Цвет его лица сравнялся по цвету с той же серостью, каким светило лицо Ружинской, принявшее на себя весь лик посмертия. Но цвет кожи – это ещё ничего, в конце концов, щёки его понемногу розовели, едва-едва различимо, но на фоне мертвенного лица они казались проступающей кровью.
Страшнее были глаза. Взгляд, который можно было описать одним словом – «пустота». Пустота жизни, пустота, за которой и таилась суть смерти и забвения, одно проклятое Ничто, из которого когда-то явилось всё сущее, и куда всё сущее должно было кануть.
В этой пустоте не было жизни. В этой пустоте не было боли. Там было одно ничего и от этого было жутко. Отсутствие всего – от вкуса и осязания, до слуха и зрения, одна серость, вязкая, прилипчивая…
–Что значит…– Майя начала говорить, но осеклась. Пустой взгляд Филиппа был страшнее всего, что она когда-либо видела, а она видела тени мёртвых. Но тени мёртвых хоть как-то говорили о жизни, а пустота не говорила ни о чём.
–Филипп? – позвал Игорь и Софья снова коснулась ладонью Филиппа, перебирая оцепенение из ничто на свою душу.
Он вздрогнул, очнулся. Взгляд его стал осмысленным, теперь в него вполз ужас, и это было уже победой. Ничто было куда хуже.
–Что это было? – спросил Филипп так тихо, что даже стоящая подле него Майя не разобрала слова и только по шевелению губ увидела, что он что-то спросил.
–Как ты? – поинтересовался Игорь, пытаясь отстранить Филиппа, от Ружинской, но та как пригвоздила его взглядом.
–Что это? – спросил Филипп уже отчётливее.
–Мой конец, – отозвалась Софья. – Уходящий оставляет мне последнюю дверь для побега. Твой путь сюда – это…
Она замялась, потом махнула рукой:
–Не важно. Это мы. Я, вернее. Помоги мне. У меня мало времени. Ты видел, что меня ждёт, видел, как мне будет больно, и этот песок, ты чувствовал?
Филиппа передёрнуло, он нервно одёрнул одежду, словно по нему кто-то пополз, и ответил:
–Погано. Как насекомые.
–Может быть так и есть, – признала Софья. – Помоги мне. Убей меня.
Убей меня! Так просто, так легко она это произнесла, словно речь шла о подмене на смене или просьбе сходить в магазин.
Но Филипп уже был там, где нельзя бывать живому, она перенесла его в кусочек своей памяти, передала ему свои ощущения в тот момент, когда Уходящий пытался её низвергнуть в пески.
Он уже не смотрел на её просьбу как на безумие или как на преступление против совести. Это было похоже на освобождение, на настоящее освобождение.
–Убей, – попросила Софья снова.
–Она бредит! – определился Игорь, но Майя удержала его от повышения резкости своих выводов.
–Софа, – позвала девушка недавнюю приятельницу, – ты уверена что хочешь этого?
–Это моя свобода. Жизнь не жизнь. Существование, – Ружинская взглянула на неё, – не знала, что тебя впутали в это, Майя.
–Я лично просто не вывожу этого, – признался Филипп. – Соф, я…
–Пожалуйста, – она потеряла к Майе интерес и обернулась к нему, – я прошу тебя. Ты видел, что меня ждёт. Оно приближается, а времени мало. В посмертии есть свои законы, и этот даёт мне спасение. Мне уже не жить, Филипп. Да я…
Она мельком глянула на Игоря, который помрачнел и как-то сжался, словно надеялся, что в лесу, среди прорежающейся через снега тут и там черноты, его не заметят.
–Я не жила уже давно. Моё возвращение было ошибкой. Я всё равно мёртвая, – Софья коснулась руки Филиппа, желая напомнить ему о холоде своего тела, – я мёртвая. Но мучаюсь.
–Почему он? – спросила Майя. Она видела пустоту в глазах Филиппа и поверила словам Софьи. Любой, кто увидел бы это ничто, этот взгляд, отражающий безысходную беспросветность, поверил бы.
