– Это королевская кровь, Мадлен, – королева, молчавшая прежде, вступила в разговор. Она слышала Мадлен чуть больше, но уже успела разделить уверенность своего мужа в том, что смерть их сына не была напрасна, что он возвращается в дитя Мадлен. Душа ведь вечна, и на всё замысел Божий!
– Только наполовину.
– Это никого не волнует.
– Это волнует всех! – Мадлен повысила голос лишь немного, но даже это просто усилие далось ей с большим трудом и она почувствовала, как в голове запульсировало от боли.
– Ты бледна! – всколыхнулся король, – лекаря?
– Не надо, Рудольф, – возразила Мадлен, – ничего не надо. Ни лекаря, ни признания. Лекарь мне не поможет. Признание моего ребёнка наследником не поможет. Народ не примет его. Совет не примет его. И даже то, что его узаконил само король, не спасёт ни его, ни меня.
– Ты боишься только осуждения? – спросила королева тихо. Она читала в лице Мадлен не просто понятную тревогу, но ужас. – Рудольф, может и правда повременить… пусть ребёнок вырастет, окрепнет?
– Я король, моё слово – закон, моя сестра родит ребенка и королевским указом…
– Энрике меня убьёт! – Мадлен не выдержала напряжения. Как так выходило, что никто не слушал её? Никто не понимал очевидного? Энрике убьёт её! – И меня, и моего ребенка! И вас, если понадобится. Передайте трон ему, но не моему ребенку. Это будет честнее и это спасет всех. В конце концов, он не такой грешник как я.
Лицо короля омрачилось.
– Энрике, – медленно произнёс он, – всегда он был на своей стороне мыслей. Его поступки ужасают, но он всё ещё мой подданный, и наш брат. Он услышит меня.
Мадлен покачала головой. Как же так? Почему Рудольф не понимает и не хочет понимать очевидного? Королева перехватила её тревогу, уже явно нервничая. Ей и самой не очень-то нравилась идея её супруга, как и то, что строгая набожная Мадлен оказалась человеком из плоти и крови и попалась как какая-то простолюдинка!
Но Божий замысел проступал в свершённом. Их сын умер, а Мадлен, строгая и набожная, оставшаяся вроде бы служить людям и богу, вдруг затяжелела. Может ли Господь толкнуть к греху?
Королева спросила:
– Он что-то говорил тебе? Энрике?
Мадлен усмехнулась. Тяжесть её положения – физическая и моральная, была неподъёмной, но всё равно остались какие-то остатки сил, чтобы усмехнуться. Они что, плохо знают своего же Энрике?
– Нет, – солгала Мадлен. Оступившись раз, она теперь поняла, что ложь тоже даётся легко, хотя и также грешна.
– Этот разговор закончен! – Рудольф поднялся с места, – Мадлен, ты не должна упрямиться. Случилось то, что случилось. Это провидение! Это то, что должно было случиться, когда умер наш мальчик!
Мадлен попыталась его остановить, но не вышло. Рудольф не желал слушать. Он отгородился от неё стеной уверенности, и не пробиться было.
– Он угрожал тебе? – Генриетта-Мари заговорила тихо, серьёзно. Пожалуй, никогда она ещё не говорила с сестрой своего супруга так тихо и серьёзно. Они вообще общались мало, Генриетта-Мари была чужой, а Мадлен ещё недавно практически символом страны – строгая и набожная. Теперь это не имело значения. Позор обрушился на её голову, и что было хуже – её родной брат не только не защитил её от этого позора, напротив, он гордился им, видел только ему доступную истину…
Горе уродует людей. Генриетта была матерью, она понесла утрату, но тон Мадлен её испуг передался ей точнее и острей, чем Рудольфу. Может быть, это и произошло от того, что она сама потеряла сына и теперь чувствовала, что над Мадлен висит такая же угроза? Она ведь тоже знала Энрике.
