–Больше не останавливай меня ни в чем, – попросил Человек.
–Не буду, – соглашаюсь я, чувствуя впервые, что, кажется, договорилась до чего–то, что не приведет к апокалипсису...
5. Небо было первым…
Знаете, друзья, небо было первым, что я помню. Может быть, это было и первым из того, что я увидел? Сейчас мне уже сложно сказать, но я отчетливо помню, как восхитился его красотой.
Помню – была ночь. Серебряные гвоздики мерцали, подмигивали мне, будто бы хотели поведать мне какой-то секретик, но я должен был сам догадаться о нём. Помню это отчётливо и ясно.
Знаете, друзья, в звездах таится самый странный свет. Он, вроде бы, такой холодный, но звёзды обжигают. Я знал человека, у которого в груди был жар звезды. У него был опаленный взгляд и руки у него были горячие. Да, в звездах странный свет: он и чист, и порочен. Звезды блестели в жемчугах жрицы Доброй Богини, когда она танцевала босая на траве, не замечая росы. И эти же звёздочки были вплетены в убор трактирной девки, что зарабатывала на тарелку жидкого супа, продаваясь.
Я не доверяю звездам. В них легко заплутать. Я слышал историю о волшебнике, который однажды решил построить мост к чертогам неба и, безумец, построил! Только вот на одной из ступеней он более не смог сделать и шага – мост позади разбился от жесткого ветра, а впереди зияла пустота. И волшебник остался там, в черноте неба, в объятиях вечности, а звезды лукаво подмигивали ему, будто бы сохраняли его историю, посмеивались над его удалью и гордыней.
В звездах легко заплутать даже взглядом.
Знаете, друзья, даже взглядом! Слышите? Не верьте им, ведь однажды вы можете выяснить, что потеряться в вечности еще не самое страшное.
Самое страшное – это чётко вдруг осознать, что тебя однажды призовут туда, в чертоги. А ты ничего не сможешь сделать. Однажды зазвучит печальная, еле слышная мелодия, польется с небес к земле и, чем выше, тем сильнее она будет звучать. Му-зы-ка. Те же звезды. Те же огоньки.
Страшно. Мне страшно услышать эту музыку. Я знал всегда, что она зазвучит, застучит в висках и к горлу подкатит тошнота, что-то перевернется в самом желудке и больше не будет пути назад.
Как для волшебника на том проклятом мосту!
Только мне хуже. Волшебника, согласной той сказке, на земле никто не любил и он никого не любил. А я знал мир живых.
Вы так не цените то, что у вас есть! Знаете ли вы, сколько ангелов продали бы душу за возможность…ощутить вкус?
У меня был приятель, что всегда пережаривал мясо на огне. Он замер бы в удивлении, узнав, что в чертогах высшего покоя, где звучит этап ненавистная музыка, многие продали бы все, что имели в земной жизни, лишь бы почувствовать, как на языке распадается кусочек горелого мяса! Вы не цените этого!
И это я еще не говорю про картошку… печеную на костре картошку! В мундире, в золе, она обжигает руки, как будто бы у тебя в груди звезда, когда ты ее чистишь, но ты продолжаешь – упрямо и сильно, потому что от запаха кружится голова и рот наполняется слюною. Ты чистишь ее, потом сыпешь на краешек соль, если очень повезет, то тимьян и перец…или масло! О, как удивительно сочетается с рассыпчатой картошкой душистое масло!
Но вам не понять. Вы не знаете, что там, за концом жизни. А мы знаем, что там Чертог. Бесконечные и равнодушные звезды. Они красивы с земли, но там…надоедают.
А почему вы, живые, не цените своего тела? Там, в чертогах, тела носятся как парадная одежда… вы же – вечно недовольные, то у вас не так, это не туда: там толсто, тут узко, тут еще чего-то…
На земле есть своя музыка. Только от нее хочется танцевать или под нее хочется петь. Она не забирает в бесконечный провал, никак.
А на небе музыка травит. Ты помнишь, что должен чувствовать что-то, но не можешь.
