Одиночество? Но, наверное, сейчас ей полезно побыть со своими мыслями наедине.
Весь день, шагая, думала о своём ближайшем будущем. Перво-наперво надо поговорить с Еремеем, распутать все клубки, что намотылялись от их глупостей, а потом она твёрдо рассматривает для себя путь поленицы. Может, она, конечно, будет не самой сильной богатыршей, но всё же чувствовала, что это ей близко. С тех пор, как в раннем возрасте от перехожего калики услышала сказ о Настасье Микулишне, запал в душу этот образ, и, взрослея, не раз возвращалась мыслями к нему. Свободная, сильная, смелая. Равная среди самых мужественных воинов. Настасья никого и ничего не страшилась, и победила самого Добрыню Никитича. А когда он понравился ей, то и стал мужем.
И лишь сблизившись с Еремеем, Василиса утратила интерес к свободной доле поленицы. Может, и напрасно.
Девушка хмуро глядела на языки пламени не видела их. Пыталась разобраться в себе.
К Еремею её чувства изменились за последнее время. Появилась какая-то обида. Что ж ты, ясный сокол, не дал ни одного шанса любви. Просто взял — и ушёл. Вот об этом она у него и хотела спросить. А потом будет думать, что ей делать дальше.
Закрыла глаза. И поплыли картины увиденного за день: деревья, деревья, трава, трава… Вспомнила, вытащила из-за пазухи стебелёк ландыша — ооо, совсем завял. А каким ароматным и свежим был, когда она его только сорвала. Выбросила в сторону — теперь он ни на что не годится.
Посмотрела в небо. Сколько звёздочек. Яркие и едва уловимые взгляду, разные. Луна с откушенным боком глядит на неё. Вспомнила сказку про колобка.
Покатился колобок по древнему пути: вепрь кусочек откусил, лебедь ещё отщипнул, ворон отклевал, медведь бок примял, волк часть съел, лиса до конца доела.
А сейчас луна в чертоге у медведя. Вот и примял он ей бок. Проследила глазами весь путь небесного колобка. Через несколько дней в чертоге волка будет, ночи станут темнее. Ну, к тому времени, надо думать, она дойдёт. Хотя, кто знает? Путь неизведан, расстояние неизвестно и ориентиры приблизительны. Как тут знать наверняка?
Василиса закрыла глаза. Вскоре она уже спала.
Во дворе у Видборичей непривычно тихо и сиротливо. Ещё и солнце не встало, как уехали Ивар с сыном. Домна проводила их до реки, долго смотрела вслед, пока те не скрылись в предрассветном тумане, потом слушала, как затихает плеск воды.
Вернулась, стала корову доить. Молча подошла Тиша, прижалась к спине, обняла сзади. Так неудобно было работать, но Домна не прогнала дочь. Ей приятны были её ласки. К тому же, она понимала, что дочери необходимо вновь обрести частично утраченное чувство единства со своей семьёй.
Подоили почти не разговаривая. Лишь единожды Тиша спросила у матери:
— Василиса будет с Еремеем?
— Не знаю, — вздохнула в ответ мать.
Помолчала, добавила тихо:
— Если любят, то будут.
Когда вышли из хлева, испугались. На ступеньках дома, освещённая первыми солнечными лучами, сидела Ярина, опустив голову. Что-то в её позе насторожило и Домну, и младшую сестру. Обе они замерли, не решаясь окликнуть девушку. Ярина сама подняла лицо, непривычно ярко-розовое, залитое слезами:
— У меня внутри растёт маленькая крапивка. Вот такая, — Ярина показала между двумя пальцами узкую щель. — Она меня жжёт. Матушка, мне больно.
Домна побледнела, сказала неуверенно:
— Доченька, тебе, видать, сон плохой приснился.
— Да, маменька, сон плохой был, но не ушёл. Он стоит сзади тебя.
Домна еле сдержалась, чтобы не оглянуться. Почему-то казалось важным не идти на поводу у дочери, а саму её вытянуть в свою реальность.
