Любой другой дознаватель на его месте поспешил бы к королю и сдал бы Джози, но тогда Эгл был еще прежним. Это сейчас в нем проступила ожесточенность несправедливостей.
–Хорошо, – сдавленным, придушенным голосом отозвался Джози, принимая полное поражение от Эгла. Эгл кивнул и поспешил его, наконец, оставить
В темноте коридоров Леви с трудом дошел до сегодняшнего допрашиваемого. Парень все еще всхлипывал после допроса, понимая с каждой минутой, что за документ он подписал, и прощаясь с жизнью.
У Леви сжалось сердце, но он заставил себя быть выше эмоций и сумел с трудом отпереть тяжелую железную решетку и скользнуть к арестованному. Тот мгновенно преисполнился ужасом, узнав Леви и вспомнив его присутствие на допросе, но Леви не дал ему возможности вскричать или выдать своего присутствия и быстро приложил палец к губам.
–Я не хочу вашей смерти, – шепотом сообщил Леви, оглядываясь, как может оглядываться сам преступник, – я хочу предложить вам помощь. У меня есть бумага и перо – напишите, как все было на самом деле, и как дознаватель Эгл выбил из вас признание, переврав все ваши слова.
Арестованный с немым удивлением смотрел на неожиданного спасителя.
–Пишите! – торопил Леви. – Я всё подтвержу! Я был там, я дам показания. Это должно прекратиться.
Парень не заставил себя долго ждать и схватился с горячностью за листы. Леви, глядя на торопливые неровные строки, отчетливо понимал, что не будет дознавателем.
«Ну и пусть», – упрямо подумалось ему, – «пусть я не буду дознавателем! зато этот человек не умрет. Зато я хотя бы попытаюсь прожить честно. Пусть недолго, но честно!».
Леви не знал, что Джози уже дал ход этому делу, а через пару часов Эгл собственной рукой впишет имя Леви в список мятежников против короля, заметая следы. И, конечно, весь фарс судебного разбирательства будет не в пользу Леви, он обернется на благо безупречной репутации Эгла…
Так зажжется его путь наверх. Так угаснет путь Леви и случайного человека, которого он так и не спасет.
8. Воровка
Едва обвиняемую ввели в допросную залу, как дознаватель Тален сразу же понял о ней всё. Опыт преданной службы Секции Закона в Коллегии Дознания брал своё.
Девушка была молода, худа, бледна, испугана и страшно тряслась. Дурное состояние одежды, тусклые волосы, уже пожухлые от тяжёлой работы руки и совершенно затравленный взгляд… Тален многих видел таких на своём веку.
Они все происходили из бедных деревенских семей, чаще всего – старшие дети в многочисленной семье, вынужденные брать на себя не только тяжёлый труд по дому, полю и огороду, но и присматривать за братьями-сёстрами, такие девушки ломались. Уверовав же в птицу счастья, в благословение Луала и Девяти Рыцарей Его, собирали нехитрые пожитки, а затем в предрассветной хмари рвались к большой дороге. Там их подбирали ранние торговцы и доставляли до столицы, где беглянки вдруг обнаруживали, что не так хитры и удачливы, как им казалось.
У каждого города есть периода падения. Сейчас в столице, нервной от заговоров, политического и экономического кризиса и было то самое падение. Секцию Закона распирало от дел, бумаг, заданий и обязательств, а на улицах спокойнее не становилось. И эта девушка, как и многие другие до неё, оказалась у разбитой двери, за которой никакого счастья её не ожидало. Работы в столице не хватало даже её обитателям.
Тален прекрасно это знал. Знал и те варианты, что оставались беглянкам. Их было немного: вернуться домой; побираться в надежде на удачу или пока не убьют не желающие делиться территориями городские попрошайки; горбатиться на самой чёрной и низкой работе за жалкие гроши; оказаться на работе в одном из тех переулков, куда никто из честных горожан никогда не заглядывает (во всяком случае, на словах, в диалоге с другими честными горожанами); или встать на путь преступлений.
