— Ты всего лишь мечтательница, — сказала
Золушке мачеха, уезжая на бал.
Встала я ещё до звона колоколов, когда заря дразнилась рыжиной у самого горизонта. День обещал быть прохладным. В душе смешались радость и грусть — сегодня мне исполнялось восемнадцать. Жаль, что матушка с отцом не дожили до этого дня.
Город встречал шумным гулом и лужами с застоявшимися помоями. Иногда в них даже плескались раскормленные свиньи, обойти которых было нелегко — между домами расстояние всего-то в десять локтей, не то что у нас в пригороде. Рынок в столь ранний час уже полнился пёстрой толпой, зазывалы привычно драли глотки, а запахи сливались в удушливую какофонию. Я закашлялась до крови. Тётя называла мой недуг «лисьей хитростью, придуманной только чтобы увильнуть от работы». Благодаря своей прозорливости она не давала мне скатится во грех безделья.
Походы в город я ненавидела, городской смрад будто застревал где-то в груди и вгрызался острой болью на вдохе. Тем обиднее было возвращаться с одним хмелем и рыбой.
Привычные обязанности по дому успокоили и приглушили боль. Пока растопишь глиняный очаг, так изругаешься и взмокнешь, что ни на какую болезнь сил не останется. Нужно ещё суметь завести чан эля, в котором пятнадцать вёдер воды — тётушка, как честная вдова, содержала придорожный трактир. Работа у меня спорилась: поварёшки, чашки, баночки с молотыми травами летали вокруг, в нужный момент прыгая в руку. Хмель и вовсе сам нырнул в чан. Я торопилась, нужно было успеть до того, как тётя вернётся с утрени.
Похлёбка вышла на редкость густой и ароматной — окуньки свежайшие, овощи только с грядки. Рот наполнился слюной от одного вида кушанья, но есть его не мне — постояльцам. И тёте с Пенелопой. Ничего, я с рук сыта, не зря же стряпуха.
Когда я только появилась в этом доме, было куда тяжелее. Семилетняя девчонка-сирота с волосами полными вшей и грязи, тощая и обессилевшая, я дичилась людей — после смерти родителей пришлось выживать на улицах. К счастью, тётушка Гошэль меня приютила.
От истощения я едва дышала, но болеть и отлёживаться не пришлось.
— Неужто эта дура будет сидеть у нас в комнате? — Помню, сказала Пенелопа, когда впервые увидела меня. Лицо её сморщилось как осеннее яблоко.
Тётушка погладила дочь по голове и прикрикнула:
— Кто хочет есть хлеб, пускай его заработает. А ну-ка, живей на кухню, будешь стряпухой!
И пришлось с утра до самого позднего вечера исполнять чёрную работу: стряпать, стирать и мыть с утра до поздней ночи. На уныние времени не осталось.
Было тяжело, но всё же лучше, чем бродяжкой на улице.
Кот Люцифер ходил за мной по пятам, выпрашивая рыбью требуху. И оттоптанный хвост его совершенно не учил смирению. Что и сказать, Гошэль его люто ненавидела, как ненавидела всё, что не имеет смирения и имеет имя Люцифер. Да и вообще, «кошки — слуги дьявола».
Я украдкой погладила пушистую чёрную спинку:
— Ты же понимаешь, что это на пирог?
Устыдила и тут же скинула обрезки со стола. За такую неразумную растрату тётя точно оттаскает за волосы, но как же умильно кот на меня смотрел!
Проверив ещё не забродивший эль, убежала к себе, на чердак. Невыносимо хотелось сменить обноски на что-нибудь красивое — праздник всё же. В прошлой жизни, где были мама, папа и море кукол, меня бы нарядили в пышное платье с множеством рюш, толстая повариха испекла бы именинный торт с мёдом горных цветов и голубикой, а вечером, после шумного праздника, родители бы подарили мне прехорошенького пони. Я скучала по тем временам.
С затаённым трепетом распахнула свой сундук. Там, под кучей изношенного тряпья, хранились два новых платья, одно тщательно изукрашенное праздничными узорами — каких трудов мне стоила вышивка, знает только Богиня. На чердаке вечно было холодно, руки дрожали, протыкая пальцы вместо материи.