— Сейчас водички холодненькой принесу, ты умоешься, и сон уйдёт.
Домна зачерпнула ковш воды, стала сама умывать Ярину и почувствовала, какое у неё горячее лицо.
— Ты заболела, милая, вот тебе и чудится. Пойдём в горенку, тебе надо лежать. Я сейчас травки заварю, и вся хвороба живо уйдёт.
Ярину повели под руки, она плакала, повторяя про жгучую крапиву внутри. Уложили на лавку, мать захлопотала у постели дочери. Потом вспомнила:
— Тиша, ты беги по хозяйству. Да баушке передай, пусть сама заутрок сготовит.
— Хорошо, матушка.
Тиша побежала. Но хозяйские хлопоты не приносили сегодня никакого удовольствия. Ей было страшно.
Хыля ночью проснулась от боли в животе. Полежала, глядя в темноту, потом поняла, что лучше ползти во двор. И ещё лучше — поторопиться, а то худо будет. И поползла.
Но скоро сказывается, а не скоро делается. Как не старалась поспеть, поняла, что не в этот раз. Поэтому, из двух зол решила выбрать наименьшее. Между их двором и двором соседей был высокий плетень. В одном месте он прерывался, там была стена старой хаты тётки Пыри. Вот у этой стены Хыле пришлось остановиться. И, судя по буре в животе, надолго.
Так и оказалась девочка ночью в своём дворе, а не в постели.
Между приступами боли Хыля с интересом оглядывала знакомую обстановку в новом свете. Вот телега стоит посреди двора. В лунном сиянии она напоминала корову. А горка дров, тятька рубил весь день, похожа на берлогу медведя. Но тут сознание подсказало, что от темы медведя нужно отходить, и Хыля поспешила поискать глазами другие предметы, чтобы дать воображению нарисовать иные картины. Вот печь. В ней матушка сегодня выпекала хлеб. Печь — это самая мирная и уютная вещь во дворе…
А медведь — это почти лес, а лес Хыля боялась больше всего на свете. Говорят, что она там заблудилась и несколько дней пробыла одна. Даже недель! Хыля слушала и не могла в это поверить. И совсем ничего не помнила. Матушка и батюшка запирали ворота, когда уходили из дома, чтобы она не уползла в лес. А Хыля совсем не собиралась туда ползти. Да никогда в жизни!
Тут ночную тишину нарушил голос. Девочка от неожиданности вздрогнула. Она узнала голос Агнии. Та, похоже, разговаривала с кем-то совсем рядом, за стеной, в старой хате. С кем она так поздно? Собеседника не слышно. Но не будет же Агния разговаривать сама с собой? То быстро, то медленно, то тише, то громче. Хыля стала торопливо приводить себя в порядок, невольно прислушиваясь, и, когда голос повышался, девочка стала разбирать странные слова. Хыля нахмурилась. Это не похоже на разговор. «Чёрная тоска… сердце… иссушить… огонь… кровь…». Это похоже… на заговор, на колдовство.
Колдовство, в представлении Хыли, означало, что над кем-то нависла беда, что кто-то, как и она, может лишиться ног. Потому что единственным объяснением своей болезни, которое оно слышала много-много раз, было колдовство. Правда, винили в этом тётку Пырю, а Хыля в это не верила. Тётка Пыря всегда была к ней добра. Не могла она наколдовать такую беду на неё. Хыля не верила и всё. А тут, вот прямо сейчас, опять колдовство происходило.
Хыля беспомощно посмотрела по сторонам. Что ж делать? Что она может сделать? Надо как-то остановить. Но как?
Торопливо поползла по двору, пытаясь найти что-нибудь… Кочерга. Схватила. Тяжеловатая, но что дальше? А… вот, нащупала рукой что-то отцово железное. С размаху ударила кочергой. В ночной тишине звук оказался громкий. Хыля изо всех сил заколотила, попадая и промахиваясь. Вскоре ей на помощь пришли собаки, лай подняли, кажется, во всём селении. Послышались чьи-то крики и перепуганные голоса.