Девушка была худа, но не настолько, чтобы стать выгодной добычей для банд. Они для мелких дел предпочитали брать совсем детей, а для другой преступной работы девица не годилась. Помыкавшись – Тален ясно читал это в её серых глазах, девушка поняла, что неудачлива, слаба против столицы, но, видимо, преисполненная гордыней, отказалась возвращаться домой.
Зато не отказалась воровать. Вот и оказалась она один на один с дознавателем Таленом. Всё это он видел.
Пленницу мелко-мелко трясло. Она боялась взглянуть на Талена, боялась своей участи, а он с абсолютной тоской наблюдал за ней. Это у неё – мелкой воровки сегодня решалась вся её судьба, а у него был обычный четверг и его больше занимала мысль о том, что сегодня будет на обед…
Но нужно было работать. Тален спросил равнодушно:
–Имя, возраст, место рождение.
–Аме, – пискнула девушка.
–Возраст? – напомнил Тален.
–Семнадцать, – прошелестела воровка.
–Это плохо, – спокойно сказал Тален. – С семнадцати у нас смертная казнь.
Девушка чуть чувств не лишилась, но Тален предостерёг:
–Это я на будущее. Пока обойдёшься клеймом.
Аме выдохнула. Тален мрачно молчал. Клеймо – это, конечно, не смертная казнь, но это – прямой позор и путь к рецидивному преступлению. Клеймо – это точное отречение от приличной работы и заработка. Это отсутствие возможности вступить в приличный брак. Мыкаться теперь Аме по мелким работкам среди таких же как она запутавшихся и заблудившихся, спины не разгибать и ждать смерти как облегчения. Впрочем, это не всем под силу. Некоторые не выдерживают – осуждённые по-лёгкому, но клеймённые, решаются повторить свою выходку в надежде на куш.
А тут уж спуска не будет. Так что – клеймо – это тоже казнь, только медленная. От этого и более жуткая. Но кто-то должен выполнять низкую работу, на ком-то нужно экономить, и поэтому закон будет милостив, обойдётся клеймлением.
Но Тален был мрачен не по этой причине. Ему вдруг вспомнилось, что в последние две недели вся Секция Закона на обед получала рыбу. Тален её вообще не любил, но для разнообразия принимал. На второй день был уже в недоумении, на четвертый в раздражении… и сделать с этим никто ничего не мог – какие-то проблемы в Коллегии Продовольствия пересадили всех с мяса, птицы и грибов на рыбу. Две недели!
Тален сомневался что сегодня ситуация изменится.
Аме же чуть порозовела. Она боялась смерти, цеплялась за жизнь отчаянно, прежде не подозревая за собой такой цепкости, поэтому и попыталась воровать…
–А это больно?
–А? – Тален вынырнул из своих мыслей.
–Клеймо… – она еще не верила, шептала.
– Конечно! – Тален фыркнул. – Конечно же, это больно. Это же навсегда. Тьфу ты…
Он допрашивал Аме сухо и равнодушно, как подобало обращаться с мелкими преступницами, которых Тален не выносил ещё больше, чем преступников матёрых. Всё, что дознаватель прочёл с первого взгляда, оказалось правдой. Аме мыкалась по столице, неприкаянная, ненужная, разочарованная во всех, а больше того в себе, не знала, где и у кого искать помощи, еды и крова, вот и отчаялась. Причём, выходило так, что в первые пару раз у неё всё получилось, но на третий раз подняли шум…
Тален записывал, почти не слушая. Он думал об обеде, о том, что не успел позавтракать, что если сегодня опять будет рыба – ему останется только в отставку подать, ведь работать в таких условиях совсем невозможно!
Записав до конца показания, которые были и без того очевидны, Тален сухо объявил приговор: клеймление.
–А вы не будете меня судить? – Аме даже рот разинула. – Судьи…
–Луал! – Тален закатил глаза, – да, соберётся Судейство ради какой-то воровки, конечно!
Он лукавил. Ещё полгода назад собрались бы, чинно разбирали бы её дело, допрашивали бы сумрачно и монотонно. Но это полгода назад. Сейчас Судейство обложилось бумагами по более важным делам, бегало туда-сюда, выпучив глаза, впервые встретившись с потоком заговорщиков, мятежников, бунтовщиков, которые были куда более опасны. Коллегии Дознания были переданы чрезвычайные полномочия: выносить приговор по мелким делам на месте.
