***
Скрывать дурную привычку Агнесс было всё сложнее. Генрик уже пробовал с нею разговаривать, хоть и выходило плохо, всё-таки он был помощником, а она Всадником, но всё же – это была хотя бы честная попытка, и Агнесс вроде даже слушала.
– Сейчас мы должны быть собраны, – наставлял Генрик, – в Городе слишком много всего происходит. Вы же понимаете?
– Да понимаю, просто я не могу… – Агнесс так и не могла объяснить что именно она не может, но её привычки пролезали уже в стены Канцелярии и всё больше дознавателей если не замечали в открытую, то подозревали за ней нездоровую привязку к вину.
Особенно явно замечал Мартин. Генрик не раз ловил его настороженный взгляд и чувствовал, что для Агнесс всё закончится плохо. Этот фанатик явно не уважает чужие слабости и, как только ему станет всё известно наверняка, побежит докладывать. С него станется!
Но пока Мартин, похоже, не знал, потому что никто Агнесс не вызывал на разговор. И всё-таки её карьера явно шла к позорному закату. Вино не позволяло ей чувствовать себя по утрам бодро, и Агнесс уже не справлялась с той работой, которую прежде выполняла легко и быстро, даже находясь по утрам в изрядном неудобстве сил и духа.
Но и это пока удавалось скрывать – Генрик взял большую часть её работ на себя. Агнесс не справлялась, и это он, как верный помощник, не мог не признавать. Но что он мог сделать? Как помешать?!
Сейчас Генрик любовался рутинной картиной: Агнесс валялась пьяная, на столе лежало единственное письмо за день, сотворённое её руками – письмо о смерти Сибиллы де Суагрэ, которое должен был подписать Володыка. И это всё на что её хватило за целый день! На простое письмо скорби.
– Я устал от этого, – Генрик не мог всю жизнь покрывать её, в конце концов, у него были свои амбиции, свои желания и потребности. У него была и карьера, которая могла раскрыться, если только кто-нибудь даст понять Володыке и Верховному, что Агнесс более не нужна и неугодна.
Да, он устал и считал, что имеет право на эту усталость. Конечно, порыв совести заглушить сразу не удалось, совесть призывала прибрать за нею кувшин и вымыть кубок, прикрыть её одеялом и разобрать бумаги, которые, наверное, были срочными, раз их отдали писать Всаднику, а не любому в Канцелярии. Да, все эти порывы были сильны и хотели прорваться, но он удержал себя.
– Так будет лучше, лучше…– убеждал себя Генрик. Прежде всего так будет лучше для Города Святого Престола – рано или поздно первые его лица должны узнать о том, что такое Агнесс. Потом так будет лучше для самой Агнесс. Раз она так тяготится своей работой, то она должна покинуть её. Ну и для Генрика так тоже будет лучше.
Хотя о последнем Генрик старался не думать.
Голос совести всё-таки удалось заткнуть, и Генрик поспешил прочь из её кабинета, надеясь, что этого хватит для того, чтобы Агнесс оказалась скомпрометирована. Сама Агнесс, провалившаяся в счастливый неведенный сон так и не услышала метания своего ближайшего помощника, не узнала про его отступление и бегство, а также не узнала о том, что в её кабинет скользнула тень. Появившись через пару часов, уже в темноте, тень прошмыгнула стремительно и резво к её столу, и, точно зная где лежит нужное, открыла выдвижной ящик, тщательно придерживая его руками от скрипа. Несколько мгновений, немного шелеста выдающей всё и всех бумаги, и кончено!
Агнесс даже не проснулась.
Глава 27. Несчастные
– Это не шутка? – голос Бартоломью был полон безнадёжного холода, от которого хотелось скрыться, сжаться и молиться – пусть Пресветлый пощадит!
Но Пресветлый пощадит, а вот Бартоломью вряд ли. И всё же Агнесс пришла к нему – к Пресветлому попасть сложнее!
Нет, сначала, проснувшись с жуткой головной болью, она занялась своим столом, и в нём долго и сосредоточенно рылась, когда на столешнице не нашла нужных бумаг. Но в столешнице ничего не было найдено. А она собиралась отдавать сегодня всё на подпись Володыке! Перерыв всё на два раза, морщась от головной боли и чувствуя подступающую панику, Агнесс всё-таки позвала Генрика.
