– О, мэтр, вы еще не избавились от них! – восторженно отметил кто-то из близнецов.
Мика насторожила ушки и сделала мысленную пометку разузнать-таки об этих злосчастных носках. Парни явно в курсе, вон как ехидно ухмыляются. Особенно Айнэлл, который даже не потрудился как следует поздороваться с учителем.
– А мы обед приготовили, – поспешно сказала Мика, видя, что злобное зло полностью созрело для того, чтобы собственноручно проредить количество ученичков.
И не то чтобы она сильно возражала, но только что убранную гостиную было жаль. Мэтра, впрочем, тоже. Непонятно, что он делал у градоправителя, но явно не завтракал. У сытых людей не бывает таких кровожадных взглядов.
Нехитрый маневр удался. Забыв о разборках, мэтр направился на кухню, где его и в самом деле ожидала еда, простая, но вкусная и питательная, – опытным путем выяснилось, что картошку близнецам испортить сложнее, чем гречку, особенно под пристальным присмотром Мики, которой тоже хотелось наконец-то нормально поесть.
Сонер и Элоиза справились с заданием блестяще и принесли продукты, чудесным образом, вопреки опасениям, не влипнув в неприятности. Потом, не без вмешательства Линрана, ученички общими усилиями – исключая конечно же Айэлла – привели в порядок гостиную и кухню, и Мика воочию убедилась, что темная магия способна не только разрушать, но и отдраить полы, заставить блестеть люстру и оконные стекла – и отчистить казалось бы безнадежно испорченные кастрюли, плиту и потолок.
Так что к возвращению мэтра в доме царила идиллия, и даже кошка, не найдя улизнувшую мышь, удостоила Мику своим вниманием. Подобревшая Мика против этого ничего не имела.
Впрочем, идиллия продлилась недолго. Кошке надоело изображать пушистую невинность, и она, извернувшись, вырвалась из рук и шмыгнула под лестницу.
Пока зло, после посещения градоправителя казавшееся особо злобным, отдавало должное кулинарным талантам братцев Лартис, один из этих братцев ловил обиженного страхохвата, намереваясь унести его подальше от глаз и гнева укушенного за пятку мэтра. Утомленные работой на общее благо ученики разбрелись по своим делам, и Мика была единственной свидетельницей проявления чернокнижной любви к нечисти.
Страхохват так просто сдаваться не намеревался, но в итоге природную изворотливость победила грубая магическая сила. В качестве компенсации морального ущерба Шень скормил жертве произвола конфету и почесал за мохнатым ушком, которое мелко подергивалось – то ли от нервов, то ли от удовольствия.
– Его зовут Мурка, – доверительно поведал он перед тем, как утащить свою добычу наверх.
– У тебя нездоровая фантазия, – заметила Мика, разглядывая свежепоименованного.
– У меня детская травма, – насупился чернокнижник. – Я очень хотел кошку, но мама не разрешала. А я мечтал именно о кошке по имени Мурка. Мечтал, понимаешь?
– Теперь у тебя есть кошка, – напомнила Мика. – Никто возражать не станет, если ты заберешь ее себе.
Никто, кроме Женя. Но кого волнуют его возражения?
– Мика, кто в здравом уме рискнет назвать это Муркой? – свистящим шепотом спросил Шень.
Из-под лестницы блеснули глаза прирожденного убийцы.
– В нездравом тоже не рискнет, – оценила исходящее оттуда же раздраженное шипение Мика. С сомнением оглядела приунывшую нечисть, безвольной тряпочкой висящую в руках парня, и сочувственно покачала головой: – Так что быть тебе, приятель, Муркой. Прости, из-за чужих детских травм часто страдают невинные.
Шень оскорбленно фыркнул и, перехватив вякнувшего Мурку поудобнее, пошагал наверх.
– А ничего, что он вроде как мальчик? – крикнула в спину Мика.
Шень развернулся, подбоченился – с печально обвисшим Муркой под мышкой это смотрелось не столько эффектно, сколько забавно, – и снисходительно ответил:
– Ничего. Он все равно не понимает, потому его психике вряд ли грозит тяжелая травма.