Лишь взглянув на одежду, едва не расплакалась от бессилия. Чёртовы ручные мыши чёртовой Пенелопы! Чтоб этих мерзких пискучих тварей Люцифер пожрал! Подолы, рукава, вышитые воротнички моих платьев были напрочь изгрызены. Конечно, кузина не могла пройти мимо такого чудесного повода, как мой день рождения, пакости доставляли ей немыслимое удовольствие. Я лишь надеялась, что мыши по обыкновению испортят крупу, за что меня по обыкновению отхлещет тётушка. И, примеряясь прутом к спине, обязательно добавит, что это Бог меня наказывает.
Но в Него я не верила. Только в любовь Гошэль к прутам. Если Он есть, то почему не спас маму от чумы? Она была лучшим человеком на свете: доброй, улыбчивой и очень красивой, старалась помочь каждому бедняку, даже когда нам самим стало голодно. Она точно была достойна долгой жизни! Она, а не тётка, её озлобленная сестра!
Я гневно утёрла слёзы. Сегодня нельзя унывать. Нельзя, назло Гошэль, Пенелопе и мышам. И, совладав с переполняющими отчаянием и яростью, вытащила из тайника под половицами свой самый большой секрет — мамино платье.
Однажды, глубокой ночью, я возвращалась в наше родовое имение. Его изъяли именем короля, а папу забрали, увели куда-то. Там жила другая семья, всё дышало сытостью и теплом, но стены были те же, и они помнили. Помнили меня, маму, отца и отца его отца. В кладовой до сих пор костями и доспехами павших воинов стояли старые кресла, кровати, моя люлька, расколотое зеркало из парадной залы. И мамин комод, в котором обнаружилось настоящее сокровище — голубое шёлковое платье, едва ощутимо пахнущее мятным маслом для рук. Её любимое.
Тогда я так увлеклась перебиранием осколков старой жизни, что не заметила, как наступил рассвет. Проснулись слуги, пришлось спешно уносить ноги.
Я полной грудью вдохнула, закашлявшись от усердия. Мятой уже не пахло, только сеном из перекрытий и мышами. Платье оказалось неутешительно коротко. Щиколотки оголились, а рукава едва натягивались до запястий, грозя треснуть в любой момент. Жаль, что в таком виде нельзя выйти. Как я в нём похожа на маму! Цвет платья плеснул синевой в глаза, а разгоревшаяся за окном заря румянцем легла на бледные щёки.
Подойдя ближе к осколку зеркала, я нахмурилась. Но... Откуда у губы эта родинка? И куда делся шрам у виска, оставленный тётиными спицами? Почему мои волосы стелются за спиной белоснежным пологом до пят? И почему они вообще неприлично распущены?..
Пока я с изумлением изучала отражение, оно поправило причёску и улыбнулось мне. Я моргнула. Что?..
Незнакомка в зеркале присела в книксене. Тот получился донельзя изящным.
— Здравствуй, Тина! — сказала она, гордо поднимая голову.
Я в ужасе посмотрела в её глаза.
— К-как..?
Глядя на моё ошарашенное лицо, зеркальная незнакомка заливисто расхохоталась. Смех её был похож на звон серебряного колокольчика для вызова слуг.
Я тут же узнала в ней госпожу. И присела в неуклюжем реверансе.
— Ах, Тина! До чего ты забавная! Приблизься жн! Я хочу взглянуть на тебя, — её рука легко преодолела зеркальную гладь, пуская по ней затухающие круги, и коснулась моей щеки.
Я дёрнулась, пытаясь отшатнутся. Но всё же сдержалась и, осторожно повернув голову, коснулась губами бледных пальцев, пытаясь сгладить неловкость. Заезжим господам такое нравилось.
Какие холодные...
— Что ты!.. Я лишь хотела поздороваться! — Госпожа тут же затянула руку обратно и в растерянности отёрла её о подол. — Что за дикие порядки...
Я спрятала взгляд за ресницами, пытаясь казаться скромной. Когда господам что-то не нравилось, они хлестали меня по щекам. Менее болезненно, чем прутья, но куда более унизительно.
— Извините, госпожа.
— Ах, какая я тебе госпожа! — совсем рассердилась волшебница. Её жемчужные волосы заколыхались гневными волнами. — Я сестра тебе!
