–Я бы хотела отпроситься, – голос собранный, деловой, ей легко и весело жить. Пусть жизнь её прошита сегодняшним одиночеством. – Ну, на понедельник. Мне к врачу надо…
Понедельник, к врачу, работа…как это всё было сейчас далеко от Филиппа, как непонятно!
–Алло? – напряглась Майя.
–Да, конечно, – Филипп заставил себя ей ответить. – Конечно, я понял.
Он смотрел на застывшего Игоря, на опустелую комнату, на стакан Софьи, и понимал, как в нём собирается решимость.
–Майя, а ты сейчас что делаешь?
Игорь сделал большие глаза и выразительно замотал головой. Но Филипп предпочёл этого не заметить.
–Э…ну в интернете сижу, фильм ищу, – Майя удивилась вопросу.
–А хочешь присоединиться к одному делу?
–Какому?
Игорь скорбно рухнул в кресло. Но протестовать перестал, может быть и ему пришло в голову, что трое голов лучше двух ошалевших.
–Надо найти Софью. Софью Ружинскую, – Филипп против воли улыбнулся, благо, Майя не могла его видеть.
В трубке повисло молчание. Затем Майя осторожно подала голос:
–Филипп, Софья же…
–Не совсем, – перебил Филипп. – Это страшная история и непонятная. Если хочешь присоединиться – дуй к её дому, помнишь где она жила? Я тебя там встречу. Расскажу.
–Скоро буду, – Майя не стала спорить и выспрашивать, рванула трубку, звонок закончился.
–Хорошо, – согласился Игорь, – а мне ты расскажешь?
–Мне бы кто рассказал, – мрачно ответствовал Филипп и поднялся, – надо выпить.
Он обещал что боли больше не будет. Солгал, конечно! Теперь я это понимаю, а в ту злую минуту хотелось поверить в то, что всё закончится. Пусть я уйду, пусть умру, но всё моё существование, запертое между жизнью и не жизнью, закончится.
Но боль продолжилась. Теперь Уходящий тащил меня по квартире Филиппа, тащил за волосы, так, чтобы я прикладывалась головой об каждый несчастный выступ. Тащил по знакомой уже серости. И я могла сколько угодно пытаться звать Филиппа или поднявшегося вместе с ним озадаченного Игоря, они не слышали меня. И не видели. И даже когда меня протащило волей Уходящего совсем близко – всё равно не почуяли. Они боялись, а страх застил их восприятие.
Уходящий сказал, что боли больше не будет, а она осталась со мной. Она росла в моей груди, хоть и придавленная серостью теней моей же души, но она всё равно росла. Как комок, который нельзя было никак изгнать, как что-то лишнее, захватывающее все, что во мне ещё оставалось.
Интересно, как я должна была умереть в этот раз? Нет, вру, мне не так уж и интересно. Не до каких-то тут интересов, когда больно.
–Ты же обещал! – орала я, когда квартира Филиппа истаяла за моей спиной, но мы оказались не в подъезде, а в уже знакомом Ничто, в котором всё вроде бы было живым и вязким, похожим на кисель, а вроде бы давно уже мёртвым. – Ты же…
–Обещал, – согласился Уходящий и оскалился мне. Его пустое лицо, здесь обретшее черты, едва различимые и одновременно резко проступающие, было довольным, – не надо было предавать меня, девочка! Надо было быть с нами, а не срывать нам возвращение.
Месть страшна тем, что её нельзя остановить. Месть Уходящего оказалась ещё хуже от того, что имела под собой несколько слоёв: сначала он дал мне надежду и это была изощрённая пытка, потом он позволил мне понять, что я не живу, и на самом деле мертва – и это была грубая пытка, а теперь, когда я поддалась на его уговоры, он протаскивал меня с яростью и бешенством, показывая мне моё настоящее место в Ничто – и это было последней пыткой.
Забвение, меня ждёт забвение. Те же зыбучие пески, что поглотили Агнешку. Мою родную, любимую Агнешку! Как знать, может быть, в этих песках не всё исчезает до конца? Может быть, мы с нею ещё встретимся?
