У меня бесперебойная работа. Люди слишком быстро и слишком часто умирают. Редко приходится долго ждать. Сейчас, насколько я мог видеть, полупрозрачные души заняли всю видимую часть обрыва. Одни переглядывались, кто-то молчал и плакал, кто-то пытался молиться, кто-то просто думал…
Я ждал следующего. На мой вызов пока никто не выходил и я воспользовался передышкой, чтобы обратиться к молоденькой, всхлипывающей душе, так и лежащей у края:
–Если вы не решили, очистите, пожалуйста, платформу.
–Можно я? – знакомый хмельноватый голосок. Мой недавний гость, который пожелал схитрить и броситься без выбора, видимо, осознал степень своей глупости.
–Следующий, – согласился я, жестом подзывая его.
–Счас! – пообещала душа и снова рванула к обрыву. Я глянул на перо, оно молчало. Меж тем душа прыгнула и…
Я увидел, как нелепо и глупо она пытается махать руками, пытаясь, видимо, взлететь к Небесному Царству. Ну что за идиот? Решил, что надо стать птицей? Снова пойдёт в очередь. Идиот!
Я покачал головой:
–Следующий.
Кто-то перешагнул, сделал совсем маленький шажок, вроде бы готовясь с мыслями. Я же обратился к душонке, что хотела к маме:
–Очистите платформу, пожалуйста.
–Я…помогите мне встать, – попросила она. – Мне надо подумать.
Я кивнул – обычно я так не делаю, но для очистки платформы…в конце концов, кого-то она могла смутить своими слезами и присутствием.
Я вышел из-за стола, легко поднял невесомую материю, бывшую человеком, и поставил на ноги. Она отошла в сторону, плача, и что-то бормоча, я обернулся к своему столу, готовясь за него сесть, и увидел себя, уже сидящим за ним.
Сомнений не было. Это был я! В серо-синем плаще, босой, уродливый и прекрасный одновременно внешне…
И этот второй я смотрел на меня так, словно чего-то ждал.
–Пожалуйста, если вы не решили ничего о своём выборе, очистите платформу, – сказал «я», обращаясь явно ко мне.
Я обернулся в растерянности к душам. Не думал прежде, что вообще могу испытывать растерянность, но сейчас, без сомнения, я чувствовал её. Души смотрели на меня ослепшими глазами бывших мужчин и женщин. А я стоял перед ними, словно бы вышедший из их бестелесной кучи.
Я возвёл к ними руки, моля о справедливости, и осёкся. Мысли оборвались. Мои руки были полупрозрачны, словно я сам стал душою.
Я оглядел себя. На мне больше не было плаща и я не был из плоти. Я был душой. Но чьей? Какой?..
–Пожалуйста, отойдите если у вас нет решения, – другой я смотрел на меня с равнодушной неприятной холодностью. И перо, моё перо лежало с ним.
И оно должно было записать теперь и обо мне.
Так замыкался круг. Так шутила чья-то воля, явившая меня в один день с богом и тремя Царствами этого мира. Я как-то умер, хотя полагал себя бессмертным. Я просто умер?..
–Пожалуйста, – в третий раз начал другой я всё с той же холодностью. Я знал, что он сделает после того, как я не покорюсь ему снова. Он продлит моё пребывание здесь, и я останусь на неопределённый срок. Я знаю, потому что я делал также.
Но быть здесь? Может быть, если я прыгну, я что-то узнаю и что-то пойму?
–Нет нужды, – сказал я и приблизился к обрыву.
Самое сложное было решить – вверх или вниз. я выполнял свой долг, только и всего. Но тысячи людей делали также и отправляли себя в Подземное Царство, прекрасно зная, что стоит ценой за исполнение этого долга. И я знал.
Но разве я виновен? Я не решал. Я не помогал. Я не подсказывал. И почему я умер? И почему я так похож на себя живого? И почему…
–Пожалуйста, – заговорил другой я, но я жестом попросил его остановиться:
–Я уже иду, иду.