На земле ты можешь быть шутом. Можешь закидывать друзьям за воротник лягушек, можешь выпрыгивать из кустов с хихиканьем и делать все, что заблагорассудится, а там ты не можешь ничего – только наблюдать.
Наблюдать за тем, как тебя оплакивают.
У меня такое чувство, друзья, что я уже умирал, что я уже был в чертогах, оттого-то я и так сильно не хочу туда. Этот рай, этот Чертог больше напоминает ад по одной причине – он вечен.
У меня такое чувство, что я уже слышал эту музыку. Я боюсь, что услышу ее вновь. Мне придется покориться – меня уже не спросят.
И я оставлю все.
Оставлю прелые осенние листья, клубнику, лягушку и мелкие царапины. Я не смогу больше ощутить ветра и боли.
Но я буду чувствовать вашу боль.
Любовь и нежность, друзья мои, не умирает с нами, не уходит с песнями. Я буду слышать вашу скорбь обо мне, ваши слезы буду видеть и не смогу их стереть. Я буду рядом, но меня не будет.
Вместо меня будет кто-то другой. Кто-то, кто еще не слышал музыки с небес, и думает, что там – рай и наслаждение. А мне останется только наблюдать за этим и надеяться, что когда придет ваш черед уходить, зазвучит для вас песня, вы узнаете мою одинокую фигурку в чертогах. Может быть, тогда мы сможем начать все заново.
Мои друзья… мне кажется, я жил беспутно и не всегда праведно, но я жил. И, небо, как же мне не хочется умирать!
Даже ради звезд и того, что звездочки поведают мне свои секретики. Я хочу остаться с вами, но моя песня уже звучит и мне остаются только мгновения.
Раз…
(Никогда и никого)
Два…
(на всем белом свете)
Три…
(Я так сильно не любил)
Четыре…
(как своих друзей)
Пять.
6. Фокусник
Вся Авьерра знала, что гордиться ей можно только тремя вещами: Торговой Площадью, архивом и фокусником Сентором.
Торговая Площадь столицы была самым красивым местом Авьерры – здесь трудились когда-то великие мастера, а приходящие новые, уже не столь великие, но, без сомнения, значимые, подправляли изгибы колонн и креплений, освежали камень, придававший почти совсем живые черты изваяниям, и окрашивали выцветающие витражи самой тонкой работы.
Архив составляли поколениями. С самого основания Авьерры, с первого заложенного камня и тщательно соблюдали все расположения и чтили строгие реестры…
А фокусник Сентор – был самым великим фокусником Аьверры, он творил невозможное, заставляя парить целые дома, и выпускал из рукавов своих плащей настоящих живых лебедей, и обращал дождливые дни в солнечные…если ему это было угодно, конечно. Он славился как безумный и гениальный изобретатель, присутствовать на его представлениях не грешно было и священникам, и высшей знати, и его водили даже к самому королю несколько раз и каждый раз Его Величество осыпал своего кудесника монетами сверх всякой меры.
А как любили его простолюдины! Как радовались они, видя его на улицах, проверяющего очередные свои изобретения или же просто прогуливающегося для вдохновения. Дети бросали и игрища и сладости и бежали за ним, умоляя показать им какую-нибудь штуку, взрослые их не отгоняли, а, любопытствуя, тоже подходили. И каждый был рад присоединиться и посмотреть…
Сентор не заставлял себя упрашивать очень уж долго, а собрав вокруг себя шумную толпу, вдруг рассыпался на тысячу бусинок перед изумленными, или же, начинал раздаривать букеты, которых еще мгновение назад у него в руках не было, и еще десятки, сотни идей, до которых он был неутомим.
Да, определенно каждый житель Авьерры знал, что может гордиться тремя её замечательными явлениями.
Впрочем, некоторые сходились на двух. Те немногие, что были вовлечены в сохранение и возвеличивание одного из трёх достоинств Авьерры, видели и знали слишком многое, чтобы сохранять веру до конца.