Я недоумённо моргнула, ожидая увидеть издевательскую улыбку на лице волшебницы, говорящую «я-же-смешно-пошутила-над-глупой-служанкой». Однако там было лишь безмерное возмущение.
— Но у меня нет сестёр, кроме моей кузины Пенелопы, госпожа, — вновь укрыла я свой взгляд за ресницами.
— Нет, есть! — топнула ножкой девушка. — Есть, и это я! Мы близнецы! Разве не видишь ты сходства, Тина?
Узорные туфельки, пышная зелёная юбка, едва прикрывающая колени, расшита мелкими цветами и украшена кружевом, удивительного вида рубаха покрыта многочисленными оборками — я поднималась взглядом вверх. Весь облик волшебницы кричал о её богатстве и сумасбродстве. Лишь лицо было похоже на моё как две капли воды, или как отражение. Но лишь на первый взгляд, затем глаза отыскивали десятки отличий.
— Я сестра тебе! Сестра! Приглядись же, поверь мне наконец! — Госпожа начинала гневаться. Лицо её исказило какое-то совершенно детское, капризное недовольство. В глазах светилось упрямство. — Наше родство очевидно и его никак не отменить!
Раскрасневшаяся волшебница тяжело вздохнула, прислоняясь к зеркалу боком. Поверхность тут же возмутилась мелкими волнами.
— Мы были разлучены с самого рождения, Тина. В вашем жестоком мире не жить близнецам. Крёстная рассказывала, что таких, как мы, называют дьявольскими отродьями и сжигают на кострах перед яростной толпой, что наслаждается криками отчаяния, а мать, породившую чудных детей, называют ведьмой и вздёргивают на висельнице во славу Бога своего...
Она замолкла. Я не знала что сказать. И нужно ли было что-то говорить.
— Знаешь, Тина, у меня разные глаза, — приблизила она лицо к зеркалу, почти касаясь поверхности. И правда, один глаз серый, как у меня, а другой насыщенно-синий, точь-в-точь цвета маминых глаз. — Так что мне не было жизни в любом случае. Поэтому родители вымолили у могущественной феи Мелисанты моё спасение. Сжалившись, она перенесла меня в другой, лучший мир, где не пришлось бы прятать мои неправильные глаза, а после стала моей крёстной феей, практически матерью. Жаль, что она столь редко приходила...
Вот так я и очутилась невероятно далеко от своих родных, от своего мира, от тебя, Тина. Мне не довелось и не доведётся увидеть отца и мать... — Тень набежала на её лицо.
Она знает — поняла я. Знает о смерти родителей.
Волшебница провела рукой по лицу, стряхивая гримасу боли.
— Рон с Джеммой, мои опекуны, сделали мне чудесный подарок на совершеннолетие — рассказали о сестре. Мне не стоило труда отыскать тебя, мы же так похожи! Ты готова отправиться ко мне, Тина? — широкая улыбка внезапно озарила её лицо. Она до боли стала похожа маму.
— Ч-что?..
— Ах, что ты, не бойся! — И девушка с силой дёрнула меня за руку, утаскивая за зеркальную пелену.
Я даже не успела зажмуриться.
Мгновения парения в нигде, и вот я упала на четвереньки, утыкаясь лицом в узорный ковёр, которого никак не могло быть на моём чердаке, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть. Настигающие следом кашель и головокружение кажутся мне спасением. Жива!
— Ничего, это с непривычки! — ласкового похлопала меня по спине девушка. — Ты ещё научишься сама создавать такие.
Приступ кашля всё не кончался, перед глазами заплясали круги от нехватки воздуха, а во рту поселился горький привкус. Опять кровь...
— Ах, сестра, дыши! — опустились на мою голову обжигающе холодные ладони.
Стало хорошо. Я постаралась спрятать перепачканную красным ладонь среди складок юбки.
— Да ты больна! Сейчас...
Я осмелилась перебить «сестру». Несмотря на слезливый рассказ, я не верила ей. — Нет, госпожа, это не болезнь, просто с непривычки, — протараторила я, поднимаясь. Скорая речь всегда выдаёт мои ложь и отчаяние. Хорошо, что волшебница об этом не знает.
Я ненавидела говорить о своей «лисьей хитрости». Лучше бы всего этого просто не было.