И с удовлетворением отметил, что перо…его и моё одновременно заскрипело. Я не боялся смерти и не боялся посмертия и всё-таки теперь медлил. Как это было смешно и нелепо!
Я сделал шаг и прыгнул, думая про Подземное Царство. Надо было быть честным. Я нёс свою службу, но я ничего не сделал для облегчения страданий и участи душ. Я их не утешал. Я их не спасал и не пытался даже. Я не заточен на это. И теперь я летел вниз…
Чёрные ворота мелькнули серебром, и не открылись к моему бесконечному, неизведанному мною прежде удивлению.
Меня швырнуло вверх, и я даже вскрикнул от ужаса, которого прежде тоже не знал. Показались уже золотые полупрозрачные ворота и мне привиделось, что я вижу крылья и слышу уже чудесную музыку, как…
И они закрылись.
Я что, как Иуда?!
Но нет, меня не бросило вниз, не швырнуло снова на обрыв, я достиг его, но не упал на каменистый жестокий срез, а полетел куда-то влево, параллельно этому обрыву и…
И всё смолкло.
–За что ты так, Господи? – не выдержал я и зашёлся криком, когда чернота расступилась и по глазам больно резануло неприятным светом. – За что, господи, мне так больно?
Мне было больно. Так больно, что я и вспомнил Его. Всё болело, ныло, в горле неприятный комья слизи и дурнота. Мне казалось, что я задыхаюсь, или задыхался только что. Вдобавок, я чувствовал как мокро моё тело…такое лёгкое тело.
–Господи…– взвыл я, и чей-то голос вдруг совсем рядом весело произнёс:
–О, как заливается!
А затем чьи-то руки легко подхватили меня полностью и положили на что-то теплое, живое:
–Вес семь фунтов, рост двадцать с четвертью дюймов. Время рождения – двенадцать часов ровно. Время первого вдоха…
Они говорили…множество голосов – строгих и официальных голосов говорили, не понимая моего крика. Впрочем, я уже не кричал. Лёжа на чём-то тёплом и живом я пытался понять иронию высшей силы, жестокую иронию, отправившую меня, скромного бумагомарателя проживать жизнь с самого начала как те души, за которыми я записывал.
И я никак не мог понять – это расценивать как «за что?» или «спасибо»? это дар или насмешка? Это благо или казнь?
Или я должен был выбрать сам?..
10. Капитан
Капитан Делмар был предан морю. На суше он чувствовал себя неуверенно и уходил в плавание при первой же возможности, не следуя завету многих знакомых ему капитанов, гласившему: «за каждую неделю пути – день на суше». Если бы это было возможно, Делмар вообще бы не ступал на берег. Но он был человеком, он нуждался в земле, по которой ходил неуверенно.
На суше у него начинало ломить суставы, болела голова, и портилось настроение. Глаза постоянно пересыхали, болели – то ли это были шутки почтенного уже возраста, то ли рассудок Делмара гнал его в море такою хитростью. Но, странное дело, ступив на корабль, ощутив морской солёный ветер, Делмар выздоравливал. Суставы не болели, не ныли, голова яснела, настроение улучшалось, а глаза начинали сиять. На корабле, в море он был молод, ловок и смешлив. С болезненной аккуратностью он сам проверял каждый узел на канатах, каждое крепление, проверял всё от носа до кормы, не оставлял без внимания ни камбуз, ни трюм, ни кубрик…
Не все капитаны, да ещё в преклонном возрасте позволяли себе такое. По чину полагалось перекладывать подобное на старпома, но Делмар не оглядывался на чины и положенные привилегии. В море – он знал это точно – вода окружает одинаково всех. Делмар когда-то начинал с самых низов. Ещё мальчиком попал он на корабль, который, от случая к случаю занимался то грабежом, то торговлей. Имелся на этом корабле и пороховой запас и в обязанности Делмара – тогда ещё совсем юнца, входило подносить порох и оружие, выполнять чистку и прочие мелкие поручения, которые ему мог давать едва ли не каждый матрос. Обычно такие юнцы, необременённые грамотой и счётом, повзрослев, становились не более чем простыми матросами, рано пускались в мир пьянства и тяжёлого труда, каждый день которого был опасен, и мог кончиться как угодно, но Делмару повезло – во время плавания его заприметил кок и взял юнца к себе в помощники. Кок был в почётном положении и путь корабля тогда был мирным, так что никто сильно не возражал, зато именно от него Делмар научился читать, писать и понял, как ему быть дальше.