Так, например, те, кто занимался реставрацией Торговой Площади, прекрасно знали, как из подвалов блестящих ансамблей тянет гнилью, той самой, непроходящей, когда гниёт сама земля. Знали и то, что краска, как не веди ее, как не смешивай, а все одно – она уже не блестит так, как в лучшие свои дни. Да и вообще – от прежнего остались лишь сказки, на самом деле, и каждая реставрация не обходится без того, чтобы не отломался какой-нибудь очередной «незаметный кусочек». Надо просто делать вид, что так и было. И тогда никто не заметит.
Или же – знали реставраторы и о том, что сам камень стен аж дрожит под руками от разъедающей его изнутри слабости…
И реставраторы верили тогда только в архив и в Сентора.
А слуги архива прекрасно знали, что множество документов сгинуло уже в плесени и сырости подвалов, что кое-какие переводы, сделанные наспех и переписанные реестры не учитывают сотню-другую записей из оригинала (ибо не все размытое можно прочесть), или содержат и вовсе примерный, только приблизительный перевод с документов других стран. Знали они и о том, что значительная часть славных рукописей подделка, и о том, что за взятку (весьма и весьма нескромную и открыто сообщаемую), можно получить копию, а то и оригинал любого документа.
И тогда слуги архива радовались тому, что в Авьерре есть еще замечательная Торговая Площадь и потрясающий фокусник Сентор.
И только два человека знали, как обманчивы фокусы Сентора – он сам и его помощник Илай.
Вся Авьерра держалась строгостью законов: королевский и церковных. Власть короля опиралась на Совет, армию и церковь. Именно поэтому церковь позволяла себе диктовать очень многое из того, что не прошло бы в других землях.
Например, запрещалось верить в кого-то, кроме бога Авьерры. Даже если ты выходец другого края с другим богом, ты принимаешь отречения от прежней веры и принимаешь бога Авьерры. Но это еще пустяки. Больше, чем иноверцев, церковь преследовала магов – всех целителей, всех травников, не получивших официального разрешения от церковников…
И многие ушли в подполье, спасаясь от судов и костров. И только один Сентор вышел вперед, демонстрируя себя как фокусника.
Не подкопаешься! Изобретатель – куча патентов у короля, в министерствах, на короткой ноге с восхищенным советом и любимец толпы. Фокусник, или, как говорил Сентор, предъявляя свою лицензию:
–Я – человек искусства!
После чего в очередном приступе передраматизма изображал трагический обморок, валясь на руки восторженно хохочущей толпы.
В результате церковь смирилась и отстала. И зря.
Илай был очень упорным человеком. Он всего добивался сам, и добавился неизменно. В помощники к Сентору попал после того, как, восхитившись его умениями, простоял три дня и три ночи под окнами фокусника, не сходя с места.
Наконец Сентор сдался (на самом деле, конечно же, нет, ему просто понравилось упорство, да и годы были уже нет, чтобы заботиться обо всем самому), и он спросил:
–Какого черта тебе нужно?
–Я хочу служить вам. Стать фокусником, – Ответил Илай свое намерение.
–Служить…ладно, – согласился Сентор, который задавал этот вопрос не в первый раз.
И проигнорировал вопрос о фокуснике.
Первые задания Илая были понятны: уборка, чистка одежды и обуви, готовка обеда. В деньгах Сентор не был стеснен и держался свободно, хоть и крайне одиноко. Но дни шли и Илай все еще не получал заданий больше, чем ходьба по дому то с тряпкой, то с котлом.
–Всему свое время! – хмурился Сентор и запирался в своей комнате, мастеря очередное чудесное нечто для фокусов.
Но Илай тоже не был простаком. Воспользовавшись отсутствием хозяина, он вполз в его комнату через окно, и забился в платяной шкаф, чтобы увидеть, как готовится к фокусам великий и непревзойденный мастер.
Ждать пришлось долго и Илай даже заснул, а проснувшись, не сразу сообразил, что за темный удушливый жар давит на него со всех сторон, и хотел уже выйти, как увидел Сентора… колдовавшего Сентора.
