Нет, Сколер ничего не хочет сказать. Он и без того сказал уже слишком много, но не мог найти в себе слов? чтобы сказать самого важного. Сколер знает смерть. Он ее не боится, ему обидно. Обидно умирать вот так, молодым, обвиненным в заговоре.
-Пять…
Осталось немного. Еще два обжога плетью и Иас будет свободна. Свободна от наказания, но будет ли у нее хоть какая-то свобода внутри? Это нужно пережить. У Арахны есть Лепен и Регар, они есть друг у друга, а у этой девочки что есть? Ребенок? Плоть от плоти Сколера?
Так не новая ли это мука?
Сколер опускается на колени. Ровно кладет голову на плаху. Он не был трусом, но сейчас закрывает глаза. От стыда. От страха и стыда, которые неизменно испытает в большей мере, увидев взгляд Регара над собою.
В последний раз сделать вдох – сладость. Сладость, которая режет по легким. Вздох глубок. Всякого «а вдруг!» не существует.
-Шесть…
Иас вскрикивает. Яростно и отчаянно. Закусывает губу до крови, но не замечает этого. Арахна почти наяву слышит свист металла и слегка промахивается по плоти Иас, обжигая ее ударом плети лишь на две трети, а не на полный размах.
А там на площади…все.
-Семь! – Арахна с отвращением отшвыривает от себя прямо на пол орудие кары, закрывает лицо руками.
Ей кажется шум моря в голове, но никакого моря в подземной «гостевой» зале, разумеется, нет. это шум народа на городской площади, шум, который она воображает себе так ясно, что всерьез слышит его.
Так кончается всякая казнь. Шум. Грохот тела, напряжение, разряжается и возгласы. Иногда и аплодисменты.
-Иас, вы свободны, - произносит Мальт и благоразумно удерживается от острой фразы, наверное, прочитывает сейчас по всему облику Арахны, что еще немного, и она вцепится в кого-нибудь, разорвет, не помня себя, чтобы не разорвало ее от этого ужасного внутреннего шума.
Как уходит Мальт, как, всхлипывая от боли, унижения и осознания своего долгого одиночества в мире, где больше нет Сколера, собирает свое платье Иас, как мнется помощник, убирая все на свои места – Арахна слышит сквозь весь этот шум, рожденный внутренним людским морем.
Ей кажется все наяву. Ей кажется, что она чувствует запах окровавленного металла. Чудится, что виден и пот, проступивший на бледном болезненном лице Регара, ведь каждая казнь – это усилие, а казнь, произведенная над тем, кто был тебе дорог…
-Ара…-тихо зовет Авис и даже касается ее плеча. Арахну обжигает от этого прикосновения так, словно ее хлестануло самой плетью и она, отпрыгнув в сторону, обратив обезумевшее от боли лицо к Авису, кричит:
-Уйди! Не тронь меня! Не тронь!
И даже Иас затихает от этого крика. Прежде Арахна была для нее чем-то собранным и высшим, а теперь до Иас вдруг доходит, что Сколер тоже был ее другом, что, возможно, она не единственная, кто сейчас полон скорби и приходит даже горечь от мысли, что Арахна ничего не могла сделать.
Авис не знает, куда деться, но не рискует больше предпринимать попытку к сближению с Арахной, а она, уже тихо просит:
-Уйди…
Авис хочет спросить, уверена ли она, но не может промолвить и слова. У нее такой вид, что сейчас разговора не выйдет. Авис тяжело покидает подземную залу, надеясь, что его окликнут, попросят остаться, но…
Это все реакции тех, кто не был знаком так близко со смертью. А Арахна знакома была хорошо. Авис уходит, потому что ему нечего больше делать, кроме как выйти из Коллегии и присесть на крыльцо, где недавно спала Арахна, дождаться прихода Лепена и Регара и засвидетельствовать им почтение и уважение к утрате.
-И ты…иди, - Арахна замечает Иас. Иас шатает, она морщится от боли, но Арахна знает, что эта боль пройдет быстро, и Иас вполне может уйти сама.
Иас смотрит на Арахну уже не так, как смотрят на палача, без отвращения и презрения, а даже с жалостью. Свистяще-охрипшим голосом Иас выдавливает из себя:
-Я люблю его.
