– По отдельности.
Так! Это уже интереснее. А Магда-то полезнее могла оказаться! Значит, нужно немного задобрить её.
– Магда, – он протянул руку и накрыл её ладонь. Она вздрогнула от неожиданной ласки. – Магда, пожалуйста, расскажи мне всё. Просто так Всадником не станешь. Если эти двое…или кто-то один против меня играет, я должен знать это. Расскажи, как было дело, и мы подумаем что делать. Хорошо?
«Мы» было заклинанием. Но Бартоломью решил закрепить успех:
– Похоже, я могу положиться лишь на тебя.
– Да, я всегда на вашей стороне! – заверила она и тотчас поспешила поведать всё, не упуская ни одной детали. В рассказе даже захватила разговор с Мартином – это была самая приятная часть чёртового дня, хоть канцелярскую крысу, но на место поставила!
«Сам Пресветлый хочет мне помочь, иначе зачем он послал мне тебя?» – думал Бартоломью, внимательно слушая рассказ Магды. А она не знала его мыслей, она была счастлива, что сможет оказаться полезной именно ему.
Дознание было неделимым для обывателей – ну как его разделить? Тут работают над выяснением правды и поиском врагов, тут проверяют выходящие статьи Служения на предмет отсутствия дурных призывов, тут, говорят, вскрывают почту, а ещё регистрируют граждан. Нет, не понять обывателям, что и Дознание неравномерно – оно имеет и между собою разницу. Канцелярию, например, постоянно пытались принизить.
– Зачем она? Она нужна, не спорю, – постоянно повторял Бартоломью, и Магда, конечно, перенимала его мировоззрение и на этот счёт, – нужна, но в таком же количестве! А так получается – рапорт на рапорт, копия на копию, и в настоящем деле сплошные заминки! И то, что мы могли бы решить за два дня, растягивается на две недели, обходя всю Канцелярию!
Магда соглашалась.
Но в низовьях Канцелярии, вдали от тюремных камер и допросных, Агнесс – Всадница Дознания, как раз Канцелярией и ведающая, считала по-другому:
– Они не видят всех документов, переписок, мыслей и выступлений Служения, но думают, что легко справятся без нас. А через нас идут все приказы и письма, все распоряжения! Мы владеем всей ифнормацией.
И то, и другое, было истиной лишь наполовину. Всей информацией не владел, пожалуй, никто в Городе Святого Престола.
На счастье ли? На беду?..
Основная беда Канцелярии строилась на одном – их было почти не видно и не слышно. Большая часть настоящих дознавателей так или иначе пересекалась в общей Зале и имела возможность хотя бы увидеть друг друга в глаза, где-то пошутить, где-то с кем-то обменяться новостями или повздорить. Но с нижнего уровня Дознания, из той самой Канцелярии, на службу поднимались немногие, и от того редко кто за пределами Канцелярии мог сказать о том, сколько вообще людей там работает.
Это было упущением. Это почуяла и Агнесс и крепко озадачилась. Поднималась она редко, только на совещания или по важным делам, а в остальном прозябала здесь. Но это её уже не устраивало, и, вернувшись из мертвецкой, Агнесс крепко размышляла…
Не помог разобраться даже помощник Агнесс – Генрик. Он пришёл сочувствовать Всаднице, а заодно и выведать – нет ли дополнительных поручей из-за смерти Верховного?
– Как считаешь, Генрик, мы далеки от народа? – спросила Агнесс. Эта мысль терзала её больше других. Можно было пережить презрение от своего же Дознания, на которое она положила свою жизнь, и можно было бы пережить стычки с Бартоломью и Рогиром, но пережить отсутствие поддержки? Агнесс пыталась отменить все мероприятия грядущего праздника, надеялась, что Володыка поддержит её тягу к безопасности, оценит, как она заботится о людях, и нарвалась – оказалось, что Агнесс уже не понимает людей.
Генрик посмотрел на неё внимательно, словно взвешивая, стоит ли делиться мнением, и признал:
– Далеки. Дознавателей хоть народ видит. Они отглаженные, с иголочки одетые, внушают!
– Мы тоже дознаватели! – буркнула Агнесс, которой слова Генрика не понравились.