Прежде Илай не видел магии, но сообразил, что перед ним она. Потому что ни один фокусник не способен взывать к пламени из пустоты, не держа ничего в руках.
От испуга Илай дернулся назад и задел какую-то вешалку. Тяжелый грохот оповестил Сентора о том, что в его шкафу отнюдь не пусто…
–Это даже хорошо, что ты увидел, – успокаивал Сентор позже. Илай, сообразив мозгом, что ему ничего не грозит, чувствовал всем сердцем, что еще не отошел от опасности достаточно далеко, чтобы сказать точно, что она миновала.
–Вы…маг. – прошелестел Илай испуганно. – Вас же…
–А ты не говори, - подмигнул Сентор, – для всех я фокусник. Церковь сама не знает, что ей творить. Рвется к власти, к законам. Не зная магии, она судит о ней. И вот, я такой. Вынужден прикрываться изобретениями, чтобы нести радость людям. Ты же бывал на моих представлениях? Бывал. Ты видел, как мне рады? Видел. Так что здесь плохого? И какая разница – магия то или нет? а церковь все запретить бы хотела. Даже улыбки.
Недоверие пропадало с лица Илая. Он понемногу оттаивал к фокуснику-магу, который ничем его не обидел, платил исправно, да и вообще – горделиво стало на душе юнца. А как еще? Кому повезет служить у самого Сентора? А хранить его тайну?
Вот и пошли дни и месяцы службы. И только одно расстроило Илая – одна из вещей в Авьерре, которой можно было гордиться, оказалась совсем не тем, чем ему бы хотелось.
Дела у Сентора пошли на лад. Теперь Илая мог помогать ему в создании отвлекающих устройств, которые и должны были отводить подозрение церкви от магического уровня всех фокусов Сентора. И сам Сентор мог больше отдыхать да работать над совершенствованием своего тонкого магического мастерства.
И Илай, сначала смирившийся со своей участью, и даже принявший тайну с гордостью, вдруг начал чувствовать себя обделенным и вниманием Сентора, и его свободными часами, когда сам Илай трудился и даже барышами…ведь без него, Илая, Сентора бы и вовсе уже бы сожгли! Но нет…Сентор платил ему как слуге – хорошему, преданному и верному, но все-таки – слуге. И в этом Илай видел величайшую несправедливость мира.
Дело в том, что появление Сентора всюду приковывало внимание. И Илай, как его помощник, следовавший теперь одной с ним дорогой, тоже получал много внимания, но вот его внимания удостоилась лишь одна…
Алейне. Замечательная Алейне! Великолепная, гибкая, прекрасная…он мог бы говорить о ней долгими часами, если кто-то бы захотел то слушать. Но у Алейне был недостаток – богатые родители.
Где тут мог соперничать Илай с ними? И мысль о несправедливости дележа заработка Сентора все сильнее травила его.
Он боролся с собою, но замечал чудовищные признаки дурноты в своих чертах. А случайная встреча с Алейне заставляла сердце сосредоточить свои мысли и жизнь на ней одной. Где тут было до собственной чести?
Сентор видел изменения в Илае. Слышал, что тот отвечает ему сквозь зубы и видел Алейне, при которой Илай стекленел как изнутри.
Он все ждал, что Илай попросит у него денег или свободы, и уйдет в новую жизнь и готов был, хоть и с сожалением, но освободить его. Из Илая выходил хороший помощник, ловкий, трудолюбивый, пусть и мрачноватый, и молчаливый. Сентор ценил это.
Но взгляд Илая тяжелел, а просьб не поступало. В конце концов Сентор решил, что не разбирается в людях и чего-то не понял, но он не успел укрепиться в этой мысли. Илай заговорил.
И речь его была не о мольбе и не о благодарности. Она была жестока и цинична, холодна и полна яда.
–В конце концов, – подвел итог Илай, – мое молчание должно иметь цену.
Сентор знал, что такое шантаж. Он, не задумываясь, дал бы своему слуге достаточную сумму, но если бы тот просил. А тут был шантаж. Либо – либо… Сентор такого не любил, не выносил и оскорбился.