Нет, лучше не питать себя надеждой, лучше позволить Уходящему довершить свою месть и принять участь свою как должное. Слишком долго я бежала и в итоге не пришла ни к чему.
Разве что к серости, которая разветвлялась передо мной, растягивалась, сужалась, и снова тянулась…
–Твой новый дом! – Уходящий остановился и отпустил мою голову, но ненадолго. Не успела моя замученная шея вернуть себе хоть какую-то прежнюю подвижность, не успели руки мои её растереть, как руки Уходящего уже снова вернулись ко мне и грубо развернули мою голову, ткнули…
Песок – скрипучий и противный, я опознала сразу. Не имея возможности открыть глаза, не имея возможности вздохнуть – песок сразу залепил и глаза, и рот, и нос, я чувствовала его жестокие крупинки на коже.
Вот оно как…
–Ты останешься здесь, – сказал Уходящий, отпуская мою голову, – они не вспомнят тебя. Никто тебя уже не вспомнит.
Что ж, слышать его теперь приходилось не только через вечный посмертный шум-пелену, но и через песок, который был как будто бы живым. Мне казалось, что он сам поднимается по моему телу, словно тысячи мелких жучков бегут по мне, и я задергалась, пойманная отвращением, которое ещё знала в жизни. В той, что была до первого прихода в посмертие. То есть, в настоящей.
То есть в той, где я имела всё и ничего не только не сохранила, но ничего и не приобрела.
В той, где я была никем. А теперь я ухожу в Ничто и моё «никем» будет просто забыто. Молодец, Софья, честно прожила ничтожеством.
А теперь изволь давиться песком! Большего тебе не осталось.
–А всего-то надо было мне не мешать, надо было пойти с нами, с проводниками, что всего лишь хотели жить, – наверное, на меня уже влиял песок, потому что в словах Уходящего мне чудилось сожаление.
Я хотела ответить, но песок не давал мне такой возможности. Он попадал через мой рот внутрь меня, и я чувствовала, как он во мне множится. Я хотела бы задохнуться прежде, чем он увеличится во мне и утопит меня не только снаружи, но и изнутри, но не смогла. Я уже не дышала, а значит, я уже не могла умереть.
–Не бойся, в Ничто действительно нет боли…– сначала мне показалось, что я сошла с ума, раз в последние мгновения своего посмертия, придавленная песком и уходящая в него, я слышу голос Агнешки. Но она учуяла и напомнила: – песок состоит из заблудших душ. Не бойся, он не чувствует. И ты тоже не будешь. Мы будем рядом…
Агнешка! Бедная моя…
–Аг…– я попыталась позвать её, но песок топил меня. Уходящий, как оказалось, тоже был ещё здесь.
–Что? – он даже голову мою рванул, и по глазам резануло от серости, песок посыпался с ресниц, пополз по лицу, я почувствовала затхлость, которую восприняла как благодарную свежесть.
Он не нашёл во мне ничего подозрительного и снова приложил мою голову к песку. Песок, ещё мгновение назад оставивший меня, радостно пополз на свои позиции.
–Я слышу тебя, слышу твои мысли, – сказала Агнешка, – не бойся. Я пришла к тебе, чтобы тебе не было страшно. Я теперь песок. И ты тоже можешь стать песком. И тебе не будет больно. Мы все – это сплетение вечности. Одно большое Ничто.
Осознание того, что я изнутри наполняюсь кусочками памяти и душ тех, кто уже давно умер, меня подвело. Я всё ещё оставалась на какую-то часть человеком, а потому меня замутило, и тошнота подкатила к горлу ещё одним комком. Я забарахталась, пытаясь позвать мысленно Агнешку на помощь.
–Не бойся, забвение – это быстро, – прошептала она откуда-то изнутри меня.
Уходящий снова рванул меня вверх, на этот раз вглядывался долго и муторно, словно всерьёз в чём-то подозревал, а я никак не могла проморгаться.
–Ты хочешь меня о чём-то попросить? – спросил он. – О прощении?
–Не проси, – предупредила Агнешка, словно я без неё не могла догадаться, что с Уходящим не может быть никакого договора. – Не проси, он не сможет дать тебе жизни. А его существование ты уже познала. Уйдём в Ничто, и пусть останется как есть!