-Любила, - жестоко поправляет Арахна и чувствует, как прядь волос Сколера жжет все сильнее ей карман. Она обещала отдать прядь Иас, но уж нет… пусть карает ее Луала, пусть насылает на нее всех Девятерых рыцарей, Арахна не отдаст.
Это ее последняя память о нем, а Иас…она сама виновата. Виновата в том, что наивна, что молода и глупа. Впрочем, и они, всей троицей: Регар-Лепен-Арахна были еще недавно так наивны и глупы, оправдывая Сколера и уверяя друг друга, что это все чудовищная ошибка, когда Сколер сам признал свои преступления.
-Иди, - повторяет Арахна без особой уверенности, еще немного и она вовсе попросит девушку остаться, чтобы скорбеть с нею. Но нет, так нельзя. Это ее боль. Ее, Регара, Лепена. Иас может скорбеть одна. Они не против. Они еще живы…
Иас, шатаясь от боли внутренней и наружной, от досады, от одиночества, бредет, спотыкаясь, удерживая все-таки пострадавшее платье, прочь из залы. Арахна замечает невольного свидетеля…смеется почти беззвучно, когда он, пойманный, вжимает голову в плечи. Но ей не хочется его шугать – глупость и нелепость не должны караться.
В молчании Арахна поднимается наверх, закрывает подземный этаж и сидит в полумраке, не зажигая свечей, ожидая страшного возвращения.
И страшное возвращение произошло. В полусне-полубреду, словно сквозь туман, Арахна услышала неразборчивые голоса за дверью, не сразу, но все-таки узнала Ависа, а затем дверь открылась.
Регар даже не сказал ничего, не заметил Арахны, прошел к себе и заперся. Лепен не мог себе такого позволить и присел рядом с нею, ткнулся лбом в ее плечо, как будто бы унимая боль.
-Столько шума…- пожаловался он.
-Я слышала, - прошептала Арахна. – Я слышала…как будто бы была там.
-Больно. Очень больно, Ара. Я как будто бы опустел наполовину, - Лепен отодвинулся от Арахны. Они не видели лиц друг друга, лишь угадывали силуэты, но и этого было достаточно.
Есть такая речь, которая не ложится в слова и неподвластна взгляду. Лепен взял руку Арахны. Ему показалось, что ее ладонь совсем ледяная, но этот лед исходил от его рук – на улице похолодало, подходил новый сезон и тучи отвечали упадку в настроении Коллегии.
Арахна не отдернула руку. Холод немного отрезвил ее.
-Я как будто бы в тумане. И туман продолжается. Я как в воде, из которой не выплыть.
-Я все еще не верю.
-Я все еще не хочу верить…
И снова молчание. И снова несказанное, не и без слов понятное: «мы выдержим» и ответное «мы вместе».
-Авис, зараза, скорбит, - в голосе Лепена прорезалась насмешка. – Как будто бы ему есть какое-то дело!
-Может быть и есть, - напряженно-высоким голосом отозвалась Арахна. - Иас, кажется, совсем убита.
-Думать надо. С кем связываешься.
-А на нас это разве не действует? И нам надо было думать. И нам надо было угадать его предательство и сегодняшний итог, - резонно возразила Арахна.
-Ты права, - с неохотой признал Лепен. – Я хочу проснуться. Кажется, мир стал серым. Кажется, никогда в нем уже не будет света.
-Завтра новый день. Новая жизнь, - Арахна нервно хихикнула, - но я не могу…
-И я не могу, - перебил Лепен. – Мы даже не смогли…мы оба не смогли отправиться на сожжение его тела, Ара! Мы хотели. Я был уверен, что мы сможем. Но тело дернулось, умирая, и я смотрел в глаза…ты знаешь, как стекленеют глаза.
Арахна поежилась. Она не жалела о том, что не была на казни, она жалела о том, что так легко могла себе вообразить ее до мельчайших подробностей. Что делать, если ей пришлось видеть их уже множество, а Сколер, хоть и был им другом, но все же – человек!
А у людей одинаково стекленеют глаза.