– Мы Канцелярия, – напомнил Генрик, – большая часть наших людей даже наверх не поднимается. Только если за едой. А так, чтобы по Городу ходить…нет, это не наша история. Нас не знают и мы не знаем.
Это меньше всего хотела слышать Агнесс. Она не могла понять, как же так вышло? она всегда честно трудилась на благо народа, на благо города, и что же – она далека от него?
– Мы знаем всё по бумагам, – добивал Генрик, – это наша беда. Мы даже их лиц не знаем.
– Пошёл вон! – глаза у Агнесс остались привычными, будто бы прозрачными, почти неморгающими, но злость была настоящей, хоть и редкой для неё.
Генрик не удивился, поднялся с места, откланялся, вышел. Агнесс осталась в одиночестве – она знала, что его не в чем винить, но всё равно злилась. Не за то, что сказал правду и высказал своё мнение, а за то, что не солгал. Какая-то её часть, почти умершая, желающая какого-то глупого кокетства, хотела услышать что-то вроде:
– О нет, вы что? никто не понимает народ так ярко, как вы! Вы заслуживаете пост Верховного. Кто, ответьте, кто, если не вы?
Пост Верховного… когда она всерьёз задумалась об этом впервые? Пресветлый знает, а Агнесс не признается.
Она устала сидеть в глупой тоске перед ворохом никогда не заканчивающихся бумаг, которые, как сейчас ей отчётливо казалось, никто и ни разу не читал толком, не знал, какие усилия таятся за каждым опубликованным листком.
Невыносимо!
Кляня себя за слабость, она поднялась, достала из личного шкафчика, который ничем не выделялся среди других – шкафчиков её подчинённых, початую бутылку вина. Вино было сладким – она любила такое вино, хотя когда-то давно слышала, что вино должно быть терпким.
Налила полный стакан, некрасиво его осушила, закашлялась – ожидаемой сладости не было, зато на губах появилась отвратительная горечь. Сколько же оно там стояло? Закисло?
– Простите, – Мартин вошёл в кабинет, увидел её, вино, смутился, – я за бумагами. Хотел поработать перед сном над переводом письма к графу Рогану.
Стараясь не глядеть на неё, он приблизился к своему месту за общим длинным столом. Бумаги тут были разные, кто-то, уходя, оставил их в раскидке, кто-то в небрежной куче, а вот у Мартина был порядок – болезненный порядок, листок к листку.
– Перед сном? – повторила Агнесс, оглядывая Мартина, – ты же молод!
Прозвучало это обвинением. Впрочем, отчасти оно им и было. Агнесс, конечно, знала лучше других строгость и дисциплинированность Мартина, но он и правда был молод, и сейчас ей показалось преступлением то, что он и после работы, перед сном, желает работать, когда как совершенно ясно – необходимости для Города в этом нет, у них не было завалов, которые требовалось срочно разгрести.
– Простите? – он не понял, растерялся. Свои листы он уже нашёл.
– Прогулялся бы, – объяснила Агнесс, – работа не уйдёт. Но я этого не говорила.
Она хмыкнула. Сейчас она саму себя не узнавала. Вечно строгая, прозрачно глядящая Всадница, и вдруг отговаривает от работы сверхурочно?
– Я желаю быть полезным Престолу, – ответил Мартин, – если сегодня я выполню или хотя бы начну выполнять завтрашнюю, то я смогу завтра и помочь, и закончить быстрее, и быть полезным.
– Полезным! – передразнила Агнесс. Ей стало горько и обидно. Она видела в нём себя. Она когда-то тоже так начинала, брала с собой переводы и рапорты, снимала копии до полуночи, потом валилась в постель и засыпала коротко и нервно, подрывалась от сна, мчала в кабинет и снова работала…
И к чему пришло? К тому, что она сидит и во рту у неё горечь не то от вина, не то от разочарования. Никто не требовал от неё такой самоотверженности, никто не обещал ей отдачи, а казалось-то, что вот-вот и оценят, поднимут. Подняли. До Всадницы. И всё же – не то. В Канцелярии почти любой носитель мозга властвовать может, всё равно остальному Дознанию глубоко плевать.