Аме этого не знала. Теперь её снова затрясло. Она думала, что будет суд, что она сумеет разжалобить Коллегию Судейства, и те избавят её и от клейма…
Тален сунул ей под руку протокол допроса:
–Подписывай.
А сам подумал, что если сегодня будет рыба под чесночным соусом – это ещё ничего, всё лучше, чем под затиркой из луговых трав.
Аме деревянной рукой подписала. Она плакала. Она знала, что клеймо – это больно, но не знала, что физическая боль – это ещё не самое страшное, что её ждет. Но всё же – ей было спокойнее – хотя бы не казнят! А то в тюрьме, в ожидании, пока её вызовут, Аме уже простилась с собою и с жизнью.
–Пошли, – буркнул Тален, поднимаясь.
–Куда? – Аме всё не могла сообразить.
–На клеймо! – рявкнул Тален, уставший от этой непроходимой дурочки.
–Сейчас? – Аме послушно встала. Она привыкла к послушанию в Коллегии очень быстро. в первую ночь в тюремной камере Аме встретилась со своей же истерикой, валялась у дверей, выла, прося её выпустить. Заткнули её быстро, объяснили тут же доступно: Дознание лучше слушаться.
Под конвоем из двух дознавателей, Аме – скованная в руках, семенила по улице за уверенно шагающим Таленом. Тален же вёл процессию от мрачного здания Коллегии по двору, к маленькому невзрачному двухэтажному домику с какой-то темнеющей вывеской. Аме не успела её прочесть: ей вообще плохо давалась грамота, а Тален уже стучал в дверь, закрывая табличку.
На стук вышла девушка, от силы лет на пять-шесть старше Аме. Она была облачена в строгий чёрный костюм с эмблемой: перекрещенный меч и топор – знак Коллегии Палачей. Аме увидела, попыталась дёрнуться, даже забарахталась в цепях, но конвой живо вернул мятежницу на место. Тален же и ухом не повёл.
–Чего? – спросила девушка холодно.
–Арахна, где Глава вашей Коллегии? – Тален говорил с лёгкой насмешкой, свысока, пытаясь обозначить то, что означенная Арахна – это ничтожество, с которым он не желает иметь ничего общего.
–Ты не имеешь права допрашивать меня в отсутствии Главы моей Коллегии, - ответила Арахна с презрением. – параграф одиннадцать, пункт семь кодекса Секции.
Тален едва не забранился. Не так давно один из дознавателей, имеющий даже среди своей Коллегии кличку «бюрократическая сволочь» вцепился в какую-то бумажную мелочь, годами игнорируемую всеми. Мелочь навела шум, заставила перерыть все бумаги в Коллегии Дознания и долетела даже до маленькой (всего-то четыре или пять человек) Коллегии Палачей. С тех пор Коллегия Палачей в отместку тоже была «бюрократической сволочью» и требовала всё делать по параграфам и кодексам, упиваясь затягивающейся волокитой и бумагомарательством. От них самих требовалось не так много – приводить приговор в исполнение, да вести журналы – кого, как, когда и за что покарали именем закона. А вот Коллегия Дознания взвыла и ещё крепче возненавидела свою «бюрократическую сволочь», не сумевшую промолчать там, где годами молчали другие.
–Я не допрашиваю, – мягко заметил Тален, пытаясь сгладить конфликт. – Я спрашиваю.
–Спрашивать ты можешь в рамках запроса от Коллегии Дознания, – отозвалась Арахна с готовностью, – параграф семнадцать…
–Я кодекс знаю, – сообщил Тален. – Я привёл работу.
Он смирился с тем, что придётся иметь дело с Арахной. До обеда Тален рассчитывал управиться, а оставалось не так много времени и если продолжить выяснение, то можно и на обед опоздать (а если там опять рыба, то придётся есть её холодной, что много хуже), да ещё и в конец испортить отношения с палачами. Конечно, палачей не любили и боялись, даже больше, чем Дознание и Судейство, ведь деятельность тех и других была скрытной, где-то кого-то поймали, кого-то осудили. А палачи публично карали. Ну, последние полгода уже не всех успевали публично, но карали – за это их можно было презирать.