–Не нравится мне не видеть как ты тонешь, – недовольно сказал Уходящий и теперь вдавил мою голову в песок иначе, не лицом, а затылком. Теперь я чуяла как жгло мой затылок, а надо мной висело лицо Уходящяего – он смотрел, не отводил взгляда, желал запомнить каждое мгновение моего истаивания и перемалывания в тот же песок, который сейчас меня топил, всё глубже и глубже утягивая меня в Ничто.
–Потерпи, – уговаривал Агнешка, – скоро всё кончится…
–Ты ещё можешь его обмануть! – второй голос зазвучал изнутри, отозвался в моей пульсирующей, оживающей из-за песка в каждом сантиметре голове, – ты ещё можешь!
Голос Гайи я узнала. Конечно, его сложно было не узнать. А после голоса Агнешки я её появлению и не удивилась – слишком легко и слишком просто мы забыли её, она была нашим товарищем, но близка стала только на исходе, когда завертелось с Уходящим, и когда она погибла, сменив меня в посмертии, мы просто забыли её как скоты.
Гайя, прости!
–Здесь покой, – Гайя говорила спокойно, она не злилась, была собрана даже сейчас, – но он не тот, что тебе бы понравился. Ты ещё можешь…
–Это рискованно, – вступила Агнешка, – он не отпустит её, не поведётся!
Они говорили внутри меня, а я слышала их в своей голове. Мои руки и ноги отяжелели, но я чувствовала, как по коже, проедая её насквозь, роются песчинки забвения, как они меня жрут, перемалывают меня потихоньку в Ничто. А Уходящий всё смотрел на меня…
–Мне нравилась твоя жизнь и твоя решимость, – сказал он вдруг. – Мне жаль, что ты подвела меня и что ты предала нас всех. Даже сейчас я отпускаю тебя в Забвение, а не на съедение тем, кто хотел тоже вернуться, но из-за вашего срыва…
Он осёкся, покачал головою:
–Я стал сентиментален! Я хочу запомнить как ты утонешь.
–Сработает! – снова подала голос Гайя. – Он давно мог её убить, а не убил!
Они бы ещё меня посвящали, честное слово! Внутри меня кипел, множась, песок, я чувствовала жжение в области желудка и немного ниже…
А Уходящий всё смотрел на меня.
–Он не отпустит её в мир живых! – сказала Агнешка. – Покой в Ничто…
–Пусть скажет, что хочет отомстить! – предложила Гайя. – Ему понравится.
Я ничего не понимала и одновременно, поскольку их мысли наполняли меня, видела образ Филиппа и чувствовала нужные слова: «дай мне убить его!».
–Я больше не хочу убивать! – сказала я мысленно, обращаясь к ним обеим, подавшим голоса внутри моего посмертия.
Обратиться к ним оказалось проще, чем, собственно, умереть. Даже обидно закололо от этого в носу и ещё в груди – песок, видимо, множился и там, готовый перемолоть меня до такого же песка.
–Тебя должны будут убить, чтобы ты вырвалась! – это была Гайя, наверное. Сейчас, когда внутри меня зашумело от песка, я уже плохо разбирала их голоса, до меня доносились лишь отдельные крики, но я понимала. Они были во мне и щедро делились со мной знаниями и планом.
Гайя настаивала на том, чтобы я выразила последнюю просьбу и попросилась в мир живых и воспользовалась законом посмертия: жизнь, отнятая человеком, не принадлежит духу.
–А поскольку Уходящий дух…– втолковывала Гайя, обожавшая бюрократические и юридические тонкости, позволяющие обходить расплывчатые условия, – то ты…
То ты, Софья, должна умереть. Вернее, тебя должны убить. Ты сама дух, и не может твоя жизнь принадлежать тебе. Ты мёртвая. Уходящий забрал власть над тобой, поскольку скрылся за тенью жизни, а сейчас, если меня убьют, всё закончится иначе. Я умру, миновав Уходящего, и тогда я окончательно упокоюсь.
На полях вечности, а не в песках забвения, которые уже добрались до ушей.
–Да кто её убьет? – возмутилась Агнешка. – Не лесник же!
