От служанки привычно пахло сеном и хлебной опарой, а ладонь её, тисками сжавшая детское плечо, казалась задеревеневшей, и это пугало даже больше ненормальной тишины.
Она не сразу поняла, что шаман сбросил с утеса. Это было похоже на комок тряпья, вот только не проще ли было сжечь ненужный мусор, чем лезть по камням, рискуя и самому свалиться в воду? Море молча приняло подношение, сомкнув волны над жертвой, и у почти всех, видевших это, вырвался слаженный вздох. Облегчения ли или чего другого, Кеа не знала.
Ей тогда пояснили, что это был ритуал, которым шаман обезопасил деревню от злых сил, и Линискеа испытала привычную гордость за деда…
Много позже, когда она узнала, что носит в себе страшный дар, то самое проклятие демонов, Кеа начала видеть сны. Мутные и странные, в которых Пааво сбрасывал её со скалы, а вдалеке раненым зверем выла её мать. Она не помнила её лица, потому видела то дочку мельника с перекошенным в крике ртом, то Акку, как там, на берегу – замершую и со странным, будто неживым лицом. Сначала сны приходили часто, так часто, что девочка боялась закрывать глаза, чтобы не провалиться в вязкое марево кошмара. Со временем они стали реже, но не настолько, чтобы забыть о них вовсе.
И потому стыдно было признаться деду, что она старалась не думать о своей силе вообще, будто кто-то мог подслушать эти мысли. Но если это единственный способ предотвратить нападение южан…
- Почему ты не сказал раньше, что я должна делать?
Пока Кеа вспоминала, рыбаки отложили весла, поставили парус, и берег теперь был едва виден вдали, скрываемый дымкой. Да и море стало другим, Линискеа чувствовала его мощь, и от неё захватывало дух. Будто под ними дремлет огромный дикий зверь, слишком сытый и ленивый, чтобы обратить внимание на мошек вроде этой лодочки, но стоит ему пробудиться, и их уже вряд ли что-то спасет.
- В Рендебю слишком много моих собратьев, они почуяли бы тебя. – Пааво щурился на мелкие волны, покачивающие суденышко, на рыбаков, отчетливо избегающих взгляда шамана. На редкие полупрозрачные облака, не столько заслонявшие солнце, сколько чуть приглушавшие нестерпимое сверкание воды. На Кеа он не посмотрел ни разу, будто не с ней говорил. – На берегу делать это опасно. Если позовешь воду там, она придет волной, которая смоет всё живое.
Да, Линискеа и сама об этом думала, если море отзовется, когда она на берегу, быть большой беде. Говорят, давным-давно пришла волна, что была выше гор и почти доходила до неба. Она смывала огромные камни словно песок, ломала вековые ели, будто те были тростиночками, и не было от неё спасения ни человеку, ни зверю. До сих пор следы той волны можно видеть на отвесных скалах, что вершинами кололи тучи, и стать причиной чего-то подобного Кеа не хотела.
- Как мне сделать это?
- Думай о том, что хотела бы отвести их корабли от гавани Рендебю. Стань морем, отнеси послов к другим островам.
Кеа кусала губы, одновременно испытывая и страх как перед тем, что предстоит сделать, так и опасаясь, что у неё ничего не получится. И нечто, похожее на восторг от того, что не нужно будет подавлять вновь наполнявшую грудь силу, которая почему-то прибывала всё чаще. Если поначалу можно было терпеть долгие месяцы, то теперь приходилось выплескиваться дважды за лунный цикл, и от этого было тревожно, ведь чем чаще она уходит к воде, тем больше вероятность, что кто-то её там увидит…
Лодку несло всё дальше в открытое море, вскоре цвет воды сменился, стал темнее, да и в воздухе ощутимо похолодало, и Пааво окликнул рыбаков. Оба, и пожилой, и парнишка, неохотно обернулись к шаману, тот приблизился к ним, присел рядом и склонился так, будто хотел что-то сказать. Но вместо этого, не разжимая губ, запел. Тихо и монотонно, в этой песне не было слов, только заунывный мотив, но Кеа поморщилась, ощутив, как всё в ней взбунтовалось при этих звуках. Если бы она была кошкой, вздыбила бы шерсть, выгнув спину горбом, но смогла лишь прижать ладони к ушам. Это помогло, но не совсем, даже приглушенная мелодия вызывала отвращение. От неё стало тоскливо на душе, появилась горечь на языке, и начало мутить. К счастью, продолжалось это недолго, дед замолчал, устало подался вперед, почти навалившись на неподвижно сидящего парнишку и тихо позвал:
- Иди сюда.