Это ничто – наказание. Наказание, не имеющее ничего общего с благом. Наказывать надо лишь тех кто виновен. В чём виновата Софья? В том, что была чуть более чуткой к миру, на своё горе? Но так можно обвинить и поэта, и музыканта, и художника – дескать, что же это ты чувствительный такой? И что – карать?
Майя не знала что там, для мёртвых, но она не хотела, чтобы Филиппу оставалось жить с грузом, за который он не мог нести ответа.
У Софьи не было ответа. Это было последнее желание почувствовать тепло, пусть призрачное и едва ощутимое, но от того, кто нравился ей при жизни, кем она была увлечена. Ничего не останется там, за чертой, так пусть хоть последние мгновения хоть что-то, похожее на жизнь, будет.
Эгоистично, Софья знала. Но она отправлялась или в мучение или в посмертие покоя. она не думала о живых. О живых должны думать живые. Так что вопросу она удивилась и ответить не смогла. Зато испугалась, ощутив, как уходит время в людском мире, и спросила:
–Это желаешь сделать ты?
–Просто зачем ты хочешь возложить это на него? Поди и убейся!
–Нельзя, – возразила Софья. – Так не выйдет. Филипп, пожалуйста…
Она вложила в «пожалуйста» всю скорбь и горе, что у неё ещё оставались. Филипп молчал, глядя на неё – такую знакомую и такую чужую. Ему надо было бы вспомнить слова Игоря о том, что на основании банальной, но неоспоримой логики биологии она мертва, надо было вспомнить исчезновение из квартиры, и вечные странности, но он не вспоминал этого.
Он помнил живую Софью. Ту, что пыталась скрывать от него своё смущение, которую он сам во всё впутал, которая экономила деньги, жила в квартире без ремонта и жила ли вообще? А могла.
Он мог бы не выдёргивать её, не трогать. А мог бы забрать её с собою, с Кафедры, и тогда у Софьи были бы хотя бы какие-то яркие воспоминания о жизни, которую он мог бы дать ей.
Но не дал. Думал, что это её выбор, что время есть, и если получится…
Теперь не получалось. Всё как-то разрушилось в один миг. Так не должно было быть, ведь Софья была так молода, и всё только-только начинало срастаться в их жизни, и это нелепое расследование, которое не привело ни к чему – как он это допустил?
–Ты не обязан! – предупредила Майя, угадывая его ответ. – Тебе с этим жить.
–Идите обратно, – хрипло отозвался Филипп.
–Я не…– Майя хотела спорить. Но что она могла сказать? Да она и согласна была в глубине души с решением Филиппа, понимая, что если это единственный шанс на свободу души Софьи, то он должен её спасти, она просто жалела его, не представляя, как он будет жить после.
Ведь для него после существовало.
–Идём! – рыкнул Игорь. Его лицо стало ожесточенным и мрачным. Он потянул Майю за собой, прочь, по проложенной ими же тропе. Он всё понял. Нет, не всё, конечно, что касалось Уходящего и законов посмертия, но понял, что сейчас произойдёт. Как врач по сути своей – он понимал, что это необходимо и это будет исцелением, а исцеление может подразумевать разные методы, но как человек он не хотел этого видеть.
–Спасибо, – прошелестела Софья, когда они чуть скрылись, и она осталась один на один со своим убийцей. – Я бы хотела тебе всё рассказать, честно, но нельзя. Нельзя с этим будет оставаться. И время…
Она взмолилась одним лишь взглядом и только сейчас заметила, как покраснели глаза Филиппа.
–Всё хорошо, – заверила она. – Это правда…спасение. Уходящий не сволочь. Вернее, не до конца сволочь. Как и мы.
Филипп был не согласен. Он считал себя сволочью до конца, ведь он не дал ей сказать, не стал её расспрашивать, а схватился за её слова, надеясь, что так закончится для него эта сложная история, совершенно ему непонятная, унесшая много его нервов.