– Это была не угроза, – ответила Мадлен, – это факт. Королём следует стать ему. Вот и вся правда. Так будет проще. Так будет меньше крови. Моего ребёнка никогда не примут в народе, он всегда будет бастардом, всегда будет второго сорта, и в этом только моя вина. Но разве это значит, что его надо убить? А он его убьёт. И меня. Я готова умереть, но что мне делать? Я обещала Энрике, что каждому, кто предложит мне корону, каждому, кто поддержит моего ребёнка, я объявлю, что недостойна и недостоин мой ребёнок…
Мадлен знала как звучит. Знала и то, что слова Энрике, такие жестокие, были справедливы. Она не имела права на уважение с его стороны, да и вообще с чьей угодно стороны. Но она хотела только жизни для своего ребёнка.
– Он потребовал этого? – голос королевы наполнился яростью. Она не выносила Энрике, никогда не верила ему и каждый лишний повод давал ей новый гнев.
Мадлен спохватилась, забеспокоилась и поспешила сообщить:
– Нет! я сама обещала ему, ваше величество! Я сама, сама…
Голос её задохнулся, она и сама задохнулась, смотрела на королеву затравленно и жалко. Та вздохнула. Жалость мешалась в ней с презрением. Конечно, Мадлен, как особа королевская, не имела права на подобные проступки! Но это было уже сказано. А что дальше? гнать её? Казнить? Ссылать? Да пусть живёт, и бастарды пригождаются!
Генриетте-Мари, получившей хорошее образование, было известно о подобном. Так что она рассудила о том, что для Мадлен хватит и её собственного покаяния и ужаса. А для Рудольфа хватит уже свершённых глупостей.
– Если бы была возможность, – медленно произнесла королева, – как бы ты поступила?
– Уехала бы, – сразу ответила Мадлен. – Куда-нибудь, где меня никто не найдёт. В молитвах и покаянии я проводила бы дни.
– А как бы ты воспитала своё дитя? – королева не была ни тактиком, ни стратегом. Но она сейчас была полна решительности и желания поступить так, как подсказывал ей разум. Гнева Рудольфа она не боялась – с ним можно справиться, можно его переубедить. А вот Энрике опаснее, тут уж таиться не следует.
– Я воспитала бы его в почтении к Господу! – горячо воскликнула Мадлен. Она желала этого, всем сердцем желала. Преступив порог добродетели, хотела отмыться душой, привести к Господу невинную душу. – Если у меня будет дочь, я отправлю её послушницей в монастырь, если сын…
– Не спеши, – возразила Генриетта-Мари, – не спеши с монастырём. Пока сойдёмся на том, что дитя должно быть здорово и иметь образование. Причём не только в области слова Божьего.
Мадлен в изумлении воззрилась на королеву. Она её не понимала. Кажется, женщина что-то задумала, но не спешила поделиться своими мыслями, а только взвешивала и размышляла.
– Энрике подлец, – объяснила королева, – тебе надо уехать. Рудольф не желает этого, но он и не понимает угрозы. Его любимый брат был для него всегда любим, даже когда Энрике шёл против него войной! Что он сделает сейчас, и ты, и я понимаем. Рудольф нет. Значит, посвящать его не будем.
– Во что посвящать? – язык Мадлен едва ворочался от тяжести предчувствия и внезапной сухости во рту.
– В здравомыслие, – усмехнулась Генриетта-Мари, – надо всё подготовить для твоего отъезда. Спрячем тебя в поместье… но прежде я обсужу это с моим другом.
Мадлен оторопело взирала на королеву. Другом? Каким другом? Какое поместье?
– Ничего дурного! – вспыхнула королева, – не вздумай даже думать дурного! Так, полно! У тебя есть кто-то из придворных, кому ты можешь доверять?
– Есть, – не раздумывая сказала Мадлен, – моя служанка Селеста. Девушка верная, ловкая.
– Селеста, Селеста… – королева наморщила лоб, видимо, пытаясь вызвать образ девицы по имени, но у неё не выходило. – Кем был её отец? Откуда она?
– Добрый вечер, господа! – это приветствие, молвленное из темноты, не сулило ничего хорошего. Отдавая отчёт себе в этом, и Симон, и Летард одновременно среагировали и ощетинились, готовые броситься в бой с невидимым врагом.