Многие годы спустя, побыв в разных плаваниях, изведав и голод, и цингу на себе, и получив пару ранений, Делмар сделался капитаном, приобрёл, наконец, на собственные накопления небольшой, но добротный корабль, нарёк его просто и гордо «Скиталец», в честь себя и его, и уже выдохнул, было, как проходя мимо зеркала, однажды заметил, что молодые годы его уже прошли…
Жизнь оказалась несправедлива. Делмар годы шёл к мечте, верно любя море со всеми его штормами и бурями, но когда оказался он сам себе хозяином, силы уже всё равно были не те. Но Делмар, годами отказывая себе в собственном доме (зачем, его дом – море!), и в излишествах (в море не значат золотые пояса), не сдался. Он наплевал на всё, собрал команду и вышел в море на своём корабле и впервые поплыл туда, куда хотел сам, без цели, просто в море ради моря.
Но вскоре пришлось вернуться. Команда не была готова к такому самопожертвованию. Матросы шли в море заработать, а зарабатывать было не на чем: ни грабежей, ни исследований, ни-че-го! Да и Делмар понял, что должен на что-то содержать корабль и на что-то нанимать матросов. Плавание было недолгим, но Делмар дал себе клятву вернуться в море, придумать себе заработок.
Много лет назад безусый юнец дал клятву купить себе свой корабль и не расставаться с морем, что ж, клятва зрелого человека ничем не хуже клятвы молодого человека. Делмару надо отдать должное – он придумал. Он решил, что будет перевозить мелкие грузы и ещё людей. На славу и большой заработок Делмар не мог рассчитывать – его корабль не был снабжён пушками, а без них ни один сколько-нибудь ценный груз не мог быть в спокойствии. Да и команду приходилось бы нанимать более военную, а этого Делмар уже не хотел – от этого тянуло кровью.
Да, стоя на палубе, под особенно яркими лучами солнца, слушая гомон небольшой партии пассажиров (его «Скиталец» не мог, собственно, вместить много), Делмар, конечно, понимал, что это немного не то, о чём он мечтал. Но зато он был с морем! Это давало ему возможность снова и снова выходить в море, вдыхать неповторимый морской воздух, молодеть и жить.
Прежде, много лет назад, один его знакомец, с корабля «Почему?», наблюдая в порту за мирной погрузкой на какой-то похожий мелкий корабль пассажиров, презрительно плюнул на землю и сказал:
–Капитан этого корабля – жалкий трус! Трюмная крыса! Он боится заниматься настоящим морским делом!
Делмар тогда разделил эту фразу, но сделал он это из собственных убеждений, или из-за авторитета своего знакомца не знал до сих пор. И вот, годы спустя, он сам сделался таким же жалким трусом, не отважившимся заниматься настоящим морским делом, довольствовавшимся крохами…
Ну и что? Зато он был с морем, и море было с ним.
–Мэри! Мэри! – молодой крепкий голос отвлёк капитана Делмара от беседы со старпомом. Недовольный тем, что его прервали какие-то «сухопутные», что впервые вообще ступили на корабль, Делмар посмотрел в их сторону.
Он знал, кого увидит. В этот раз пассажиров было всего трое: молодая чета Орланс – Джеймс Орланс и Мэри Орланс, в недавнем девичестве Монтон, и сестра Мэри – бледная, тяжело переживающая качку – Лизавет Монтон. Они наняли Делмара буквально на той неделе – искали возможность отправиться по быстрому пути в Португалию, там ожидали на лечение Лизавет. Но Лизавет одну не отпустили – её старшая сестра Мэри и её молодой муж сочили, что правильно будет последовать с нею.