— Госпожа?! Ты опять? — возмутилась она, упирая руки в бока. Даже этот крестьянский жест выглядел в её исполнении изящно. — Я твоя сестра! Сестра Анит! Повтори!
Глаза её засверкали синими искрами. Стало до жути страшно, холод пробрался под самое сердце. Кажется, она колдовала.
— К-конечно, сестра Анит...
Лучше быть живой сестрой, чем мёртвой упрямицей. Волшебница тут же солнечно заулыбалась и даже бросилась мне на шею, сжимая в тесных объятиях.
— Ах, Тина! Как хорошо, что ты здесь, и я больше не одна в этом мире! Расскажи, как ты живёшь? Какие чудеса недавно случались? Ты учишься? На кого? — её напору было невозможно сопротивляться.
— Учусь?.. Я помогаю тёте содержать трактир, — тихо сказала я. И, помолчав, добавила. — Госпо... Анит, когда ты вернёшь меня домой? У меня много дел. И тётушка...
— Верну? — удивилась она, склоняя голову набок, как птичка. Волосы заколыхались густой волной, вплетённые в них цветы с тихим хрустальным звоном начали ронять лепестки. — Ты уже хочешь уйти?
Анит не отпустила меня. Ни сегодня, ни через неделю. Сначала сказала, что хочет познакомиться со мной поближе, узнать друг друга. И пусть я не волнуюсь, ведь она сильная волшебница и сможет вернуть меня в оставленное мгновение. «Секунда в секунду!» — её взгляд лучился уверенностью. А я почувствовала себя канарейкой в золочёной клетке.
Не зря. Потом Анит начала замолкать или менять тему, когда я заикалась о возвращении.
Она поселила меня в своей роскошной комнате с расписными стенами, резной мебелью и очаровательным кофейным столиком. Разделила со мной свою кровать с мягкой периной и зелёным атласным балдахином. Нарядила в свои дерзкие одежды, которые здесь никого не смущали. И таскала меня за собой везде, словно я тряпичная кукла.
Я и была для неё куклой. Живой игрушкой с похожим лицом.
И самое страшное, что мне это понравилось.
Я будто зависла в пустоте, залипла мухой в янтаре, потерялась. Не понимала, что со мной происходит, не имела над происходящим власти. Это меня пугало.
Но это же и привлекало.
Мне нравилось досыта есть и красиво одеваться, нравилось спать на перине, а не на соломенном тюфяке. Нравилось, что в этом мире, в этом чудесном городе пахло не помоями, а чем-то знакомым и морозным. Мятой, мятным маслом.
Растревоженные, из глубины дохлыми рыбами всплывали воспоминания. Картинки, образы, звуки, вкусы и ощущения... Всё напоминало мне о прежней, счастливой жизни. Только лишь приступы «лисьей болезни» участились.
Мир Анит был совершенно сказочным. Как будто из утреннего сна, когда грёзы тонко мешаются с вторгающейся реальностью.
Горизонт на заре переливался всеми оттенками фиолетового, сиреневого и пурпура. Я встречала каждый рассвет у окна, жадно вдыхая прохладный воздух, пока небо не выцветало до приглушённой дневной лаванды. И, кажется, даже пахло ею.
Стеклянные птицы с ближайшего моста — ласточки и стрижи — часто залетали в распахнутое окно и, запутавшись в кисейных шторах, падали на пол, рассыпаясь с жалобным звоном. Анит заливисто смеялась над моей скорбью по очередной погибшей птички.
— Просто у них кончилась магия, — легко пожимала она плечами, валяясь на кровати. — Бывает.
Сверкающие осколки одной ласточки я в тайне от сестры собрала и спрятала в кармане, чтобы склеить в лиловых сумерках ночи, когда она заснёт.
Днём мы часто сидели том самом мосту, изгибавшимся кошачьей спинкой над неподвижными розовыми водами.
— Знаешь, Тина, я всегда мечтала учиться в академии магии, но у меня не было дара, пока Мелисанта не завещала мне свой... — рассуждала Анит, покачивая ножкой в туфельке прямо над рекой. — Она и тебе часть завещала, иначе нельзя, мы же близнецы. Как два сосуда сообщающейся системы. Ты знаешь физику?
