На кухне у маленького запылённого окна стоял потрескавшийся деревянный стол. Я поставила на него коробку. Не пытаясь смахивать пыль, толстым слоем лежавшую на стульях, я села и открыла дневник на первой странице. Я понимала, что не смогу ничем заниматься до тех пор, пока не прочитаю его полностью. Полной грудью я вдохнула запах старой бумаги. Я чувствовала близость тайны. Я хотела её разгадать…
17 июля 1848 года. Одиннадцать часов после полудня.
Мне страшно. Нет, это не ужас бесконечного преследования, не страх гибели. Просто сегодняшний день навсегда разделил мою жизнь на то, что было до, и то, что произойдёт после. Ещё вчера всё было так легко, так понятно. Меня окружали родители, братья, сёстры, тётки и старики. Вчера я считала себя ребёнком и с затаённым ужасом ожидала того дня, когда всё изменится.
День этот наступил сегодня. Случилось то, что должно было случиться, – меня по настоянию тётушки Рут отправили служить в господский дом. Семья считает это успехом, я же… Я же не вижу разницы между тем, чтобы работать в поле или в господском особняке. И там, и там я – всего лишь раб, бесправный и безмолвный слуга. Вот только быть слугой в окружении родных людей или быть им, находясь рядом с незнакомцами, – это совершенно разные вещи. По крайней мере, так кажется мне. Впрочем, видимо, только мне.
В нашей семье тётушка Рут всегда считалась самой образованной и мудрой. Она была единственной, кто умел неплохо читать и даже вполне сносно писать. За неимением собственных детей и понимая, что годы её уже близятся к преклонным, тётушка решила передать ценный навык образования кому-то из детей своей младшей сестры, моей мамы. Нас было восемь: три девочки и пять мальчиков. Поначалу тётушка Рут пыталась учить всех, но позже поняла, что дети, с пелёнок приученные к тяжёлому ручному труду, к работе головой практически неспособны. Из всех восьмерых интерес к учёбе проявила лишь я. Впрочем, тётушке Рут этого было достаточно.
Сначала учиться грамоте мне очень нравилось, и, хотя я всегда понимала, что навык этот вряд ли когда-нибудь пригодится мне в жизни, уроки тётушки я слушала внимательно. Мне нравилось читать. Тот момент, когда из отдельно существующих букв вдруг складывается целое, хорошо знакомое в устной речи слово, казался мне волшебством. Чуть позже тётушка научила меня и писать слова. На обломке деревянной доски я палочка за палочкой и крючочек за крючочком выводила угольком буквы. Я чувствовала себя величайшим умом если не на свете то, по крайней мере, своей семьи. Через какое-то время мой энтузиазм в обучении утих. Нет, мне не надоело учиться, просто мне стало скучно. В нашем доме была всего одна книга – Евангелие от Матфея. Она была интересной и, по всеобщему мнению, очень ценной. Но она была одна! По ней я научилась читать, по ней же я училась и писать. Снова и снова прочитывать и переписывать одну и ту же книгу в конечном итоге мне надоело. Я стала выискивать поводы, чтобы уклониться от занятий и сбежать от тётушки Рут туда, где собирались мои менее образованные сверстники.
Впрочем, я глубоко ошибалась, полагая свои занятия бесполезными для будущей жизни. Я считала их забавой, не более. Но тётушка Рут мыслила иначе. Обучая меня, она преследовала некоторые весьма перспективные цели. В частности, тётушка надеялась на то, что в конечном итоге меня возьмут служить в господский дом. Эта мысль не раз озвучивалась в нашей семье, но я всегда воспринимала её как шутку. Я никогда не представляла себя служащей в господском доме, да и не понимала, что я, оказавшись там, могу делать. Я привыкла к труду в поле, к деревенской работе, к походам в лес за ягодами и хворостом. Слуги господского дома в лес не ходят, это я знала точно. Если им что-то требовалось, они призывали рабочих из деревни, и уже те шли в лес и приносили в господский дом всё, что было необходимо. Мне такая жизнь не нравилась. Моя душа просила свободы. Конечно, земли, на которых находилась наша деревня, принадлежали не нам, а богатым владельцам. Да и мы сами, жившие на этих землях, были во всём подчинены этим собственникам. Но всё же мне казалось, что слуга, живущий в деревне, чуть более свободен, чем слуга, работавший в богатом доме. Старшее поколение мыслило иначе. Они считали, что свобода может обусловливаться только наличием денег и влиятельных знакомых. И то и другое могло быть обретено только в господском доме.