Делмару чета Орланс не нравилась. Они были молоды, упивались счастьем и даже то, что везли они больную сестру Мэри на лечение, не омрачало их жизни. В их картине мира ничего не могло быть плохо, ведь они были молоды и любили друг друга, а значит – само провидение должно быть на их стороне. Разве не для этого Бог создал любовь?
Ещё они были шумными. В первый же день Мэри Орланс лихорадочно блестя глазами, оглядывала верхнюю палубу, матросов, канаты, паруса… кому-то её любопытство могло показаться милым, но не Делмару. Делмар не любил таких шумных и восторженных людей, потому что они вторгались в мир, который любил Делмар. Делмар считал, что и море, и корабль – всё принадлежало его миру, и он, только он был вправе любить его. А тут какая-то сухопутная дамочка со своим таким же сухопутным, худым и высоким, напудренным муженьком! Что это такое, морские боги? кощунство!
Ей-богу, когда Мэри Орланс появлялась на палубе, а делала она это непременно в тот момент, когда капитан Делмар был там же, и мог слышать её восторг (издевалась, что ли?), Делмар проникался уважением к тихой Лизавет. Та, по крайней мере, говорила тихо, редко выходила на воздух, и если появлялась, держалась тени. Да, это было из-за болезни, но Делмару было мало дела до этого – она его не отвлекала и не раздражала, не посягала на тот мир, который был важен Делмару, который был всем для него.
Что касается Джеймса Орланса, то тот был, наверное, даже хуже Мэри. Ступив на корабль, он спросил:
–А он не развалится? – и добро засмеялся. Джеймс Орланс боялся моря, он даже не умел плавать, и свои нервы он скрывал за такой, как ему казалось, невинной шуткой. Но Делмар шутку не оценил и очень оскорбился за свой корабль, и тотчас возненавидел наглого пассажира и ушёл в свою каюту, чтобы не видеть этих сухопутных.
Четверть часа спустя к нему постучал старпом Андреа – как и Делмар он ходил под парусами с самого детства, но это было наследственно, его отец сам пропадал на кораблях. Пожалуй, это и сделало Андреа доверенный лицом Делмара, и, в некоторой степени даже другом, хотя Делмар и не признавал дружбы. Он дружил с морем. Он не признавал и любви – он любил море, и вражды – он враждовал с морем, раз за разом возвращаясь из штормов.
–Заселились, – коротко отчитался Андреа. – Кажется – англичане.
Делмар усмехнулся:
–Сухопутные и в Англии сухопутные.
Андреа помолчал, Делмар его не торопил, он знал, что хочет спросить старпом и этот вопрос был роковым.
–Каким путём?.. – спросил Андреа, наконец, собираясь с мыслями. Перед его мысленным взором была карта, такая ясная и простая – так хорошо знал он эти морские пути, как любой крестьянин знает свою землю, в которой родился, и в которой умрёт.
–Вторым, – ответил Делмар спокойно. Сомнений он не испытывал никогда, ни одно колебание, кроме морского не тревожило его дух.
Андреа коротко кивнул и вышел распорядиться.
–Мэри, взгляни! – Джеймс Орланс веселился от души, так скрывал он непроходящий страх перед морем. Ему не нравилась качка под ногами, и во время еды, и во время даже сна. Ему не нравились хмурые глаза капитана Делмара, который брал ничтожно мало, но был неприветлив, и смотрел на них как на чужаков. Ему не нравился взгляд старпома Андреа – холодный и равнодушный. И матросы – одинаково мрачные и нелюдимые ему тоже не нравились. Он был счастлив с Мэри, он путешествовал с нею впервые и хотел, чтобы все вокруг были счастливы также как он. А тут? Один мрачнее другого и все неприветливы и хмуры, и цедят слова так, словно бы делают одолжение.
От этого Джеймс испытывал всё большую тревогу и страх, и от этого ещё больше веселился, чтобы скрыть всё это от любимой Мэри, и этим вызывал всё большее неудовольствие капитана Делмара.