–Не буду, – соглашаюсь я, чувствуя впервые, что, кажется, договорилась до чего–то, что не приведет к апокалипсису...
5. Небо было первым…
Знаете, друзья, небо было первым, что я помню. Может быть, это было и первым из того, что я увидел? Сейчас мне уже сложно сказать, но я отчетливо помню, как восхитился его красотой.
Помню – была ночь. Серебряные гвоздики мерцали, подмигивали мне, будто бы хотели поведать мне какой-то секретик, но я должен был сам догадаться о нём. Помню это отчётливо и ясно.
Знаете, друзья, в звездах таится самый странный свет. Он, вроде бы, такой холодный, но звёзды обжигают. Я знал человека, у которого в груди был жар звезды. У него был опаленный взгляд и руки у него были горячие. Да, в звездах странный свет: он и чист, и порочен. Звезды блестели в жемчугах жрицы Доброй Богини, когда она танцевала босая на траве, не замечая росы. И эти же звёздочки были вплетены в убор трактирной девки, что зарабатывала на тарелку жидкого супа, продаваясь.
Я не доверяю звездам. В них легко заплутать. Я слышал историю о волшебнике, который однажды решил построить мост к чертогам неба и, безумец, построил! Только вот на одной из ступеней он более не смог сделать и шага – мост позади разбился от жесткого ветра, а впереди зияла пустота. И волшебник остался там, в черноте неба, в объятиях вечности, а звезды лукаво подмигивали ему, будто бы сохраняли его историю, посмеивались над его удалью и гордыней.
В звездах легко заплутать даже взглядом.
Знаете, друзья, даже взглядом! Слышите? Не верьте им, ведь однажды вы можете выяснить, что потеряться в вечности еще не самое страшное.
Самое страшное – это чётко вдруг осознать, что тебя однажды призовут туда, в чертоги. А ты ничего не сможешь сделать. Однажды зазвучит печальная, еле слышная мелодия, польется с небес к земле и, чем выше, тем сильнее она будет звучать. Му-зы-ка. Те же звезды. Те же огоньки.
Страшно. Мне страшно услышать эту музыку. Я знал всегда, что она зазвучит, застучит в висках и к горлу подкатит тошнота, что-то перевернется в самом желудке и больше не будет пути назад.
Как для волшебника на том проклятом мосту!
Только мне хуже. Волшебника, согласной той сказке, на земле никто не любил и он никого не любил. А я знал мир живых.
Вы так не цените то, что у вас есть! Знаете ли вы, сколько ангелов продали бы душу за возможность…ощутить вкус?
У меня был приятель, что всегда пережаривал мясо на огне. Он замер бы в удивлении, узнав, что в чертогах высшего покоя, где звучит этап ненавистная музыка, многие продали бы все, что имели в земной жизни, лишь бы почувствовать, как на языке распадается кусочек горелого мяса! Вы не цените этого!
И это я еще не говорю про картошку… печеную на костре картошку! В мундире, в золе, она обжигает руки, как будто бы у тебя в груди звезда, когда ты ее чистишь, но ты продолжаешь – упрямо и сильно, потому что от запаха кружится голова и рот наполняется слюною. Ты чистишь ее, потом сыпешь на краешек соль, если очень повезет, то тимьян и перец…или масло! О, как удивительно сочетается с рассыпчатой картошкой душистое масло!
Но вам не понять. Вы не знаете, что там, за концом жизни. А мы знаем, что там Чертог. Бесконечные и равнодушные звезды. Они красивы с земли, но там…надоедают.
А почему вы, живые, не цените своего тела? Там, в чертогах, тела носятся как парадная одежда… вы же – вечно недовольные, то у вас не так, это не туда: там толсто, тут узко, тут еще чего-то…
На земле есть своя музыка. Только от нее хочется танцевать или под нее хочется петь. Она не забирает в бесконечный провал, никак.
А на небе музыка травит. Ты помнишь, что должен чувствовать что-то, но не можешь.