Кеа с трудом выпрямилась, сглатывая вязкую слюну, но пошла, осторожно огибая лежавшие на днище снасти.
Они оба спали. Вернее, сначала Линискеа решила, что рыбаки мертвы, потому что уснуть в таких позах невозможно, но, присмотревшись, поняла, что они дышат. Вот только сон этот был не спокойным, лица заливала синюшняя бледность, плотно сжатые губы, искаженные в страдании черты… Кеа не хотела бы видеть те сны, что владели их помощниками.
- Как ты сделал это? – Она помогла шаману подняться, бережно поддерживая под локоть и усаживая удобнее. Лицо деда казалось лишь немногим более живым, чем у мертвеца. Сипящее дыхание стало частым и неглубоким, а сам он за несколько мгновений будто постарел на несколько лет.
- Зов мертвых, - его бледные губы едва шевелились, и Кеа поспешила приложить к ним флягу, давая если не напиться, то хотя бы смочить пересохший рот. – Её поют смертельно раненым. Взывают к крови, и воин засыпает вечным сном, чтобы не страдать от ран.
- Они?.. – Линискеа мельком посмотрела на рыбаков, ещё раз убедившись, что не обманулась – пусть выглядящие больными и изможденными, но они были живы.
- Нет, не умрут. Не сейчас. Я не закончил песню. Скоро проснутся. – Он едва ворочал языком, и Кеа поняла, почему никогда раньше не слышала об это Зове – Пааво и сам умирал вместе с ними, такова плата за то, чтобы избавить другого от мук.
- Почему я не уснула?
- Шаманы не могут управлять кровью хейд. За это вас и уничтожили. Поспеши.
Линискеа растерянно оглянулась, скользя взглядом по темному дереву в белесых разводах соли, свитым кольцами веревкам, таившимся под ногами будто змеи. Склонившимся друг к другу, словно две ели в ураган, рыбакам. Своим рукам, которые судорожно сжимались на темной ткани юбки.
В какой-то момент она почувствовала, как внутри поднимается гнев. На законы, предписывающие убивать таких, как она, только за то, что их дар сильнее шаманского. На деда, не сумевшего объяснить и подготовить к предстоящему. На южан, вот уж кому дома не сиделось, можно подумать, в Аскейме кто-то рад их видеть! На себя – слабую и никчемную, не способную сделать простейшую вещь.
Кеа рывком отбросила косу, свесившуюся черед плечо, и наклонилась к воде так, чтобы коснуться её рукой. Пальцы скользнули в холодный шелк, ластящийся к девичьей ладони, и это прохлада чуть остудила её негодование. Нельзя в таком состоянии говорить со стихией. Откуда она это знает, Линискеа не могла сказать, но была в этом уверена. Потому медленно, капля за каплей просеивая воду сквозь чуть разведенные пальцы, старательно всматривалась вглубь.
Не на своё отражение – чего она там не видела, а тут только и различить, что расширенные от страха глаза да растрепанные ветром волосы – а на что-то, лежащее намного дальше. И ближе. И вокруг. И в её венах. И на губах, приоткрытых для вдоха.
Вода везде. В каждом живом существе, бредущем по суше, в каждой морской твари, притаившейся на дне. В рыбах, от мелких, едва различимых глазом, до огромных чудовищ, способных единым укусом проглотить лодку со всеми людьми. В птицах, следящих из самой вышины, и в мелких жучках, что точат казалось бы каменный монолит этой лодки.
Неправильно сказал Пааво – она не может звать. Потому что вода не слуга и не верный пес. Она - мать, и единственное, что может сделать Кеа, это попросить её о помощи.