Судя по тоскливому взору, понимал Мурка куда больше, чем хотел бы.
– Крепись, друг, – одними губами прошептала Мика, и Мурка прикрыл глаза, принимая нежданное – для обеих сторон – сочувствие.
После обеда, на удивление съедобного и вроде бы – но это, разумеется, не точно – не грозящего несварением, злобное зло успокоилось и подобрело настолько, что решило оставить размышления о странностях тихого омута под названием Даратт на вечер, а пока вспомнить о своих обязанностях наставника. В том числе – и о письменных работах, заданных проштрафившимся ученичкам.
Устроившись в гостиной в любимом кресле, он оглядел вытянувшихся перед ним Сонера и одного из близнецов. Заметно нервничающий рыжий ученик покосился на товарища по несчастью, который вид имел невинный и на редкость безалаберный, и со вздохом протянул сытому, а оттого благодушно настроенному мэтру помятые листы, исписанные жуткими каракулями. Буквы словно куда-то спешили, спотыкались и иногда падали, роняя капли крови, то бишь чернил, но мужественно поднимались и таки складывались в слова. Они, в свою очередь, сливались в нестройные предложения, смысл которых не сразу доходил до читателя и явно ускользал от автора. Но в целом было неплохо, основные способы упокоения духов оказались худо-бедно перечислены, и Фолан, отложив работу и кивнув покрасневшему от волнения Сонеру, вопросительно посмотрел на второго оболтуса.
– Особенности родовых артефактов и их отличие от артефактов обычных, а также от амулетов и личных защитных чар, – с вежливым и оттого донельзя подозрительным поклоном доложил он. – В двух не повторяющих друг друга экземплярах, как вы и велели.
Пара листочков намекали, что полноценной работы ждать не стоит. Начало, впрочем, было весьма жизнеутверждающим и демонстрировало, что еще не все потеряно. Четкий уверенный почерк, ясные мысли... которые уже к концу первого листа заметно расслабились и запутались.
А на втором листе притаился сюрприз. Оный был выведен аккуратными, вновь обретшими твердость буквами и в общем-то полностью раскрывал суть поставленного вопроса...
Артефакты бывают разные:
Родовые, простые, опасные.
Амулеты с чарами тоже
Меж собою не слишком похожи.
А уж сравнивать их друг с другом
Можно только от сильной скуки,
Чем мы с братом отнюдь не страдаем
И того же и вам желаем.
Лицо мэтра медленно вытягивалось, а благодушие быстро испарялось. Почувствовавший неладное ученичок заволновался, но сбежать не успел.
– Жень, парш-ш-шивец! – взвился на ноги Фолан, смяв листок с виршами и наступая на рифмоплета.
– Я Шень, – неубедительно возразил тот, попятившись.
– Ага, как же! – воскликнул мэтр, ловко ухватил паршивца за ухо и привычно вывернул его. И тут же выпустил, рассмотрев крохотную родинку.
– Экий вы недоверчивый, учитель, – неодобрительно проворчал все-таки Шень, потирая незаслуженно пострадавшее ухо.
Хотя, если учесть страхохвата и покусанную пятку злобного зла, – еще как заслуженно.
На шум явился второй близнец, обозрел рассерженного мэтра, обиженного брата, скомканный лист бумаги на полу... И, прижав ладонь к груди, заявил с подкупающей искренностью во взоре и голосе:
– Учитель! Вы же знаете, я не нарочно! Оно само...
Фолан знал. Как знал и то, что этим «оно само» очень удобно прикрываться, если вдруг все же не само. Но это еще нужно было доказать, что в их ситуации возможным не представлялось.
Жень лунатил. Но не так, как все нормальные люди, о нет, – в близнецах Лартис, увы, нормального было прискорбно мало. Вместо того чтобы мирно шататься по дому или бродить по крышам, пугая окрестных котов, Жень писал стихи. Совершенно жуткие по форме и содержанию, но порой меткие и даже откровенно злые, за которые на первых порах ученичества был нещадно руган и немного бит. Потом Фолан понял, что воспитательные меры здесь бессильны, и махнул на это сомнительное творчество рукой. У каждого свои странности, и выкрутасы Женя были не самыми дикими. По крайней мере, большую часть времени.