– Ты относил бумаги на подпись? Брал что-нибудь? – она не поздоровалась, была бледна, её тошнило – не то от выпитого, не то от страха.
Генрик растерянно отказался от её предположений. Зато догадался сам:
– Что-то…пропало?
Агнесс, чувствуя всё большее и отчаянное ощущение паники, ответила ему что-то визгливое и обидное, но уже в следующий миг признала – да, пропало.
– Надо идти к Бартоломью! – сразу сказал Генрик, на что получил порцию злых слов, суть который сводилась к сомнению в том, что у Генрика остались хоть какие-то мозги.
Дальше искали уже вдвоём. Но всё было тщетно. Агнесс дёргала в свой кабинет тех, на кого могла, кажется, подумать, и каждый раз надеялась на то, что всё получится, что сейчас кто-нибудь по глупости признает – да, заходил, взял, отнёс…
И она его даже не убьёт. А просто разрыдается от облегчения! Но облегчения не находилось. Все отказывались от её предположений, никто не признавался в том, что брал у неё какие-то документы, да, откровенно говоря, и не могло такого быть! Агнесс всё-таки никого не пускала к себе.
– Что пропало? – в десятый раз спросил Генрик. Агнесс игнорировала его вопрос, нервничала, но он не отступал. Какой бы дурной ни была эта женщина, вопрос стоял не в ней. В документах!
– Письмо на Остров относительно содержания пленников… и ещё, – Агнесс трясло, она чувствовала, что Генрик прав и надо идти каяться к Бартоломью, – и ещё набросок письма на приглашение в Город для объявления всех новых лиц.
Показательное мероприятие! Но и на него заезжают высокие гости.
Генрик поморщился – на его взгляд не пропало ничего важного и нужного, письма на Остров писались редко, но были типовыми, а приглашение? Даже проект его? но всё же ситуация была дурной.
– Кто мог взять? – Агнесс беззащитно взглянула на помощника, и Генрик испытал смесь привычных чувств: отвращение и сочувствие. Он жалел её и презирал одновременно. Это было непросто, но у него всегда так и выходило – он не имел к ней определённой ненависти, но липкое чувство от того, что он служит какой-то недостойной женщине не отпускало его. Впрочем, сейчас её провалу, а утрату любой бумаги можно было считать провалом, Генрик не радовался.
– Надо к Верховному, – повторил он. – Бумаги не исчезают просто так. Вы Всадник. Всадник Дознания. Ваш долг сообщить обо всяком, хоть сколько-нибудь подозрительном случае.
Она кивнула, кажется, смиряясь с неизбежным. В глубине души Агнесс надеялась, что бумаги найдутся и тогда не надо никуда идти. Но ничего не находилось и слова Генрика имели больше смысла, чем ей хотелось.
Она даже встала, вроде бы собравшись, и тут же села, не находя в себе сил идти и каяться. Под внимательным взглядом Генрика вздохнула, поднялась уже окончательно, но чуть не упала. Он поддержал её, поражаясь, как слаба людская натура, но больше тревожась о том, что пропажа бумаг состоялась. Раньше у Агнесс ничего не пропадало, да, она была далека от святости, но всё-таки не теряла ничего. Особенно бумаг. Она властвовала среди них, была царицей, а теперь походила больше на жалкую ничтожную рабыню, которой надо было идти и сознаваться перед хозяином.
Путь был долгим. Агнесс всё надеялась, что к ней и сопровождавшему её Генрику кто-нибудь подскочит, скажет, что всё нашлось – неважно как, но нашлось! – и не надо будет идти этой дорогой к Бартоломью, не надо будет ему рассказывать о пропаже бумаг.
Но никто не подбегал со спасительной новостью. Всё вымерло. Коридоры опустели. Во всяком случае, Агнесс никого в упор не видела и не замечала. Её собственные мысли и тревоги ослепили её, сделали уязвимой и слабой.
У дверей Бартоломью её посетила новая безумная надежда: его нет на месте! он завтракает. Или работает. Или отбыл!