-Его комната, его вещи, его кабинет, одежда…все это пропитано им. Он уже мертв, а все еще среди нас, - Лепен дрогнул в голосе и сказал Арахне то, о чем боялся сказать. – Я думаю, боюсь даже подумать, что испытывают другие, когда узнают о том, что их близкие казнены. В каком горе отцы и матери, братья и сестры, дети и любимые? Я отнимал жизни, но разве я знал, что кто-то однажды…
Кажется, он даже всхлипнул. Арахна, которая была немного гибче и устойчивей, а еще обладала запасом времени для слез и рыданий и отсутствовала на казни, зная, что не перенесет её, возразила:
-Это закон. Если бы ты казнил невинных, ты был бы подлецом. Но ты казнил по приговорам. Ты казнил тех, кто совершил или замыслил совершить злодеяние. Почему меня нет на эшафоте? Почему там нет Регара? А нас там нет! мы чтим закон и требуем этого же от других. Это закон жизни. Закон порядка!
Невольно она даже вошла в раж, поймав ту странную потребность в восхвалении закона и долга палача, которую переняла от Регара еще в детстве.
-Да…- Лепен не мог возразить. – Но гадко мне! Как будто бы горе людей настигло меня!
-Это не твоя вина, но твой долг! – Арахна не собиралась смягчаться, однако, вспомнив, что перед нею в полумраке не враг все-таки, а близкий друг, осторожно коснулась его угадывающегося тела рукой. – Эй…
-А хочешь я тебе скажу еще кое-что? – вдруг спросил Лепен, не отреагировав, наверное, впервые, на ее прикосновение. И, не дожидаясь ответа, сказал, - нас с завтрашнего дня снова четверо.
-А?
-Приказ, - промолвил Лепен с ненавистью, - что нас должно быть не меньше четырех. Приказ брата короля, принца Мираса. Регар, конечно…
-В бешенстве? – Арахна даже сама пришла в бешенство. – Мы только что потеряли товарища. Мы только что остались без нашего друга, да как…
-Им плевать. Им всегда было плевать на нас. Мы же не дознаватели и не судьи. Нас должно быть столько, чтобы хватало сечь головы врагам короны.
-Мы бы справились!
-Принц Мирас не собирался выслушивать наши заверения, - Лепен поднялся из кресел и подошел к окну, выглянул на двор. В лунном свете его силуэт был виден четче. Арахна все еще не верила:
-Четверо? Да как…да нет. это невыносимо! Я не могу смириться с тем, что сейчас комната, рядом с которой и моя комната, опустела. А там ведь его еще вещи. Я не могу смириться с тем, что нам теперь нужны три порции, но и смириться с тем, что кто-то придет, чтобы заменить нам Сколера я тоже не могу! Да я…
Она осознала свою слабость и ничтожность. Ее слово ничего не значило. Приказ принца Мираса – это закон. Закон, которому служат палачи. Если он скажет, что их должно быть снова четверо, их снова будет четверо и появится кто-то, кто будет также карать, как и они. Кто будет завтракать с ними, обедать и работать. Кто-то, кто будет служить закону!
-Мы не обязаны его любить, - заверил Лепен. – Просто…будет еще один человек. Конечно, Сколера нам никто не заменит…веришь, пока он сегодня шел к нам, я вдруг вспомнил, что он лет пять назад пытался писать стихи. Помнишь, что он написал тебе к твоему шестнадцатому дню рождения?
-«Ты прекрасна, словно розы цвет, проживи еще сто лет, и печали ты не знай, верь в Луала рай, наслаждайся жизнью этой и броди красой по свету…» - Арахна поняла, что ее лицо мокрое от слез и порадовалась темноте. Первые строки того стихотворения она помнила легко. Много раз перечитывала. Стихи дальше были еще более нелепые и неуклюжие, но до того момента никто не писал ей стихов. Да и то был первый день рождения Арахны, который она встречала с друзьями, а не с Регаром и Коллегий Палачей.
Да, пусть эти друзья тоже были палачами, но на ее празднике они были именно друзьями. А не слугами закона.
-А как он играл на лютне? Луал и Девять Рыцарей…уши сворачивались в трубочку, - Лепен отвернулся от окна и смотрел в темноту, где сидела сейчас Арахна.