На земле ты можешь быть шутом. Можешь закидывать друзьям за воротник лягушек, можешь выпрыгивать из кустов с хихиканьем и делать все, что заблагорассудится, а там ты не можешь ничего – только наблюдать.
Наблюдать за тем, как тебя оплакивают.
У меня такое чувство, друзья, что я уже умирал, что я уже был в чертогах, оттого-то я и так сильно не хочу туда. Этот рай, этот Чертог больше напоминает ад по одной причине – он вечен.
У меня такое чувство, что я уже слышал эту музыку. Я боюсь, что услышу ее вновь. Мне придется покориться – меня уже не спросят.
И я оставлю все.
Оставлю прелые осенние листья, клубнику, лягушку и мелкие царапины. Я не смогу больше ощутить ветра и боли.
Но я буду чувствовать вашу боль.
Любовь и нежность, друзья мои, не умирает с нами, не уходит с песнями. Я буду слышать вашу скорбь обо мне, ваши слезы буду видеть и не смогу их стереть. Я буду рядом, но меня не будет.
Вместо меня будет кто-то другой. Кто-то, кто еще не слышал музыки с небес, и думает, что там – рай и наслаждение. А мне останется только наблюдать за этим и надеяться, что когда придет ваш черед уходить, зазвучит для вас песня, вы узнаете мою одинокую фигурку в чертогах. Может быть, тогда мы сможем начать все заново.
Мои друзья… мне кажется, я жил беспутно и не всегда праведно, но я жил. И, небо, как же мне не хочется умирать!
Даже ради звезд и того, что звездочки поведают мне свои секретики. Я хочу остаться с вами, но моя песня уже звучит и мне остаются только мгновения.
Раз…
(Никогда и никого)
Два…
(на всем белом свете)
Три…
(Я так сильно не любил)
Четыре…
(как своих друзей)
Пять.
6. Фокусник
Вся Авьерра знала, что гордиться ей можно только тремя вещами: Торговой Площадью, архивом и фокусником Сентором.
Торговая Площадь столицы была самым красивым местом Авьерры – здесь трудились когда-то великие мастера, а приходящие новые, уже не столь великие, но, без сомнения, значимые, подправляли изгибы колонн и креплений, освежали камень, придававший почти совсем живые черты изваяниям, и окрашивали выцветающие витражи самой тонкой работы.
Архив составляли поколениями. С самого основания Авьерры, с первого заложенного камня и тщательно соблюдали все расположения и чтили строгие реестры…
А фокусник Сентор – был самым великим фокусником Аьверры, он творил невозможное, заставляя парить целые дома, и выпускал из рукавов своих плащей настоящих живых лебедей, и обращал дождливые дни в солнечные…если ему это было угодно, конечно. Он славился как безумный и гениальный изобретатель, присутствовать на его представлениях не грешно было и священникам, и высшей знати, и его водили даже к самому королю несколько раз и каждый раз Его Величество осыпал своего кудесника монетами сверх всякой меры.
А как любили его простолюдины! Как радовались они, видя его на улицах, проверяющего очередные свои изобретения или же просто прогуливающегося для вдохновения. Дети бросали и игрища и сладости и бежали за ним, умоляя показать им какую-нибудь штуку, взрослые их не отгоняли, а, любопытствуя, тоже подходили. И каждый был рад присоединиться и посмотреть…
Сентор не заставлял себя упрашивать очень уж долго, а собрав вокруг себя шумную толпу, вдруг рассыпался на тысячу бусинок перед изумленными, или же, начинал раздаривать букеты, которых еще мгновение назад у него в руках не было, и еще десятки, сотни идей, до которых он был неутомим.
Да, определенно каждый житель Авьерры знал, что может гордиться тремя её замечательными явлениями.
***
Впрочем, некоторые сходились на двух. Те немногие, что были вовлечены в сохранение и возвеличивание одного из трёх достоинств Авьерры, видели и знали слишком многое, чтобы сохранять веру до конца.