Возмущение Агнешки мне тоже было понятно. Оно втекало в меня с песком, в котором была растворена она – она сомневалась с том, что Уходящий поверит мне и отпустит на месть, а ещё она сомневалась в том, что план вообще можно выполнить. В самом деле, кто меня убьет в том лесу, с которого всё для нас и началось?
Меня ведь выбросит туда!
–А если я позабочусь об этом? – голос Зельмана был слабым. Посмертие перемололо его в забвении как в кофемолке, и песок его сознания и мыслей был совсем мелким и каким-то особенно колючим.
–О чём ты думаешь в последние мгновения? – допытывался Уходящий. Он стоял надо мной, вглядывался в мои черты как в драгоценный камень, хищно выискивал пробу…
Но мои последние соратники были скрыты в песке забвения от него. Они спорили отчаянно и песок смешивал их голоса и мысли внутри меня, и я не знала, на что решусь и смогу ли решиться.
–Это не поможет! – Агнешка была уверена в провале. – Будет хуже, если…
–Будет, – соглашалась Гайя, – но если не провал?
–Это последняя возможность. Самая последняя, – подтверждал Зельман.
А я открыла забитый песком рот и не без труда ответила Уходящему:
–О мести. Я думаю о мести.
–Решилась! – в восторге выдохнули Зельман и Гайя. Они чувствовали меня и поняли, что я готова в последний раз рискнуть и попытаться обойти своё посмертие. И это я? Человек, который вообще всегда был далёк от настоящего риска? Та, кто даже улицу в неположенном месте не переходил?
–Решилась…– в ужасе прошелестела Агнешка. Как и я – она была немного трусовата. Но всё же в последние моменты посмертия она проявила отчаянную стойкость и не была вправе ждать от меня меньшего, чем от себя самой.
Да, решилась. Решилась! Дальше будет или сильно хуже, или гораздо лучше. Или Ничто.
–Какой мести? Мне? – поинтересовался Уходящий. Интерес его был искренним. Он даже голову мою нашёл и поднял из песка, она показалась мне необыкновенно тяжелой от того, что песок уже набрался в волосы. Но песок поглощал меня стремительно, а Уходящий пока не был готов оборвать разговор или отказаться от идеи продлить мои мучения.
–Не..нет, не тебе, – я задыхалась, но скорее от того, что чувствовала песок у себя во рту, чем от реального его присутствия.
–Хотя было бы неплохо! – хмыкнула Агнешка. Сарай уж сгорел, она поняла, что не оттянет и не переменит моего решения, так что оставалось последнее. Самое сложное. Оставаться убедительной.
Она не знала меня до конца и не понимала, что мне это убеждение дастся легко. Я так и сама временами думала. Оставалось лишь облечь в слова.
–Тихо! – зашипела Гайя, и я представила, как песчинки замирают, припадая ко мне, чтобы быть ближе, чтобы попытаться согреть в последний раз всё то, что уже никогда не будет согрето.
В глазах защипало от слёз, которых не было в посмертии и от которых оставалось лишь это щипание в глазах.
–А кому? – спросил Уходящий, он всё ещё держал мою голову, но на этот раз всё же переложил одну руку под затылок, а не только тянул за волосы.
–Филиппу, – ответила я.
Я так думала на самом деле. Нет, не то, чтобы всерьёз, конечно, нет. Но нет-нет, а всё же находило, особенно в последние дни, отчаянно-злобное, что вот если бы не он, то ко мне не подошла бы его Карина, которая умерла. И мы бы не встретились с Уходящим. И, быть может, не погибли бы Нина, не погиб бы Павел, Зельман, Гайя…
Агнешка бы не ушла в Забвение.
Я, в конце концов, бы не погибла! А что? Разве нельзя мне подумать о себе? Разве я заслуживала такой участи? Чем? Я не жила, да, не ценна была моя жизнь, но многие ведь не живут ценно, полагая, что жизнь людская вечная, но это же не повод убивать их?!
А меня убили. Меня швырнули в посмертие, продержали там, потом выбросили. А всё из-за того, что Филипп однажды сказал как меня найти своей знакомой, в квартире которой происходило что-то странное!