Наверное, есть какие-то слова, которыми дозволено обращаться к стихии, что-то вроде той же песни шамана, вот только откуда ей, последнему осколку рода северных ведьм, знать их… И вместо того, чтобы придумать свои, Линискеа склонилась ещё ниже, не замечая того, что едва не вывалилась за борт. И перевесившаяся с него толстая льняная коса плюхнулась в воду, темнея и тяжелея, и рука уже не касается ладонью, а погрузилась почти по локоть.
Великая мать-море, пожалуйста, прими меня, своё дитя. Каплю от твоей бесконечности, слабый отблеск от сияния твоих волн. Прошу, помоги…
В ушах шумело и стало теплее. А ещё щекотно, будто по шее ползла букашка. Букашка упала в волну с тяжелым всплеском, разметавшись крошечным алым облаком, и исчезла. За ней упала вторая. И горячо теперь было не только ушам, но и носу, и глазам… И капли стали чаще, ещё не дождь, но отливающее слабым пурпуром облачко перед её лицом теперь полностью не истаивало.
И волн не стало. Совсем. Темное зеркало, гладкое, будто до блеска отполированное серебряное блюдо. Оно расступалось перед глазами Кеа, и она уже не могла сказать, зрением или каким-то другим чувством следила за подводными ручейками, петлявшими возле дна. Мерным танцем водорослей, кланяющихся этим ручейкам. Лупоглазой рыбиной, высунувшейся из укрытия старой ракушки, чтобы проверить, не затаился ли рядом хищник.
Кеа была и этим ручейком, и плетями водорослей, и рыбкой, и ракушкой. И огромной хищницей, учуявшей её кровь издалека, рыскавшей теперь в поисках источника манящего запаха, разжигающего и без того никогда не дремлющий голод. И гладким дельфином, выпрыгнувшим из воды за многие мили отсюда, и птицей, камнем упавшей с неба и тут же взмывшей ввысь с трепыхающейся добычей в ключе. И гладью, которую вспарывал узкий нос корабля, чем вызывал скрытое недовольство воды, и тем, кого вода не любила, и…
Она резко открыла глаза, смаргивая кровавые слезы, но не отпрянула, понимая, что нашла того, что был ей нужен. Он далеко, так далеко, что никаким даром не дотянуться, но Великая мать всесильна, нужно лишь попросить.
Натянулись невидимые нити, дрогнула широкая полоса воды, словно река внутри моря. Воспротивились чуждой воле, меняющей их направление, уводящей с курса, которым следовала эта река много лет, и Кеа показалось, что ничего не получится. Гнев воды, в чью мерную жизнь она вмешалась, больно отдался в груди, ведьма сжала зубы, стараясь не упустить этой нити.
Куда? Куда её вести?! Невозможно перетягивать веревку, надрываясь из последних сил, если конечная точка неизвестна. Острова… Их много, какой именно?
Почему-то сразу вспомнился узкий язык галечного берега, и одинокий утес, свидетель казни невинного ребенка. Суровые исчерна-зеленые ели, прячущие под своими кронами мягкую траву и сухие иглы, ломкие и ароматные. Стена, окружающая деревню, и каждый знак, выведенный на ней рукой старого шамана. Акку. И даже коза Сайма.
Дом.
Кеа не знала, как им удалось вернуться. Возможно, у неё получилось упросить воду не губить своё неразумное дитя, разбудившее стихию. Или же просто рыбаки в страхе за свои жизни смогли вернуть лодочку к пристани. Она с трудом сохраняла сознание, и только крепкая рука деда, который держал Кеа, не дала ей вывалиться в волны, подбрасывающие лодку, будто щепку.
Линискеа не помнила, как истерзанное бурей суденышко причалило, провалившись в забытье раньше, чем ступила на скользкие доски. Город казался застигнутым врасплох неожиданно сильным для весны штормом и теперь спешно прятался по домам и постоялым дворам, пережидая непогоду.