Поразмыслив, мэтр великодушно простил ученичков. В конце концов, он и сам несколько погорячился, заставив взрослых парней выполнять рассчитанное на зеленый молодняк задание. Теорию они знали, иначе бы не прошли испытания Ковена, с практикой тоже худо-бедно справлялись, если до сих пор были живы и даже здоровы, а остальное... Дело молодое.
Дурь рано или поздно выветривается. Или выбивается.
Кому как повезет.
После полудня погода резко испортилась. Солнце спряталось за серой пеленой, затянувшей небо от края до края, поднялся злой ветер, и вскоре по крыше и окнам дома застучали мелкие капли дождя.
В камине уютно потрескивали поленья. Подле стоял котел, ныне пустой; мышь, лично убедившаяся в этом и оттого недовольная, закутавшись в крылья висела на люстре, словно перезрелая слива.
Ученички, чинно рассевшиеся на диване, напоминали стайку воробьев на тесном карнизе.
Сонер, оказавшийся между братцами Лартис, выглядел самым несчастным. Стоящая позади Элоиза время от времени сочувственно касалась его растрепанных волос.
Уникальный все-таки дар. И надо бы подсказать сморчкам из Ковена, чтобы пригляделись к мальчишке получше, – специалистов, играючи наделяющих мертвое подобием жизни и разума, всегда было удручающе мало.
Шень заботливо поглаживал страхохвата. Смирившийся Мурка оправдывал свое имя и негромко урчал. Жень бессовестно посапывал с открытыми глазами, и оставалось надеяться, что сегодня обойдется без повторного приступа стихотворчества – Фолан, уважающий хорошую поэзию и испытывающий почти физические муки от плохой, все еще не отошел от первого.
По краям сидели старшие ученики. Линран рассеянно крутил перстень с крупным черным камнем и, похоже, мыслями был далеко отсюда; Айнэлл же делал вид, что оказался здесь совершенно случайно и вовсе не знаком со всеми этими странными людьми.
И в какой-то степени мэтр его понимал.
Линран и Айнэлл были не только старшими, но и самыми сильными. Проблемой Айна – не единственной, но основной – являлся его нрав, однако Фолан упрямо полагал, что со временем он станет мягче и терпимее.
Очевидно, времени прошло недостаточно.
На нижней ступеньке лестницы примостилась Мика. Рядом с ней терлась подозрительно ласковая кошка.
Против своей пособницы злобное зло ничего не имело, но кошку с удовольствием выставило бы прочь. Увы, опыт ловли пушистой заразы намекал, что все равно не выйдет.
Фолан повозился, удобнее устраиваясь в любимом кресле, натянул повыше шерстяной клетчатый плед, заметил, что из-под него выглянули злополучные носки, вернул обратно.
Чей-то сдавленный смешок предпочел проигнорировать.
Что взять с невоспитанных созданий?
Мэтр вздохнул.
Раньше он полагал, что эта встреча состоится гораздо позже, когда его волосы убелят благородные седины, а борода будет свидетельствовать о богатом опыте и непревзойденной мудрости, коей не грех и поделиться.
Возможно, тогда эти охламоны проявили бы больше уважения!
Фолан не заметил, как вокруг него заклубилась тончайшая дымка. Серебристая, с фиолетовыми искорками, она становилась все плотнее, пока полностью не укрыла старшего чернокнижника, а рассеявшись, явила ученикам старца с длинной седой бородой.
Мэтр смущенно кашлянул и дернул себя за символ мудрости, будто желая немедленно от него избавиться.
Символ игриво мазнул кончиком по полу – и тотчас обзавелся украшением в виде слетевшей с лестницы кошки.
Поспешившая следом Мика ловко отделила кошку от бороды, пнула кресло и прошипела сквозь зубы:
– Мэтр, не позорьтесь!
С дивана доносились сдержанные смешки...