Арахна взяла протянутый лист от Талена, пробежала его глазами, взглянула на притаившуюся Аме – в голове незадачливой воровки даже пробежала мысль, что, может быть, эта девушка её пожалеет и отпустит?
Мысль была нарочито безнадёжной, исходила из человеческого «а вдруг» - такого вредного, губительного и неисправимого. А вдруг произойдет то, что не должно произойти? Не произойдёт – Арахна давала присягу Коллегии и Закону.
–Здесь нет печати Судейства, – Арахна была неумолима. Её лицо светилось торжеством. Однако к тому, что наказание для воровки отсрочено, это не имело никакого отношения. Для Арахны воровка была такой же рутиной, как и для Талена. И сама Арахна, проспавшая завтрак, тоже хотела уже на обед.
–Да брось! – взмолился Тален, - ну всего лишь печать! Сама знаешь, они закопались там…
–Здесь нет печати Судейства! – Арахна улыбнулась – широко и жутко. – Без неё я не возьмусь. И никто не возьмётся.
–Да чтоб тебя! – Тален обернулся на Аме, будто бы это она во всём виновата. – Арахна, милая, но мы так провозимся до самого…
–Здесь нет печати!
Тален помрачнел, но ненадолго. Внезапно лицо его осветилось детской радостью:
–Я пойду в Коллегию Судейства за печатью, но ты пойдёшь со мной. Так по параграфу двенадцать, подпункт…
Арахна фыркнула:
–Напугал!
В следующее мгновение они уже все вместе, с конвоем и пленницей, которая уже устала даже плакать от своего унизительного, затягивающегося пути, и спотыкалась обо всё подряд.
В Коллегии Судейства их встретил молодой мужчина, вынырнул откуда-то из-за полок и спросил:
–Вам чего? О…Арахна? Тален?
–Печать дай, а то эта работать не хочет, – не преминул пожаловаться Тален.
–Не имею права работать, – напомнила мстительная Арахна. – Привет, Авис!
Авис оглядел процессию, хихикнул и куда-то унёсся.
–Ненавижу его, – доверительно сообщил Тален, как будто не было для него снующих судей, молчаливого конвоя и никчемной воровки. – Ходит вечно, спорит со мной о методах!
–И с нами, – пожаловалась Арахна, также не принимая во внимание присутствующих. Для неё все это было рутиной. – Недавно спорил со мной о том, что я – палач. Мол, недостойно для женщины.
–Тяжело, я бы сказал, – пожал плечами Тален. – Всё-таки…
–Уловки есть, – прервала Арахна, – попадёшь на эшафот – покажу. Да не бойся ты – пошутила. А вообще, конечно, всё это нелегко, но путь закона и не может быть лёгким. Порою приходится переступать через всю свою суть, но выполнять долг.
Аме хотелось плакать, но она совсем охрипла от слёз и судорожно всхлипывала, не умея восстановить дыхание. Ей хотелось, чтобы было поставлено уже проклятое клеймо, чтобы всё это кончилось и она убралась от этих равнодушных людей подальше, плакать, смывать свою обиду и боль.
Хотелось кричать: «а я? Здесь я! Я не хочу слушать о ваших спорах! Я хочу жить».
Но кричать её отучили в первую ночь в тюремном заточении.
Тален хотел что-то сказать, но к ним лёгкой походкой подошёл Авис. В руках он сжимал коробочку с чернильной печатью. В глазах его плясала настолько откровенная радость, что Тален не выдержал:
–Чего бодрый такой?
–А я сейчас с вами поделюсь и вы тоже взбодритесь, – заверил Авис, ловко помечая нужные листы Талена. – Друзья, у нас сегодня на обед будет оленина!
Арахна и Тален издали одинаковой булькающий звук радости.
–Да ты что? – первой опомнилась Арахна. – Не врёшь?
–У начальства слышал, – Авис светился. – Представляете?