-Тогда какой-то дознаватель еще высунулся и сказал, чтобы мы не мучили кошек, - Арахна невольно улыбнулась сквозь слезы, и она опередила следующую фразу Лепена, вспомнив сама. – Помнишь, как вы с ним лазили по деревьям Коллежского Сада?
-Точно…- Арахна поняла по голосу Лепена, что он улыбается. – Яблоки воровали. Можно было и попросить, но воровать было веселее.
-А они кислыми оказались, - подхватила Арахна, - и мы еще попытались приготовить из них пирог. Сожгли стол…
-А потом судорожно оттирали его до возвращения Регара.
-И тогда Сколер предложил его снова покрасить. Самое смешное, что краску мы нашли в подвале, а вот прямые руки не нашли. И Сколер весь измазался. И мы его еще потащили отмокать в пруд…
-А он потом еще пытался просохнуть до самого вечера, бегал по двору, боясь попасться Регару на глаза. И мы были с ним.
-А потом он заболел…- Арахна примолкла и заговорила уже совсем о другом. – Знаешь, может быть, он и хотел уйти от нас, но я не верю, что все было ненастоящим. Кое-что нельзя подделать. Такие вот моменты. Он был нашим другом. Он оступился и теперь ничего не будет по-прежнему, но…
Она сама не верила в то, что говорит это. Украдкой, хотя в темноте все равно ее движения легко терялись, Арахна сунула руку в карман и нащупала прядь волос, перевязанных ниточкой.
-Давай мы попробуем сохранить о нем светлую память? – она молила. Робко, как будто бы боялась отказа. – Пусть он для нас просто умер. От лихорадки, от воспаления… пусть лучше так, а? осознать то, что твой друг предатель и преступник куда сложнее, чем осознать его смерть.
-У одного народа, - осторожно заговорил Лепен, - есть поговорка. Очень точная и очень про нас. «легче пережить смерть брата, чем смерть друга». Братья мы по семье и крови, а друзья – это то, что мы создаем сами вокруг себя, а потому и дорожим больше. Вопреки всему я сохраню память о Сколере как о человеке, которого я люблю и все еще люблю. Да, люблю, потому что его смерть…эта лихорадка причиняет мне боль.
-Спасибо,- тихо промолвила Арахна. – Я тоже люблю. И тебя и его.
У Лепена перехватило дыхание. Он сначала испытал неподдельный, неистовый восторг, услышав эти слова, но вот пришло глухое осознание, сомнение. Лепен вспомнил разом всю ее фразу и предыдущую свою и едва сдержался от отчаянного вопля.
Какое это было издевательство1 высшее и жестокое! Невозможное издевательство. Насмешка над всеми насмешками.
Но «а вдруг» еще жило в груди, терзало когтями сердце, и все же Лепен спросил:
-О какой любви говоришь ты?
-О любви к друзьям, конечно, - Арахна не заметила подвоха. Горе жило в ней, затмевая остальное.
-К другу…- тупо повторил Лепен и всякий намек на восторг умер в нем, и выцвел. Лепен был рад лишь тому, что Арахна не видит его лица, но больше он не мог выносит этого мучительного разговора, этого тянущего когтя, впившегося в сердце и сказал торопливо, - давай спать.
-Может, еще посидим? – неуверенно предложила Арахна, смущенная неожиданной решительностью Лепена.
-Нет, завтра…надо спать.
Лепен первым пошел к лестнице. Ссутулившись, он поднимался к спальне и был уже на половине пути, когда Арахна тоже скрипнула ступенькой и на ощупь пошла в темноте.
Для света не было причин.
Рассвет вползал лениво, понемногу серели деревья и крыши домов, можно было уже немного ориентироваться на улице. Арахна поднялась с постели, так и не сумев заснуть, и, наскоро и кое-как собравшись, стараясь не выдать себя ни половицей, ни скрипом дверей, выскользнула сначала из своей комнаты, затем прошмыгнула по зале первого этажа и вырвалась на улицу.
Утренний холод полоснул по легким и на миг у Арахны перехватило дыхание, но она медленно выдохнула, позволяя привыкнуть себе к утреннему воздуху, и торопливо зашагала вперед, сворачивая с главных проходов между Коллегиями.