Мэри не замечала ничего. Опьянённая солнечными морскими днями, блеском моря и необычностью обстановки она, домашнее создание, ощущала небывалый подъём чувств. Счастье билось в ней через край, плескалось.
Я ждал следующего. На мой вызов пока никто не выходил и я воспользовался передышкой, чтобы обратиться к молоденькой, всхлипывающей душе, так и лежащей у края:
–Если вы не решили, очистите, пожалуйста, платформу.
–Можно я? – знакомый хмельноватый голосок. Мой недавний гость, который пожелал схитрить и броситься без выбора, видимо, осознал степень своей глупости.
–Следующий, – согласился я, жестом подзывая его.
–Счас! – пообещала душа и снова рванула к обрыву. Я глянул на перо, оно молчало. Меж тем душа прыгнула и…
Я увидел, как нелепо и глупо она пытается махать руками, пытаясь, видимо, взлететь к Небесному Царству. Ну что за идиот? Решил, что надо стать птицей? Снова пойдёт в очередь. Идиот!
Я покачал головой:
–Следующий.
Кто-то перешагнул, сделал совсем маленький шажок, вроде бы готовясь с мыслями. Я же обратился к душонке, что хотела к маме:
–Очистите платформу, пожалуйста.
–Я…помогите мне встать, – попросила она. – Мне надо подумать.
Я кивнул – обычно я так не делаю, но для очистки платформы…в конце концов, кого-то она могла смутить своими слезами и присутствием.
Я вышел из-за стола, легко поднял невесомую материю, бывшую человеком, и поставил на ноги. Она отошла в сторону, плача, и что-то бормоча, я обернулся к своему столу, готовясь за него сесть, и увидел себя, уже сидящим за ним.
***
Сомнений не было. Это был я! В серо-синем плаще, босой, уродливый и прекрасный одновременно внешне…
И этот второй я смотрел на меня так, словно чего-то ждал.
–Пожалуйста, если вы не решили ничего о своём выборе, очистите платформу, – сказал «я», обращаясь явно ко мне.
Я обернулся в растерянности к душам. Не думал прежде, что вообще могу испытывать растерянность, но сейчас, без сомнения, я чувствовал её. Души смотрели на меня ослепшими глазами бывших мужчин и женщин. А я стоял перед ними, словно бы вышедший из их бестелесной кучи.
Я возвёл к ними руки, моля о справедливости, и осёкся. Мысли оборвались. Мои руки были полупрозрачны, словно я сам стал душою.
Я оглядел себя. На мне больше не было плаща и я не был из плоти. Я был душой. Но чьей? Какой?..
–Пожалуйста, отойдите если у вас нет решения, – другой я смотрел на меня с равнодушной неприятной холодностью. И перо, моё перо лежало с ним.
И оно должно было записать теперь и обо мне.
Так замыкался круг. Так шутила чья-то воля, явившая меня в один день с богом и тремя Царствами этого мира. Я как-то умер, хотя полагал себя бессмертным. Я просто умер?..
–Пожалуйста, – в третий раз начал другой я всё с той же холодностью. Я знал, что он сделает после того, как я не покорюсь ему снова. Он продлит моё пребывание здесь, и я останусь на неопределённый срок. Я знаю, потому что я делал также.
Но быть здесь? Может быть, если я прыгну, я что-то узнаю и что-то пойму?
–Нет нужды, – сказал я и приблизился к обрыву.
Самое сложное было решить – вверх или вниз. я выполнял свой долг, только и всего. Но тысячи людей делали также и отправляли себя в Подземное Царство, прекрасно зная, что стоит ценой за исполнение этого долга. И я знал.
Но разве я виновен? Я не решал. Я не помогал. Я не подсказывал. И почему я умер? И почему я так похож на себя живого? И почему…
–Пожалуйста, – заговорил другой я, но я жестом попросил его остановиться:
–Я уже иду, иду.
И с удовлетворением отметил, что перо…его и моё одновременно заскрипело. Я не боялся смерти и не боялся посмертия и всё-таки теперь медлил. Как это было смешно и нелепо!