Нет, разумеется, если подходить к вопросу с точки зрения здравомыслия, то это я виновата.
Понедельник, к врачу, работа…как это всё было сейчас далеко от Филиппа, как непонятно!
–Алло? – напряглась Майя.
–Да, конечно, – Филипп заставил себя ей ответить. – Конечно, я понял.
Он смотрел на застывшего Игоря, на опустелую комнату, на стакан Софьи, и понимал, как в нём собирается решимость.
–Майя, а ты сейчас что делаешь?
Игорь сделал большие глаза и выразительно замотал головой. Но Филипп предпочёл этого не заметить.
–Э…ну в интернете сижу, фильм ищу, – Майя удивилась вопросу.
–А хочешь присоединиться к одному делу?
–Какому?
Игорь скорбно рухнул в кресло. Но протестовать перестал, может быть и ему пришло в голову, что трое голов лучше двух ошалевших.
–Надо найти Софью. Софью Ружинскую, – Филипп против воли улыбнулся, благо, Майя не могла его видеть.
В трубке повисло молчание. Затем Майя осторожно подала голос:
–Филипп, Софья же…
–Не совсем, – перебил Филипп. – Это страшная история и непонятная. Если хочешь присоединиться – дуй к её дому, помнишь где она жила? Я тебя там встречу. Расскажу.
–Скоро буду, – Майя не стала спорить и выспрашивать, рванула трубку, звонок закончился.
–Хорошо, – согласился Игорь, – а мне ты расскажешь?
–Мне бы кто рассказал, – мрачно ответствовал Филипп и поднялся, – надо выпить.
Глава 9.
Он обещал что боли больше не будет. Солгал, конечно! Теперь я это понимаю, а в ту злую минуту хотелось поверить в то, что всё закончится. Пусть я уйду, пусть умру, но всё моё существование, запертое между жизнью и не жизнью, закончится.
Но боль продолжилась. Теперь Уходящий тащил меня по квартире Филиппа, тащил за волосы, так, чтобы я прикладывалась головой об каждый несчастный выступ. Тащил по знакомой уже серости. И я могла сколько угодно пытаться звать Филиппа или поднявшегося вместе с ним озадаченного Игоря, они не слышали меня. И не видели. И даже когда меня протащило волей Уходящего совсем близко – всё равно не почуяли. Они боялись, а страх застил их восприятие.
Уходящий сказал, что боли больше не будет, а она осталась со мной. Она росла в моей груди, хоть и придавленная серостью теней моей же души, но она всё равно росла. Как комок, который нельзя было никак изгнать, как что-то лишнее, захватывающее все, что во мне ещё оставалось.
Интересно, как я должна была умереть в этот раз? Нет, вру, мне не так уж и интересно. Не до каких-то тут интересов, когда больно.
–Ты же обещал! – орала я, когда квартира Филиппа истаяла за моей спиной, но мы оказались не в подъезде, а в уже знакомом Ничто, в котором всё вроде бы было живым и вязким, похожим на кисель, а вроде бы давно уже мёртвым. – Ты же…
–Обещал, – согласился Уходящий и оскалился мне. Его пустое лицо, здесь обретшее черты, едва различимые и одновременно резко проступающие, было довольным, – не надо было предавать меня, девочка! Надо было быть с нами, а не срывать нам возвращение.
Месть страшна тем, что её нельзя остановить. Месть Уходящего оказалась ещё хуже от того, что имела под собой несколько слоёв: сначала он дал мне надежду и это была изощрённая пытка, потом он позволил мне понять, что я не живу, и на самом деле мертва – и это была грубая пытка, а теперь, когда я поддалась на его уговоры, он протаскивал меня с яростью и бешенством, показывая мне моё настоящее место в Ничто – и это было последней пыткой.
Забвение, меня ждёт забвение. Те же зыбучие пески, что поглотили Агнешку. Мою родную, любимую Агнешку! Как знать, может быть, в этих песках не всё исчезает до конца? Может быть, мы с нею ещё встретимся?
Нет, лучше не питать себя надеждой, лучше позволить Уходящему довершить свою месть и принять участь свою как должное. Слишком долго я бежала и в итоге не пришла ни к чему.