Но не донесёшь этого до Мартина, молод он очень, ещё не поймёт.
– Ты только не перетрудись, – усмехнулась Агнесс, видя, что Мартин совсем растерялся от её поведения. – Может, Пресветлый тебя помилует.
– Простите, у вас всё хорошо? – Мартин никак не мог взять в толк, что с нею.
Она и сама не могла. Нереализованность профессиональная смешалась с какой-то чисто женской обидой в страшное море, грозилось закипеть…
– Не знаю, ничего не знаю, даже где «хорошо» не ведаю, – вздохнула Агнесс, – ты садись. Хочешь вина?
– Простите, я не пью.
Мартин покорно сел. Он и в самом деле не пил вина по сравнению с дознавателями. Если и было что-то похожее – то вино, разведённое с водой, и то в редкость, в основном он пил воду, а по празднествам – воду с мёдом.
– Это пока, – ответила Агнесс, – я тоже к вину не прикасалась когда пришла.
Когда же всё пошло не так?
– Ваше право, – Мартин склонил голову.
– Ты ведь очень исполнительный, дисциплинированный, – Агнесс оглядела Мартина, – даже жаль, что ты не мой помощник. Генрик всё себе на уме, за ним не угонишься. Но тебя тогда не было.
Агнесс махнула рукой.
– На всё воля Пресветлого, – спокойно ответил Мартин. Его размышление о должностях никогда не тревожило.
– А теперь и Верховного нет, – продолжила Агнесс и пытливо взглянула на Мартина, – а ответь мне, если бы ты выбирал между нами, Всадниками, кого бы ты назначил Верховным?
Она ожидала что он смутится или что начнёт льстить или юлить, мол, не его ведение, и он даже представлять отказывается! Но совсем не ожидала его спокойного задумчивого голоса:
– Вопрос этот сложный. Если представить, что решал бы я… что ж, вас, наверное. Хотя я совсем не знаю Рогира и не могу хоть сколько-нибудь судить о нём.
Агнесс хмыкнула – она ещё не решила, обидеться ли ей на этот ответ, но одно её порадовало: Бартоломью он точно не поддерживал! И пусть это был всего лишь Мартин – служака Канцелярии, он не поддерживал Бартоломью!
– А почему не Бартоломью? – спросила Агнесс.
Здесь Мартин ответил не сразу:
– Простите, но у меня нет ответа. пресветлый учит нас прислушиваться к зову своей души, и моя душа протестует против него, хотя определённо у него есть ряд преимуществ. Он уважаем в Дознании, кажется, едва ли не самый молодой Всадник за историю Святого Города, амбициозен, умеет принимать решения…
– Хватит! – скривилась Агнесс, это было слишком. – Но ты его не выбираешь! Почему?
– У меня нет ответа. Просто не выбираю. Что-то мне не даёт.
Мартин никогда не задумывался о своём отношении к Бартоломью. Да, он его уважал и даже опасался и догадывался, что карьера Бартоломью будет и дальше блистать, но что-то вызывало в нём дрожь и даже отвращение, хотя с точки зрения логики Бартоломью её ничем не заслужил: всегда очень опрятный, холодно-вежливый, лишённый истеричности…
– А дело точно в нём? – Агнесс явно развеселилась, хотя никакого повода у неё к этому не было. – А?
Этого Мартин тоже не понял.
– Его помощница, – Агнесс щёлкнула пальцами, – как же её…
– Магда, – подсказал Мартин, – ноя не понимаю почему речь зашла о ней.
– Она довольно милая, – заметила Агнесс.
Мартину понятнее не стало:
– Она дознаватель.
– Она очень привязана к Бартоломью. Это могло бы объяснить твоё недоверие и презрение к нему.
Мартин, наконец, понял то, что начиналось, как намёк и было в итоге высказано почти открыто, и удивился – какая глупость! Это же Магда – едкая, сварливая, истеричная, и, что важнее, преданная Бартоломью самым болезненным образом.
– Не угадала, да? – Агнесс увидела, как тень прошла по лицу Мартина, тень неприятия и такого же отвращения. – Беда с вами всеми… Генрик прав, далека я от людей. Ладно, ступай!