Логика логикой,
-Пять…
Осталось немного. Еще два обжога плетью и Иас будет свободна. Свободна от наказания, но будет ли у нее хоть какая-то свобода внутри? Это нужно пережить. У Арахны есть Лепен и Регар, они есть друг у друга, а у этой девочки что есть? Ребенок? Плоть от плоти Сколера?
Так не новая ли это мука?
Сколер опускается на колени. Ровно кладет голову на плаху. Он не был трусом, но сейчас закрывает глаза. От стыда. От страха и стыда, которые неизменно испытает в большей мере, увидев взгляд Регара над собою.
В последний раз сделать вдох – сладость. Сладость, которая режет по легким. Вздох глубок. Всякого «а вдруг!» не существует.
-Шесть…
Иас вскрикивает. Яростно и отчаянно. Закусывает губу до крови, но не замечает этого. Арахна почти наяву слышит свист металла и слегка промахивается по плоти Иас, обжигая ее ударом плети лишь на две трети, а не на полный размах.
А там на площади…все.
-Семь! – Арахна с отвращением отшвыривает от себя прямо на пол орудие кары, закрывает лицо руками.
Ей кажется шум моря в голове, но никакого моря в подземной «гостевой» зале, разумеется, нет. это шум народа на городской площади, шум, который она воображает себе так ясно, что всерьез слышит его.
Так кончается всякая казнь. Шум. Грохот тела, напряжение, разряжается и возгласы. Иногда и аплодисменты.
-Иас, вы свободны, - произносит Мальт и благоразумно удерживается от острой фразы, наверное, прочитывает сейчас по всему облику Арахны, что еще немного, и она вцепится в кого-нибудь, разорвет, не помня себя, чтобы не разорвало ее от этого ужасного внутреннего шума.
Как уходит Мальт, как, всхлипывая от боли, унижения и осознания своего долгого одиночества в мире, где больше нет Сколера, собирает свое платье Иас, как мнется помощник, убирая все на свои места – Арахна слышит сквозь весь этот шум, рожденный внутренним людским морем.
Ей кажется все наяву. Ей кажется, что она чувствует запах окровавленного металла. Чудится, что виден и пот, проступивший на бледном болезненном лице Регара, ведь каждая казнь – это усилие, а казнь, произведенная над тем, кто был тебе дорог…
-Ара…-тихо зовет Авис и даже касается ее плеча. Арахну обжигает от этого прикосновения так, словно ее хлестануло самой плетью и она, отпрыгнув в сторону, обратив обезумевшее от боли лицо к Авису, кричит:
-Уйди! Не тронь меня! Не тронь!
И даже Иас затихает от этого крика. Прежде Арахна была для нее чем-то собранным и высшим, а теперь до Иас вдруг доходит, что Сколер тоже был ее другом, что, возможно, она не единственная, кто сейчас полон скорби и приходит даже горечь от мысли, что Арахна ничего не могла сделать.
Авис не знает, куда деться, но не рискует больше предпринимать попытку к сближению с Арахной, а она, уже тихо просит:
-Уйди…
Авис хочет спросить, уверена ли она, но не может промолвить и слова. У нее такой вид, что сейчас разговора не выйдет. Авис тяжело покидает подземную залу, надеясь, что его окликнут, попросят остаться, но…
Это все реакции тех, кто не был знаком так близко со смертью. А Арахна знакома была хорошо. Авис уходит, потому что ему нечего больше делать, кроме как выйти из Коллегии и присесть на крыльцо, где недавно спала Арахна, дождаться прихода Лепена и Регара и засвидетельствовать им почтение и уважение к утрате.
-И ты…иди, - Арахна замечает Иас. Иас шатает, она морщится от боли, но Арахна знает, что эта боль пройдет быстро, и Иас вполне может уйти сама.
Иас смотрит на Арахну уже не так, как смотрят на палача, без отвращения и презрения, а даже с жалостью. Свистяще-охрипшим голосом Иас выдавливает из себя:
-Я люблю его.