Разве что к серости, которая разветвлялась передо мной, растягивалась, сужалась, и снова тянулась…
–Твой новый дом! – Уходящий остановился и отпустил мою голову, но ненадолго. Не успела моя замученная шея вернуть себе хоть какую-то прежнюю подвижность, не успели руки мои её растереть, как руки Уходящего уже снова вернулись ко мне и грубо развернули мою голову, ткнули…
Песок – скрипучий и противный, я опознала сразу. Не имея возможности открыть глаза, не имея возможности вздохнуть – песок сразу залепил и глаза, и рот, и нос, я чувствовала его жестокие крупинки на коже.
Вот оно как…
–Ты останешься здесь, – сказал Уходящий, отпуская мою голову, – они не вспомнят тебя. Никто тебя уже не вспомнит.
Что ж, слышать его теперь приходилось не только через вечный посмертный шум-пелену, но и через песок, который был как будто бы живым. Мне казалось, что он сам поднимается по моему телу, словно тысячи мелких жучков бегут по мне, и я задергалась, пойманная отвращением, которое ещё знала в жизни. В той, что была до первого прихода в посмертие. То есть, в настоящей.
То есть в той, где я имела всё и ничего не только не сохранила, но ничего и не приобрела.
В той, где я была никем. А теперь я ухожу в Ничто и моё «никем» будет просто забыто. Молодец, Софья, честно прожила ничтожеством.
А теперь изволь давиться песком! Большего тебе не осталось.
–А всего-то надо было мне не мешать, надо было пойти с нами, с проводниками, что всего лишь хотели жить, – наверное, на меня уже влиял песок, потому что в словах Уходящего мне чудилось сожаление.
Я хотела ответить, но песок не давал мне такой возможности. Он попадал через мой рот внутрь меня, и я чувствовала, как он во мне множится. Я хотела бы задохнуться прежде, чем он увеличится во мне и утопит меня не только снаружи, но и изнутри, но не смогла. Я уже не дышала, а значит, я уже не могла умереть.
–Не бойся, в Ничто действительно нет боли…– сначала мне показалось, что я сошла с ума, раз в последние мгновения своего посмертия, придавленная песком и уходящая в него, я слышу голос Агнешки. Но она учуяла и напомнила: – песок состоит из заблудших душ. Не бойся, он не чувствует. И ты тоже не будешь. Мы будем рядом…
Агнешка! Бедная моя…
–Аг…– я попыталась позвать её, но песок топил меня. Уходящий, как оказалось, тоже был ещё здесь.
–Что? – он даже голову мою рванул, и по глазам резануло от серости, песок посыпался с ресниц, пополз по лицу, я почувствовала затхлость, которую восприняла как благодарную свежесть.
Он не нашёл во мне ничего подозрительного и снова приложил мою голову к песку. Песок, ещё мгновение назад оставивший меня, радостно пополз на свои позиции.
–Я слышу тебя, слышу твои мысли, – сказала Агнешка, – не бойся. Я пришла к тебе, чтобы тебе не было страшно. Я теперь песок. И ты тоже можешь стать песком. И тебе не будет больно. Мы все – это сплетение вечности. Одно большое Ничто.
Осознание того, что я изнутри наполняюсь кусочками памяти и душ тех, кто уже давно умер, меня подвело. Я всё ещё оставалась на какую-то часть человеком, а потому меня замутило, и тошнота подкатила к горлу ещё одним комком. Я забарахталась, пытаясь позвать мысленно Агнешку на помощь.
–Не бойся, забвение – это быстро, – прошептала она откуда-то изнутри меня.
Уходящий снова рванул меня вверх, на этот раз вглядывался долго и муторно, словно всерьёз в чём-то подозревал, а я никак не могла проморгаться.
–Ты хочешь меня о чём-то попросить? – спросил он. – О прощении?
–Не проси, – предупредила Агнешка, словно я без неё не могла догадаться, что с Уходящим не может быть никакого договора. – Не проси, он не сможет дать тебе жизни. А его существование ты уже познала. Уйдём в Ничто, и пусть останется как есть!