Ей расхотелось разговаривать с Мартином. И пить вино тоже – оно всё равно сегодня как-то отвратительно горчило.
Он покинул Всадницу и поспешил, но не к себе, а к Магде. Разговор вышел странным, и одно совершенно точно насторожило Мартина – Агнесс говорила о месте Верховного! Не преступление, нет, но Мартину показалось, что надо сказать кому-то из Дознания об этом. А кому как не Магде, которая, хоть и орёт на него и издевается почём зря, всё же способна слушать через раз?
Магда нашлась очень быстро. Она о чём-то тихо переговаривалась с дознавателем Морисом – человеком огромного роста, напоминающий всем своим видом медведя. Смешно было видеть, как Морис склоняется к невысокой Магде, чтобы лучше её слышать. Увидев Мартина, Морис хитро улыбнулся, но Магда опередила его явно издевательское приветствие и обошлась вовсе без него:
– Чего тебе?
– Я хотел бы поговорить с вами, – ответил Мартин, не глядя на Мориса, чьё лицо расплывалось и глупой улыбке. – Мне кажется, это важно.
– Ему кажется! Глядите-ка! – Морис не выдержал, захохотал. Его хохот прозвучал страшным грохотом в пустом коридоре. Магда тоже не сдержала улыбки.
– Я могу зайти позже, – предупредил Мартин, – как вам будет удобно.
– Да мне сейчас сгодится, – Магда обернулась к Морису, – ну мы, короче, поняли друг друга? Чтоб его никто не видел лишний раз.
– Сделаем! – подмигнул Морис и, взглянув на Мартина с неприкрытым смешком, на удивление легко скрылся за дверьми Зала Дознания. Практически тут же за дверьми раздался хохот…
Мартин догадывался о чём там смеялись дознаватели, но это его не смущало, догадывался он и о том, что речь у Магды и Мориса шла о Борко – разжалованном Главе Городской Стражи, это его не надо было лишний раз видеть.
Но разве это его касалось?
– Так чего тебе? – Магда напомнила о себе грубо и резко, но это было привычно.
– Простите, – Мартин склонил голову, – я сейчас имел довольно странный разговор со своим начальством, с Всадницей Агнесс.
– Я знаю, что она твоё начальство, – перебила Магда, – если она попросила тебя уйти в отставку, это не ко мне.
– Нет, дело не в этом. Она…мне показалось странным, что она уже прикидывает кандидатуры на пост Верховного. Она спрашивала моего мнения.
– Твоего? – Магда криво ухмыльнулась, явно объясняя Мартину что значит его мнение на её собственный взгляд.
– Тем не менее, – твёрдо отозвался он и рассказал как можно короче и осторожнее о странном поведении Агнесс. Во время рассказа к нему пришло запоздалое осознание, что Магда его сейчас решит высмеять и сделает это заслуженно – разве Агнесс говорила о чём-то подозрительном? Или вела себя как-то странно, и это не имело причины? Имело! Она была выпившей, и ещё – она потеряла уже своё начальство.
Но грозы неожиданно не последовало. Мартин удивился этому – он, разумеется, не мог знать о том, что Всадник Бартоломью совсем недавно и сам вёл Магду к выводу о том, что виновен в смерти Верховного тот, кто больше всего от этой смерти и выигрывает. Себя Бартоломью, конечно, пропустил…
А так – сходилось! Вино, явная тоска, упаднический разговор и прикидка на должность.
– Решать о должности ведь будет Володыка, – Мартину было неловко от её молчания, он ждал грозы и обвинения в паранойе. Но ни следовало ни того, ни другого.
– Что-то в этом есть, – промолвила Магда с тяжёлой мрачностью. – Определённо есть. Агнесс на сегодняшний день и впрямь выигрывает от смерти Верховного. Мозгов, правда, у неё…
Она встряхнулась, спохватилась.
– Значит так, – сказала Магда строго, – если в кабинете Агнесс появится кто-то необычный, или она будет странно себя вести или говорить о должностях…словом что-то такое будет, ты должен немедленно сообщить мне! Это твой долг, и ты должен встать за этим долгом, не посчитавшись ни с чем!