Перспективы были дурными. Летард сразу оценил это. Тёмный провал улицы, ни единого светлого окошка. Вдалеке только трактир, но там шумно и пьяно, там и не выйдут на драку, своих хватает. И потом, если выйдут, будет хуже. В этот час там могут быть лигианцы.
– Кто говорит? – спросил Летард, вглядываясь в темноту. Обращения «господа» было не лигианским. Летард даже не знал, хорошо это или плохо, потому что встреча с Лигой сулила однозначную смерть, а вот встреча с неизвестным врагом означала полную неизвестность.
– Выходи! – поддержал Симон. Он был напряжён и готов к бою. Разум его рисовал определённую картину: враги Мадлен выследили их, готовятся пытать и убить. За неё стоило сразиться! Пусть и в темноте, и в бесславии умереть…
– Говорит тот, кто надо, – ответила темнота и вскоре проявилась в образе богато одетого человека. Даже в плохом освещении, которое давал трактир, было видно, что ткани тяжёлые, и на поясе поблескивает серебром. Так не ходят в этих улицах! – Летард? Верно?
– Смотря кто спрашивает, – Летард глянул назад. Их уже окружали. Выныривали из темноты хорошо вооружённые и одетые не по-лигиански люди. – С кем честь имею говорить?
– Я от герцога Болмона, – объявил незнакомец, – он давно приглашал вас в гости, а вы всё не идёте. Разве это учтиво?
– Кого? – Симон растерялся. Кажется, незнакомое или едва знакомое имя внесло разлад в его мироощущение. Он уже и забыл, что у других есть свои хлопоты и беды, всё его существо сосредоточилось на Мадлен. – Что ты несёшь?
– Не сопротивляйтесь, – попросил незнакомец, – нас больше и рядом лигианцы, не надо им знать, что сбежавшие преступники здесь, верно? А визит в гости развлечёт вас лучше безнадёжной драки.
Рассуждение было разумным. Летард убрал нож в рукав. Симон явно не одобрял поспешности такого решения, но спорить не стал.
– Какой такой герцог? Почему он ждёт тебя в гости? – спросил Симон, когда к ним приблизились из темноты, красноречиво призывая идти за незнакомцем.
Летард не знал. На его взгляд, такие люди как герцог Болмон и вовсе не должны были пересекаться с его миром, впрочем, Альбин, мир его праху, всегда говорил, что в разуме Летарда слишком много наивных глупостей.
– Скоро узнаем, – ответил Летард. Обречённому чего выбирать?
Герцог Болмон встретил их весьма приветливо, точно так и планировалось, и он давно ждал их у себя, как дорогих гостей, не меньше! Он тепло улыбнулся им, двум, по сути, оборванцам с улиц, поднялся навстречу, велел подавать ужин. Так встречают желанных гостей! Так не встречают двух беглецов-лигианцев.
Летард, видя, что их и правда привели к Болмону, и это не какая-то ловушка от Онвера, несколько успокоился. Может быть, и глупо было бы успокаиваться, в конце концов, Болмон ему не шибко-то и друг, но между встречей с Лигой и встречей с герцогом, Летард однозначно выбирал герцога. К тому же, общество его было приятным, добавляло этому приятно обществу и некоторый плюс – аромат блюд. Симон и Летард уже давно толком не ели, и глаза невольно находили стол.
Симон был недоверчивее Летарда, да и с герцогом знаком он не был, но видя, что Летард окончательно успокоился и не суетится, перенял черты спокойствия от него. В самом деле, куда уж бежать? да и как сбежать, когда глаза находят еду?
– Спасибо, что пришли ко мне, мои друзья, – приветствовал герцог Болмон. Говорил он так, словно и Летард, и Симон, которого он если и видел, то мельком, были ему действительно друзьями. – Я рад, что вы не стали избегать встречи. Прошу угощаться.
Может быть и следовало бы отказаться, или, по меньшей мере выяснить, чего от них хочет добрый хозяин, но они были голодны и не заставили себя упрашивать. Чистота тарелок, столовое серебро и блеск кубков смущали их, и они честно даже попытались воспользоваться какой-то двузубчатой вилкой, чтобы разделить мясо…
– Ешьте как привыкли, – посоветовал герцог, – меж друзьями нет секретов.