Так, например, те, кто занимался реставрацией Торговой Площади, прекрасно знали, как из подвалов блестящих ансамблей тянет гнилью, той самой, непроходящей, когда гниёт сама земля. Знали и то, что краска, как не веди ее, как не смешивай, а все одно – она уже не блестит так, как в лучшие свои дни. Да и вообще – от прежнего остались лишь сказки, на самом деле, и каждая реставрация не обходится без того, чтобы не отломался какой-нибудь очередной «незаметный кусочек». Надо просто делать вид, что так и было. И тогда никто не заметит.
Или же – знали реставраторы и о том, что сам камень стен аж дрожит под руками от разъедающей его изнутри слабости…
И реставраторы верили тогда только в архив и в Сентора.
А слуги архива прекрасно знали, что множество документов сгинуло уже в плесени и сырости подвалов, что кое-какие переводы, сделанные наспех и переписанные реестры не учитывают сотню-другую записей из оригинала (ибо не все размытое можно прочесть), или содержат и вовсе примерный, только приблизительный перевод с документов других стран. Знали они и о том, что значительная часть славных рукописей подделка, и о том, что за взятку (весьма и весьма нескромную и открыто сообщаемую), можно получить копию, а то и оригинал любого документа.
И тогда слуги архива радовались тому, что в Авьерре есть еще замечательная Торговая Площадь и потрясающий фокусник Сентор.
И только два человека знали, как обманчивы фокусы Сентора – он сам и его помощник Илай.
***
Вся Авьерра держалась строгостью законов: королевский и церковных. Власть короля опиралась на Совет, армию и церковь. Именно поэтому церковь позволяла себе диктовать очень многое из того, что не прошло бы в других землях.
Например, запрещалось верить в кого-то, кроме бога Авьерры. Даже если ты выходец другого края с другим богом, ты принимаешь отречения от прежней веры и принимаешь бога Авьерры. Но это еще пустяки. Больше, чем иноверцев, церковь преследовала магов – всех целителей, всех травников, не получивших официального разрешения от церковников…
И многие ушли в подполье, спасаясь от судов и костров. И только один Сентор вышел вперед, демонстрируя себя как фокусника.
Не подкопаешься! Изобретатель – куча патентов у короля, в министерствах, на короткой ноге с восхищенным советом и любимец толпы. Фокусник, или, как говорил Сентор, предъявляя свою лицензию:
–Я – человек искусства!
После чего в очередном приступе передраматизма изображал трагический обморок, валясь на руки восторженно хохочущей толпы.
В результате церковь смирилась и отстала. И зря.
***
Илай был очень упорным человеком. Он всего добивался сам, и добавился неизменно. В помощники к Сентору попал после того, как, восхитившись его умениями, простоял три дня и три ночи под окнами фокусника, не сходя с места.
Наконец Сентор сдался (на самом деле, конечно же, нет, ему просто понравилось упорство, да и годы были уже нет, чтобы заботиться обо всем самому), и он спросил:
–Какого черта тебе нужно?
–Я хочу служить вам. Стать фокусником, – Ответил Илай свое намерение.
–Служить…ладно, – согласился Сентор, который задавал этот вопрос не в первый раз.
И проигнорировал вопрос о фокуснике.
Первые задания Илая были понятны: уборка, чистка одежды и обуви, готовка обеда. В деньгах Сентор не был стеснен и держался свободно, хоть и крайне одиноко. Но дни шли и Илай все еще не получал заданий больше, чем ходьба по дому то с тряпкой, то с котлом.
–Всему свое время! – хмурился Сентор и запирался в своей комнате, мастеря очередное чудесное нечто для фокусов.
Но Илай тоже не был простаком. Воспользовавшись отсутствием хозяина, он вполз в его комнату через окно, и забился в платяной шкаф, чтобы увидеть, как готовится к фокусам великий и непревзойденный мастер.
Ждать пришлось долго и Илай даже заснул, а проснувшись, не сразу сообразил, что за темный удушливый жар давит на него со всех сторон, и хотел уже выйти, как увидел Сентора… колдовавшего Сентора.