Так! Это уже интереснее. А Магда-то полезнее могла оказаться! Значит, нужно немного задобрить её.
– Магда, – он протянул руку и накрыл её ладонь. Она вздрогнула от неожиданной ласки. – Магда, пожалуйста, расскажи мне всё. Просто так Всадником не станешь. Если эти двое…или кто-то один против меня играет, я должен знать это. Расскажи, как было дело, и мы подумаем что делать. Хорошо?
«Мы» было заклинанием. Но Бартоломью решил закрепить успех:
– Похоже, я могу положиться лишь на тебя.
– Да, я всегда на вашей стороне! – заверила она и тотчас поспешила поведать всё, не упуская ни одной детали. В рассказе даже захватила разговор с Мартином – это была самая приятная часть чёртового дня, хоть канцелярскую крысу, но на место поставила!
«Сам Пресветлый хочет мне помочь, иначе зачем он послал мне тебя?» – думал Бартоломью, внимательно слушая рассказ Магды. А она не знала его мыслей, она была счастлива, что сможет оказаться полезной именно ему.
Глава 6. Горькое вино
Дознание было неделимым для обывателей – ну как его разделить? Тут работают над выяснением правды и поиском врагов, тут проверяют выходящие статьи Служения на предмет отсутствия дурных призывов, тут, говорят, вскрывают почту, а ещё регистрируют граждан. Нет, не понять обывателям, что и Дознание неравномерно – оно имеет и между собою разницу. Канцелярию, например, постоянно пытались принизить.
– Зачем она? Она нужна, не спорю, – постоянно повторял Бартоломью, и Магда, конечно, перенимала его мировоззрение и на этот счёт, – нужна, но в таком же количестве! А так получается – рапорт на рапорт, копия на копию, и в настоящем деле сплошные заминки! И то, что мы могли бы решить за два дня, растягивается на две недели, обходя всю Канцелярию!
Магда соглашалась.
Но в низовьях Канцелярии, вдали от тюремных камер и допросных, Агнесс – Всадница Дознания, как раз Канцелярией и ведающая, считала по-другому:
– Они не видят всех документов, переписок, мыслей и выступлений Служения, но думают, что легко справятся без нас. А через нас идут все приказы и письма, все распоряжения! Мы владеем всей ифнормацией.
И то, и другое, было истиной лишь наполовину. Всей информацией не владел, пожалуй, никто в Городе Святого Престола.
На счастье ли? На беду?..
Основная беда Канцелярии строилась на одном – их было почти не видно и не слышно. Большая часть настоящих дознавателей так или иначе пересекалась в общей Зале и имела возможность хотя бы увидеть друг друга в глаза, где-то пошутить, где-то с кем-то обменяться новостями или повздорить. Но с нижнего уровня Дознания, из той самой Канцелярии, на службу поднимались немногие, и от того редко кто за пределами Канцелярии мог сказать о том, сколько вообще людей там работает.
Это было упущением. Это почуяла и Агнесс и крепко озадачилась. Поднималась она редко, только на совещания или по важным делам, а в остальном прозябала здесь. Но это её уже не устраивало, и, вернувшись из мертвецкой, Агнесс крепко размышляла…
Не помог разобраться даже помощник Агнесс – Генрик. Он пришёл сочувствовать Всаднице, а заодно и выведать – нет ли дополнительных поручей из-за смерти Верховного?
– Как считаешь, Генрик, мы далеки от народа? – спросила Агнесс. Эта мысль терзала её больше других. Можно было пережить презрение от своего же Дознания, на которое она положила свою жизнь, и можно было бы пережить стычки с Бартоломью и Рогиром, но пережить отсутствие поддержки? Агнесс пыталась отменить все мероприятия грядущего праздника, надеялась, что Володыка поддержит её тягу к безопасности, оценит, как она заботится о людях, и нарвалась – оказалось, что Агнесс уже не понимает людей.
Генрик посмотрел на неё внимательно, словно взвешивая, стоит ли делиться мнением, и признал:
– Далеки. Дознавателей хоть народ видит. Они отглаженные, с иголочки одетые, внушают!
– Мы тоже дознаватели! – буркнула Агнесс, которой слова Генрика не понравились.