–Наконец-то хорошая новость! – оценил Тален, повернулся к Арахне, – давай покончим с этой, сегодня опаздывать на обед нельзя, а то достанется холодное!
–Хорошо, – сдавленным, придушенным голосом отозвался Джози, принимая полное поражение от Эгла. Эгл кивнул и поспешил его, наконец, оставить
***
В темноте коридоров Леви с трудом дошел до сегодняшнего допрашиваемого. Парень все еще всхлипывал после допроса, понимая с каждой минутой, что за документ он подписал, и прощаясь с жизнью.
У Леви сжалось сердце, но он заставил себя быть выше эмоций и сумел с трудом отпереть тяжелую железную решетку и скользнуть к арестованному. Тот мгновенно преисполнился ужасом, узнав Леви и вспомнив его присутствие на допросе, но Леви не дал ему возможности вскричать или выдать своего присутствия и быстро приложил палец к губам.
–Я не хочу вашей смерти, – шепотом сообщил Леви, оглядываясь, как может оглядываться сам преступник, – я хочу предложить вам помощь. У меня есть бумага и перо – напишите, как все было на самом деле, и как дознаватель Эгл выбил из вас признание, переврав все ваши слова.
Арестованный с немым удивлением смотрел на неожиданного спасителя.
–Пишите! – торопил Леви. – Я всё подтвержу! Я был там, я дам показания. Это должно прекратиться.
Парень не заставил себя долго ждать и схватился с горячностью за листы. Леви, глядя на торопливые неровные строки, отчетливо понимал, что не будет дознавателем.
«Ну и пусть», – упрямо подумалось ему, – «пусть я не буду дознавателем! зато этот человек не умрет. Зато я хотя бы попытаюсь прожить честно. Пусть недолго, но честно!».
Леви не знал, что Джози уже дал ход этому делу, а через пару часов Эгл собственной рукой впишет имя Леви в список мятежников против короля, заметая следы. И, конечно, весь фарс судебного разбирательства будет не в пользу Леви, он обернется на благо безупречной репутации Эгла…
Так зажжется его путь наверх. Так угаснет путь Леви и случайного человека, которого он так и не спасет.
8. Воровка
Едва обвиняемую ввели в допросную залу, как дознаватель Тален сразу же понял о ней всё. Опыт преданной службы Секции Закона в Коллегии Дознания брал своё.
Девушка была молода, худа, бледна, испугана и страшно тряслась. Дурное состояние одежды, тусклые волосы, уже пожухлые от тяжёлой работы руки и совершенно затравленный взгляд… Тален многих видел таких на своём веку.
Они все происходили из бедных деревенских семей, чаще всего – старшие дети в многочисленной семье, вынужденные брать на себя не только тяжёлый труд по дому, полю и огороду, но и присматривать за братьями-сёстрами, такие девушки ломались. Уверовав же в птицу счастья, в благословение Луала и Девяти Рыцарей Его, собирали нехитрые пожитки, а затем в предрассветной хмари рвались к большой дороге. Там их подбирали ранние торговцы и доставляли до столицы, где беглянки вдруг обнаруживали, что не так хитры и удачливы, как им казалось.
У каждого города есть периода падения. Сейчас в столице, нервной от заговоров, политического и экономического кризиса и было то самое падение. Секцию Закона распирало от дел, бумаг, заданий и обязательств, а на улицах спокойнее не становилось. И эта девушка, как и многие другие до неё, оказалась у разбитой двери, за которой никакого счастья её не ожидало. Работы в столице не хватало даже её обитателям.
Тален прекрасно это знал. Знал и те варианты, что оставались беглянкам. Их было немного: вернуться домой; побираться в надежде на удачу или пока не убьют не желающие делиться территориями городские попрошайки; горбатиться на самой чёрной и низкой работе за жалкие гроши; оказаться на работе в одном из тех переулков, куда никто из честных горожан никогда не заглядывает (во всяком случае, на словах, в диалоге с другими честными горожанами); или встать на путь преступлений.
Девушка была худа, но не настолько, чтобы стать выгодной добычей для банд. Они для мелких дел предпочитали брать совсем детей, а для другой преступной работы девица не годилась. Помыкавшись – Тален ясно читал это в её серых глазах, девушка поняла, что неудачлива, слаба против столицы, но, видимо, преисполненная гордыней, отказалась возвращаться домой.