Когда Линискеа открыла глаза, перед ними плыло и кружило. Потолочная балка, с которой, помимо пучков трав, предохранявших от насекомых, свисали и пыльные плети паутины, изгибалась волнами, усиливая дурноту. Губы и язык были сухи настолько, что не получилось бы выдавить и звука, но этого и не потребовалось. Стоило шевельнуться, как над ней тут же появилась всклокоченная светлая голова, а припухшие от слез глаза обвели девичье лицо внимательным, почти недовольным взглядом:
- Горазда ты спать… - Ингмар не договорил, шмыгнув красноватым носом. И ещё сильнее нахмурился, стараясь за показной суровостью скрыть страх за сестру. – Дед сказал, чтобы тебя не будили, а ты спишь и спишь!
- Ск…олько? – Сухая нижняя губа лопнула от попытки заговорить, и на языке появился уже знакомый солоноватый вкус.
- Третий день… - Мальчик, мгновение поколебавшись, легко толкнул Кеа, показывая, что той не мешает подвинуться, и полез в ней под бок. В постели тут же стало тесно, но Линискеа даже не подумала протестовать.
Шевелиться было не столько больно, сколько невыносимо тяжело. Каждое движение требовало неимоверных усилий, отдававших нудной тошнотой. И вызывало волну слабости такой силы, будто она весь день таскала неподъемные камни. Ныли кончики пальцев, и уши, и мизинцы на ногах, и даже волосы. Вся она была изможденным комком костей и мышц, каждой из которых не было покоя. Казалось, даже сорочка, прикрывающая тело от шеи до пяток, падала неподъемной тяжестью.
Ингмар немного повозился под её рукой, потом затих, громко и сосредоточенно сопя Кеа в подмышку. От этого было немного щекотно, но прогнать мальчишку и не подумала. Только слегка повернула голову, но видела только кончики выгоревших добела вихров, а за ними узкое подслеповатое окно, закрытое нынче ставнями. Сквозь щели проникал мутноватый свет. То ли утро, то ли вечер, то ли притянутые её колдовством тучи ещё не разошлись…
- Где дед? – Голос был тоже непривычным, хрипловатым, да и горло саднило, наверное, застудила.
- Ушел на совет, - Инграм снова заерзал, будто знал что-то очень важное и секретное, и оно теперь жгло его изнутри, а говорить нельзя. – Тебе больно?
- Немного. – Кеа тяжело сглотнула, и мальчик, будто опомнившись, спрыгнул с кровати, отчего та вздрогнула, а девушка поморщилась, чтобы через пару мгновений вернуться с глиняной плошкой, до краев наполненной водой. Линискеа осторожно, стараясь не растревожить саднящие губы, припала к краю, с некоторым трудом глотая прохладную влагу. Та отдавала чем-то травяным и чуть горчащим, наверное, Пааво оставил этот отвар. – Что ты делал это время?
Вода если не придала сил, то помогла проснуться, и Кеа, натянув повыше одеяло, внимательно слушала рассказ брата, поначалу сдержанно ронявшего слова, а потом начавшего привычно тараторить.
Про невиданную непогоду, которую почему-то не смог предсказать никто в городе. Про ветер, налетевший так внезапно, что перевернул несколько столов на ярмарке, и торговцам пришлось улепетывать от хлынувшей с неба воды, бросив товары размокать в лужах. Про то, как сам Ингмар волновался, когда ни дед, ни сестра всё не возвращались, а небо совершенно почернело. На моменте, когда один из охранников шамана принес бесчувственную девушку, мальчик запнулся и ненадолго замолчал.
- Пааво приводил целителя, тот сказал, что ты сильно испугалась, вот и спишь. Но это же неправда! – Забывшись, братишка снова запрыгнул на кровать, отчего и деревянные полати, прикрытые набитым соломой матрасом, и сама Кеа одинаково охнули. – Ты же ничего не боишься. Ни мышей, ни змей, ни пауков. И грозы видела, чего там бояться? – Мальчик возмущенно покачал головой, будто не он пару минут назад рассказывал, какой страшной была буря. – Ты встаешь?
- Попробую. Отвернись.
Ингмар совершенно по-взрослому закатил глаза, но уставился на дверь, заложенную на засов, прислушиваясь к шорохам за спиной. И волнуясь, что не успеет подхватить сестру, если той придет охота свалиться. Пожалуй, такой бледной он не видел Линискеа никогда, и оттого было страшно.