Хыля поняла, что будет лучше, если никто не узнает, что это она устроила тарарам. Она бросила кочергу в сторону печи и полезла прятаться под телегу.
Едва успела. Выскочили из дома отец и мать, следом остальные домочадцы, стали перекликаться с соседями, мол, кто поднял в ночи шум, что он значит и нет ли где пожара. Ходили, светили и осматривали дворы. Не скоро всё утихло. Но Тиша терпеливо ждала.
Глеб заскучал. Вот уже несколько дней он не видел Ярину. Придумывал и не находил предлога, чтобы зайти к ней во двор. На реке, в поле её тоже что-то не видать. По вечерам не гуляет с подругами. Уж не захворала ли она?
— А что, бать, не пора ль мне жениться?
— А кого на примете имеешь?
— А ты сам не догадываешься?
— Уж не Пырину Агнию приглядел? Девка видная.
— Да ну, бать, скажешь тоже. Сколько раз тебе говорил, что напрасно ты про неё речи толкуешь. Нет, конечно.
— По мне, сынок, так лучше Иваровой дочери мне невестки не надо.
— Так у Ивара дочерей много… три. А, нет, четыре. Какая ж тебе в невестках видится?
— Да любую выбирай — все хороши, — хитро усмехнулся отец Прокопий.
— А мне лучше всех — Ярина.
— Значит, надумал, сынок?
— Надумал, батя.
— Ну так дойду я вечерком до Ивара, разведаю что к чему, а там посватаемся, и к осени уже и свадьбу сыграем, ежели всё получится. Так годится, Глебушка?
— Батя, ну ты у меня и голова!
Глеб повеселел и весь день был в приподнятом настроении. Но вечером отец пришёл сильно не в духе. Встревоженный Глеб еле дождался, пока отец сядет на лавку.
— Что, отец, неужто от ворот поворот? Говорил с дядькой Иваром?
— Нет, сынок. Дядька Ивар в город поехал за дочерью, — увидев ошеломлённый взгляд сына, поспешно добавил, — за Василисой.
И Прокопий рассказал, что Василиса узнала, что Еремей у князя, пошла с ним увидеться. А Ивар с сыном за ней поспешили.
— Ну, Василиса отчаянная девица, — с невольным восхищением воскликнул Глеб. — А молодец она. Правда, батя? Надо иметь мужество в некоторых случаях брать быка за рога, и Василиса его имеет. Да ничего с ней не случится. Я не завидую тому недругу, который станет у неё на пути. И потом, город-то находится не за тридевять земель. На худой конец, я мог бы помочь, ведь не чужие люди. Чего ты невесел? Или ещё что?
— И ещё что, — Прокопий так долго молчал, что Глебу стало нехорошо.
— Ну, говори, тять, не томи.
— Ярина шибко заболела. Кабы не померла…
Глеб не помнил, как выбежал во двор, как вскочил на Рыжика, как мчался по улице, как бросил коня у чужой калитки. Опомнился он, когда на крыльце его за руку схватила Домна.
— Стой. Стой, Глеб.
— Где Ярина?
— Не годится тебе заходить в горницу к девице. Горячка у неё, никого не узнаёт. Не в себе она.
— А как мне пройти к ней?
Домна заколебалась.
— Ладно, пошли. Только ненадолго.
…Минута, когда Глеб припал губами к горячей девичьей ладони, казалась самой горькой от осознания опасности, но и самой сладкой. Он лишь хотел, чтобы это мгновение никогда не кончалось…
Домой он вернулся в тяжёлом состоянии. Где тот враг, с которым он мог бы сразиться? Где тот подвиг, который он желал бы совершить ради спасения любимой? Кому нужна его кровь? Он мог бы по капле с радостью отдать её, лишь бы Ярине стало хоть немного легче. Он стонал от бессилия. И, как всегда, в трудные моменты своей жизни, обратился к отцу:
— Бать, что делать?