Золушке мачеха, уезжая на бал.
Глава 1. Госпожа Отражение
Встала я ещё до звона колоколов, когда заря дразнилась рыжиной у самого горизонта. День обещал быть прохладным. В душе смешались радость и грусть — сегодня мне исполнялось восемнадцать. Жаль, что матушка с отцом не дожили до этого дня.
Город встречал шумным гулом и лужами с застоявшимися помоями. Иногда в них даже плескались раскормленные свиньи, обойти которых было нелегко — между домами расстояние всего-то в десять локтей, не то что у нас в пригороде. Рынок в столь ранний час уже полнился пёстрой толпой, зазывалы привычно драли глотки, а запахи сливались в удушливую какофонию. Я закашлялась до крови. Тётя называла мой недуг «лисьей хитростью, придуманной только чтобы увильнуть от работы». Благодаря своей прозорливости она не давала мне скатится во грех безделья.
Походы в город я ненавидела, городской смрад будто застревал где-то в груди и вгрызался острой болью на вдохе. Тем обиднее было возвращаться с одним хмелем и рыбой.
Привычные обязанности по дому успокоили и приглушили боль. Пока растопишь глиняный очаг, так изругаешься и взмокнешь, что ни на какую болезнь сил не останется. Нужно ещё суметь завести чан эля, в котором пятнадцать вёдер воды — тётушка, как честная вдова, содержала придорожный трактир. Работа у меня спорилась: поварёшки, чашки, баночки с молотыми травами летали вокруг, в нужный момент прыгая в руку. Хмель и вовсе сам нырнул в чан. Я торопилась, нужно было успеть до того, как тётя вернётся с утрени.
Похлёбка вышла на редкость густой и ароматной — окуньки свежайшие, овощи только с грядки. Рот наполнился слюной от одного вида кушанья, но есть его не мне — постояльцам. И тёте с Пенелопой. Ничего, я с рук сыта, не зря же стряпуха.
Когда я только появилась в этом доме, было куда тяжелее. Семилетняя девчонка-сирота с волосами полными вшей и грязи, тощая и обессилевшая, я дичилась людей — после смерти родителей пришлось выживать на улицах. К счастью, тётушка Гошэль меня приютила.
От истощения я едва дышала, но болеть и отлёживаться не пришлось.
— Неужто эта дура будет сидеть у нас в комнате? — Помню, сказала Пенелопа, когда впервые увидела меня. Лицо её сморщилось как осеннее яблоко.
Тётушка погладила дочь по голове и прикрикнула:
— Кто хочет есть хлеб, пускай его заработает. А ну-ка, живей на кухню, будешь стряпухой!
И пришлось с утра до самого позднего вечера исполнять чёрную работу: стряпать, стирать и мыть с утра до поздней ночи. На уныние времени не осталось.
Было тяжело, но всё же лучше, чем бродяжкой на улице.
Кот Люцифер ходил за мной по пятам, выпрашивая рыбью требуху. И оттоптанный хвост его совершенно не учил смирению. Что и сказать, Гошэль его люто ненавидела, как ненавидела всё, что не имеет смирения и имеет имя Люцифер. Да и вообще, «кошки — слуги дьявола».
Я украдкой погладила пушистую чёрную спинку:
— Ты же понимаешь, что это на пирог?
Устыдила и тут же скинула обрезки со стола. За такую неразумную растрату тётя точно оттаскает за волосы, но как же умильно кот на меня смотрел!
Проверив ещё не забродивший эль, убежала к себе, на чердак. Невыносимо хотелось сменить обноски на что-нибудь красивое — праздник всё же. В прошлой жизни, где были мама, папа и море кукол, меня бы нарядили в пышное платье с множеством рюш, толстая повариха испекла бы именинный торт с мёдом горных цветов и голубикой, а вечером, после шумного праздника, родители бы подарили мне прехорошенького пони. Я скучала по тем временам.
С затаённым трепетом распахнула свой сундук. Там, под кучей изношенного тряпья, хранились два новых платья, одно тщательно изукрашенное праздничными узорами — каких трудов мне стоила вышивка, знает только Богиня. На чердаке вечно было холодно, руки дрожали, протыкая пальцы вместо материи.