-Любила, - жестоко поправляет Арахна и чувствует, как прядь волос Сколера жжет все сильнее ей карман. Она обещала отдать прядь Иас, но уж нет… пусть карает ее Луала, пусть насылает на нее всех Девятерых рыцарей, Арахна не отдаст.
Это ее последняя память о нем, а Иас…она сама виновата. Виновата в том, что наивна, что молода и глупа. Впрочем, и они, всей троицей: Регар-Лепен-Арахна были еще недавно так наивны и глупы, оправдывая Сколера и уверяя друг друга, что это все чудовищная ошибка, когда Сколер сам признал свои преступления.
-Иди, - повторяет Арахна без особой уверенности, еще немного и она вовсе попросит девушку остаться, чтобы скорбеть с нею. Но нет, так нельзя. Это ее боль. Ее, Регара, Лепена. Иас может скорбеть одна. Они не против. Они еще живы…
Иас, шатаясь от боли внутренней и наружной, от досады, от одиночества, бредет, спотыкаясь, удерживая все-таки пострадавшее платье, прочь из залы. Арахна замечает невольного свидетеля…смеется почти беззвучно, когда он, пойманный, вжимает голову в плечи. Но ей не хочется его шугать – глупость и нелепость не должны караться.
В молчании Арахна поднимается наверх, закрывает подземный этаж и сидит в полумраке, не зажигая свечей, ожидая страшного возвращения.
И страшное возвращение произошло. В полусне-полубреду, словно сквозь туман, Арахна услышала неразборчивые голоса за дверью, не сразу, но все-таки узнала Ависа, а затем дверь открылась.
Регар даже не сказал ничего, не заметил Арахны, прошел к себе и заперся. Лепен не мог себе такого позволить и присел рядом с нею, ткнулся лбом в ее плечо, как будто бы унимая боль.
-Столько шума…- пожаловался он.
-Я слышала, - прошептала Арахна. – Я слышала…как будто бы была там.
-Больно. Очень больно, Ара. Я как будто бы опустел наполовину, - Лепен отодвинулся от Арахны. Они не видели лиц друг друга, лишь угадывали силуэты, но и этого было достаточно.
Есть такая речь, которая не ложится в слова и неподвластна взгляду. Лепен взял руку Арахны. Ему показалось, что ее ладонь совсем ледяная, но этот лед исходил от его рук – на улице похолодало, подходил новый сезон и тучи отвечали упадку в настроении Коллегии.
Арахна не отдернула руку. Холод немного отрезвил ее.
-Я как будто бы в тумане. И туман продолжается. Я как в воде, из которой не выплыть.
-Я все еще не верю.
-Я все еще не хочу верить…
И снова молчание. И снова несказанное, не и без слов понятное: «мы выдержим» и ответное «мы вместе».
-Авис, зараза, скорбит, - в голосе Лепена прорезалась насмешка. – Как будто бы ему есть какое-то дело!
-Может быть и есть, - напряженно-высоким голосом отозвалась Арахна. - Иас, кажется, совсем убита.
-Думать надо. С кем связываешься.
-А на нас это разве не действует? И нам надо было думать. И нам надо было угадать его предательство и сегодняшний итог, - резонно возразила Арахна.
-Ты права, - с неохотой признал Лепен. – Я хочу проснуться. Кажется, мир стал серым. Кажется, никогда в нем уже не будет света.
-Завтра новый день. Новая жизнь, - Арахна нервно хихикнула, - но я не могу…
-И я не могу, - перебил Лепен. – Мы даже не смогли…мы оба не смогли отправиться на сожжение его тела, Ара! Мы хотели. Я был уверен, что мы сможем. Но тело дернулось, умирая, и я смотрел в глаза…ты знаешь, как стекленеют глаза.
Арахна поежилась. Она не жалела о том, что не была на казни, она жалела о том, что так легко могла себе вообразить ее до мельчайших подробностей. Что делать, если ей пришлось видеть их уже множество, а Сколер, хоть и был им другом, но все же – человек!
А у людей одинаково стекленеют глаза.