Прокопий спокойно ответил:
— Пусть каждый делает то, что может. Домна разумная женщина, знает, чем лечить дочь. А мы с тобой станем перед образом и помолимся. Господь единственный, кто держит в своей деснице все жизни человеческие. К нему и обратимся.
— Дочка, сбегай на колодец за водой посвежее. Ярину оботру, может, ей легче станет. Одно ведро принеси, так быстрее будет. Можешь даже неполное, но скорее.
Тиша подхватила ведро и побежала. Мимо Хылиного двора пролетела, не глядя по сторонам. На обратном пути волей-неволей пришлось идти шагом. Тут Хыля её и окликнула.
— Хыля, я не приду сегодня, мне совсем недосуг, — торопливой скороговоркой произнесла Тиша, но увидела кроткий взгляд Хыли, привыкшей уступать, подвинуться, готовой подождать, пока другим некогда, когда окружающим нет до неё никакого дела, чуть замедлила шаг. Хыля промолчит, потерпит, подождёт, даже если её причина очень важная.
— Я приду! — пообещала Тиша и ускорила шаг, расплёскивая воду себе на босые ноги…
— Матушка, я тебе сейчас ещё нужна? — торопливо зашептала Тиша.
— Нет, нет, иди, не шуми, — отмахнулась Домна. И Тиша побежала к своей подружке.
— Ты сегодня ночью не слышала шум? — начала Хыля свой рассказ.
— Нет. А что за шум?
Хыля всё и рассказала. То, что Агния завела дела с нечистой силой, было не самое удивительное. В селении многие бабы могли что-то там «нашептать». Правда, до уровня бабки Власы не поднимались, а так… Молодые девки тоже иногда пробовали себя на этом поприще. Но слова «огонь», «кровь» заставили Тишу призадуматься.
— Они дома? — кивнула Тиша в сторону соседей.
— Нет. Я сегодня за ними целый день пытаюсь следить и подслушивать. — Хыля промолчала, наблюдая за реакцией подружки. Всё же подслушивать — не самое почётное занятие. Но Тиша твёрдо сказала:
— Правильно! Где они?
— На поле пошли лён сажать. Они же без мужика остались.
— Ага, сами виноваты, — Тиша сама себе удивлялась, как она так резко рассуждает. И поддавшись своему настроению, сказала: — Пойдём!
— Куда?
— К ним, — Тиша кивнула головой опять в сторону соседей, — в их старую хату.
— Ты что? Это ведь чужая хата.
Тиша посмотрела на удивлённо-перепуганное лицо Хыли, и вновь почувствовала укол совести: «Раскомандовалась! — упрекнула она себя, — „пойдём!“, а куда пойдём? Не объяснила толком».
— Ярина без памяти. С ночи это у неё. Заговаривается. Твердит, что огонь у неё в крови.
Хыля поняла. Но идти в чужой дом… За это, если узнают, наказание страшное. Как и за воровство, наверное. Но, с другой стороны, колдовство она ненавидела, а теперь досталось красавице Ярине. Хыля решилась:
— Пойдём!
Идти далеко не пришлось. Плетень у стены старой хаты отходил немного, девочки потянули его, образуя небольшая щель, и в неё успешно пролезли. Направились к двери. Поковырялись с хитрой задвижкой, с какими-то завязками и узелками. Но тонкие девичьи пальчики справились. Дверь со скрипом раскрылась. Она была такой низкой, что даже Тише пришлось поклониться при входе. Хыля заползла следом без поклона.
Глаза долго привыкали к тёмному помещению. Низкий потолок. В стене сбоку небольшое волоковое окно закрыто, свет только от открытых дверей. Стали осматриваться. Тиша нахмурилась, подошла к столу. Ахнула. Множество предметов, и почти все Яринины: её гребень с отколотым уголком (как он здесь оказался?), лента, вроде у неё такая была, жёлтый браслет, который купили у перехожего торговца. Тогда отец купил всем старшим дочерям по браслету. Тиша свой сохранила в сундуке, иногда надевала. Василиса свой поносила, пожаловалась, что мешает и отдала его Тише, а Ярина потеряла где-то на реке, так и не нашли. А вот он где. Височные кольца. Да откуда здесь всё это?