Еще одна дымка заволокла комнату и исчезла, забрав с собой признаки опыта и мудрости.
Мика вернулась к лестнице. Кошка с обиженным видом уселась под люстрой.
Ученики благоразумно притихли.
Как-то не так Фолан представлял себе этот момент.
В мечтах все было куда торжественнее и приличнее.
Ну да ладно. Главное – результат. Сейчас он отдаст долг традициям, необходимым даже для временной передачи силы – ибо временное вполне может стать постоянным, – потратит силы на никому не нужные формальные испытания, вручит победителю сомнительный приз... и обретет-таки долгожданную свободу.
Возможно, когда-нибудь свобода эта станет ему в тягость – или же закончатся скопленные за годы непростого труда сбережения, – и тогда никто не помешает ему вернуться. Но Фолан сомневался, что воспользуется этим правом.
Лениться, что бы там Мика ни думала, он не собирался, напротив, подыскал себе занятие, достойное почтенного, воспитавшего – не суть важно как эффективно – целых пятерых учеников, чернокнижника. Такой бесценный опыт, несомненно, заслуживает быть увековеченным.
Да, Фолан мечтал взяться за мемуары. И сей монументальный труд конечно же будет правдивым от первого до последнего слова, не чета каким-то бульварным книжонкам скучающей лэры, дурящим головы и без того дурным девицам и портящим репутацию честных темных магов.
Серия интереснейших историй – именно серия, на меньшее размениваться глупо! – должна, по убеждению мэтра, развеять его скуку и обеспечить деньгами.
Работать бесплатно, пусть даже и по велению вдохновения, злобному злу было категорически лень.
Вспомнив о нежно лелеемых планах, Фолан мечтательно улыбнулся, и впечатлительная мышь сорвалась с люстры – прямиком в объятия изнывающей внизу кошки.
Когда их разняли, перевязали ранения физические и заели травмы душевные отжатым у Мики шоколадом, Фолан уже не был настроен столь оптимистично.
На пути к будущей славе стояло прошлое бесславие. И сдаваться без боя, очевидно, не собиралось.
Призвав всех к порядку, а себя – к спокойствию, мэтр наконец-то официально объявил ученикам о том, зачем собрал их вместе. И условие, что силу передаст пока лишь на время, озвучить не забыл, исподволь следя за реакцией.
Если кто и остался недоволен, то вида не подал. Особого энтузиазма, впрочем, тоже замечено не было.
Убедившись, что протестов и вопросов ни у кого нет, Фолан пригрозил, что испытания начнутся уже завтра, и спустился в лабораторию.
Выглядела она заброшенной, да таковой и являлась по сути. Злобное зло предпочитало злодействовать в гостиной, поближе к теплому камину и удобному креслу. Здесь же было тесно – табурет на трех ногах еле помещается, не то что кресло, – а еще холодно. Независимо от времени года. И воздух казался слишком сухим. И света явно не хватало – магическим освещением пользоваться не рекомендовалось, а масляные лампы больше сгущали тьму, чем развеивали.
Для сохранности ингредиентов и зелий – самое оно, а о комфорте чернокнижников ранее никто и не задумывался, в том числе и они сами.
Но и полностью отказываться от лаборатории Фолан не намеревался. Здесь, в окружении защитных чар, вплетенных в сами стены, готовились некоторые зелья, требующие особо осторожного обращения; здесь же хранилось то, что нельзя хранить наверху.
И здесь были тайники.
В одном из них лежало настоящее сокровище, сколь ценное, столь и опасное.
Сокровище, от которого Фолан рад был бы избавиться, но не мог.
Он протиснулся меж вытянувшихся до самого потолка, забитых всякой – конечно же нужной – всячиной шкафов, нырнул под широкий стол, заставленный изрядно запылившимся инвентарем, и отстучал по стене затейливый ритм. С тихим щелчком часть стены ушла в сторону, и мэтр, нащупав в нише грубую ткань, потянул ее на себя.
Извлеченная из тайника книга была увесистой и обдавала жаром даже сквозь зачарованный чехол, призванный гасить нечаянные всплески магии.