Лишь взглянув на одежду, едва не расплакалась от бессилия. Чёртовы ручные мыши чёртовой Пенелопы! Чтоб этих мерзких пискучих тварей Люцифер пожрал! Подолы, рукава, вышитые воротнички моих платьев были напрочь изгрызены. Конечно, кузина не могла пройти мимо такого чудесного повода, как мой день рождения, пакости доставляли ей немыслимое удовольствие. Я лишь надеялась, что мыши по обыкновению испортят крупу, за что меня по обыкновению отхлещет тётушка. И, примеряясь прутом к спине, обязательно добавит, что это Бог меня наказывает.
Но в Него я не верила. Только в любовь Гошэль к прутам. Если Он есть, то почему не спас маму от чумы? Она была лучшим человеком на свете: доброй, улыбчивой и очень красивой, старалась помочь каждому бедняку, даже когда нам самим стало голодно. Она точно была достойна долгой жизни! Она, а не тётка, её озлобленная сестра!
Я гневно утёрла слёзы. Сегодня нельзя унывать. Нельзя, назло Гошэль, Пенелопе и мышам. И, совладав с переполняющими отчаянием и яростью, вытащила из тайника под половицами свой самый большой секрет — мамино платье.
Однажды, глубокой ночью, я возвращалась в наше родовое имение. Его изъяли именем короля, а папу забрали, увели куда-то. Там жила другая семья, всё дышало сытостью и теплом, но стены были те же, и они помнили. Помнили меня, маму, отца и отца его отца. В кладовой до сих пор костями и доспехами павших воинов стояли старые кресла, кровати, моя люлька, расколотое зеркало из парадной залы. И мамин комод, в котором обнаружилось настоящее сокровище — голубое шёлковое платье, едва ощутимо пахнущее мятным маслом для рук. Её любимое.
Тогда я так увлеклась перебиранием осколков старой жизни, что не заметила, как наступил рассвет. Проснулись слуги, пришлось спешно уносить ноги.
Я полной грудью вдохнула, закашлявшись от усердия. Мятой уже не пахло, только сеном из перекрытий и мышами. Платье оказалось неутешительно коротко. Щиколотки оголились, а рукава едва натягивались до запястий, грозя треснуть в любой момент. Жаль, что в таком виде нельзя выйти. Как я в нём похожа на маму! Цвет платья плеснул синевой в глаза, а разгоревшаяся за окном заря румянцем легла на бледные щёки.
Подойдя ближе к осколку зеркала, я нахмурилась. Но... Откуда у губы эта родинка? И куда делся шрам у виска, оставленный тётиными спицами? Почему мои волосы стелются за спиной белоснежным пологом до пят? И почему они вообще неприлично распущены?..
Пока я с изумлением изучала отражение, оно поправило причёску и улыбнулось мне. Я моргнула. Что?..
Незнакомка в зеркале присела в книксене. Тот получился донельзя изящным.
— Здравствуй, Тина! — сказала она, гордо поднимая голову.
Я в ужасе посмотрела в её глаза.
— К-как..?
Глядя на моё ошарашенное лицо, зеркальная незнакомка заливисто расхохоталась. Смех её был похож на звон серебряного колокольчика для вызова слуг.
Я тут же узнала в ней госпожу. И присела в неуклюжем реверансе.
— Ах, Тина! До чего ты забавная! Приблизься жн! Я хочу взглянуть на тебя, — её рука легко преодолела зеркальную гладь, пуская по ней затухающие круги, и коснулась моей щеки.
Я дёрнулась, пытаясь отшатнутся. Но всё же сдержалась и, осторожно повернув голову, коснулась губами бледных пальцев, пытаясь сгладить неловкость. Заезжим господам такое нравилось.
Какие холодные...
— Что ты!.. Я лишь хотела поздороваться! — Госпожа тут же затянула руку обратно и в растерянности отёрла её о подол. — Что за дикие порядки...
Я спрятала взгляд за ресницами, пытаясь казаться скромной. Когда господам что-то не нравилось, они хлестали меня по щекам. Менее болезненно, чем прутья, но куда более унизительно.
— Извините, госпожа.
— Ах, какая я тебе госпожа! — совсем рассердилась волшебница. Её жемчужные волосы заколыхались гневными волнами. — Я сестра тебе!