Он потянулся к шприцу, но Софья перехватила его руку неожиданно сильно.
–Не так, – попросила она, и повела его руку к своему горлу, одновременно закрывая глаза.
Странное, нехорошее чувство затопило Филиппа, упало на него как тяжесть всех песков и он покорился, перехватил её движение и уже через минуту вдавил совершенно не сопротивляющуюся Софью Ружинскую в грязь и снег. Промёрзлые, они поддавались силе, проседали под его напором.
Умри, и всё закончится. Умри, и больше не будет странностей. Умри, и всё станет ясно. Вернётся на круги своя.
Только умри, умри, умри!
Она и не сопротивлялась. Чего это ей стоило – Филипп никогда не сможет предположить. Да он и очень постарается не предполагать. Страшно это – отнимать последние мгновения жизни, даже если от этой самой жизни одна иллюзия и осталась.
–Прости…– в последний раз выдохнула Софья, и вскоре всё было кончено.
Не узнает Филипп до конца и того – было ли последнее её слово реальным, или всё-таки это его подсознание захотело найти прощение?
Но всё кончилось. Безжизненное слабое тело таяло – натурально таяло, теряя свои очертания в воздухе, расходилось серостью.
–Я найду ответы, найду. Найду. Только жди меня. Жди моей смерти, – шептал Филипп что-то сам себе, не зная даже, получилось или нет, и реальна ли расходящаяся рябь в воздухе.
Он закрыл голову руками, не замечая, что весь перемазан грязью, и коленями давно уже протёр немалую дыру в отходящей от зимней смерти земле.
–Найду, найду, только жди моей смерти, – слышала она его или нет? Реально ли он произносил эти слова? Иной раз ему казалось, что он их выкрикивает, а в другой – едва ли шепчет.
И сколько прошло времени прежде чем его плеча коснулись, напугали, выдернули из полусна.
–Всё кончилось, да? – спросила Майя.
Они стояли рядом. Майя и Игорь. Серьёзные, сочувствующие, какие-то спокойные.
–Где тело? – спросил Игорь грубовато.
–Её нет, – сказал Филипп. – Больше нет.
–А тело? – не понял Игорь.
–Растаяло, – Филипп поднял голову. Как отвратительно было солнце, свет которого усиливался в останках снежных завалов. Почему этот свет не угас? Почему остался висеть в небе, давя памятью и немым свидетельством свершённого.
Майя и Игорь помолчали. Филипп мог бы предположить, что они оглядывают чёртову полянку, ищут тело, или переглядываются, но он не хотел ничего предполагать. И даже вставать не хотел.
–Надо идти, – сказала Майя. – На Кафедре накопились дела.
Кафедра. Точно. Была же ещё кафедра, на которой что-то от прежнего мира ещё оставалось!
–Да, – согласился Филипп, и это короткое слово далось ему тяжело.
–Это хотя бы помогло? – спросил Игорь. – Всё кончено?
У него были и другие вопросы, но он не хотел их задавать. Боялся ответов, что последуют.
Филипп прислушался к себе, к снегу, к черноте земли, к оставшемуся дневному свету. Всё это вело его к одному слову:
–Помогло.
И признанию:
–Но не кончено.
Да, не кончено. Остались вопросы, которые нельзя задавать живым о мёртвом, но Филипп уже видел посмертие, и он не был никогда тем, кто отступит. К тому же, он обещал, и обещание держало его крепче всякого азарта и амбиций – он обещал найти ответы.
Хотя дались они Софье? Упокоенной навсегда, ушедшей в посмертие без боли и проклятых песков.
Отпущенной Уходящим.
Но не кончено, нет. Уходящий остался. И сколько ещё их будет? И Кафедра…да, надо возвращаться, возвращаться к прежней жизни, искать новых сотрудников, обучать их, проверять новости, переустановить всё неустановленное и похищенное оборудование. Много чего нужно.