Мика насторожила ушки и сделала мысленную пометку разузнать-таки об этих злосчастных носках. Парни явно в курсе, вон как ехидно ухмыляются. Особенно Айнэлл, который даже не потрудился как следует поздороваться с учителем.
– А мы обед приготовили, – поспешно сказала Мика, видя, что злобное зло полностью созрело для того, чтобы собственноручно проредить количество ученичков.
И не то чтобы она сильно возражала, но только что убранную гостиную было жаль. Мэтра, впрочем, тоже. Непонятно, что он делал у градоправителя, но явно не завтракал. У сытых людей не бывает таких кровожадных взглядов.
Нехитрый маневр удался. Забыв о разборках, мэтр направился на кухню, где его и в самом деле ожидала еда, простая, но вкусная и питательная, – опытным путем выяснилось, что картошку близнецам испортить сложнее, чем гречку, особенно под пристальным присмотром Мики, которой тоже хотелось наконец-то нормально поесть.
Сонер и Элоиза справились с заданием блестяще и принесли продукты, чудесным образом, вопреки опасениям, не влипнув в неприятности. Потом, не без вмешательства Линрана, ученички общими усилиями – исключая конечно же Айэлла – привели в порядок гостиную и кухню, и Мика воочию убедилась, что темная магия способна не только разрушать, но и отдраить полы, заставить блестеть люстру и оконные стекла – и отчистить казалось бы безнадежно испорченные кастрюли, плиту и потолок.
Так что к возвращению мэтра в доме царила идиллия, и даже кошка, не найдя улизнувшую мышь, удостоила Мику своим вниманием. Подобревшая Мика против этого ничего не имела.
Впрочем, идиллия продлилась недолго. Кошке надоело изображать пушистую невинность, и она, извернувшись, вырвалась из рук и шмыгнула под лестницу.
Пока зло, после посещения градоправителя казавшееся особо злобным, отдавало должное кулинарным талантам братцев Лартис, один из этих братцев ловил обиженного страхохвата, намереваясь унести его подальше от глаз и гнева укушенного за пятку мэтра. Утомленные работой на общее благо ученики разбрелись по своим делам, и Мика была единственной свидетельницей проявления чернокнижной любви к нечисти.
Страхохват так просто сдаваться не намеревался, но в итоге природную изворотливость победила грубая магическая сила. В качестве компенсации морального ущерба Шень скормил жертве произвола конфету и почесал за мохнатым ушком, которое мелко подергивалось – то ли от нервов, то ли от удовольствия.
– Его зовут Мурка, – доверительно поведал он перед тем, как утащить свою добычу наверх.
– У тебя нездоровая фантазия, – заметила Мика, разглядывая свежепоименованного.
– У меня детская травма, – насупился чернокнижник. – Я очень хотел кошку, но мама не разрешала. А я мечтал именно о кошке по имени Мурка. Мечтал, понимаешь?
– Теперь у тебя есть кошка, – напомнила Мика. – Никто возражать не станет, если ты заберешь ее себе.
Никто, кроме Женя. Но кого волнуют его возражения?
– Мика, кто в здравом уме рискнет назвать это Муркой? – свистящим шепотом спросил Шень.
Из-под лестницы блеснули глаза прирожденного убийцы.
– В нездравом тоже не рискнет, – оценила исходящее оттуда же раздраженное шипение Мика. С сомнением оглядела приунывшую нечисть, безвольной тряпочкой висящую в руках парня, и сочувственно покачала головой: – Так что быть тебе, приятель, Муркой. Прости, из-за чужих детских травм часто страдают невинные.
Шень оскорбленно фыркнул и, перехватив вякнувшего Мурку поудобнее, пошагал наверх.
– А ничего, что он вроде как мальчик? – крикнула в спину Мика.
Шень развернулся, подбоченился – с печально обвисшим Муркой под мышкой это смотрелось не столько эффектно, сколько забавно, – и снисходительно ответил:
– Ничего. Он все равно не понимает, потому его психике вряд ли грозит тяжелая травма.