-Его комната, его вещи, его кабинет, одежда…все это пропитано им. Он уже мертв, а все еще среди нас, - Лепен дрогнул в голосе и сказал Арахне то, о чем боялся сказать. – Я думаю, боюсь даже подумать, что испытывают другие, когда узнают о том, что их близкие казнены. В каком горе отцы и матери, братья и сестры, дети и любимые? Я отнимал жизни, но разве я знал, что кто-то однажды…
Кажется, он даже всхлипнул. Арахна, которая была немного гибче и устойчивей, а еще обладала запасом времени для слез и рыданий и отсутствовала на казни, зная, что не перенесет её, возразила:
-Это закон. Если бы ты казнил невинных, ты был бы подлецом. Но ты казнил по приговорам. Ты казнил тех, кто совершил или замыслил совершить злодеяние. Почему меня нет на эшафоте? Почему там нет Регара? А нас там нет! мы чтим закон и требуем этого же от других. Это закон жизни. Закон порядка!
Невольно она даже вошла в раж, поймав ту странную потребность в восхвалении закона и долга палача, которую переняла от Регара еще в детстве.
-Да…- Лепен не мог возразить. – Но гадко мне! Как будто бы горе людей настигло меня!
-Это не твоя вина, но твой долг! – Арахна не собиралась смягчаться, однако, вспомнив, что перед нею в полумраке не враг все-таки, а близкий друг, осторожно коснулась его угадывающегося тела рукой. – Эй…
-А хочешь я тебе скажу еще кое-что? – вдруг спросил Лепен, не отреагировав, наверное, впервые, на ее прикосновение. И, не дожидаясь ответа, сказал, - нас с завтрашнего дня снова четверо.
-А?
-Приказ, - промолвил Лепен с ненавистью, - что нас должно быть не меньше четырех. Приказ брата короля, принца Мираса. Регар, конечно…
-В бешенстве? – Арахна даже сама пришла в бешенство. – Мы только что потеряли товарища. Мы только что остались без нашего друга, да как…
-Им плевать. Им всегда было плевать на нас. Мы же не дознаватели и не судьи. Нас должно быть столько, чтобы хватало сечь головы врагам короны.
-Мы бы справились!
-Принц Мирас не собирался выслушивать наши заверения, - Лепен поднялся из кресел и подошел к окну, выглянул на двор. В лунном свете его силуэт был виден четче. Арахна все еще не верила:
-Четверо? Да как…да нет. это невыносимо! Я не могу смириться с тем, что сейчас комната, рядом с которой и моя комната, опустела. А там ведь его еще вещи. Я не могу смириться с тем, что нам теперь нужны три порции, но и смириться с тем, что кто-то придет, чтобы заменить нам Сколера я тоже не могу! Да я…
Она осознала свою слабость и ничтожность. Ее слово ничего не значило. Приказ принца Мираса – это закон. Закон, которому служат палачи. Если он скажет, что их должно быть снова четверо, их снова будет четверо и появится кто-то, кто будет также карать, как и они. Кто будет завтракать с ними, обедать и работать. Кто-то, кто будет служить закону!
-Мы не обязаны его любить, - заверил Лепен. – Просто…будет еще один человек. Конечно, Сколера нам никто не заменит…веришь, пока он сегодня шел к нам, я вдруг вспомнил, что он лет пять назад пытался писать стихи. Помнишь, что он написал тебе к твоему шестнадцатому дню рождения?
-«Ты прекрасна, словно розы цвет, проживи еще сто лет, и печали ты не знай, верь в Луала рай, наслаждайся жизнью этой и броди красой по свету…» - Арахна поняла, что ее лицо мокрое от слез и порадовалась темноте. Первые строки того стихотворения она помнила легко. Много раз перечитывала. Стихи дальше были еще более нелепые и неуклюжие, но до того момента никто не писал ей стихов. Да и то был первый день рождения Арахны, который она встречала с друзьями, а не с Регаром и Коллегий Палачей.
Да, пусть эти друзья тоже были палачами, но на ее празднике они были именно друзьями. А не слугами закона.
-А как он играл на лютне? Луал и Девять Рыцарей…уши сворачивались в трубочку, - Лепен отвернулся от окна и смотрел в темноту, где сидела сейчас Арахна.