Несколько дней назад по деревне прошёл слух о том, что в господской усадьбе скончалась одна из служанок и что теперь там ищут молодую девушку на её место. Тётушка Рут, использовав все свои связи, подсуетилась и самым скорейшим образом пристроила меня на эту работу. Надо отметить, что это оказалось довольно легко. Недавно мне исполнилось пятнадцать лет. Я считалась молодой, но вполне самостоятельной, исполнительной, но в то же время не раболепствующей девушкой, да и к тому же знание грамоты давало мне дополнительное преимущество в глазах старшей прислуги господского дома. В общем и целом, не удосужившись узнать моих пожеланий, родители и тётушка пристроили меня горничной в господский дом. Сообщили мне об этом вчера вечером, а сегодня я должна была со всеми вещами явиться на своё новое место работы. Вещей, впрочем, у меня было немного. Посоветовавшись с тётушкой, родители пришли к выводу, что на такой прекрасной работе я очень скоро сама себя обеспечу, и поэтому выдали мне лишь два платья – одно было на мне, а другое свёрнуто в узелке, который я беспрестанно теребила по дороге в господский дом.
Прежде чем приступить к работе, мне необходимо было представиться хозяйке усадьбы. Её звали миссис Маргарет Вильерс. Момент знакомства с госпожой пугал меня больше всего, так как она должна была окончательно утвердить меня на должность. Не знаю, чего я больше хотела в этот момент: чтобы она похвалила меня и приняла на работу или чтобы выгнала со двора.
Прежде я никогда не видела миссис Вильерс, но по рассказам старших знала, что она – женщина очень серьёзная. Поговаривали, что хозяйка выросла в семье строгих протестантов и что сама была крайне верующей. Прислугу она держала в строгости, и я очень боялась совершить при ней какую-нибудь глупость, сказать что-нибудь необдуманное и тем самым вызвать её негодование.
Утром тётушка Рут разбудила меня пораньше, лично проконтролировала мои сборы, удостоверилась в том, достаточно ли я чиста и не торчат ли собранные на затылке волосы, а затем, признав-таки, что выгляжу я достойно, повела в усадьбу.
Хозяйский особняк располагался на берегу моря внутри небольшой, утопающей в зелени бухты. В детстве мы с братьями бегали туда тайком поглазеть на сочетания природной и рукотворной красоты. В сравнении с нашей серой деревней это место казалось настоящим раем. Мы часто воображали, что вот-вот увидим среди кустов и плодовых деревьев удивительных существ из сказок, которые вечерами нам рассказывала тётушка Рут. Впрочем, мы так ни разу никого и не увидели. Разве что старого, похожего на скелет садовника, такого же слугу, как и мы, который с рассвета до поздней ночи перекапывал цветники, полол траву и поливал растения. Мы его побаивались, так как, едва заметив нас, он хватался за лопату и, ругаясь, гнался за нами до тех пор, пока мы не покидали пределов господского сада. Только спустя несколько лет я поняла, что делал он это не потому, что был злым, как полагали мы, а потому, что, прячась среди зелени от посторонних глаз, мы топтали его цветники, ломали кусты редких растений и сводили на нет все его многочасовые труды. Сейчас, шагая вслед за тётушкой Рут по засыпанным песком дорожкам сада, я смотрела на идеальные кусты роз и гортензий и испытывала бесконечное чувство стыда. Я решила, что при первой же возможности извинюсь перед старым садовником.