Но для начала нужно просто встать с этой промёрзлой, хранящей следы его преступления земли.
–Надо идти, – это уже Игорь. Он ничего не понял из случившегося, кроме того, что свершено что-то непоправимое, и его собственный мир уже никогда не склеится по прежнему образу. – Надо, Филипп, холодает.
–Снег обещали, – голос Майи прозвучал безжизненно, – мокрый снег, представляете?
Это диковинка? Едва ли. Это классика их местности, но сейчас почему-то им это непривычно и странно. На улице такое яркое солнце и земля уже обнажает язвенную черноту земли, а где-то обещали снег.
–Надо идти, – это уже Филипп. Он обратился к себе и к ним. Они кивнули.
Филипп думал, что больше не сможет встать, что когда его колени оторвутся от земли, он неизменно умрёт, но нет – не случилось, он встал. И земля даже не качнулась.
–Надо выпить, – Майя покачала головой, – я не думала…
–И никто не думал. Надо умыться, – Игорь впервые увидел сколько налипло грязи на одежду Филиппа и на его руки, – ну или хотя бы снегом обтереться, а то нас ни одна тачка не подберёт. Даже если выйдем к шоссе.
Выйдут, конечно же выйдут. И без разговоров сунут просто безумные деньги тому, кто всё же решится их подвезти. И доедут в молчании, потому что время слов кончается однажды и всегда нужно время, чтобы найти силу для новых, влить в них достаточно убеждения.
И потому так ценно молчание.
Оно о жизни. О том, что ещё не завершено. Оно не про незавершённые поиски Уходящего, о сути посмертия, о полях покоя и песках Забвения, нет. Оно про будущие дела, скопленные, бумажные, вынуждающие мучить кабинетную технику распечатками и сканами, про звонки и про отчётности, которым нет числа.
И про кадровые вопросы тоже.
Филипп не удивится когда Игорь придёт на следующий день на Кафедру с трудовой и паспортом. Они не обсудят его трудоустройства заранее, между ними не будет и намёка, просто это будет единственное, что сможет им выплыть, выбраться памятью из одного леса, который обещал красивую зиму.
И Майя не удивится тоже, только кивнёт и предложит выбрать любой из освободившихся столов, к несчастью, выбор будет большой: хочешь за стол Гайи? Хорошо, она мертва и не будет возражать – добровольно отдала свою жизнь. Хочешь за стол Альцера? Тот не вынес и вернулся на родину, наплевав на обязательства. За стол Зельмана? Тот насмерть замёрз в лесу, когда его напугало возвращение Софьи. А хочешь за стол Павла? Он тоже возражать не будет – его убило побочной силой Уходящего.
Ну или за стол Софьи можешь сесть – её Филипп задушил. Вернее, остаток её сущности. И то было ещё освобождением, за которое надо благодарить Уходящего! Милосердного, вопреки всем поступкам…
Им предстоит ещё много дней, много молчания о пережитом, и много лжи, которую они будут плести, чтобы ненароком не выдать истины, которую и сами не поняли, тому министерству. Но ничего – обойдётся, выкрутятся. После пережитого им это сущий пустяк.
А дальше только бесконечная работа в попытке докопаться до сути посмертия, подкреплённая ужасом и обещанием. И ещё тоской, от которой не будет средства, ведь живым нельзя касаться мира мёртвых, смерть как болезнь, тянется, липнет и отравляет остаток дней, даже если удастся выбраться из её паутины, и отделаться так, как они всё-таки смогли.
И всё это станет их рутиной, а для Филиппа – последним смыслом жизни. Но всё это после того как они смогут подобрать слова, заново собрать в себе силу для них и доехать до города, где всё вроде привычно, а на деле – навсегда не то.
Конец
Спасибо за прочтение. Эта простенькая история в жанре городского фэнтези мне была нужна, чтобы выбраться из теней моей предыдущей двулогии про Маару: «Тени перед чертой» и «Гильдия Теней». Дальше будет веселей: помимо приближающегося также к концу вампирского романа «Мост через вечность» в разработке у меня новый проект.