Я сделал шаг и прыгнул, думая про Подземное Царство. Надо было быть честным. Я нёс свою службу, но я ничего не сделал для облегчения страданий и участи душ. Я их не утешал. Я их не спасал и не пытался даже. Я не заточен на это. И теперь я летел вниз…
Чёрные ворота мелькнули серебром, и не открылись к моему бесконечному, неизведанному мною прежде удивлению.
Меня швырнуло вверх, и я даже вскрикнул от ужаса, которого прежде тоже не знал. Показались уже золотые полупрозрачные ворота и мне привиделось, что я вижу крылья и слышу уже чудесную музыку, как…
И они закрылись.
Я что, как Иуда?!
Но нет, меня не бросило вниз, не швырнуло снова на обрыв, я достиг его, но не упал на каменистый жестокий срез, а полетел куда-то влево, параллельно этому обрыву и…
И всё смолкло.
***
–За что ты так, Господи? – не выдержал я и зашёлся криком, когда чернота расступилась и по глазам больно резануло неприятным светом. – За что, господи, мне так больно?
Мне было больно. Так больно, что я и вспомнил Его. Всё болело, ныло, в горле неприятный комья слизи и дурнота. Мне казалось, что я задыхаюсь, или задыхался только что. Вдобавок, я чувствовал как мокро моё тело…такое лёгкое тело.
–Господи…– взвыл я, и чей-то голос вдруг совсем рядом весело произнёс:
–О, как заливается!
А затем чьи-то руки легко подхватили меня полностью и положили на что-то теплое, живое:
–Вес семь фунтов, рост двадцать с четвертью дюймов. Время рождения – двенадцать часов ровно. Время первого вдоха…
Они говорили…множество голосов – строгих и официальных голосов говорили, не понимая моего крика. Впрочем, я уже не кричал. Лёжа на чём-то тёплом и живом я пытался понять иронию высшей силы, жестокую иронию, отправившую меня, скромного бумагомарателя проживать жизнь с самого начала как те души, за которыми я записывал.
И я никак не мог понять – это расценивать как «за что?» или «спасибо»? это дар или насмешка? Это благо или казнь?
Или я должен был выбрать сам?..
10. Капитан
Капитан Делмар был предан морю. На суше он чувствовал себя неуверенно и уходил в плавание при первой же возможности, не следуя завету многих знакомых ему капитанов, гласившему: «за каждую неделю пути – день на суше». Если бы это было возможно, Делмар вообще бы не ступал на берег. Но он был человеком, он нуждался в земле, по которой ходил неуверенно.
На суше у него начинало ломить суставы, болела голова, и портилось настроение. Глаза постоянно пересыхали, болели – то ли это были шутки почтенного уже возраста, то ли рассудок Делмара гнал его в море такою хитростью. Но, странное дело, ступив на корабль, ощутив морской солёный ветер, Делмар выздоравливал. Суставы не болели, не ныли, голова яснела, настроение улучшалось, а глаза начинали сиять. На корабле, в море он был молод, ловок и смешлив. С болезненной аккуратностью он сам проверял каждый узел на канатах, каждое крепление, проверял всё от носа до кормы, не оставлял без внимания ни камбуз, ни трюм, ни кубрик…
Не все капитаны, да ещё в преклонном возрасте позволяли себе такое. По чину полагалось перекладывать подобное на старпома, но Делмар не оглядывался на чины и положенные привилегии. В море – он знал это точно – вода окружает одинаково всех. Делмар когда-то начинал с самых низов. Ещё мальчиком попал он на корабль, который, от случая к случаю занимался то грабежом, то торговлей. Имелся на этом корабле и пороховой запас и в обязанности Делмара – тогда ещё совсем юнца, входило подносить порох и оружие, выполнять чистку и прочие мелкие поручения, которые ему мог давать едва ли не каждый матрос. Обычно такие юнцы, необременённые грамотой и счётом, повзрослев, становились не более чем простыми матросами, рано пускались в мир пьянства и тяжёлого труда, каждый день которого был опасен, и мог кончиться как угодно, но Делмару повезло – во время плавания его заприметил кок и взял юнца к себе в помощники. Кок был в почётном положении и путь корабля тогда был мирным, так что никто сильно не возражал, зато именно от него Делмар научился читать, писать и понял, как ему быть дальше.