Жители деревни, общаясь между собой, называли господский дом двуликой усадьбой. Произносилось это имя всегда приглушённым голосом с некоторой мистической интонацией. Старшие люди были суеверны. Нас же, детей, такое название нисколько не пугало, а скорее забавило. Впрочем, у любого прозвища существует причина. Господский дом имел словно бы два лица. Главный вход размешался с северной стороны здания. Здесь от ветров бухта была защищена высокими, поросшими густым лесом холмами. Сквозь них пролегала мощёная извилистая дорога, ведущая к парадному двору особняка. Приезжающий по этой дороге гость мог видеть перед собой старинное каменное здание с узкими окнами, словно бы презрительно уставившимися на непрошенного гостя. С этой стороны серые стены особняка выглядели холодными, неприступными и абсолютно недружелюбными.
Совсем иной вид открывался тем, кто взирал на господский дом с южной стороны. Здесь от самых стен до песчаного побережья тянулся цветущий почти круглый год сад. Меж пышных кустов и ярких клумб петляли песчаные дорожки, лабиринтом уходящие к самому морю. В тени аллей прятались оплетённые плющом беседки. Облик особняка, холодный и серый с северной стороны, здесь же, с юга, озарённый ярким солнцем и обрамлённый растительностью самых разнообразных цветов, выглядел столь уютно и тепло, что невозможно было поверить в то, что это одно и то же здание.
Не знаю, специально или нет, но тётушка Рут привела меня к господскому дому именно со стороны сада. Беспрестанно озираясь, я тревожно держала её за руку. Наверное, я многое бы отдала за то, чтобы сейчас мы развернулись и отправились обратно в нашу родную деревню, но тётушка Рут была неумолима. С решимостью тигрицы она шла в направлении усадьбы, ни на миг не сбавляя шаг.
В июльские дни господский сад был особенно пышен и красив. Меня пьянил аромат гортензий, и, если бы не необходимость скорой встречи с хозяйкой, я, вероятно, ликовала бы от восторга лицезреть всю эту красоту. Меня тяготила мысль, что я могу больше никогда не увидеть свой старый дом. Я чувствовала, что с каждым шагом сердце в моей груди стучит всё звонче. Мне казалось, его уже слышно в каждом уголке усадьбы.
Вскоре мы оказались на развилке. Одна дорожка вела прямиком к дому, другая же, петляя между кустами алых роз, уводила куда-то в сторону моря. Обречённо вздохнув, я направилась к дому, но тётушка Рут одёрнула меня. Мы пошли по тропинке, уводящей к морю.
– Разве мы не идём в дом? – снедаемая тревогой, спросила я.
– В дом ты пойдёшь немного позже, – пояснила тётушка Рут. – Миссис Вильерс предпочитает летом завтракать в саду. Тебе стоит это запомнить. Она ожидает нашего прихода в беседке с видом на побережье.
Мы прошли ещё несколько развилок, прежде чем оказались перед одинокой беседкой, выполненной из белого камня. Сразу за беседкой сад уходил резко вниз, и, как следствие, из неё открывался прекрасный вид на море. Вокруг росли кусты белых и тёмно-бордовых роз. Внутри беседки помещался резной деревянный столик, на котором находился изящный фарфоровый кофейник и маленькое блюдце с печеньем. За столом в плетёном кресле на подушках сидела женщина. Она глядела на волны и задумчиво теребила в руках небольшую кофейную кружечку.
Я думаю, что не совру, если скажу, что никогда прежде не встречала женщины более красивой, чем она. Миссис Вильерс, а это оказалась именно она, была значительно старше меня, но, несмотря на то, что первые морщинки уже начали проступать на её лице, оно сохранило природную свежесть и чистоту. Кожа её поразила меня своей белизной, особенно подчёркнутой на лице иссиня-чёрными волосами, аккуратно собранными на затылке. Строгое тёмно-зеленое платье подчёркивало цвет голубовато-зелёных глаз. Весь облик её говорил о сдержанности и величии. Я видела перед собой женщину мудрую и уверенную в себе, женщину, которой не требуется надевать на себя дорогие наряды и украшения, чтобы показать свой статус. Для этого ей достаточно было просто повернуть голову. Её осанка и грация говорили о ней больше, чем могли бы сказать все драгоценности мира.