Он слишком настойчиво повторял о дружбе, чтобы это могло быть незамеченным, но и Симон, и Летард решили пока не думать об этом. Они навалились на пирог, потом на жареные куски свинины в каком-то островатом, но приятном соусе, затем на картофель – ещё горячий, обжигающий руки, запечённый до ароматной аппетитной корочки…
Болмон не говорил с ними. Он позволил им есть спокойно, и сам сидел с ними за одним столом, точно они в самом деле могли быть друзьями. Он не ел с ними, он неспешно потягивал вино, до которого Симон и Летард ещё не добрались. Покончив с голодом, недавние друзья переглянулись. Пора было приступать к делу. Лигианцев весьма разморило от тяжести в желудке и тепла, они надеялись, что сейчас будет что-то несложно и может быть даже приятное, иначе чудесный вечер будет смазан.
– Попробуйте вина, – предложил Болмон, – я отослал слуг, чтобы они не мешались нам и не были свидетелями, но, полагаю, что вина вы сможете разлить и сами.
Они смогли. Молча переглянулись, пожали плечами, понимая, что всё равно уже попались и следует как минимум выслушать этого герцога.
– С Летардом я уже знаком, – заговорил Болмон, когда у лигианцев кубки наполнились. – Вы, как я понял, Симон?
– Откуда вы поняли? – обозлился Симон. В этом вопросе был страх. Где-то прокололись? Герцог не спросил его имя, когда разрешил сесть за стол и наестся. Ему это и не пришло в голову, но теперь высветлялось осознание: он уже знал его!
– Я хорошо знаком с порядками Лиги и некоторыми её членами. Особенно хорошо я знал Альбина. Это потеря. Большая потеря. Но, как знать, может быть, эта потеря тоже на руку. Времена идут и городу нужны новые лидеры.
– Это не ответ, – Симон смутился, но не желал отступать. Теперь, когда сытость была полной, он чувствовал себя маленьким и ничтожным в этом богатом доме, среди ковров и подсвечников, среди чистоты.
Болмон не собирался, похоже, тратить время на уговоры.
– Это ответ, юноша, и другого у тебя не будет. Ты не знаешь города, судя по всему, зато умеешь быть лигианцем. Так будь им и не удивляйся, что есть те, кто сильнее и обладает властью. Итак, предлагаю не ссориться. Я этого не хочу и вам не советую – останетесь в дураках, а можете выиграть. Оба выиграть.
– А во что играем? – спросил Симон. Он спрятал своё смущение за развязанностью.
– И с кем? – добавил Летард. Он знал Болмона чуть лучше и прекрасно понимал, что просто так тот не станет искать дружбы, ему что-то нужно. Какие-то услуги.
– Играем в порядок, – улыбнулся Болмон. – С тех пор, как некоторые лица способствовали тому, чтобы Лига осиротела…
– Это не я! – всколыхнулся Летард и даже вскочил. Он не желал, чтобы гнусная ложь Онвера и его прихвостней сейчас была и в устах Болмона.
– Сядь, друг мой, – успокоил герцог, – разумеется, это не ты, хотя остатки лигианцев и хотят уверить всех, что это так. Сядь же!
Летард подчинился с некоторой неохотой. Он не видел искренности в словах Болмона. Или тот был безразличен к тому, кто убил Альбина, или не верил Летарду? Одним словом, Летард не чувствовал, что в глазах герцога его безвинность подразумевается сама собой.
– Не надо споров, – напомнил герцог. – Расклад ясен. В Лиге давно назревал переворот против Альбина. И некоторые лица, поддавшись, видимо, в ложные надежды на передел власти, сотворили его.
Летард побелел от ужаса. Он ведь и сам готов был примкнуть к герцогу и принцу крови Энрике! Ради Селесты, ради обещаний. И только то, что скончался наследник трона, остановило необходимость борьбы. Странное дело, но прежде Летард и не думал, насколько близко он стоял к тем, от кого и сам ныне скрывался. Они казались ему далёкими и враждебными, а выходило,
– Только наполовину.