Зато не отказалась воровать. Вот и оказалась она один на один с дознавателем Таленом. Всё это он видел.
Пленницу мелко-мелко трясло. Она боялась взглянуть на Талена, боялась своей участи, а он с абсолютной тоской наблюдал за ней. Это у неё – мелкой воровки сегодня решалась вся её судьба, а у него был обычный четверг и его больше занимала мысль о том, что сегодня будет на обед…
Но нужно было работать. Тален спросил равнодушно:
–Имя, возраст, место рождение.
–Аме, – пискнула девушка.
–Возраст? – напомнил Тален.
–Семнадцать, – прошелестела воровка.
–Это плохо, – спокойно сказал Тален. – С семнадцати у нас смертная казнь.
Девушка чуть чувств не лишилась, но Тален предостерёг:
–Это я на будущее. Пока обойдёшься клеймом.
Аме выдохнула. Тален мрачно молчал. Клеймо – это, конечно, не смертная казнь, но это – прямой позор и путь к рецидивному преступлению. Клеймо – это точное отречение от приличной работы и заработка. Это отсутствие возможности вступить в приличный брак. Мыкаться теперь Аме по мелким работкам среди таких же как она запутавшихся и заблудившихся, спины не разгибать и ждать смерти как облегчения. Впрочем, это не всем под силу. Некоторые не выдерживают – осуждённые по-лёгкому, но клеймённые, решаются повторить свою выходку в надежде на куш.
А тут уж спуска не будет. Так что – клеймо – это тоже казнь, только медленная. От этого и более жуткая. Но кто-то должен выполнять низкую работу, на ком-то нужно экономить, и поэтому закон будет милостив, обойдётся клеймлением.
Но Тален был мрачен не по этой причине. Ему вдруг вспомнилось, что в последние две недели вся Секция Закона на обед получала рыбу. Тален её вообще не любил, но для разнообразия принимал. На второй день был уже в недоумении, на четвертый в раздражении… и сделать с этим никто ничего не мог – какие-то проблемы в Коллегии Продовольствия пересадили всех с мяса, птицы и грибов на рыбу. Две недели!
Тален сомневался что сегодня ситуация изменится.
Аме же чуть порозовела. Она боялась смерти, цеплялась за жизнь отчаянно, прежде не подозревая за собой такой цепкости, поэтому и попыталась воровать…
–А это больно?
–А? – Тален вынырнул из своих мыслей.
–Клеймо… – она еще не верила, шептала.
– Конечно! – Тален фыркнул. – Конечно же, это больно. Это же навсегда. Тьфу ты…
Он допрашивал Аме сухо и равнодушно, как подобало обращаться с мелкими преступницами, которых Тален не выносил ещё больше, чем преступников матёрых. Всё, что дознаватель прочёл с первого взгляда, оказалось правдой. Аме мыкалась по столице, неприкаянная, ненужная, разочарованная во всех, а больше того в себе, не знала, где и у кого искать помощи, еды и крова, вот и отчаялась. Причём, выходило так, что в первые пару раз у неё всё получилось, но на третий раз подняли шум…
Тален записывал, почти не слушая. Он думал об обеде, о том, что не успел позавтракать, что если сегодня опять будет рыба – ему останется только в отставку подать, ведь работать в таких условиях совсем невозможно!
Записав до конца показания, которые были и без того очевидны, Тален сухо объявил приговор: клеймление.
–А вы не будете меня судить? – Аме даже рот разинула. – Судьи…
–Луал! – Тален закатил глаза, – да, соберётся Судейство ради какой-то воровки, конечно!
Он лукавил. Ещё полгода назад собрались бы, чинно разбирали бы её дело, допрашивали бы сумрачно и монотонно. Но это полгода назад. Сейчас Судейство обложилось бумагами по более важным делам, бегало туда-сюда, выпучив глаза, впервые встретившись с потоком заговорщиков, мятежников, бунтовщиков, которые были куда более опасны. Коллегии Дознания были переданы чрезвычайные полномочия: выносить приговор по мелким делам на месте.