С тёплым приветом, Anna Raven
Страшнее были глаза. Взгляд, который можно было описать одним словом – «пустота». Пустота жизни, пустота, за которой и таилась суть смерти и забвения, одно проклятое Ничто, из которого когда-то явилось всё сущее, и куда всё сущее должно было кануть.
В этой пустоте не было жизни. В этой пустоте не было боли. Там было одно ничего и от этого было жутко. Отсутствие всего – от вкуса и осязания, до слуха и зрения, одна серость, вязкая, прилипчивая…
–Что значит…– Майя начала говорить, но осеклась. Пустой взгляд Филиппа был страшнее всего, что она когда-либо видела, а она видела тени мёртвых. Но тени мёртвых хоть как-то говорили о жизни, а пустота не говорила ни о чём.
–Филипп? – позвал Игорь и Софья снова коснулась ладонью Филиппа, перебирая оцепенение из ничто на свою душу.
Он вздрогнул, очнулся. Взгляд его стал осмысленным, теперь в него вполз ужас, и это было уже победой. Ничто было куда хуже.
–Что это было? – спросил Филипп так тихо, что даже стоящая подле него Майя не разобрала слова и только по шевелению губ увидела, что он что-то спросил.
–Как ты? – поинтересовался Игорь, пытаясь отстранить Филиппа, от Ружинской, но та как пригвоздила его взглядом.
–Что это? – спросил Филипп уже отчётливее.
–Мой конец, – отозвалась Софья. – Уходящий оставляет мне последнюю дверь для побега. Твой путь сюда – это…
Она замялась, потом махнула рукой:
–Не важно. Это мы. Я, вернее. Помоги мне. У меня мало времени. Ты видел, что меня ждёт, видел, как мне будет больно, и этот песок, ты чувствовал?
Филиппа передёрнуло, он нервно одёрнул одежду, словно по нему кто-то пополз, и ответил:
–Погано. Как насекомые.
–Может быть так и есть, – признала Софья. – Помоги мне. Убей меня.
Убей меня! Так просто, так легко она это произнесла, словно речь шла о подмене на смене или просьбе сходить в магазин.
Но Филипп уже был там, где нельзя бывать живому, она перенесла его в кусочек своей памяти, передала ему свои ощущения в тот момент, когда Уходящий пытался её низвергнуть в пески.
Он уже не смотрел на её просьбу как на безумие или как на преступление против совести. Это было похоже на освобождение, на настоящее освобождение.
–Убей, – попросила Софья снова.
–Она бредит! – определился Игорь, но Майя удержала его от повышения резкости своих выводов.
–Софа, – позвала девушка недавнюю приятельницу, – ты уверена что хочешь этого?
–Это моя свобода. Жизнь не жизнь. Существование, – Ружинская взглянула на неё, – не знала, что тебя впутали в это, Майя.
–Я лично просто не вывожу этого, – признался Филипп. – Соф, я…
–Пожалуйста, – она потеряла к Майе интерес и обернулась к нему, – я прошу тебя. Ты видел, что меня ждёт. Оно приближается, а времени мало. В посмертии есть свои законы, и этот даёт мне спасение. Мне уже не жить, Филипп. Да я…
Она мельком глянула на Игоря, который помрачнел и как-то сжался, словно надеялся, что в лесу, среди прорежающейся через снега тут и там черноты, его не заметят.
–Я не жила уже давно. Моё возвращение было ошибкой. Я всё равно мёртвая, – Софья коснулась руки Филиппа, желая напомнить ему о холоде своего тела, – я мёртвая. Но мучаюсь.
–Почему он? – спросила Майя. Она видела пустоту в глазах Филиппа и поверила словам Софьи. Любой, кто увидел бы это ничто, этот взгляд, отражающий безысходную беспросветность, поверил бы.