– Это никого не волнует.
– Это волнует всех! – Мадлен повысила голос лишь немного, но даже это просто усилие далось ей с большим трудом и она почувствовала, как в голове запульсировало от боли.
– Ты бледна! – всколыхнулся король, – лекаря?
– Не надо, Рудольф, – возразила Мадлен, – ничего не надо. Ни лекаря, ни признания. Лекарь мне не поможет. Признание моего ребёнка наследником не поможет. Народ не примет его. Совет не примет его. И даже то, что его узаконил само король, не спасёт ни его, ни меня.
– Ты боишься только осуждения? – спросила королева тихо. Она читала в лице Мадлен не просто понятную тревогу, но ужас. – Рудольф, может и правда повременить… пусть ребёнок вырастет, окрепнет?
– Я король, моё слово – закон, моя сестра родит ребенка и королевским указом…
– Энрике меня убьёт! – Мадлен не выдержала напряжения. Как так выходило, что никто не слушал её? Никто не понимал очевидного? Энрике убьёт её! – И меня, и моего ребенка! И вас, если понадобится. Передайте трон ему, но не моему ребенку. Это будет честнее и это спасет всех. В конце концов, он не такой грешник как я.
Лицо короля омрачилось.
– Энрике, – медленно произнёс он, – всегда он был на своей стороне мыслей. Его поступки ужасают, но он всё ещё мой подданный, и наш брат. Он услышит меня.
Мадлен покачала головой. Как же так? Почему Рудольф не понимает и не хочет понимать очевидного? Королева перехватила её тревогу, уже явно нервничая. Ей и самой не очень-то нравилась идея её супруга, как и то, что строгая набожная Мадлен оказалась человеком из плоти и крови и попалась как какая-то простолюдинка!
Но Божий замысел проступал в свершённом. Их сын умер, а Мадлен, строгая и набожная, оставшаяся вроде бы служить людям и богу, вдруг затяжелела. Может ли Господь толкнуть к греху?
Королева спросила:
– Он что-то говорил тебе? Энрике?
Мадлен усмехнулась. Тяжесть её положения – физическая и моральная, была неподъёмной, но всё равно остались какие-то остатки сил, чтобы усмехнуться. Они что, плохо знают своего же Энрике?
– Нет, – солгала Мадлен. Оступившись раз, она теперь поняла, что ложь тоже даётся легко, хотя и также грешна.
– Этот разговор закончен! – Рудольф поднялся с места, – Мадлен, ты не должна упрямиться. Случилось то, что случилось. Это провидение! Это то, что должно было случиться, когда умер наш мальчик!
Мадлен попыталась его остановить, но не вышло. Рудольф не желал слушать. Он отгородился от неё стеной уверенности, и не пробиться было.
– Он угрожал тебе? – Генриетта-Мари заговорила тихо, серьёзно. Пожалуй, никогда она ещё не говорила с сестрой своего супруга так тихо и серьёзно. Они вообще общались мало, Генриетта-Мари была чужой, а Мадлен ещё недавно практически символом страны – строгая и набожная. Теперь это не имело значения. Позор обрушился на её голову, и что было хуже – её родной брат не только не защитил её от этого позора, напротив, он гордился им, видел только ему доступную истину…
Горе уродует людей. Генриетта была матерью, она понесла утрату, но тон Мадлен её испуг передался ей точнее и острей, чем Рудольфу. Может быть, это и произошло от того, что она сама потеряла сына и теперь чувствовала, что над Мадлен висит такая же угроза? Она ведь тоже знала Энрике.