Прежде Илай не видел магии, но сообразил, что перед ним она. Потому что ни один фокусник не способен взывать к пламени из пустоты, не держа ничего в руках.
От испуга Илай дернулся назад и задел какую-то вешалку. Тяжелый грохот оповестил Сентора о том, что в его шкафу отнюдь не пусто…
***
–Это даже хорошо, что ты увидел, – успокаивал Сентор позже. Илай, сообразив мозгом, что ему ничего не грозит, чувствовал всем сердцем, что еще не отошел от опасности достаточно далеко, чтобы сказать точно, что она миновала.
–Вы…маг. – прошелестел Илай испуганно. – Вас же…
–А ты не говори, - подмигнул Сентор, – для всех я фокусник. Церковь сама не знает, что ей творить. Рвется к власти, к законам. Не зная магии, она судит о ней. И вот, я такой. Вынужден прикрываться изобретениями, чтобы нести радость людям. Ты же бывал на моих представлениях? Бывал. Ты видел, как мне рады? Видел. Так что здесь плохого? И какая разница – магия то или нет? а церковь все запретить бы хотела. Даже улыбки.
Недоверие пропадало с лица Илая. Он понемногу оттаивал к фокуснику-магу, который ничем его не обидел, платил исправно, да и вообще – горделиво стало на душе юнца. А как еще? Кому повезет служить у самого Сентора? А хранить его тайну?
Вот и пошли дни и месяцы службы. И только одно расстроило Илая – одна из вещей в Авьерре, которой можно было гордиться, оказалась совсем не тем, чем ему бы хотелось.
***
Дела у Сентора пошли на лад. Теперь Илая мог помогать ему в создании отвлекающих устройств, которые и должны были отводить подозрение церкви от магического уровня всех фокусов Сентора. И сам Сентор мог больше отдыхать да работать над совершенствованием своего тонкого магического мастерства.
И Илай, сначала смирившийся со своей участью, и даже принявший тайну с гордостью, вдруг начал чувствовать себя обделенным и вниманием Сентора, и его свободными часами, когда сам Илай трудился и даже барышами…ведь без него, Илая, Сентора бы и вовсе уже бы сожгли! Но нет…Сентор платил ему как слуге – хорошему, преданному и верному, но все-таки – слуге. И в этом Илай видел величайшую несправедливость мира.
Дело в том, что появление Сентора всюду приковывало внимание. И Илай, как его помощник, следовавший теперь одной с ним дорогой, тоже получал много внимания, но вот его внимания удостоилась лишь одна…
Алейне. Замечательная Алейне! Великолепная, гибкая, прекрасная…он мог бы говорить о ней долгими часами, если кто-то бы захотел то слушать. Но у Алейне был недостаток – богатые родители.
Где тут мог соперничать Илай с ними? И мысль о несправедливости дележа заработка Сентора все сильнее травила его.
Он боролся с собою, но замечал чудовищные признаки дурноты в своих чертах. А случайная встреча с Алейне заставляла сердце сосредоточить свои мысли и жизнь на ней одной. Где тут было до собственной чести?
***
Сентор видел изменения в Илае. Слышал, что тот отвечает ему сквозь зубы и видел Алейне, при которой Илай стекленел как изнутри.
Он все ждал, что Илай попросит у него денег или свободы, и уйдет в новую жизнь и готов был, хоть и с сожалением, но освободить его. Из Илая выходил хороший помощник, ловкий, трудолюбивый, пусть и мрачноватый, и молчаливый. Сентор ценил это.
Но взгляд Илая тяжелел, а просьб не поступало. В конце концов Сентор решил, что не разбирается в людях и чего-то не понял, но он не успел укрепиться в этой мысли. Илай заговорил.
И речь его была не о мольбе и не о благодарности. Она была жестока и цинична, холодна и полна яда.
–В конце концов, – подвел итог Илай, – мое молчание должно иметь цену.
Сентор знал, что такое шантаж. Он, не задумываясь, дал бы своему слуге достаточную сумму, но если бы тот просил. А тут был шантаж. Либо – либо… Сентор такого не любил, не выносил и оскорбился.