Это ничто – наказание. Наказание, не имеющее ничего общего с благом. Наказывать надо лишь тех кто виновен. В чём виновата Софья? В том, что была чуть более чуткой к миру, на своё горе? Но так можно обвинить и поэта, и музыканта, и художника – дескать, что же это ты чувствительный такой? И что – карать?
Майя не знала что там, для мёртвых, но она не хотела, чтобы Филиппу оставалось жить с грузом, за который он не мог нести ответа.
У Софьи не было ответа. Это было последнее желание почувствовать тепло, пусть призрачное и едва ощутимое, но от того, кто нравился ей при жизни, кем она была увлечена. Ничего не останется там, за чертой, так пусть хоть последние мгновения хоть что-то, похожее на жизнь, будет.
Эгоистично, Софья знала. Но она отправлялась или в мучение или в посмертие покоя. она не думала о живых. О живых должны думать живые. Так что вопросу она удивилась и ответить не смогла. Зато испугалась, ощутив, как уходит время в людском мире, и спросила:
–Это желаешь сделать ты?
–Просто зачем ты хочешь возложить это на него? Поди и убейся!
–Нельзя, – возразила Софья. – Так не выйдет. Филипп, пожалуйста…
Она вложила в «пожалуйста» всю скорбь и горе, что у неё ещё оставались. Филипп молчал, глядя на неё – такую знакомую и такую чужую. Ему надо было бы вспомнить слова Игоря о том, что на основании банальной, но неоспоримой логики биологии она мертва, надо было вспомнить исчезновение из квартиры, и вечные странности, но он не вспоминал этого.
Он помнил живую Софью. Ту, что пыталась скрывать от него своё смущение, которую он сам во всё впутал, которая экономила деньги, жила в квартире без ремонта и жила ли вообще? А могла.
Он мог бы не выдёргивать её, не трогать. А мог бы забрать её с собою, с Кафедры, и тогда у Софьи были бы хотя бы какие-то яркие воспоминания о жизни, которую он мог бы дать ей.
Но не дал. Думал, что это её выбор, что время есть, и если получится…
Теперь не получалось. Всё как-то разрушилось в один миг. Так не должно было быть, ведь Софья была так молода, и всё только-только начинало срастаться в их жизни, и это нелепое расследование, которое не привело ни к чему – как он это допустил?
–Ты не обязан! – предупредила Майя, угадывая его ответ. – Тебе с этим жить.
–Идите обратно, – хрипло отозвался Филипп.
–Я не…– Майя хотела спорить. Но что она могла сказать? Да она и согласна была в глубине души с решением Филиппа, понимая, что если это единственный шанс на свободу души Софьи, то он должен её спасти, она просто жалела его, не представляя, как он будет жить после.
Ведь для него после существовало.
–Идём! – рыкнул Игорь. Его лицо стало ожесточенным и мрачным. Он потянул Майю за собой, прочь, по проложенной ими же тропе. Он всё понял. Нет, не всё, конечно, что касалось Уходящего и законов посмертия, но понял, что сейчас произойдёт. Как врач по сути своей – он понимал, что это необходимо и это будет исцелением, а исцеление может подразумевать разные методы, но как человек он не хотел этого видеть.
–Спасибо, – прошелестела Софья, когда они чуть скрылись, и она осталась один на один со своим убийцей. – Я бы хотела тебе всё рассказать, честно, но нельзя. Нельзя с этим будет оставаться. И время…
Она взмолилась одним лишь взглядом и только сейчас заметила, как покраснели глаза Филиппа.
–Всё хорошо, – заверила она. – Это правда…спасение. Уходящий не сволочь. Вернее, не до конца сволочь. Как и мы.
Филипп был не согласен. Он считал себя сволочью до конца, ведь он не дал ей сказать, не стал её расспрашивать, а схватился за её слова, надеясь, что так закончится для него эта сложная история, совершенно ему непонятная, унесшая много его нервов.
Он потянулся к шприцу, но Софья перехватила его руку неожиданно сильно.