– Это была не угроза, – ответила Мадлен, – это факт. Королём следует стать ему. Вот и вся правда. Так будет проще. Так будет меньше крови. Моего ребёнка никогда не примут в народе, он всегда будет бастардом, всегда будет второго сорта, и в этом только моя вина. Но разве это значит, что его надо убить? А он его убьёт. И меня. Я готова умереть, но что мне делать? Я обещала Энрике, что каждому, кто предложит мне корону, каждому, кто поддержит моего ребёнка, я объявлю, что недостойна и недостоин мой ребёнок…
Мадлен знала как звучит. Знала и то, что слова Энрике, такие жестокие, были справедливы. Она не имела права на уважение с его стороны, да и вообще с чьей угодно стороны. Но она хотела только жизни для своего ребёнка.
– Он потребовал этого? – голос королевы наполнился яростью. Она не выносила Энрике, никогда не верила ему и каждый лишний повод давал ей новый гнев.
Мадлен спохватилась, забеспокоилась и поспешила сообщить:
– Нет! я сама обещала ему, ваше величество! Я сама, сама…
Голос её задохнулся, она и сама задохнулась, смотрела на королеву затравленно и жалко. Та вздохнула. Жалость мешалась в ней с презрением. Конечно, Мадлен, как особа королевская, не имела права на подобные проступки! Но это было уже сказано. А что дальше? гнать её? Казнить? Ссылать? Да пусть живёт, и бастарды пригождаются!
Генриетте-Мари, получившей хорошее образование, было известно о подобном. Так что она рассудила о том, что для Мадлен хватит и её собственного покаяния и ужаса. А для Рудольфа хватит уже свершённых глупостей.
– Если бы была возможность, – медленно произнесла королева, – как бы ты поступила?
– Уехала бы, – сразу ответила Мадлен. – Куда-нибудь, где меня никто не найдёт. В молитвах и покаянии я проводила бы дни.
– А как бы ты воспитала своё дитя? – королева не была ни тактиком, ни стратегом. Но она сейчас была полна решительности и желания поступить так, как подсказывал ей разум. Гнева Рудольфа она не боялась – с ним можно справиться, можно его переубедить. А вот Энрике опаснее, тут уж таиться не следует.
– Я воспитала бы его в почтении к Господу! – горячо воскликнула Мадлен. Она желала этого, всем сердцем желала. Преступив порог добродетели, хотела отмыться душой, привести к Господу невинную душу. – Если у меня будет дочь, я отправлю её послушницей в монастырь, если сын…
– Не спеши, – возразила Генриетта-Мари, – не спеши с монастырём. Пока сойдёмся на том, что дитя должно быть здорово и иметь образование. Причём не только в области слова Божьего.
Мадлен в изумлении воззрилась на королеву. Она её не понимала. Кажется, женщина что-то задумала, но не спешила поделиться своими мыслями, а только взвешивала и размышляла.
– Энрике подлец, – объяснила королева, – тебе надо уехать. Рудольф не желает этого, но он и не понимает угрозы. Его любимый брат был для него всегда любим, даже когда Энрике шёл против него войной! Что он сделает сейчас, и ты, и я понимаем. Рудольф нет. Значит, посвящать его не будем.
– Во что посвящать? – язык Мадлен едва ворочался от тяжести предчувствия и внезапной сухости во рту.
– В здравомыслие, – усмехнулась Генриетта-Мари, – надо всё подготовить для твоего отъезда. Спрячем тебя в поместье… но прежде я обсужу это с моим другом.
Мадлен оторопело взирала на королеву. Другом? Каким другом? Какое поместье?
– Ничего дурного! – вспыхнула королева, – не вздумай даже думать дурного! Так, полно! У тебя есть кто-то из придворных, кому ты можешь доверять?
– Есть, – не раздумывая сказала Мадлен, – моя служанка Селеста. Девушка верная, ловкая.
– Селеста, Селеста… – королева наморщила лоб, видимо, пытаясь вызвать образ девицы по имени, но у неё не выходило. – Кем был её отец? Откуда она?
***
– Добрый вечер, господа! – это приветствие, молвленное из темноты, не сулило ничего хорошего. Отдавая отчёт себе в этом, и Симон, и Летард одновременно среагировали и ощетинились, готовые броситься в бой с невидимым врагом.
Перспективы были дурными. Летард сразу оценил это. Тёмный провал улицы, ни единого светлого окошка. Вдалеке только трактир, но там шумно и пьяно, там и не выйдут на драку, своих хватает. И потом, если выйдут, будет хуже. В этот час там могут быть лигианцы.