Аме этого не знала. Теперь её снова затрясло. Она думала, что будет суд, что она сумеет разжалобить Коллегию Судейства, и те избавят её и от клейма…
Тален сунул ей под руку протокол допроса:
–Подписывай.
А сам подумал, что если сегодня будет рыба под чесночным соусом – это ещё ничего, всё лучше, чем под затиркой из луговых трав.
Аме деревянной рукой подписала. Она плакала. Она знала, что клеймо – это больно, но не знала, что физическая боль – это ещё не самое страшное, что её ждет. Но всё же – ей было спокойнее – хотя бы не казнят! А то в тюрьме, в ожидании, пока её вызовут, Аме уже простилась с собою и с жизнью.
–Пошли, – буркнул Тален, поднимаясь.
–Куда? – Аме всё не могла сообразить.
–На клеймо! – рявкнул Тален, уставший от этой непроходимой дурочки.
–Сейчас? – Аме послушно встала. Она привыкла к послушанию в Коллегии очень быстро. в первую ночь в тюремной камере Аме встретилась со своей же истерикой, валялась у дверей, выла, прося её выпустить. Заткнули её быстро, объяснили тут же доступно: Дознание лучше слушаться.
Под конвоем из двух дознавателей, Аме – скованная в руках, семенила по улице за уверенно шагающим Таленом. Тален же вёл процессию от мрачного здания Коллегии по двору, к маленькому невзрачному двухэтажному домику с какой-то темнеющей вывеской. Аме не успела её прочесть: ей вообще плохо давалась грамота, а Тален уже стучал в дверь, закрывая табличку.
На стук вышла девушка, от силы лет на пять-шесть старше Аме. Она была облачена в строгий чёрный костюм с эмблемой: перекрещенный меч и топор – знак Коллегии Палачей. Аме увидела, попыталась дёрнуться, даже забарахталась в цепях, но конвой живо вернул мятежницу на место. Тален же и ухом не повёл.
–Чего? – спросила девушка холодно.
–Арахна, где Глава вашей Коллегии? – Тален говорил с лёгкой насмешкой, свысока, пытаясь обозначить то, что означенная Арахна – это ничтожество, с которым он не желает иметь ничего общего.
–Ты не имеешь права допрашивать меня в отсутствии Главы моей Коллегии, - ответила Арахна с презрением. – параграф одиннадцать, пункт семь кодекса Секции.
Тален едва не забранился. Не так давно один из дознавателей, имеющий даже среди своей Коллегии кличку «бюрократическая сволочь» вцепился в какую-то бумажную мелочь, годами игнорируемую всеми. Мелочь навела шум, заставила перерыть все бумаги в Коллегии Дознания и долетела даже до маленькой (всего-то четыре или пять человек) Коллегии Палачей. С тех пор Коллегия Палачей в отместку тоже была «бюрократической сволочью» и требовала всё делать по параграфам и кодексам, упиваясь затягивающейся волокитой и бумагомарательством. От них самих требовалось не так много – приводить приговор в исполнение, да вести журналы – кого, как, когда и за что покарали именем закона. А вот Коллегия Дознания взвыла и ещё крепче возненавидела свою «бюрократическую сволочь», не сумевшую промолчать там, где годами молчали другие.
–Я не допрашиваю, – мягко заметил Тален, пытаясь сгладить конфликт. – Я спрашиваю.
–Спрашивать ты можешь в рамках запроса от Коллегии Дознания, – отозвалась Арахна с готовностью, – параграф семнадцать…
–Я кодекс знаю, – сообщил Тален. – Я привёл работу.
Он смирился с тем, что придётся иметь дело с Арахной. До обеда Тален рассчитывал управиться, а оставалось не так много времени и если продолжить выяснение, то можно и на обед опоздать (а если там опять рыба, то придётся есть её холодной, что много хуже), да ещё и в конец испортить отношения с палачами. Конечно, палачей не любили и боялись, даже больше, чем Дознание и Судейство, ведь деятельность тех и других была скрытной, где-то кого-то поймали, кого-то осудили. А палачи публично карали. Ну, последние полгода уже не всех успевали публично, но карали – за это их можно было презирать.