–Не нравится мне не видеть как ты тонешь, – недовольно сказал Уходящий и теперь вдавил мою голову в песок иначе, не лицом, а затылком. Теперь я чуяла как жгло мой затылок, а надо мной висело лицо Уходящяего – он смотрел, не отводил взгляда, желал запомнить каждое мгновение моего истаивания и перемалывания в тот же песок, который сейчас меня топил, всё глубже и глубже утягивая меня в Ничто.
–Потерпи, – уговаривал Агнешка, – скоро всё кончится…
–Ты ещё можешь его обмануть! – второй голос зазвучал изнутри, отозвался в моей пульсирующей, оживающей из-за песка в каждом сантиметре голове, – ты ещё можешь!
Голос Гайи я узнала. Конечно, его сложно было не узнать. А после голоса Агнешки я её появлению и не удивилась – слишком легко и слишком просто мы забыли её, она была нашим товарищем, но близка стала только на исходе, когда завертелось с Уходящим, и когда она погибла, сменив меня в посмертии, мы просто забыли её как скоты.
Гайя, прости!
–Здесь покой, – Гайя говорила спокойно, она не злилась, была собрана даже сейчас, – но он не тот, что тебе бы понравился. Ты ещё можешь…
–Это рискованно, – вступила Агнешка, – он не отпустит её, не поведётся!
Они говорили внутри меня, а я слышала их в своей голове. Мои руки и ноги отяжелели, но я чувствовала, как по коже, проедая её насквозь, роются песчинки забвения, как они меня жрут, перемалывают меня потихоньку в Ничто. А Уходящий всё смотрел на меня…
–Мне нравилась твоя жизнь и твоя решимость, – сказал он вдруг. – Мне жаль, что ты подвела меня и что ты предала нас всех. Даже сейчас я отпускаю тебя в Забвение, а не на съедение тем, кто хотел тоже вернуться, но из-за вашего срыва…
Он осёкся, покачал головою:
–Я стал сентиментален! Я хочу запомнить как ты утонешь.
–Сработает! – снова подала голос Гайя. – Он давно мог её убить, а не убил!
Они бы ещё меня посвящали, честное слово! Внутри меня кипел, множась, песок, я чувствовала жжение в области желудка и немного ниже…
А Уходящий всё смотрел на меня.
–Он не отпустит её в мир живых! – сказала Агнешка. – Покой в Ничто…
–Пусть скажет, что хочет отомстить! – предложила Гайя. – Ему понравится.
Я ничего не понимала и одновременно, поскольку их мысли наполняли меня, видела образ Филиппа и чувствовала нужные слова: «дай мне убить его!».
–Я больше не хочу убивать! – сказала я мысленно, обращаясь к ним обеим, подавшим голоса внутри моего посмертия.
Обратиться к ним оказалось проще, чем, собственно, умереть. Даже обидно закололо от этого в носу и ещё в груди – песок, видимо, множился и там, готовый перемолоть меня до такого же песка.
–Тебя должны будут убить, чтобы ты вырвалась! – это была Гайя, наверное. Сейчас, когда внутри меня зашумело от песка, я уже плохо разбирала их голоса, до меня доносились лишь отдельные крики, но я понимала. Они были во мне и щедро делились со мной знаниями и планом.
Гайя настаивала на том, чтобы я выразила последнюю просьбу и попросилась в мир живых и воспользовалась законом посмертия: жизнь, отнятая человеком, не принадлежит духу.
–А поскольку Уходящий дух…– втолковывала Гайя, обожавшая бюрократические и юридические тонкости, позволяющие обходить расплывчатые условия, – то ты…
То ты, Софья, должна умереть. Вернее, тебя должны убить. Ты сама дух, и не может твоя жизнь принадлежать тебе. Ты мёртвая. Уходящий забрал власть над тобой, поскольку скрылся за тенью жизни, а сейчас, если меня убьют, всё закончится иначе. Я умру, миновав Уходящего, и тогда я окончательно упокоюсь.
На полях вечности, а не в песках забвения, которые уже добрались до ушей.
–Да кто её убьет? – возмутилась Агнешка. – Не лесник же!