– Кто говорит? – спросил Летард, вглядываясь в темноту. Обращения «господа» было не лигианским. Летард даже не знал, хорошо это или плохо, потому что встреча с Лигой сулила однозначную смерть, а вот встреча с неизвестным врагом означала полную неизвестность.
– Выходи! – поддержал Симон. Он был напряжён и готов к бою. Разум его рисовал определённую картину: враги Мадлен выследили их, готовятся пытать и убить. За неё стоило сразиться! Пусть и в темноте, и в бесславии умереть…
– Говорит тот, кто надо, – ответила темнота и вскоре проявилась в образе богато одетого человека. Даже в плохом освещении, которое давал трактир, было видно, что ткани тяжёлые, и на поясе поблескивает серебром. Так не ходят в этих улицах! – Летард? Верно?
– Смотря кто спрашивает, – Летард глянул назад. Их уже окружали. Выныривали из темноты хорошо вооружённые и одетые не по-лигиански люди. – С кем честь имею говорить?
– Я от герцога Болмона, – объявил незнакомец, – он давно приглашал вас в гости, а вы всё не идёте. Разве это учтиво?
– Кого? – Симон растерялся. Кажется, незнакомое или едва знакомое имя внесло разлад в его мироощущение. Он уже и забыл, что у других есть свои хлопоты и беды, всё его существо сосредоточилось на Мадлен. – Что ты несёшь?
– Не сопротивляйтесь, – попросил незнакомец, – нас больше и рядом лигианцы, не надо им знать, что сбежавшие преступники здесь, верно? А визит в гости развлечёт вас лучше безнадёжной драки.
Рассуждение было разумным. Летард убрал нож в рукав. Симон явно не одобрял поспешности такого решения, но спорить не стал.
– Какой такой герцог? Почему он ждёт тебя в гости? – спросил Симон, когда к ним приблизились из темноты, красноречиво призывая идти за незнакомцем.
Летард не знал. На его взгляд, такие люди как герцог Болмон и вовсе не должны были пересекаться с его миром, впрочем, Альбин, мир его праху, всегда говорил, что в разуме Летарда слишком много наивных глупостей.
– Скоро узнаем, – ответил Летард. Обречённому чего выбирать?
Глава 6(19) Предложение герцога
Герцог Болмон встретил их весьма приветливо, точно так и планировалось, и он давно ждал их у себя, как дорогих гостей, не меньше! Он тепло улыбнулся им, двум, по сути, оборванцам с улиц, поднялся навстречу, велел подавать ужин. Так встречают желанных гостей! Так не встречают двух беглецов-лигианцев.
Летард, видя, что их и правда привели к Болмону, и это не какая-то ловушка от Онвера, несколько успокоился. Может быть, и глупо было бы успокаиваться, в конце концов, Болмон ему не шибко-то и друг, но между встречей с Лигой и встречей с герцогом, Летард однозначно выбирал герцога. К тому же, общество его было приятным, добавляло этому приятно обществу и некоторый плюс – аромат блюд. Симон и Летард уже давно толком не ели, и глаза невольно находили стол.
Симон был недоверчивее Летарда, да и с герцогом знаком он не был, но видя, что Летард окончательно успокоился и не суетится, перенял черты спокойствия от него. В самом деле, куда уж бежать? да и как сбежать, когда глаза находят еду?
– Спасибо, что пришли ко мне, мои друзья, – приветствовал герцог Болмон. Говорил он так, словно и Летард, и Симон, которого он если и видел, то мельком, были ему действительно друзьями. – Я рад, что вы не стали избегать встречи. Прошу угощаться.
Может быть и следовало бы отказаться, или, по меньшей мере выяснить, чего от них хочет добрый хозяин, но они были голодны и не заставили себя упрашивать. Чистота тарелок, столовое серебро и блеск кубков смущали их, и они честно даже попытались воспользоваться какой-то двузубчатой вилкой, чтобы разделить мясо…
– Ешьте как привыкли, – посоветовал герцог, – меж друзьями нет секретов.