–Не так, – попросила она, и повела его руку к своему горлу, одновременно закрывая глаза.
Странное, нехорошее чувство затопило Филиппа, упало на него как тяжесть всех песков и он покорился, перехватил её движение и уже через минуту вдавил совершенно не сопротивляющуюся Софью Ружинскую в грязь и снег. Промёрзлые, они поддавались силе, проседали под его напором.
Умри, и всё закончится. Умри, и больше не будет странностей. Умри, и всё станет ясно. Вернётся на круги своя.
Только умри, умри, умри!
Она и не сопротивлялась. Чего это ей стоило – Филипп никогда не сможет предположить. Да он и очень постарается не предполагать. Страшно это – отнимать последние мгновения жизни, даже если от этой самой жизни одна иллюзия и осталась.
–Прости…– в последний раз выдохнула Софья, и вскоре всё было кончено.
Не узнает Филипп до конца и того – было ли последнее её слово реальным, или всё-таки это его подсознание захотело найти прощение?
Но всё кончилось. Безжизненное слабое тело таяло – натурально таяло, теряя свои очертания в воздухе, расходилось серостью.
–Я найду ответы, найду. Найду. Только жди меня. Жди моей смерти, – шептал Филипп что-то сам себе, не зная даже, получилось или нет, и реальна ли расходящаяся рябь в воздухе.
Он закрыл голову руками, не замечая, что весь перемазан грязью, и коленями давно уже протёр немалую дыру в отходящей от зимней смерти земле.
–Найду, найду, только жди моей смерти, – слышала она его или нет? Реально ли он произносил эти слова? Иной раз ему казалось, что он их выкрикивает, а в другой – едва ли шепчет.
И сколько прошло времени прежде чем его плеча коснулись, напугали, выдернули из полусна.
–Всё кончилось, да? – спросила Майя.
Они стояли рядом. Майя и Игорь. Серьёзные, сочувствующие, какие-то спокойные.
–Где тело? – спросил Игорь грубовато.
–Её нет, – сказал Филипп. – Больше нет.
–А тело? – не понял Игорь.
–Растаяло, – Филипп поднял голову. Как отвратительно было солнце, свет которого усиливался в останках снежных завалов. Почему этот свет не угас? Почему остался висеть в небе, давя памятью и немым свидетельством свершённого.
Майя и Игорь помолчали. Филипп мог бы предположить, что они оглядывают чёртову полянку, ищут тело, или переглядываются, но он не хотел ничего предполагать. И даже вставать не хотел.
–Надо идти, – сказала Майя. – На Кафедре накопились дела.
Кафедра. Точно. Была же ещё кафедра, на которой что-то от прежнего мира ещё оставалось!
–Да, – согласился Филипп, и это короткое слово далось ему тяжело.
–Это хотя бы помогло? – спросил Игорь. – Всё кончено?
У него были и другие вопросы, но он не хотел их задавать. Боялся ответов, что последуют.
Филипп прислушался к себе, к снегу, к черноте земли, к оставшемуся дневному свету. Всё это вело его к одному слову:
–Помогло.
И признанию:
–Но не кончено.
Да, не кончено. Остались вопросы, которые нельзя задавать живым о мёртвом, но Филипп уже видел посмертие, и он не был никогда тем, кто отступит. К тому же, он обещал, и обещание держало его крепче всякого азарта и амбиций – он обещал найти ответы.
Хотя дались они Софье? Упокоенной навсегда, ушедшей в посмертие без боли и проклятых песков.
Отпущенной Уходящим.
Но не кончено, нет. Уходящий остался. И сколько ещё их будет? И Кафедра…да, надо возвращаться, возвращаться к прежней жизни, искать новых сотрудников, обучать их, проверять новости, переустановить всё неустановленное и похищенное оборудование. Много чего нужно.
Но для начала нужно просто встать с этой промёрзлой, хранящей следы его преступления земли.