– Мы Канцелярия, – напомнил Генрик, – большая часть наших людей даже наверх не поднимается. Только если за едой. А так, чтобы по Городу ходить…нет, это не наша история. Нас не знают и мы не знаем.
Это меньше всего хотела слышать Агнесс. Она не могла понять, как же так вышло? она всегда честно трудилась на благо народа, на благо города, и что же – она далека от него?
– Мы знаем всё по бумагам, – добивал Генрик, – это наша беда. Мы даже их лиц не знаем.
– Пошёл вон! – глаза у Агнесс остались привычными, будто бы прозрачными, почти неморгающими, но злость была настоящей, хоть и редкой для неё.
Генрик не удивился, поднялся с места, откланялся, вышел. Агнесс осталась в одиночестве – она знала, что его не в чем винить, но всё равно злилась. Не за то, что сказал правду и высказал своё мнение, а за то, что не солгал. Какая-то её часть, почти умершая, желающая какого-то глупого кокетства, хотела услышать что-то вроде:
– О нет, вы что? никто не понимает народ так ярко, как вы! Вы заслуживаете пост Верховного. Кто, ответьте, кто, если не вы?
Пост Верховного… когда она всерьёз задумалась об этом впервые? Пресветлый знает, а Агнесс не признается.
Она устала сидеть в глупой тоске перед ворохом никогда не заканчивающихся бумаг, которые, как сейчас ей отчётливо казалось, никто и ни разу не читал толком, не знал, какие усилия таятся за каждым опубликованным листком.
Невыносимо!
Кляня себя за слабость, она поднялась, достала из личного шкафчика, который ничем не выделялся среди других – шкафчиков её подчинённых, початую бутылку вина. Вино было сладким – она любила такое вино, хотя когда-то давно слышала, что вино должно быть терпким.
Налила полный стакан, некрасиво его осушила, закашлялась – ожидаемой сладости не было, зато на губах появилась отвратительная горечь. Сколько же оно там стояло? Закисло?
– Простите, – Мартин вошёл в кабинет, увидел её, вино, смутился, – я за бумагами. Хотел поработать перед сном над переводом письма к графу Рогану.
Стараясь не глядеть на неё, он приблизился к своему месту за общим длинным столом. Бумаги тут были разные, кто-то, уходя, оставил их в раскидке, кто-то в небрежной куче, а вот у Мартина был порядок – болезненный порядок, листок к листку.
– Перед сном? – повторила Агнесс, оглядывая Мартина, – ты же молод!
Прозвучало это обвинением. Впрочем, отчасти оно им и было. Агнесс, конечно, знала лучше других строгость и дисциплинированность Мартина, но он и правда был молод, и сейчас ей показалось преступлением то, что он и после работы, перед сном, желает работать, когда как совершенно ясно – необходимости для Города в этом нет, у них не было завалов, которые требовалось срочно разгрести.
– Простите? – он не понял, растерялся. Свои листы он уже нашёл.
– Прогулялся бы, – объяснила Агнесс, – работа не уйдёт. Но я этого не говорила.
Она хмыкнула. Сейчас она саму себя не узнавала. Вечно строгая, прозрачно глядящая Всадница, и вдруг отговаривает от работы сверхурочно?
– Я желаю быть полезным Престолу, – ответил Мартин, – если сегодня я выполню или хотя бы начну выполнять завтрашнюю, то я смогу завтра и помочь, и закончить быстрее, и быть полезным.
– Полезным! – передразнила Агнесс. Ей стало горько и обидно. Она видела в нём себя. Она когда-то тоже так начинала, брала с собой переводы и рапорты, снимала копии до полуночи, потом валилась в постель и засыпала коротко и нервно, подрывалась от сна, мчала в кабинет и снова работала…
И к чему пришло? К тому, что она сидит и во рту у неё горечь не то от вина, не то от разочарования. Никто не требовал от неё такой самоотверженности, никто не обещал ей отдачи, а казалось-то, что вот-вот и оценят, поднимут. Подняли. До Всадницы. И всё же – не то. В Канцелярии почти любой носитель мозга властвовать может, всё равно остальному Дознанию глубоко плевать.