Судя по тоскливому взору, понимал Мурка куда больше, чем хотел бы.
– Крепись, друг, – одними губами прошептала Мика, и Мурка прикрыл глаза, принимая нежданное – для обеих сторон – сочувствие.
***
После обеда, на удивление съедобного и вроде бы – но это, разумеется, не точно – не грозящего несварением, злобное зло успокоилось и подобрело настолько, что решило оставить размышления о странностях тихого омута под названием Даратт на вечер, а пока вспомнить о своих обязанностях наставника. В том числе – и о письменных работах, заданных проштрафившимся ученичкам.
Устроившись в гостиной в любимом кресле, он оглядел вытянувшихся перед ним Сонера и одного из близнецов. Заметно нервничающий рыжий ученик покосился на товарища по несчастью, который вид имел невинный и на редкость безалаберный, и со вздохом протянул сытому, а оттого благодушно настроенному мэтру помятые листы, исписанные жуткими каракулями. Буквы словно куда-то спешили, спотыкались и иногда падали, роняя капли крови, то бишь чернил, но мужественно поднимались и таки складывались в слова. Они, в свою очередь, сливались в нестройные предложения, смысл которых не сразу доходил до читателя и явно ускользал от автора. Но в целом было неплохо, основные способы упокоения духов оказались худо-бедно перечислены, и Фолан, отложив работу и кивнув покрасневшему от волнения Сонеру, вопросительно посмотрел на второго оболтуса.
– Особенности родовых артефактов и их отличие от артефактов обычных, а также от амулетов и личных защитных чар, – с вежливым и оттого донельзя подозрительным поклоном доложил он. – В двух не повторяющих друг друга экземплярах, как вы и велели.
Пара листочков намекали, что полноценной работы ждать не стоит. Начало, впрочем, было весьма жизнеутверждающим и демонстрировало, что еще не все потеряно. Четкий уверенный почерк, ясные мысли... которые уже к концу первого листа заметно расслабились и запутались.
А на втором листе притаился сюрприз. Оный был выведен аккуратными, вновь обретшими твердость буквами и в общем-то полностью раскрывал суть поставленного вопроса...
Артефакты бывают разные:
Родовые, простые, опасные.
Амулеты с чарами тоже
Меж собою не слишком похожи.
А уж сравнивать их друг с другом
Можно только от сильной скуки,
Чем мы с братом отнюдь не страдаем
И того же и вам желаем.
Лицо мэтра медленно вытягивалось, а благодушие быстро испарялось. Почувствовавший неладное ученичок заволновался, но сбежать не успел.
– Жень, парш-ш-шивец! – взвился на ноги Фолан, смяв листок с виршами и наступая на рифмоплета.
– Я Шень, – неубедительно возразил тот, попятившись.
– Ага, как же! – воскликнул мэтр, ловко ухватил паршивца за ухо и привычно вывернул его. И тут же выпустил, рассмотрев крохотную родинку.
– Экий вы недоверчивый, учитель, – неодобрительно проворчал все-таки Шень, потирая незаслуженно пострадавшее ухо.
Хотя, если учесть страхохвата и покусанную пятку злобного зла, – еще как заслуженно.
На шум явился второй близнец, обозрел рассерженного мэтра, обиженного брата, скомканный лист бумаги на полу... И, прижав ладонь к груди, заявил с подкупающей искренностью во взоре и голосе:
– Учитель! Вы же знаете, я не нарочно! Оно само...
Фолан знал. Как знал и то, что этим «оно само» очень удобно прикрываться, если вдруг все же не само. Но это еще нужно было доказать, что в их ситуации возможным не представлялось.
Жень лунатил. Но не так, как все нормальные люди, о нет, – в близнецах Лартис, увы, нормального было прискорбно мало. Вместо того чтобы мирно шататься по дому или бродить по крышам, пугая окрестных котов, Жень писал стихи. Совершенно жуткие по форме и содержанию, но порой меткие и даже откровенно злые, за которые на первых порах ученичества был нещадно руган и немного бит. Потом Фолан понял, что воспитательные меры здесь бессильны, и махнул на это сомнительное творчество рукой. У каждого свои странности, и выкрутасы Женя были не самыми дикими. По крайней мере, большую часть времени.