Я недоумённо моргнула, ожидая увидеть издевательскую улыбку на лице волшебницы, говорящую «я-же-смешно-пошутила-над-глупой-служанкой». Однако там было лишь безмерное возмущение.
— Но у меня нет сестёр, кроме моей кузины Пенелопы, госпожа, — вновь укрыла я свой взгляд за ресницами.
— Нет, есть! — топнула ножкой девушка. — Есть, и это я! Мы близнецы! Разве не видишь ты сходства, Тина?
Узорные туфельки, пышная зелёная юбка, едва прикрывающая колени, расшита мелкими цветами и украшена кружевом, удивительного вида рубаха покрыта многочисленными оборками — я поднималась взглядом вверх. Весь облик волшебницы кричал о её богатстве и сумасбродстве. Лишь лицо было похоже на моё как две капли воды, или как отражение. Но лишь на первый взгляд, затем глаза отыскивали десятки отличий.
— Я сестра тебе! Сестра! Приглядись же, поверь мне наконец! — Госпожа начинала гневаться. Лицо её исказило какое-то совершенно детское, капризное недовольство. В глазах светилось упрямство. — Наше родство очевидно и его никак не отменить!
Раскрасневшаяся волшебница тяжело вздохнула, прислоняясь к зеркалу боком. Поверхность тут же возмутилась мелкими волнами.
— Мы были разлучены с самого рождения, Тина. В вашем жестоком мире не жить близнецам. Крёстная рассказывала, что таких, как мы, называют дьявольскими отродьями и сжигают на кострах перед яростной толпой, что наслаждается криками отчаяния, а мать, породившую чудных детей, называют ведьмой и вздёргивают на висельнице во славу Бога своего...
Она замолкла. Я не знала что сказать. И нужно ли было что-то говорить.
— Знаешь, Тина, у меня разные глаза, — приблизила она лицо к зеркалу, почти касаясь поверхности. И правда, один глаз серый, как у меня, а другой насыщенно-синий, точь-в-точь цвета маминых глаз. — Так что мне не было жизни в любом случае. Поэтому родители вымолили у могущественной феи Мелисанты моё спасение. Сжалившись, она перенесла меня в другой, лучший мир, где не пришлось бы прятать мои неправильные глаза, а после стала моей крёстной феей, практически матерью. Жаль, что она столь редко приходила...
Вот так я и очутилась невероятно далеко от своих родных, от своего мира, от тебя, Тина. Мне не довелось и не доведётся увидеть отца и мать... — Тень набежала на её лицо.
Она знает — поняла я. Знает о смерти родителей.
Волшебница провела рукой по лицу, стряхивая гримасу боли.
— Рон с Джеммой, мои опекуны, сделали мне чудесный подарок на совершеннолетие — рассказали о сестре. Мне не стоило труда отыскать тебя, мы же так похожи! Ты готова отправиться ко мне, Тина? — широкая улыбка внезапно озарила её лицо. Она до боли стала похожа маму.
— Ч-что?..
— Ах, что ты, не бойся! — И девушка с силой дёрнула меня за руку, утаскивая за зеркальную пелену.
Я даже не успела зажмуриться.
Мгновения парения в нигде, и вот я упала на четвереньки, утыкаясь лицом в узорный ковёр, которого никак не могло быть на моём чердаке, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть. Настигающие следом кашель и головокружение кажутся мне спасением. Жива!
— Ничего, это с непривычки! — ласкового похлопала меня по спине девушка. — Ты ещё научишься сама создавать такие.
Приступ кашля всё не кончался, перед глазами заплясали круги от нехватки воздуха, а во рту поселился горький привкус. Опять кровь...
— Ах, сестра, дыши! — опустились на мою голову обжигающе холодные ладони.
Стало хорошо. Я постаралась спрятать перепачканную красным ладонь среди складок юбки.
— Да ты больна! Сейчас...
Я осмелилась перебить «сестру». Несмотря на слезливый рассказ, я не верила ей. — Нет, госпожа, это не болезнь, просто с непривычки, — протараторила я, поднимаясь. Скорая речь всегда выдаёт мои ложь и отчаяние. Хорошо, что волшебница об этом не знает.
Я ненавидела говорить о своей «лисьей хитрости». Лучше бы всего этого просто не было.