Но не донесёшь этого до Мартина, молод он очень, ещё не поймёт.
– Ты только не перетрудись, – усмехнулась Агнесс, видя, что Мартин совсем растерялся от её поведения. – Может, Пресветлый тебя помилует.
– Простите, у вас всё хорошо? – Мартин никак не мог взять в толк, что с нею.
Она и сама не могла. Нереализованность профессиональная смешалась с какой-то чисто женской обидой в страшное море, грозилось закипеть…
– Не знаю, ничего не знаю, даже где «хорошо» не ведаю, – вздохнула Агнесс, – ты садись. Хочешь вина?
– Простите, я не пью.
Мартин покорно сел. Он и в самом деле не пил вина по сравнению с дознавателями. Если и было что-то похожее – то вино, разведённое с водой, и то в редкость, в основном он пил воду, а по празднествам – воду с мёдом.
– Это пока, – ответила Агнесс, – я тоже к вину не прикасалась когда пришла.
Когда же всё пошло не так?
– Ваше право, – Мартин склонил голову.
– Ты ведь очень исполнительный, дисциплинированный, – Агнесс оглядела Мартина, – даже жаль, что ты не мой помощник. Генрик всё себе на уме, за ним не угонишься. Но тебя тогда не было.
Агнесс махнула рукой.
– На всё воля Пресветлого, – спокойно ответил Мартин. Его размышление о должностях никогда не тревожило.
– А теперь и Верховного нет, – продолжила Агнесс и пытливо взглянула на Мартина, – а ответь мне, если бы ты выбирал между нами, Всадниками, кого бы ты назначил Верховным?
Она ожидала что он смутится или что начнёт льстить или юлить, мол, не его ведение, и он даже представлять отказывается! Но совсем не ожидала его спокойного задумчивого голоса:
– Вопрос этот сложный. Если представить, что решал бы я… что ж, вас, наверное. Хотя я совсем не знаю Рогира и не могу хоть сколько-нибудь судить о нём.
Агнесс хмыкнула – она ещё не решила, обидеться ли ей на этот ответ, но одно её порадовало: Бартоломью он точно не поддерживал! И пусть это был всего лишь Мартин – служака Канцелярии, он не поддерживал Бартоломью!
– А почему не Бартоломью? – спросила Агнесс.
Здесь Мартин ответил не сразу:
– Простите, но у меня нет ответа. пресветлый учит нас прислушиваться к зову своей души, и моя душа протестует против него, хотя определённо у него есть ряд преимуществ. Он уважаем в Дознании, кажется, едва ли не самый молодой Всадник за историю Святого Города, амбициозен, умеет принимать решения…
– Хватит! – скривилась Агнесс, это было слишком. – Но ты его не выбираешь! Почему?
– У меня нет ответа. Просто не выбираю. Что-то мне не даёт.
Мартин никогда не задумывался о своём отношении к Бартоломью. Да, он его уважал и даже опасался и догадывался, что карьера Бартоломью будет и дальше блистать, но что-то вызывало в нём дрожь и даже отвращение, хотя с точки зрения логики Бартоломью её ничем не заслужил: всегда очень опрятный, холодно-вежливый, лишённый истеричности…
– А дело точно в нём? – Агнесс явно развеселилась, хотя никакого повода у неё к этому не было. – А?
Этого Мартин тоже не понял.
– Его помощница, – Агнесс щёлкнула пальцами, – как же её…
– Магда, – подсказал Мартин, – ноя не понимаю почему речь зашла о ней.
– Она довольно милая, – заметила Агнесс.
Мартину понятнее не стало:
– Она дознаватель.
– Она очень привязана к Бартоломью. Это могло бы объяснить твоё недоверие и презрение к нему.
Мартин, наконец, понял то, что начиналось, как намёк и было в итоге высказано почти открыто, и удивился – какая глупость! Это же Магда – едкая, сварливая, истеричная, и, что важнее, преданная Бартоломью самым болезненным образом.
– Не угадала, да? – Агнесс увидела, как тень прошла по лицу Мартина, тень неприятия и такого же отвращения. – Беда с вами всеми… Генрик прав, далека я от людей. Ладно, ступай!