Возмущение Агнешки мне тоже было понятно. Оно втекало в меня с песком, в котором была растворена она – она сомневалась с том, что Уходящий поверит мне и отпустит на месть, а ещё она сомневалась в том, что план вообще можно выполнить. В самом деле, кто меня убьет в том лесу, с которого всё для нас и началось?
Меня ведь выбросит туда!
–А если я позабочусь об этом? – голос Зельмана был слабым. Посмертие перемололо его в забвении как в кофемолке, и песок его сознания и мыслей был совсем мелким и каким-то особенно колючим.
–О чём ты думаешь в последние мгновения? – допытывался Уходящий. Он стоял надо мной, вглядывался в мои черты как в драгоценный камень, хищно выискивал пробу…
Но мои последние соратники были скрыты в песке забвения от него. Они спорили отчаянно и песок смешивал их голоса и мысли внутри меня, и я не знала, на что решусь и смогу ли решиться.
–Это не поможет! – Агнешка была уверена в провале. – Будет хуже, если…
–Будет, – соглашалась Гайя, – но если не провал?
–Это последняя возможность. Самая последняя, – подтверждал Зельман.
А я открыла забитый песком рот и не без труда ответила Уходящему:
–О мести. Я думаю о мести.
–Решилась! – в восторге выдохнули Зельман и Гайя. Они чувствовали меня и поняли, что я готова в последний раз рискнуть и попытаться обойти своё посмертие. И это я? Человек, который вообще всегда был далёк от настоящего риска? Та, кто даже улицу в неположенном месте не переходил?
–Решилась…– в ужасе прошелестела Агнешка. Как и я – она была немного трусовата. Но всё же в последние моменты посмертия она проявила отчаянную стойкость и не была вправе ждать от меня меньшего, чем от себя самой.
Да, решилась. Решилась! Дальше будет или сильно хуже, или гораздо лучше. Или Ничто.
–Какой мести? Мне? – поинтересовался Уходящий. Интерес его был искренним. Он даже голову мою нашёл и поднял из песка, она показалась мне необыкновенно тяжелой от того, что песок уже набрался в волосы. Но песок поглощал меня стремительно, а Уходящий пока не был готов оборвать разговор или отказаться от идеи продлить мои мучения.
–Не..нет, не тебе, – я задыхалась, но скорее от того, что чувствовала песок у себя во рту, чем от реального его присутствия.
–Хотя было бы неплохо! – хмыкнула Агнешка. Сарай уж сгорел, она поняла, что не оттянет и не переменит моего решения, так что оставалось последнее. Самое сложное. Оставаться убедительной.
Она не знала меня до конца и не понимала, что мне это убеждение дастся легко. Я так и сама временами думала. Оставалось лишь облечь в слова.
–Тихо! – зашипела Гайя, и я представила, как песчинки замирают, припадая ко мне, чтобы быть ближе, чтобы попытаться согреть в последний раз всё то, что уже никогда не будет согрето.
В глазах защипало от слёз, которых не было в посмертии и от которых оставалось лишь это щипание в глазах.
–А кому? – спросил Уходящий, он всё ещё держал мою голову, но на этот раз всё же переложил одну руку под затылок, а не только тянул за волосы.
–Филиппу, – ответила я.
Я так думала на самом деле. Нет, не то, чтобы всерьёз, конечно, нет. Но нет-нет, а всё же находило, особенно в последние дни, отчаянно-злобное, что вот если бы не он, то ко мне не подошла бы его Карина, которая умерла. И мы бы не встретились с Уходящим. И, быть может, не погибли бы Нина, не погиб бы Павел, Зельман, Гайя…
Агнешка бы не ушла в Забвение.
Я, в конце концов, бы не погибла! А что? Разве нельзя мне подумать о себе? Разве я заслуживала такой участи? Чем? Я не жила, да, не ценна была моя жизнь, но многие ведь не живут ценно, полагая, что жизнь людская вечная, но это же не повод убивать их?!
А меня убили. Меня швырнули в посмертие, продержали там, потом выбросили. А всё из-за того, что Филипп однажды сказал как меня найти своей знакомой, в квартире которой происходило что-то странное!
Нет, разумеется, если подходить к вопросу с точки зрения здравомыслия, то это я виновата.