-Тогда какой-то дознаватель еще высунулся и сказал, чтобы мы не мучили кошек, - Арахна невольно улыбнулась сквозь слезы, и она опередила следующую фразу Лепена, вспомнив сама. – Помнишь, как вы с ним лазили по деревьям Коллежского Сада?
-Точно…- Арахна поняла по голосу Лепена, что он улыбается. – Яблоки воровали. Можно было и попросить, но воровать было веселее.
-А они кислыми оказались, - подхватила Арахна, - и мы еще попытались приготовить из них пирог. Сожгли стол…
-А потом судорожно оттирали его до возвращения Регара.
-И тогда Сколер предложил его снова покрасить. Самое смешное, что краску мы нашли в подвале, а вот прямые руки не нашли. И Сколер весь измазался. И мы его еще потащили отмокать в пруд…
-А он потом еще пытался просохнуть до самого вечера, бегал по двору, боясь попасться Регару на глаза. И мы были с ним.
-А потом он заболел…- Арахна примолкла и заговорила уже совсем о другом. – Знаешь, может быть, он и хотел уйти от нас, но я не верю, что все было ненастоящим. Кое-что нельзя подделать. Такие вот моменты. Он был нашим другом. Он оступился и теперь ничего не будет по-прежнему, но…
Она сама не верила в то, что говорит это. Украдкой, хотя в темноте все равно ее движения легко терялись, Арахна сунула руку в карман и нащупала прядь волос, перевязанных ниточкой.
-Давай мы попробуем сохранить о нем светлую память? – она молила. Робко, как будто бы боялась отказа. – Пусть он для нас просто умер. От лихорадки, от воспаления… пусть лучше так, а? осознать то, что твой друг предатель и преступник куда сложнее, чем осознать его смерть.
-У одного народа, - осторожно заговорил Лепен, - есть поговорка. Очень точная и очень про нас. «легче пережить смерть брата, чем смерть друга». Братья мы по семье и крови, а друзья – это то, что мы создаем сами вокруг себя, а потому и дорожим больше. Вопреки всему я сохраню память о Сколере как о человеке, которого я люблю и все еще люблю. Да, люблю, потому что его смерть…эта лихорадка причиняет мне боль.
-Спасибо,- тихо промолвила Арахна. – Я тоже люблю. И тебя и его.
У Лепена перехватило дыхание. Он сначала испытал неподдельный, неистовый восторг, услышав эти слова, но вот пришло глухое осознание, сомнение. Лепен вспомнил разом всю ее фразу и предыдущую свою и едва сдержался от отчаянного вопля.
Какое это было издевательство1 высшее и жестокое! Невозможное издевательство. Насмешка над всеми насмешками.
Но «а вдруг» еще жило в груди, терзало когтями сердце, и все же Лепен спросил:
-О какой любви говоришь ты?
-О любви к друзьям, конечно, - Арахна не заметила подвоха. Горе жило в ней, затмевая остальное.
-К другу…- тупо повторил Лепен и всякий намек на восторг умер в нем, и выцвел. Лепен был рад лишь тому, что Арахна не видит его лица, но больше он не мог выносит этого мучительного разговора, этого тянущего когтя, впившегося в сердце и сказал торопливо, - давай спать.
-Может, еще посидим? – неуверенно предложила Арахна, смущенная неожиданной решительностью Лепена.
-Нет, завтра…надо спать.
Лепен первым пошел к лестнице. Ссутулившись, он поднимался к спальне и был уже на половине пути, когда Арахна тоже скрипнула ступенькой и на ощупь пошла в темноте.
Для света не было причин.
Глава 9.
Рассвет вползал лениво, понемногу серели деревья и крыши домов, можно было уже немного ориентироваться на улице. Арахна поднялась с постели, так и не сумев заснуть, и, наскоро и кое-как собравшись, стараясь не выдать себя ни половицей, ни скрипом дверей, выскользнула сначала из своей комнаты, затем прошмыгнула по зале первого этажа и вырвалась на улицу.
Утренний холод полоснул по легким и на миг у Арахны перехватило дыхание, но она медленно выдохнула, позволяя привыкнуть себе к утреннему воздуху, и торопливо зашагала вперед, сворачивая с главных проходов между Коллегиями.
Логика логикой,