Но ей открыли. Почти сразу открыли.
– Агнесс? Нечастый ты гость, – Бартоломью удивился, увидев её и Генрика. Генрик потупил взгляд, отошёл в сторону – дальше ему было нельзя. – Что ещё хорошего случилось?
Она бессильно мотнула головой, понимая, что ничего хорошего уже не будет и попросила робко:
– Я могу войти?
Признаваться в позоре в коридоре ей не хотелось.
Каялась она недолго. Всё это время Бартоломью хранил ледяное молчание, а она робела, боясь на него взглянуть. Она, будучи на двенадцать лет его старше, чувствовала себя ничтожной, незначительной. Её руки тряслись – узловатые пальцы-сучья, теребили край одной из многочисленных шалей, обычно аккуратно лежащих, а сегодня сбитых, спутанных между собой.
– Это не шутка? – спросил Бартоломью, когда она замолчала и опустила голову, не решаясь поднять на него свои вечно выпученные бесцветные глаза. – Просто если так, то далеко не самое удачное время и место. Да и не смешно.
– Я не знаю как так вышло, – глухо отозвалась Агнесс, – обычно я всё оставляю на одном месте, а по утрам отношу на подпись, если всё готово. Вечером сложила, всё было как всегда. А утром…
– Кто-то мог другой отнести? – у Бартоломью было подозрение, что нет, но он обязан был спросить.
– Нет, я всех уже поспрашивала.
– А вот это зря. Если пойдёт слух, что у Всадника Святого Города пропали документы, то тень падёт на весь Город, – Бартоломью был холоден и спокоен, и от этого было ещё страшнее. Если бы он закричал на неё, если бы метнул в стену кубок с водой, всё было бы проще снести, чем это ледяное спокойствие.
– Я никому не говорила, – отозвалась Агнесс, – просто спросила. Только Генрик знает.
– Он мог?
– Говорит что нет, – Агнесс покачала головой, – да и он не знает где я держу всё. Что готовила накануне тоже…наверное.
Она уже ни в чём не была уверена. В её душе творился сумбур. Непонимание, страх и собственное ощущение провала ширились в её сознании, опутывали всё, до чего могли дотянуться. Это был провал. Её провал. И его не скрыть. Она не справилась.
Но Агнесс не предполагала, что сумбур творится и в душе Бартоломью. Он уже пережил то, что ни на кого в этом Городе нельзя положиться, и все подводят. Больше всего его занимала другая мысль: кто и как смог проникнуть к Агнесс и забрать нужное, не попавшись? Для чего нужное он пока не размышлял. Выходило, что кто-то знает проходы в Город, расположение комнат и даже бумаг! И это был не Бартоломью.
И это не было его поручением.
Либо кто-то в самом Городе… но опять же – расположение комнат, знание, где Агнесс хранит бумаги. Даже сам Бартоломью наверняка не знал её системы – не интересовался! И вот это было уже для него страшнее и сумбурнее. Кто-то влез, украл. Как? Кто-то из своих? Кто-то вовне? Но всё равно при поддержке своих – проникнуть в Город, не зная деталей…
Нет, веет предательством, внутренним предательством.
– Что будет? – спросила Агнесс шёпотом, голос предавал её. Она боялась этой тишины, боялась ледяного молчания Бартоломью и его спины – Верховный стоял у окна, задумчиво глядя в него, но едва ли видя Город.
Бартоломью обернулся. Он уже успел про неё забыть, уйдя в собственные невесёлые размышления.
– Это серьёзный проступок, Агнесс, – сказал Бартоломью, помедлив. Слова он старался подбирать осторожно. Теплилась ещё надежда, что эта пьянь всё-таки сама куда-то задевала бумаги или отнесла их на подпись накануне вечером. Но в любом случае – это проступок. Оставалось выяснить лишь тяжесть. – Очень серьёзный. Есть враги Города, которые за любую бумагу из стола Всадника жизнь отдадут. А ты…
Он покачал головой, сдерживаться было трудно. Дура, ну какая же дура! Мирно спать, когда у тебя в кабинете шуруют? Или самой задевать бумаги?