Многие годы спустя, побыв в разных плаваниях, изведав и голод, и цингу на себе, и получив пару ранений, Делмар сделался капитаном, приобрёл, наконец, на собственные накопления небольшой, но добротный корабль, нарёк его просто и гордо «Скиталец», в честь себя и его, и уже выдохнул, было, как проходя мимо зеркала, однажды заметил, что молодые годы его уже прошли…
Жизнь оказалась несправедлива. Делмар годы шёл к мечте, верно любя море со всеми его штормами и бурями, но когда оказался он сам себе хозяином, силы уже всё равно были не те. Но Делмар, годами отказывая себе в собственном доме (зачем, его дом – море!), и в излишествах (в море не значат золотые пояса), не сдался. Он наплевал на всё, собрал команду и вышел в море на своём корабле и впервые поплыл туда, куда хотел сам, без цели, просто в море ради моря.
Но вскоре пришлось вернуться. Команда не была готова к такому самопожертвованию. Матросы шли в море заработать, а зарабатывать было не на чем: ни грабежей, ни исследований, ни-че-го! Да и Делмар понял, что должен на что-то содержать корабль и на что-то нанимать матросов. Плавание было недолгим, но Делмар дал себе клятву вернуться в море, придумать себе заработок.
Много лет назад безусый юнец дал клятву купить себе свой корабль и не расставаться с морем, что ж, клятва зрелого человека ничем не хуже клятвы молодого человека. Делмару надо отдать должное – он придумал. Он решил, что будет перевозить мелкие грузы и ещё людей. На славу и большой заработок Делмар не мог рассчитывать – его корабль не был снабжён пушками, а без них ни один сколько-нибудь ценный груз не мог быть в спокойствии. Да и команду приходилось бы нанимать более военную, а этого Делмар уже не хотел – от этого тянуло кровью.
Да, стоя на палубе, под особенно яркими лучами солнца, слушая гомон небольшой партии пассажиров (его «Скиталец» не мог, собственно, вместить много), Делмар, конечно, понимал, что это немного не то, о чём он мечтал. Но зато он был с морем! Это давало ему возможность снова и снова выходить в море, вдыхать неповторимый морской воздух, молодеть и жить.
Прежде, много лет назад, один его знакомец, с корабля «Почему?», наблюдая в порту за мирной погрузкой на какой-то похожий мелкий корабль пассажиров, презрительно плюнул на землю и сказал:
–Капитан этого корабля – жалкий трус! Трюмная крыса! Он боится заниматься настоящим морским делом!
Делмар тогда разделил эту фразу, но сделал он это из собственных убеждений, или из-за авторитета своего знакомца не знал до сих пор. И вот, годы спустя, он сам сделался таким же жалким трусом, не отважившимся заниматься настоящим морским делом, довольствовавшимся крохами…
Ну и что? Зато он был с морем, и море было с ним.
***
–Мэри! Мэри! – молодой крепкий голос отвлёк капитана Делмара от беседы со старпомом. Недовольный тем, что его прервали какие-то «сухопутные», что впервые вообще ступили на корабль, Делмар посмотрел в их сторону.
Он знал, кого увидит. В этот раз пассажиров было всего трое: молодая чета Орланс – Джеймс Орланс и Мэри Орланс, в недавнем девичестве Монтон, и сестра Мэри – бледная, тяжело переживающая качку – Лизавет Монтон. Они наняли Делмара буквально на той неделе – искали возможность отправиться по быстрому пути в Португалию, там ожидали на лечение Лизавет. Но Лизавет одну не отпустили – её старшая сестра Мэри и её молодой муж сочили, что правильно будет последовать с нею.
Делмару чета Орланс не нравилась. Они были молоды, упивались счастьем и даже то, что везли они больную сестру Мэри на лечение, не омрачало их жизни. В их картине мира ничего не могло быть плохо, ведь они были молоды и любили друг друга, а значит – само провидение должно быть на их стороне. Разве не для этого Бог создал любовь?