— Госпожа?! Ты опять? — возмутилась она, упирая руки в бока. Даже этот крестьянский жест выглядел в её исполнении изящно. — Я твоя сестра! Сестра Анит! Повтори!
Глаза её засверкали синими искрами. Стало до жути страшно, холод пробрался под самое сердце. Кажется, она колдовала.
— К-конечно, сестра Анит...
Лучше быть живой сестрой, чем мёртвой упрямицей. Волшебница тут же солнечно заулыбалась и даже бросилась мне на шею, сжимая в тесных объятиях.
— Ах, Тина! Как хорошо, что ты здесь, и я больше не одна в этом мире! Расскажи, как ты живёшь? Какие чудеса недавно случались? Ты учишься? На кого? — её напору было невозможно сопротивляться.
— Учусь?.. Я помогаю тёте содержать трактир, — тихо сказала я. И, помолчав, добавила. — Госпо... Анит, когда ты вернёшь меня домой? У меня много дел. И тётушка...
— Верну? — удивилась она, склоняя голову набок, как птичка. Волосы заколыхались густой волной, вплетённые в них цветы с тихим хрустальным звоном начали ронять лепестки. — Ты уже хочешь уйти?
Анит не отпустила меня. Ни сегодня, ни через неделю. Сначала сказала, что хочет познакомиться со мной поближе, узнать друг друга. И пусть я не волнуюсь, ведь она сильная волшебница и сможет вернуть меня в оставленное мгновение. «Секунда в секунду!» — её взгляд лучился уверенностью. А я почувствовала себя канарейкой в золочёной клетке.
Не зря. Потом Анит начала замолкать или менять тему, когда я заикалась о возвращении.
Она поселила меня в своей роскошной комнате с расписными стенами, резной мебелью и очаровательным кофейным столиком. Разделила со мной свою кровать с мягкой периной и зелёным атласным балдахином. Нарядила в свои дерзкие одежды, которые здесь никого не смущали. И таскала меня за собой везде, словно я тряпичная кукла.
Я и была для неё куклой. Живой игрушкой с похожим лицом.
И самое страшное, что мне это понравилось.
Глава 2. Небесный город из снов
Я будто зависла в пустоте, залипла мухой в янтаре, потерялась. Не понимала, что со мной происходит, не имела над происходящим власти. Это меня пугало.
Но это же и привлекало.
Мне нравилось досыта есть и красиво одеваться, нравилось спать на перине, а не на соломенном тюфяке. Нравилось, что в этом мире, в этом чудесном городе пахло не помоями, а чем-то знакомым и морозным. Мятой, мятным маслом.
Растревоженные, из глубины дохлыми рыбами всплывали воспоминания. Картинки, образы, звуки, вкусы и ощущения... Всё напоминало мне о прежней, счастливой жизни. Только лишь приступы «лисьей болезни» участились.
Мир Анит был совершенно сказочным. Как будто из утреннего сна, когда грёзы тонко мешаются с вторгающейся реальностью.
Горизонт на заре переливался всеми оттенками фиолетового, сиреневого и пурпура. Я встречала каждый рассвет у окна, жадно вдыхая прохладный воздух, пока небо не выцветало до приглушённой дневной лаванды. И, кажется, даже пахло ею.
Стеклянные птицы с ближайшего моста — ласточки и стрижи — часто залетали в распахнутое окно и, запутавшись в кисейных шторах, падали на пол, рассыпаясь с жалобным звоном. Анит заливисто смеялась над моей скорбью по очередной погибшей птички.
— Просто у них кончилась магия, — легко пожимала она плечами, валяясь на кровати. — Бывает.
Сверкающие осколки одной ласточки я в тайне от сестры собрала и спрятала в кармане, чтобы склеить в лиловых сумерках ночи, когда она заснёт.
Днём мы часто сидели том самом мосту, изгибавшимся кошачьей спинкой над неподвижными розовыми водами.
— Знаешь, Тина, я всегда мечтала учиться в академии магии, но у меня не было дара, пока Мелисанта не завещала мне свой... — рассуждала Анит, покачивая ножкой в туфельке прямо над рекой. — Она и тебе часть завещала, иначе нельзя, мы же близнецы. Как два сосуда сообщающейся системы. Ты знаешь физику?