Арахна взяла протянутый лист от Талена, пробежала его глазами, взглянула на притаившуюся Аме – в голове незадачливой воровки даже пробежала мысль, что, может быть, эта девушка её пожалеет и отпустит?
Мысль была нарочито безнадёжной, исходила из человеческого «а вдруг» - такого вредного, губительного и неисправимого. А вдруг произойдет то, что не должно произойти? Не произойдёт – Арахна давала присягу Коллегии и Закону.
–Здесь нет печати Судейства, – Арахна была неумолима. Её лицо светилось торжеством. Однако к тому, что наказание для воровки отсрочено, это не имело никакого отношения. Для Арахны воровка была такой же рутиной, как и для Талена. И сама Арахна, проспавшая завтрак, тоже хотела уже на обед.
–Да брось! – взмолился Тален, - ну всего лишь печать! Сама знаешь, они закопались там…
–Здесь нет печати Судейства! – Арахна улыбнулась – широко и жутко. – Без неё я не возьмусь. И никто не возьмётся.
–Да чтоб тебя! – Тален обернулся на Аме, будто бы это она во всём виновата. – Арахна, милая, но мы так провозимся до самого…
–Здесь нет печати!
Тален помрачнел, но ненадолго. Внезапно лицо его осветилось детской радостью:
–Я пойду в Коллегию Судейства за печатью, но ты пойдёшь со мной. Так по параграфу двенадцать, подпункт…
Арахна фыркнула:
–Напугал!
В следующее мгновение они уже все вместе, с конвоем и пленницей, которая уже устала даже плакать от своего унизительного, затягивающегося пути, и спотыкалась обо всё подряд.
В Коллегии Судейства их встретил молодой мужчина, вынырнул откуда-то из-за полок и спросил:
–Вам чего? О…Арахна? Тален?
–Печать дай, а то эта работать не хочет, – не преминул пожаловаться Тален.
–Не имею права работать, – напомнила мстительная Арахна. – Привет, Авис!
Авис оглядел процессию, хихикнул и куда-то унёсся.
–Ненавижу его, – доверительно сообщил Тален, как будто не было для него снующих судей, молчаливого конвоя и никчемной воровки. – Ходит вечно, спорит со мной о методах!
–И с нами, – пожаловалась Арахна, также не принимая во внимание присутствующих. Для неё все это было рутиной. – Недавно спорил со мной о том, что я – палач. Мол, недостойно для женщины.
–Тяжело, я бы сказал, – пожал плечами Тален. – Всё-таки…
–Уловки есть, – прервала Арахна, – попадёшь на эшафот – покажу. Да не бойся ты – пошутила. А вообще, конечно, всё это нелегко, но путь закона и не может быть лёгким. Порою приходится переступать через всю свою суть, но выполнять долг.
Аме хотелось плакать, но она совсем охрипла от слёз и судорожно всхлипывала, не умея восстановить дыхание. Ей хотелось, чтобы было поставлено уже проклятое клеймо, чтобы всё это кончилось и она убралась от этих равнодушных людей подальше, плакать, смывать свою обиду и боль.
Хотелось кричать: «а я? Здесь я! Я не хочу слушать о ваших спорах! Я хочу жить».
Но кричать её отучили в первую ночь в тюремном заточении.
Тален хотел что-то сказать, но к ним лёгкой походкой подошёл Авис. В руках он сжимал коробочку с чернильной печатью. В глазах его плясала настолько откровенная радость, что Тален не выдержал:
–Чего бодрый такой?
–А я сейчас с вами поделюсь и вы тоже взбодритесь, – заверил Авис, ловко помечая нужные листы Талена. – Друзья, у нас сегодня на обед будет оленина!
Арахна и Тален издали одинаковой булькающий звук радости.
–Да ты что? – первой опомнилась Арахна. – Не врёшь?
–У начальства слышал, – Авис светился. – Представляете?
–Наконец-то хорошая новость! – оценил Тален, повернулся к Арахне, – давай покончим с этой, сегодня опаздывать на обед нельзя, а то достанется холодное!