Ей расхотелось разговаривать с Мартином. И пить вино тоже – оно всё равно сегодня как-то отвратительно горчило.
Он покинул Всадницу и поспешил, но не к себе, а к Магде. Разговор вышел странным, и одно совершенно точно насторожило Мартина – Агнесс говорила о месте Верховного! Не преступление, нет, но Мартину показалось, что надо сказать кому-то из Дознания об этом. А кому как не Магде, которая, хоть и орёт на него и издевается почём зря, всё же способна слушать через раз?
Магда нашлась очень быстро. Она о чём-то тихо переговаривалась с дознавателем Морисом – человеком огромного роста, напоминающий всем своим видом медведя. Смешно было видеть, как Морис склоняется к невысокой Магде, чтобы лучше её слышать. Увидев Мартина, Морис хитро улыбнулся, но Магда опередила его явно издевательское приветствие и обошлась вовсе без него:
– Чего тебе?
– Я хотел бы поговорить с вами, – ответил Мартин, не глядя на Мориса, чьё лицо расплывалось и глупой улыбке. – Мне кажется, это важно.
– Ему кажется! Глядите-ка! – Морис не выдержал, захохотал. Его хохот прозвучал страшным грохотом в пустом коридоре. Магда тоже не сдержала улыбки.
– Я могу зайти позже, – предупредил Мартин, – как вам будет удобно.
– Да мне сейчас сгодится, – Магда обернулась к Морису, – ну мы, короче, поняли друг друга? Чтоб его никто не видел лишний раз.
– Сделаем! – подмигнул Морис и, взглянув на Мартина с неприкрытым смешком, на удивление легко скрылся за дверьми Зала Дознания. Практически тут же за дверьми раздался хохот…
Мартин догадывался о чём там смеялись дознаватели, но это его не смущало, догадывался он и о том, что речь у Магды и Мориса шла о Борко – разжалованном Главе Городской Стражи, это его не надо было лишний раз видеть.
Но разве это его касалось?
– Так чего тебе? – Магда напомнила о себе грубо и резко, но это было привычно.
– Простите, – Мартин склонил голову, – я сейчас имел довольно странный разговор со своим начальством, с Всадницей Агнесс.
– Я знаю, что она твоё начальство, – перебила Магда, – если она попросила тебя уйти в отставку, это не ко мне.
– Нет, дело не в этом. Она…мне показалось странным, что она уже прикидывает кандидатуры на пост Верховного. Она спрашивала моего мнения.
– Твоего? – Магда криво ухмыльнулась, явно объясняя Мартину что значит его мнение на её собственный взгляд.
– Тем не менее, – твёрдо отозвался он и рассказал как можно короче и осторожнее о странном поведении Агнесс. Во время рассказа к нему пришло запоздалое осознание, что Магда его сейчас решит высмеять и сделает это заслуженно – разве Агнесс говорила о чём-то подозрительном? Или вела себя как-то странно, и это не имело причины? Имело! Она была выпившей, и ещё – она потеряла уже своё начальство.
Но грозы неожиданно не последовало. Мартин удивился этому – он, разумеется, не мог знать о том, что Всадник Бартоломью совсем недавно и сам вёл Магду к выводу о том, что виновен в смерти Верховного тот, кто больше всего от этой смерти и выигрывает. Себя Бартоломью, конечно, пропустил…
А так – сходилось! Вино, явная тоска, упаднический разговор и прикидка на должность.
– Решать о должности ведь будет Володыка, – Мартину было неловко от её молчания, он ждал грозы и обвинения в паранойе. Но ни следовало ни того, ни другого.
– Что-то в этом есть, – промолвила Магда с тяжёлой мрачностью. – Определённо есть. Агнесс на сегодняшний день и впрямь выигрывает от смерти Верховного. Мозгов, правда, у неё…
Она встряхнулась, спохватилась.
– Значит так, – сказала Магда строго, – если в кабинете Агнесс появится кто-то необычный, или она будет странно себя вести или говорить о должностях…словом что-то такое будет, ты должен немедленно сообщить мне! Это твой долг, и ты должен встать за этим долгом, не посчитавшись ни с чем!