– Я даже не могу найти слов, чтобы выразить своё разочарование и не только разочарование, – признался Бартоломью. – Ты понимаешь, что каждый листочек, попавший не в те руки – это большая угроза для Святого Престола? Для Пресветлого? Для каждого, кто доверяет нам?
Она понимала, хорошо понимала. Но что теперь могла поделать? Только ждать его решения.
– Безответственно, недостойно, попросту глупо… Всадник, которого наделяют доверием, должен быть на два шага впереди простого дознавателя. Но даже у моих дознавателей не водятся такие ошибки.
– Знаю, – Агнесс понимала, что всё кончено.
– Агнесс, – Бартоломью вдруг смягчил тон, и это стало такой неожиданностью, что она даже вздрогнула, – пока поступим следующим образом. Ты никому не говоришь. Вообще никому. Я работаю в этом направлении. Володыке ни слова. Поняла?
– Да.
– Точно поняла? – уточнил Бартоломью, – я уже не верю.
– Поняла, – она знала, что не имеет права отвечать на резкость.
– Володыке ни слова. Я пришлю к тебе в кабинет Магду. Или сам зайду. Да, пожалуй, что сам. Генрика своего попроси зайти к Магде, я её предупрежу. Поговорим.
– Думаешь, это он?
– Я думаю, что ты навлекла на нас беду, – ответил Бартоломью, – это то, что я знаю наверняка. И как бы не выяснилось, даже если окажется, что ты сама засунула куда-то бумаги, я советую тебе задуматься об отставке. И лучше самой задуматься, потому что в противном случае об этом задумаюсь я!
– Но в чём моя вина? если это тот же Генрик? – не выдержала Агнесс. Она была готова разрыдаться. Она всю жизнь отдала Городу Святого Престола, всю молодость, здесь был её дом. Вся её жизнь – это служба. И она не представляла себя за её пределами. А тут конец. Всему!
– Не разглядела, допустила, – объяснил Бартоломью, – ты – Всадник. Ты отвечаешь за документы. Ты отвечаешь за себя. Ты отвечаешь за других. Это не просто титул, который даёт тебе право есть получше, чем простым дознавателям, это ответственность и умение продумывать и смотреть на два, три шага вперёд. А ты поступила как последняя идиотка.
Он не повысил голос. Ни разу. Все его слова были полны презрительного холода, и скрыться от этого холода не было возможности. Агнесс уже сомневалась, что она хоть когда-нибудь может согреться после этого льда.
Ей захотелось хоть как-то защититься, и она сделала глупость, посмела обвинить и самого Бартоломью:
– Ты ведь тоже…недоглядел!
Ещё до того, как слова стихли, Агнесс поняла, что только что своими руками закопала себя ещё глубже. Теперь точно всё.
– Задача Дознания – защищать Город, – он не вспылил, только улыбнулся, правда улыбка вышла какая-то безжизненная, нечеловеческая, – и когда угроз много, Дознанию нужны люди, верные люди, на которых можно положиться. Прежний Верховный полагался на тебя, и где он? Он мёртв, Агнесс. Его убили в его же покоях.
Бартоломью вывернулся не самым для самого себя привычным способом. Он старался не упоминать прежнего Верховного, но сейчас это сложилось на его взгляд удачно и Агнесс окончательно померкла, лишённая всех сил.
– Я…я не хотела, – еле слышное бормотание – вот и всё что осталось от недолго напора и попытки защититься.
– Подумай об отставке, молчи и постарайся держать себя в руках, – вынес вердикт Бартоломью, – да уж, устроила ты мне! Нам же мало было проблем…
Агнесс поднялась на негнущихся ногах. Всё было кончено – она и не ждала иного. Возникла спасительная мысль про Володыку, но Агнесс поняла, что просто не дойдёт до него. Горло сушило, жгло. Нужно было выпить. Не воды, вина, крепкого вина.
– Ну что? – Генрик ждал её преданно и верно. Агнесс уже не знала, кому и чему верить, может и правда это всё дело рук Генрика? Но он проявлял хотя бы людское участие, ждал её и волновался – это было видно по его лицу.