Она не сразу поняла, что шаман сбросил с утеса. Это было похоже на комок тряпья, вот только не проще ли было сжечь ненужный мусор, чем лезть по камням, рискуя и самому свалиться в воду? Море молча приняло подношение, сомкнув волны над жертвой, и у почти всех, видевших это, вырвался слаженный вздох. Облегчения ли или чего другого, Кеа не знала.
Ей тогда пояснили, что это был ритуал, которым шаман обезопасил деревню от злых сил, и Линискеа испытала привычную гордость за деда…
Много позже, когда она узнала, что носит в себе страшный дар, то самое проклятие демонов, Кеа начала видеть сны. Мутные и странные, в которых Пааво сбрасывал её со скалы, а вдалеке раненым зверем выла её мать. Она не помнила её лица, потому видела то дочку мельника с перекошенным в крике ртом, то Акку, как там, на берегу – замершую и со странным, будто неживым лицом. Сначала сны приходили часто, так часто, что девочка боялась закрывать глаза, чтобы не провалиться в вязкое марево кошмара. Со временем они стали реже, но не настолько, чтобы забыть о них вовсе.
И потому стыдно было признаться деду, что она старалась не думать о своей силе вообще, будто кто-то мог подслушать эти мысли. Но если это единственный способ предотвратить нападение южан…
- Почему ты не сказал раньше, что я должна делать?
Пока Кеа вспоминала, рыбаки отложили весла, поставили парус, и берег теперь был едва виден вдали, скрываемый дымкой. Да и море стало другим, Линискеа чувствовала его мощь, и от неё захватывало дух. Будто под ними дремлет огромный дикий зверь, слишком сытый и ленивый, чтобы обратить внимание на мошек вроде этой лодочки, но стоит ему пробудиться, и их уже вряд ли что-то спасет.
- В Рендебю слишком много моих собратьев, они почуяли бы тебя. – Пааво щурился на мелкие волны, покачивающие суденышко, на рыбаков, отчетливо избегающих взгляда шамана. На редкие полупрозрачные облака, не столько заслонявшие солнце, сколько чуть приглушавшие нестерпимое сверкание воды. На Кеа он не посмотрел ни разу, будто не с ней говорил. – На берегу делать это опасно. Если позовешь воду там, она придет волной, которая смоет всё живое.
Да, Линискеа и сама об этом думала, если море отзовется, когда она на берегу, быть большой беде. Говорят, давным-давно пришла волна, что была выше гор и почти доходила до неба. Она смывала огромные камни словно песок, ломала вековые ели, будто те были тростиночками, и не было от неё спасения ни человеку, ни зверю. До сих пор следы той волны можно видеть на отвесных скалах, что вершинами кололи тучи, и стать причиной чего-то подобного Кеа не хотела.
- Как мне сделать это?
- Думай о том, что хотела бы отвести их корабли от гавани Рендебю. Стань морем, отнеси послов к другим островам.
Кеа кусала губы, одновременно испытывая и страх как перед тем, что предстоит сделать, так и опасаясь, что у неё ничего не получится. И нечто, похожее на восторг от того, что не нужно будет подавлять вновь наполнявшую грудь силу, которая почему-то прибывала всё чаще. Если поначалу можно было терпеть долгие месяцы, то теперь приходилось выплескиваться дважды за лунный цикл, и от этого было тревожно, ведь чем чаще она уходит к воде, тем больше вероятность, что кто-то её там увидит…
Лодку несло всё дальше в открытое море, вскоре цвет воды сменился, стал темнее, да и в воздухе ощутимо похолодало, и Пааво окликнул рыбаков. Оба, и пожилой, и парнишка, неохотно обернулись к шаману, тот приблизился к ним, присел рядом и склонился так, будто хотел что-то сказать. Но вместо этого, не разжимая губ, запел. Тихо и монотонно, в этой песне не было слов, только заунывный мотив, но Кеа поморщилась, ощутив, как всё в ней взбунтовалось при этих звуках. Если бы она была кошкой, вздыбила бы шерсть, выгнув спину горбом, но смогла лишь прижать ладони к ушам. Это помогло, но не совсем, даже приглушенная мелодия вызывала отвращение. От неё стало тоскливо на душе, появилась горечь на языке, и начало мутить. К счастью, продолжалось это недолго, дед замолчал, устало подался вперед, почти навалившись на неподвижно сидящего парнишку и тихо позвал:
- Иди сюда.
