан срок и путь. Только вы, объекты, норовите уйти и искать себя. Вот и ты сейчас…
–Я уничтожу свою жизнь, я оборву свое существование! – глаза Человека блестят фанатичным огоньком.
–Не надо, – пугаюсь, – меня тогда премии лишат!
–Я сам определяю свою жизнь…
***
Он бросается под машину, я толкаю его из-под колес. Он пытается броситься под поезд, но я задерживаю прибытие так, как могу и кое-кто, замерзший и злой, ползет домой, ворча что-то про то, что в этой стране даже поезда смерти не дождешься. Ну а то!
Он пытается включить газ, но я перекрываю газ по всему дому, и кое-кто тупо стоит, глядя на безжизненную конфорку. Соседи, конечно, в ярости, ну уж извините! Мне премию тоже хочется. Но больше премии хочется перестать проваливать задания.
Он сооружает петлю, а я невидимым крылом, самой острой его частью обрубаю веревку…больше всего жаль табуретку. Надеюсь, у табуреток нет каких-то табуретко–хранителей.
Он залезает в ванную с лезвием, и лезвие ломается в его руках. Made in China, я тебя обожаю, без тебя половина Канцелярии ходила бы вечно в штрафах. Впрочем, там, внизу, тебя тоже любят, ибо половина «нижних уровней» заполнена также благодаря тебе.
Ой, а этот за тостер да в воду…ха-ха-ха. Вилка вылетела из розетки. Обломись. Пузырек с таблетками не открывается. Ну сломал палец, чего верещать-то?
И так целый день.
***
–Я хозяин своей жизни! – орет этот идиот, засовывая голову в духовку.
Слышно плохо, получается что-то вроде: «яшаиндуизни»
–Она не работает, – напоминаю я. – Твоя жена просила месяц вызвать мастера.
Он закрывает духовку и сидит на полу с полным обречением:
–Неужели я так ничтожен, что не могу умереть?
–Умереть может каждый, – возражаю я. – Ты попробуй жить.
–Я попробовал. Не получилось.
–А ты еще попробуй.
–Свали из моей кухни.
–Фи, как грубо, – притворно фыркаю я, демонстрируя, как глубоко меня задели слова этого объекта. – И свалить я не могу. Могу стать невидимой.
–Не надо, так будет еще хуже. Так я поверю в то, что я псих.
Я пожимаю плечами:
–И что? Ты хотел умереть меньше пяти минут назад. Какая разница, кто и что подумает? Смерти не боишься, а в безумство не желаешь?
–Боже…
–Не упоминай.
***
Он прекращает свои попытки, но я настороже. Если что, я сделаю все, чтобы остановить его руку. В принципе, могу ее даже отрубить. Главное, не перепутать, правша он или левша, а то у нас, ангелов, нет такой категории: мы обеими руками действуем одинаково плохо, а силы наши и возможности – это усилие ума.
–А Бог есть? – спрашивает мой Человек.
–Не знаю, я его не видела. Я в Канцелярии только была, а у нас не принято разговаривать о нем.
–Но зачем вы существуете? Для чего?
–Существует, потому что должны существовать. Вы – люди, были свободны в своих жизнях. Вы смертны. А мы те, кто ведет ваши жизни. Ну, понимаешь, у каждого есть своя роль. Вот ты, когда едешь в поездку, ты останавливаешься по знакам, едешь по светофору, так?
–Ну.
–Мы тоже своего рода знаки. Вот вы проезжаете, а знаки стоят. И мы стоим. Ждем своих. Разбираем подопечных.
–Почему ты выбрала меня?
–Выбрала? Я проштрафилась и мне дали сложное дело.
–Чем это я сложное дело? – обиделся Человек. – Обыкновенный неудачник.
–Ты не хочешь ехать по знакам. Тебе еще по шоссе прямой дорогой лет тридцать, а ты норовишь в кювет.
–Но я же свободен!
–Ты свободен, пока не нарушаешь чужую свободу. У вас же это где-то даже записано, нет? Твоя жизнь, очевидно, легла в общий замысел.
–Но я никогда не был великим. Я ничтожный. Я учился на тройки, работал на заводе и…– Человек совсем в расстройстве, а я терпеливо объясняю:
–Ну и что? Может быть, ты однажды подашь какую–то идею кому–то, кто сделает из нее что-то великое? Замысел непостижим. Ты можешь сделать что–то, что даже тебе будет казаться лишь простым действием, но на деле это будет началом чего–то важного.
–Я не из тех людей…
–Каждый человек меняет мир вокруг себя.
–Я не меняю, – возразил Человек. – Я выживаю на зарплату и пытаюсь не спиться, хотя спиться очень хочется, учитывая, что я говорю с существом, что явилось ко мне из пустоты.
–И даже так ты влияешь на кого-то. Ты говоришь с коллегами, ты говоришь с начальством, ты уступаешь места в трамвае. Третьего дня нахамил продавщице.
–Ты оборвала мою попытку покончить со всем этим!
–А она пошла и уволилась. Это стало последней ей каплей. И вот уже у нее другое место работы, встреча с будущим мужем и рождение новой жизни, к примеру, – я не стала говорить ему, что на самом деле, продавщица даже не сильно-то и заметила реакции и хамства моего человека, но вот девочка-стажер впечатлилась до крайне степени и решила для себя, что никогда не будет работать с покупателями. С того дня она стала лучше учиться, а дальше видеть не могу – у нее свой Ангел-Хранитель.
–Я об этом не думал…
–Людям вообще несвойственно думать. Для вас день ничего не значит. Вам кажется, что смерть близка, и это так, но вы потому и ценнее. Вы уходите, а мы – знаки.
–И как же мне жить? – спрашивает Человек.
А я молчу. Разум людской смешон. Объясни, как жить. Объясни, как умирать! Ха! Это сложнее, чем вам кажется. Это тяжелее, чем осознание. Это нечто более сильное и более бредовое…