Оказавшись перед ней, тётушка Рут отпустила мою руку и, низко склонив голову, отступила на шаг назад, тем самым оставляя меня одну перед лицом хозяйки. Я не знала, что можно говорить, как вообще обращаться к подобной величественной женщине. Впрочем, мне не пришлось ничего выдумывать. Миссис Вильерс заговорила первой.
– Ты – Бетти? – спросила она, едва я оказалась перед ней. Голос её был негромким, но в нём чувствовалась удивительная мощь. Казалось, внутри этой женщины бушевала невероятная сила, которой она лишь всепоглощающим контролем над собой не давала вырваться наружу.
Миссис Вильерс оглядела меня скучающим, но отнюдь не злым и не презрительным взглядом. Я же смущённо опустила глаза и, комкая в дрожащих руках свой узелок, тихо пробормотала:
– Да, госпожа.
Изящным движением руки миссис Вильерс отставила в сторону фарфоровую кружечку и чуть более заинтересованно повернулась ко мне. Её глаза слегка прищурились, но на лице не проступило ни тени улыбки.
– Правду ли говорят, что ты умеешь читать? – осведомилась она.
– Правду, госпожа, – я торопливо кивнула. – Читать и писать немного.
– Это хорошо, – миссис Вильерс произнесла эту фразу как-то задумчиво, а затем, вновь обратив взгляд к морю, добавила: – Можешь идти в комнаты прислуги. Найди там миссис Харрис. Она объяснит тебе твои обязанности.
Едва сдерживаясь, чтобы не вскрикнуть от радости, тётушка Рут вновь схватила меня за руку, и мы, низко поклонившись хозяйке, заторопились обратно в сторону господского дома.
Тётушка Рут показала мне, где находится корпус прислуги, но сама туда не пошла. Мы распрощались прямо там же, в саду. В этот момент, глядя на удаляющуюся спину тётушки Рут, я вдруг с особенной остротой осознала, что моя прежняя жизнь закончилась. Меня пронзило одиночество. Мне захотелось заплакать, побежать за тётушкой, вцепиться в штопаный подол её платья и умолять забрать меня домой. Я хотела сделать это душой, но ноги, словно прикованные к земле, не сдвинулись с места. Я дождалась, пока тётушка окончательно скроется за пышущими жизнью кустами, и только потом, обречённо вздохнув, поплелась ко входу в корпус прислуги.
Он находился с западной стороны особняка. Это была довольно скромная одноэтажная пристройка, выполненная из того же серого камня, что и остальные помещения усадьбы. Деревянная дверь оказалась широко распахнута, и через неё то и дело вбегали и выбегали люди, несущие в руках тяжёлые ведра с водой, подозрительно гремящую посуду или огромные тюки, плотно набитые неизвестно чем. Люди были поглощены своими заботами и потому не обращали на меня никакого внимания. Даже тогда, когда я сама подходила к ним и спрашивала, где найти миссис Харрис, они нетерпеливо отмахивались от меня, словно от назойливой мухи. Кое-как мне удалось выведать, что миссис Харрис сейчас находится на кухне и что эта самая кухня размещается от входа прямо по коридору.
Миссис Харрис, как мне рассказала тётушка Рут, была старшей над всей прислугой господского дома. Слух о ней ходил далеко за пределами усадьбы, и даже от родителей я не раз слышала о том, что с миссис Харрис лучше не шутить. Женщиной она была уже не молодой, но точного возраста её никто не знал. А ещё она была вдовой. Среди прислуги даже ходил ничем не подкреплённый слух о том, что вдовой она стала, собственноручно задушив мужа, излишне любившего посещать господский винный погребок.