Кеа с трудом выпрямилась, сглатывая вязкую слюну, но пошла, осторожно огибая лежавшие на днище снасти.
Они оба спали. Вернее, сначала Линискеа решила, что рыбаки мертвы, потому что уснуть в таких позах невозможно, но, присмотревшись, поняла, что они дышат. Вот только сон этот был не спокойным, лица заливала синюшняя бледность, плотно сжатые губы, искаженные в страдании черты… Кеа не хотела бы видеть те сны, что владели их помощниками.
- Как ты сделал это? – Она помогла шаману подняться, бережно поддерживая под локоть и усаживая удобнее. Лицо деда казалось лишь немногим более живым, чем у мертвеца. Сипящее дыхание стало частым и неглубоким, а сам он за несколько мгновений будто постарел на несколько лет.
- Зов мертвых, - его бледные губы едва шевелились, и Кеа поспешила приложить к ним флягу, давая если не напиться, то хотя бы смочить пересохший рот. – Её поют смертельно раненым. Взывают к крови, и воин засыпает вечным сном, чтобы не страдать от ран.
- Они?.. – Линискеа мельком посмотрела на рыбаков, ещё раз убедившись, что не обманулась – пусть выглядящие больными и изможденными, но они были живы.
- Нет, не умрут. Не сейчас. Я не закончил песню. Скоро проснутся. – Он едва ворочал языком, и Кеа поняла, почему никогда раньше не слышала об это Зове – Пааво и сам умирал вместе с ними, такова плата за то, чтобы избавить другого от мук.
- Почему я не уснула?
- Шаманы не могут управлять кровью хейд. За это вас и уничтожили. Поспеши.
Линискеа растерянно оглянулась, скользя взглядом по темному дереву в белесых разводах соли, свитым кольцами веревкам, таившимся под ногами будто змеи. Склонившимся друг к другу, словно две ели в ураган, рыбакам. Своим рукам, которые судорожно сжимались на темной ткани юбки.
В какой-то момент она почувствовала, как внутри поднимается гнев. На законы, предписывающие убивать таких, как она, только за то, что их дар сильнее шаманского. На деда, не сумевшего объяснить и подготовить к предстоящему. На южан, вот уж кому дома не сиделось, можно подумать, в Аскейме кто-то рад их видеть! На себя – слабую и никчемную, не способную сделать простейшую вещь.
Кеа рывком отбросила косу, свесившуюся черед плечо, и наклонилась к воде так, чтобы коснуться её рукой. Пальцы скользнули в холодный шелк, ластящийся к девичьей ладони, и это прохлада чуть остудила её негодование. Нельзя в таком состоянии говорить со стихией. Откуда она это знает, Линискеа не могла сказать, но была в этом уверена. Потому медленно, капля за каплей просеивая воду сквозь чуть разведенные пальцы, старательно всматривалась вглубь.
Не на своё отражение – чего она там не видела, а тут только и различить, что расширенные от страха глаза да растрепанные ветром волосы – а на что-то, лежащее намного дальше. И ближе. И вокруг. И в её венах. И на губах, приоткрытых для вдоха.
Вода везде. В каждом живом существе, бредущем по суше, в каждой морской твари, притаившейся на дне. В рыбах, от мелких, едва различимых глазом, до огромных чудовищ, способных единым укусом проглотить лодку со всеми людьми. В птицах, следящих из самой вышины, и в мелких жучках, что точат казалось бы каменный монолит этой лодки.
Неправильно сказал Пааво – она не может звать. Потому что вода не слуга и не верный пес. Она - мать, и единственное, что может сделать Кеа, это попросить её о помощи.