Поразмыслив, мэтр великодушно простил ученичков. В конце концов, он и сам несколько погорячился, заставив взрослых парней выполнять рассчитанное на зеленый молодняк задание. Теорию они знали, иначе бы не прошли испытания Ковена, с практикой тоже худо-бедно справлялись, если до сих пор были живы и даже здоровы, а остальное... Дело молодое.
Дурь рано или поздно выветривается. Или выбивается.
Кому как повезет.
ГЛАВА 13
После полудня погода резко испортилась. Солнце спряталось за серой пеленой, затянувшей небо от края до края, поднялся злой ветер, и вскоре по крыше и окнам дома застучали мелкие капли дождя.
В камине уютно потрескивали поленья. Подле стоял котел, ныне пустой; мышь, лично убедившаяся в этом и оттого недовольная, закутавшись в крылья висела на люстре, словно перезрелая слива.
Ученички, чинно рассевшиеся на диване, напоминали стайку воробьев на тесном карнизе.
Сонер, оказавшийся между братцами Лартис, выглядел самым несчастным. Стоящая позади Элоиза время от времени сочувственно касалась его растрепанных волос.
Уникальный все-таки дар. И надо бы подсказать сморчкам из Ковена, чтобы пригляделись к мальчишке получше, – специалистов, играючи наделяющих мертвое подобием жизни и разума, всегда было удручающе мало.
Шень заботливо поглаживал страхохвата. Смирившийся Мурка оправдывал свое имя и негромко урчал. Жень бессовестно посапывал с открытыми глазами, и оставалось надеяться, что сегодня обойдется без повторного приступа стихотворчества – Фолан, уважающий хорошую поэзию и испытывающий почти физические муки от плохой, все еще не отошел от первого.
По краям сидели старшие ученики. Линран рассеянно крутил перстень с крупным черным камнем и, похоже, мыслями был далеко отсюда; Айнэлл же делал вид, что оказался здесь совершенно случайно и вовсе не знаком со всеми этими странными людьми.
И в какой-то степени мэтр его понимал.
Линран и Айнэлл были не только старшими, но и самыми сильными. Проблемой Айна – не единственной, но основной – являлся его нрав, однако Фолан упрямо полагал, что со временем он станет мягче и терпимее.
Очевидно, времени прошло недостаточно.
На нижней ступеньке лестницы примостилась Мика. Рядом с ней терлась подозрительно ласковая кошка.
Против своей пособницы злобное зло ничего не имело, но кошку с удовольствием выставило бы прочь. Увы, опыт ловли пушистой заразы намекал, что все равно не выйдет.
Фолан повозился, удобнее устраиваясь в любимом кресле, натянул повыше шерстяной клетчатый плед, заметил, что из-под него выглянули злополучные носки, вернул обратно.
Чей-то сдавленный смешок предпочел проигнорировать.
Что взять с невоспитанных созданий?
Мэтр вздохнул.
Раньше он полагал, что эта встреча состоится гораздо позже, когда его волосы убелят благородные седины, а борода будет свидетельствовать о богатом опыте и непревзойденной мудрости, коей не грех и поделиться.
Возможно, тогда эти охламоны проявили бы больше уважения!
Фолан не заметил, как вокруг него заклубилась тончайшая дымка. Серебристая, с фиолетовыми искорками, она становилась все плотнее, пока полностью не укрыла старшего чернокнижника, а рассеявшись, явила ученикам старца с длинной седой бородой.
Мэтр смущенно кашлянул и дернул себя за символ мудрости, будто желая немедленно от него избавиться.
Символ игриво мазнул кончиком по полу – и тотчас обзавелся украшением в виде слетевшей с лестницы кошки.
Поспешившая следом Мика ловко отделила кошку от бороды, пнула кресло и прошипела сквозь зубы:
– Мэтр, не позорьтесь!
С дивана доносились сдержанные смешки...