Он слишком настойчиво повторял о дружбе, чтобы это могло быть незамеченным, но и Симон, и Летард решили пока не думать об этом. Они навалились на пирог, потом на жареные куски свинины в каком-то островатом, но приятном соусе, затем на картофель – ещё горячий, обжигающий руки, запечённый до ароматной аппетитной корочки…
Болмон не говорил с ними. Он позволил им есть спокойно, и сам сидел с ними за одним столом, точно они в самом деле могли быть друзьями. Он не ел с ними, он неспешно потягивал вино, до которого Симон и Летард ещё не добрались. Покончив с голодом, недавние друзья переглянулись. Пора было приступать к делу. Лигианцев весьма разморило от тяжести в желудке и тепла, они надеялись, что сейчас будет что-то несложно и может быть даже приятное, иначе чудесный вечер будет смазан.
– Попробуйте вина, – предложил Болмон, – я отослал слуг, чтобы они не мешались нам и не были свидетелями, но, полагаю, что вина вы сможете разлить и сами.
Они смогли. Молча переглянулись, пожали плечами, понимая, что всё равно уже попались и следует как минимум выслушать этого герцога.
– С Летардом я уже знаком, – заговорил Болмон, когда у лигианцев кубки наполнились. – Вы, как я понял, Симон?
– Откуда вы поняли? – обозлился Симон. В этом вопросе был страх. Где-то прокололись? Герцог не спросил его имя, когда разрешил сесть за стол и наестся. Ему это и не пришло в голову, но теперь высветлялось осознание: он уже знал его!
– Я хорошо знаком с порядками Лиги и некоторыми её членами. Особенно хорошо я знал Альбина. Это потеря. Большая потеря. Но, как знать, может быть, эта потеря тоже на руку. Времена идут и городу нужны новые лидеры.
– Это не ответ, – Симон смутился, но не желал отступать. Теперь, когда сытость была полной, он чувствовал себя маленьким и ничтожным в этом богатом доме, среди ковров и подсвечников, среди чистоты.
Болмон не собирался, похоже, тратить время на уговоры.
– Это ответ, юноша, и другого у тебя не будет. Ты не знаешь города, судя по всему, зато умеешь быть лигианцем. Так будь им и не удивляйся, что есть те, кто сильнее и обладает властью. Итак, предлагаю не ссориться. Я этого не хочу и вам не советую – останетесь в дураках, а можете выиграть. Оба выиграть.
– А во что играем? – спросил Симон. Он спрятал своё смущение за развязанностью.
– И с кем? – добавил Летард. Он знал Болмона чуть лучше и прекрасно понимал, что просто так тот не станет искать дружбы, ему что-то нужно. Какие-то услуги.
– Играем в порядок, – улыбнулся Болмон. – С тех пор, как некоторые лица способствовали тому, чтобы Лига осиротела…
– Это не я! – всколыхнулся Летард и даже вскочил. Он не желал, чтобы гнусная ложь Онвера и его прихвостней сейчас была и в устах Болмона.
– Сядь, друг мой, – успокоил герцог, – разумеется, это не ты, хотя остатки лигианцев и хотят уверить всех, что это так. Сядь же!
Летард подчинился с некоторой неохотой. Он не видел искренности в словах Болмона. Или тот был безразличен к тому, кто убил Альбина, или не верил Летарду? Одним словом, Летард не чувствовал, что в глазах герцога его безвинность подразумевается сама собой.
– Не надо споров, – напомнил герцог. – Расклад ясен. В Лиге давно назревал переворот против Альбина. И некоторые лица, поддавшись, видимо, в ложные надежды на передел власти, сотворили его.
Летард побелел от ужаса. Он ведь и сам готов был примкнуть к герцогу и принцу крови Энрике! Ради Селесты, ради обещаний. И только то, что скончался наследник трона, остановило необходимость борьбы. Странное дело, но прежде Летард и не думал, насколько близко он стоял к тем, от кого и сам ныне скрывался. Они казались ему далёкими и враждебными, а выходило,