Ещё они были шумными. В первый же день Мэри Орланс лихорадочно блестя глазами, оглядывала верхнюю палубу, матросов, канаты, паруса… кому-то её любопытство могло показаться милым, но не Делмару. Делмар не любил таких шумных и восторженных людей, потому что они вторгались в мир, который любил Делмар. Делмар считал, что и море, и корабль – всё принадлежало его миру, и он, только он был вправе любить его. А тут какая-то сухопутная дамочка со своим таким же сухопутным, худым и высоким, напудренным муженьком! Что это такое, морские боги? кощунство!
Ей-богу, когда Мэри Орланс появлялась на палубе, а делала она это непременно в тот момент, когда капитан Делмар был там же, и мог слышать её восторг (издевалась, что ли?), Делмар проникался уважением к тихой Лизавет. Та, по крайней мере, говорила тихо, редко выходила на воздух, и если появлялась, держалась тени. Да, это было из-за болезни, но Делмару было мало дела до этого – она его не отвлекала и не раздражала, не посягала на тот мир, который был важен Делмару, который был всем для него.
Что касается Джеймса Орланса, то тот был, наверное, даже хуже Мэри. Ступив на корабль, он спросил:
–А он не развалится? – и добро засмеялся. Джеймс Орланс боялся моря, он даже не умел плавать, и свои нервы он скрывал за такой, как ему казалось, невинной шуткой. Но Делмар шутку не оценил и очень оскорбился за свой корабль, и тотчас возненавидел наглого пассажира и ушёл в свою каюту, чтобы не видеть этих сухопутных.
Четверть часа спустя к нему постучал старпом Андреа – как и Делмар он ходил под парусами с самого детства, но это было наследственно, его отец сам пропадал на кораблях. Пожалуй, это и сделало Андреа доверенный лицом Делмара, и, в некоторой степени даже другом, хотя Делмар и не признавал дружбы. Он дружил с морем. Он не признавал и любви – он любил море, и вражды – он враждовал с морем, раз за разом возвращаясь из штормов.
–Заселились, – коротко отчитался Андреа. – Кажется – англичане.
Делмар усмехнулся:
–Сухопутные и в Англии сухопутные.
Андреа помолчал, Делмар его не торопил, он знал, что хочет спросить старпом и этот вопрос был роковым.
–Каким путём?.. – спросил Андреа, наконец, собираясь с мыслями. Перед его мысленным взором была карта, такая ясная и простая – так хорошо знал он эти морские пути, как любой крестьянин знает свою землю, в которой родился, и в которой умрёт.
–Вторым, – ответил Делмар спокойно. Сомнений он не испытывал никогда, ни одно колебание, кроме морского не тревожило его дух.
Андреа коротко кивнул и вышел распорядиться.
***
–Мэри, взгляни! – Джеймс Орланс веселился от души, так скрывал он непроходящий страх перед морем. Ему не нравилась качка под ногами, и во время еды, и во время даже сна. Ему не нравились хмурые глаза капитана Делмара, который брал ничтожно мало, но был неприветлив, и смотрел на них как на чужаков. Ему не нравился взгляд старпома Андреа – холодный и равнодушный. И матросы – одинаково мрачные и нелюдимые ему тоже не нравились. Он был счастлив с Мэри, он путешествовал с нею впервые и хотел, чтобы все вокруг были счастливы также как он. А тут? Один мрачнее другого и все неприветливы и хмуры, и цедят слова так, словно бы делают одолжение.
От этого Джеймс испытывал всё большую тревогу и страх, и от этого ещё больше веселился, чтобы скрыть всё это от любимой Мэри, и этим вызывал всё большее неудовольствие капитана Делмара.
Мэри не замечала ничего. Опьянённая солнечными морскими днями, блеском моря и необычностью обстановки она, домашнее создание, ощущала небывалый подъём чувств. Счастье билось в ней через край, плескалось.