Еще одна дымка заволокла комнату и исчезла, забрав с собой признаки опыта и мудрости.
Мика вернулась к лестнице. Кошка с обиженным видом уселась под люстрой.
Ученики благоразумно притихли.
Как-то не так Фолан представлял себе этот момент.
В мечтах все было куда торжественнее и приличнее.
Ну да ладно. Главное – результат. Сейчас он отдаст долг традициям, необходимым даже для временной передачи силы – ибо временное вполне может стать постоянным, – потратит силы на никому не нужные формальные испытания, вручит победителю сомнительный приз... и обретет-таки долгожданную свободу.
Возможно, когда-нибудь свобода эта станет ему в тягость – или же закончатся скопленные за годы непростого труда сбережения, – и тогда никто не помешает ему вернуться. Но Фолан сомневался, что воспользуется этим правом.
Лениться, что бы там Мика ни думала, он не собирался, напротив, подыскал себе занятие, достойное почтенного, воспитавшего – не суть важно как эффективно – целых пятерых учеников, чернокнижника. Такой бесценный опыт, несомненно, заслуживает быть увековеченным.
Да, Фолан мечтал взяться за мемуары. И сей монументальный труд конечно же будет правдивым от первого до последнего слова, не чета каким-то бульварным книжонкам скучающей лэры, дурящим головы и без того дурным девицам и портящим репутацию честных темных магов.
Серия интереснейших историй – именно серия, на меньшее размениваться глупо! – должна, по убеждению мэтра, развеять его скуку и обеспечить деньгами.
Работать бесплатно, пусть даже и по велению вдохновения, злобному злу было категорически лень.
Вспомнив о нежно лелеемых планах, Фолан мечтательно улыбнулся, и впечатлительная мышь сорвалась с люстры – прямиком в объятия изнывающей внизу кошки.
Когда их разняли, перевязали ранения физические и заели травмы душевные отжатым у Мики шоколадом, Фолан уже не был настроен столь оптимистично.
На пути к будущей славе стояло прошлое бесславие. И сдаваться без боя, очевидно, не собиралось.
Призвав всех к порядку, а себя – к спокойствию, мэтр наконец-то официально объявил ученикам о том, зачем собрал их вместе. И условие, что силу передаст пока лишь на время, озвучить не забыл, исподволь следя за реакцией.
Если кто и остался недоволен, то вида не подал. Особого энтузиазма, впрочем, тоже замечено не было.
Убедившись, что протестов и вопросов ни у кого нет, Фолан пригрозил, что испытания начнутся уже завтра, и спустился в лабораторию.
Выглядела она заброшенной, да таковой и являлась по сути. Злобное зло предпочитало злодействовать в гостиной, поближе к теплому камину и удобному креслу. Здесь же было тесно – табурет на трех ногах еле помещается, не то что кресло, – а еще холодно. Независимо от времени года. И воздух казался слишком сухим. И света явно не хватало – магическим освещением пользоваться не рекомендовалось, а масляные лампы больше сгущали тьму, чем развеивали.
Для сохранности ингредиентов и зелий – самое оно, а о комфорте чернокнижников ранее никто и не задумывался, в том числе и они сами.
Но и полностью отказываться от лаборатории Фолан не намеревался. Здесь, в окружении защитных чар, вплетенных в сами стены, готовились некоторые зелья, требующие особо осторожного обращения; здесь же хранилось то, что нельзя хранить наверху.
И здесь были тайники.
В одном из них лежало настоящее сокровище, сколь ценное, столь и опасное.
Сокровище, от которого Фолан рад был бы избавиться, но не мог.
Он протиснулся меж вытянувшихся до самого потолка, забитых всякой – конечно же нужной – всячиной шкафов, нырнул под широкий стол, заставленный изрядно запылившимся инвентарем, и отстучал по стене затейливый ритм. С тихим щелчком часть стены ушла в сторону, и мэтр, нащупав в нише грубую ткань, потянул ее на себя.
Извлеченная из тайника книга была увесистой и обдавала жаром даже сквозь зачарованный чехол, призванный гасить нечаянные всплески магии.