Наверное, есть какие-то слова, которыми дозволено обращаться к стихии, что-то вроде той же песни шамана, вот только откуда ей, последнему осколку рода северных ведьм, знать их… И вместо того, чтобы придумать свои, Линискеа склонилась ещё ниже, не замечая того, что едва не вывалилась за борт. И перевесившаяся с него толстая льняная коса плюхнулась в воду, темнея и тяжелея, и рука уже не касается ладонью, а погрузилась почти по локоть.
Великая мать-море, пожалуйста, прими меня, своё дитя. Каплю от твоей бесконечности, слабый отблеск от сияния твоих волн. Прошу, помоги…
В ушах шумело и стало теплее. А ещё щекотно, будто по шее ползла букашка. Букашка упала в волну с тяжелым всплеском, разметавшись крошечным алым облаком, и исчезла. За ней упала вторая. И горячо теперь было не только ушам, но и носу, и глазам… И капли стали чаще, ещё не дождь, но отливающее слабым пурпуром облачко перед её лицом теперь полностью не истаивало.
И волн не стало. Совсем. Темное зеркало, гладкое, будто до блеска отполированное серебряное блюдо. Оно расступалось перед глазами Кеа, и она уже не могла сказать, зрением или каким-то другим чувством следила за подводными ручейками, петлявшими возле дна. Мерным танцем водорослей, кланяющихся этим ручейкам. Лупоглазой рыбиной, высунувшейся из укрытия старой ракушки, чтобы проверить, не затаился ли рядом хищник.
Кеа была и этим ручейком, и плетями водорослей, и рыбкой, и ракушкой. И огромной хищницей, учуявшей её кровь издалека, рыскавшей теперь в поисках источника манящего запаха, разжигающего и без того никогда не дремлющий голод. И гладким дельфином, выпрыгнувшим из воды за многие мили отсюда, и птицей, камнем упавшей с неба и тут же взмывшей ввысь с трепыхающейся добычей в ключе. И гладью, которую вспарывал узкий нос корабля, чем вызывал скрытое недовольство воды, и тем, кого вода не любила, и…
Она резко открыла глаза, смаргивая кровавые слезы, но не отпрянула, понимая, что нашла того, что был ей нужен. Он далеко, так далеко, что никаким даром не дотянуться, но Великая мать всесильна, нужно лишь попросить.
Натянулись невидимые нити, дрогнула широкая полоса воды, словно река внутри моря. Воспротивились чуждой воле, меняющей их направление, уводящей с курса, которым следовала эта река много лет, и Кеа показалось, что ничего не получится. Гнев воды, в чью мерную жизнь она вмешалась, больно отдался в груди, ведьма сжала зубы, стараясь не упустить этой нити.
Куда? Куда её вести?! Невозможно перетягивать веревку, надрываясь из последних сил, если конечная точка неизвестна. Острова… Их много, какой именно?
Почему-то сразу вспомнился узкий язык галечного берега, и одинокий утес, свидетель казни невинного ребенка. Суровые исчерна-зеленые ели, прячущие под своими кронами мягкую траву и сухие иглы, ломкие и ароматные. Стена, окружающая деревню, и каждый знак, выведенный на ней рукой старого шамана. Акку. И даже коза Сайма.
Дом.
Кеа не знала, как им удалось вернуться. Возможно, у неё получилось упросить воду не губить своё неразумное дитя, разбудившее стихию. Или же просто рыбаки в страхе за свои жизни смогли вернуть лодочку к пристани. Она с трудом сохраняла сознание, и только крепкая рука деда, который держал Кеа, не дала ей вывалиться в волны, подбрасывающие лодку, будто щепку.
Линискеа не помнила, как истерзанное бурей суденышко причалило, провалившись в забытье раньше, чем ступила на скользкие доски. Город казался застигнутым врасплох неожиданно сильным для весны штормом и теперь спешно прятался по домам и постоялым дворам, пережидая непогоду.