–Надо идти, – это уже Игорь. Он ничего не понял из случившегося, кроме того, что свершено что-то непоправимое, и его собственный мир уже никогда не склеится по прежнему образу. – Надо, Филипп, холодает.
–Снег обещали, – голос Майи прозвучал безжизненно, – мокрый снег, представляете?
Это диковинка? Едва ли. Это классика их местности, но сейчас почему-то им это непривычно и странно. На улице такое яркое солнце и земля уже обнажает язвенную черноту земли, а где-то обещали снег.
–Надо идти, – это уже Филипп. Он обратился к себе и к ним. Они кивнули.
Филипп думал, что больше не сможет встать, что когда его колени оторвутся от земли, он неизменно умрёт, но нет – не случилось, он встал. И земля даже не качнулась.
–Надо выпить, – Майя покачала головой, – я не думала…
–И никто не думал. Надо умыться, – Игорь впервые увидел сколько налипло грязи на одежду Филиппа и на его руки, – ну или хотя бы снегом обтереться, а то нас ни одна тачка не подберёт. Даже если выйдем к шоссе.
Выйдут, конечно же выйдут. И без разговоров сунут просто безумные деньги тому, кто всё же решится их подвезти. И доедут в молчании, потому что время слов кончается однажды и всегда нужно время, чтобы найти силу для новых, влить в них достаточно убеждения.
И потому так ценно молчание.
Оно о жизни. О том, что ещё не завершено. Оно не про незавершённые поиски Уходящего, о сути посмертия, о полях покоя и песках Забвения, нет. Оно про будущие дела, скопленные, бумажные, вынуждающие мучить кабинетную технику распечатками и сканами, про звонки и про отчётности, которым нет числа.
И про кадровые вопросы тоже.
Филипп не удивится когда Игорь придёт на следующий день на Кафедру с трудовой и паспортом. Они не обсудят его трудоустройства заранее, между ними не будет и намёка, просто это будет единственное, что сможет им выплыть, выбраться памятью из одного леса, который обещал красивую зиму.
И Майя не удивится тоже, только кивнёт и предложит выбрать любой из освободившихся столов, к несчастью, выбор будет большой: хочешь за стол Гайи? Хорошо, она мертва и не будет возражать – добровольно отдала свою жизнь. Хочешь за стол Альцера? Тот не вынес и вернулся на родину, наплевав на обязательства. За стол Зельмана? Тот насмерть замёрз в лесу, когда его напугало возвращение Софьи. А хочешь за стол Павла? Он тоже возражать не будет – его убило побочной силой Уходящего.
Ну или за стол Софьи можешь сесть – её Филипп задушил. Вернее, остаток её сущности. И то было ещё освобождением, за которое надо благодарить Уходящего! Милосердного, вопреки всем поступкам…
Им предстоит ещё много дней, много молчания о пережитом, и много лжи, которую они будут плести, чтобы ненароком не выдать истины, которую и сами не поняли, тому министерству. Но ничего – обойдётся, выкрутятся. После пережитого им это сущий пустяк.
А дальше только бесконечная работа в попытке докопаться до сути посмертия, подкреплённая ужасом и обещанием. И ещё тоской, от которой не будет средства, ведь живым нельзя касаться мира мёртвых, смерть как болезнь, тянется, липнет и отравляет остаток дней, даже если удастся выбраться из её паутины, и отделаться так, как они всё-таки смогли.
И всё это станет их рутиной, а для Филиппа – последним смыслом жизни. Но всё это после того как они смогут подобрать слова, заново собрать в себе силу для них и доехать до города, где всё вроде привычно, а на деле – навсегда не то.
Конец
Спасибо за прочтение. Эта простенькая история в жанре городского фэнтези мне была нужна, чтобы выбраться из теней моей предыдущей двулогии про Маару: «Тени перед чертой» и «Гильдия Теней». Дальше будет веселей: помимо приближающегося также к концу вампирского романа «Мост через вечность» в разработке у меня новый проект.
С тёплым приветом, Anna Raven