Когда Линискеа открыла глаза, перед ними плыло и кружило. Потолочная балка, с которой, помимо пучков трав, предохранявших от насекомых, свисали и пыльные плети паутины, изгибалась волнами, усиливая дурноту. Губы и язык были сухи настолько, что не получилось бы выдавить и звука, но этого и не потребовалось. Стоило шевельнуться, как над ней тут же появилась всклокоченная светлая голова, а припухшие от слез глаза обвели девичье лицо внимательным, почти недовольным взглядом:
- Горазда ты спать… - Ингмар не договорил, шмыгнув красноватым носом. И ещё сильнее нахмурился, стараясь за показной суровостью скрыть страх за сестру. – Дед сказал, чтобы тебя не будили, а ты спишь и спишь!
- Ск…олько? – Сухая нижняя губа лопнула от попытки заговорить, и на языке появился уже знакомый солоноватый вкус.
- Третий день… - Мальчик, мгновение поколебавшись, легко толкнул Кеа, показывая, что той не мешает подвинуться, и полез в ней под бок. В постели тут же стало тесно, но Линискеа даже не подумала протестовать.
Шевелиться было не столько больно, сколько невыносимо тяжело. Каждое движение требовало неимоверных усилий, отдававших нудной тошнотой. И вызывало волну слабости такой силы, будто она весь день таскала неподъемные камни. Ныли кончики пальцев, и уши, и мизинцы на ногах, и даже волосы. Вся она была изможденным комком костей и мышц, каждой из которых не было покоя. Казалось, даже сорочка, прикрывающая тело от шеи до пяток, падала неподъемной тяжестью.
Ингмар немного повозился под её рукой, потом затих, громко и сосредоточенно сопя Кеа в подмышку. От этого было немного щекотно, но прогнать мальчишку и не подумала. Только слегка повернула голову, но видела только кончики выгоревших добела вихров, а за ними узкое подслеповатое окно, закрытое нынче ставнями. Сквозь щели проникал мутноватый свет. То ли утро, то ли вечер, то ли притянутые её колдовством тучи ещё не разошлись…
- Где дед? – Голос был тоже непривычным, хрипловатым, да и горло саднило, наверное, застудила.
- Ушел на совет, - Инграм снова заерзал, будто знал что-то очень важное и секретное, и оно теперь жгло его изнутри, а говорить нельзя. – Тебе больно?
- Немного. – Кеа тяжело сглотнула, и мальчик, будто опомнившись, спрыгнул с кровати, отчего та вздрогнула, а девушка поморщилась, чтобы через пару мгновений вернуться с глиняной плошкой, до краев наполненной водой. Линискеа осторожно, стараясь не растревожить саднящие губы, припала к краю, с некоторым трудом глотая прохладную влагу. Та отдавала чем-то травяным и чуть горчащим, наверное, Пааво оставил этот отвар. – Что ты делал это время?
Вода если не придала сил, то помогла проснуться, и Кеа, натянув повыше одеяло, внимательно слушала рассказ брата, поначалу сдержанно ронявшего слова, а потом начавшего привычно тараторить.
Про невиданную непогоду, которую почему-то не смог предсказать никто в городе. Про ветер, налетевший так внезапно, что перевернул несколько столов на ярмарке, и торговцам пришлось улепетывать от хлынувшей с неба воды, бросив товары размокать в лужах. Про то, как сам Ингмар волновался, когда ни дед, ни сестра всё не возвращались, а небо совершенно почернело. На моменте, когда один из охранников шамана принес бесчувственную девушку, мальчик запнулся и ненадолго замолчал.
- Пааво приводил целителя, тот сказал, что ты сильно испугалась, вот и спишь. Но это же неправда! – Забывшись, братишка снова запрыгнул на кровать, отчего и деревянные полати, прикрытые набитым соломой матрасом, и сама Кеа одинаково охнули. – Ты же ничего не боишься. Ни мышей, ни змей, ни пауков. И грозы видела, чего там бояться? – Мальчик возмущенно покачал головой, будто не он пару минут назад рассказывал, какой страшной была буря. – Ты встаешь?
- Попробую. Отвернись.
Ингмар совершенно по-взрослому закатил глаза, но уставился на дверь, заложенную на засов, прислушиваясь к шорохам за спиной. И волнуясь, что не успеет подхватить сестру, если той придет охота свалиться. Пожалуй, такой бледной он не видел Линискеа никогда, и оттого было страшно.