— Что там, Тиша? — Хыля наблюдала за подругой, но сама до стола не дотягивалась.
— Да тут много чего. И всё Яринино. — Тиша стала торопливо собирать знакомые предметы.
— Подержи-ка, Хыля. А давай-ка мы здесь всё понамешаем, чтобы неповадно было на честных людей колдовские заговоры насылать.
— Что понамешаем?
Тиша окинула взглядом стол и полки. Теперь, когда все вещи сестры она забрала, обратила внимание и на другое. Всякие коробочки, горшочки, ковшики с разными порошками и травами.
— Всё! На пол валим, в кучу!
Девочки действовали торопливо и слажено, словно всю жизнь этим занимались. Тиша подавала подружке всё, до чего дотягивались руки, а Хыля ссыпала на пол и перемешивала палочкой, которую нашла у двери.
Когда всё было сделано, Тиша скомандовала:
— Всё, пошли.
Но, выходя, она заметила у стола на полу синюю ленту в грязных пятнах. Задержала на ней взгляд. Вроде не Яринина. Хотела идти дальше, но в последнюю минуту вернулась, забрала на всякий случай и её.
Весь день, шагая, думала о своём ближайшем будущем. Перво-наперво надо поговорить с Еремеем, распутать все клубки, что намотылялись от их глупостей, а потом она твёрдо рассматривает для себя путь поленицы. Может, она, конечно, будет не самой сильной богатыршей, но всё же чувствовала, что это ей близко. С тех пор, как в раннем возрасте от перехожего калики услышала сказ о Настасье Микулишне, запал в душу этот образ, и, взрослея, не раз возвращалась мыслями к нему. Свободная, сильная, смелая. Равная среди самых мужественных воинов. Настасья никого и ничего не страшилась, и победила самого Добрыню Никитича. А когда он понравился ей, то и стал мужем.
И лишь сблизившись с Еремеем, Василиса утратила интерес к свободной доле поленицы. Может, и напрасно.
Девушка хмуро глядела на языки пламени не видела их. Пыталась разобраться в себе.
К Еремею её чувства изменились за последнее время. Появилась какая-то обида. Что ж ты, ясный сокол, не дал ни одного шанса любви. Просто взял — и ушёл. Вот об этом она у него и хотела спросить. А потом будет думать, что ей делать дальше.
Закрыла глаза. И поплыли картины увиденного за день: деревья, деревья, трава, трава… Вспомнила, вытащила из-за пазухи стебелёк ландыша — ооо, совсем завял. А каким ароматным и свежим был, когда она его только сорвала. Выбросила в сторону — теперь он ни на что не годится.
Посмотрела в небо. Сколько звёздочек. Яркие и едва уловимые взгляду, разные. Луна с откушенным боком глядит на неё. Вспомнила сказку про колобка.
Покатился колобок по древнему пути: вепрь кусочек откусил, лебедь ещё отщипнул, ворон отклевал, медведь бок примял, волк часть съел, лиса до конца доела.
А сейчас луна в чертоге у медведя. Вот и примял он ей бок. Проследила глазами весь путь небесного колобка. Через несколько дней в чертоге волка будет, ночи станут темнее. Ну, к тому времени, надо думать, она дойдёт. Хотя, кто знает? Путь неизведан, расстояние неизвестно и ориентиры приблизительны. Как тут знать наверняка?
Василиса закрыла глаза. Вскоре она уже спала.
Глава 40
Во дворе у Видборичей непривычно тихо и сиротливо. Ещё и солнце не встало, как уехали Ивар с сыном. Домна проводила их до реки, долго смотрела вслед, пока те не скрылись в предрассветном тумане, потом слушала, как затихает плеск воды.
Вернулась, стала корову доить. Молча подошла Тиша, прижалась к спине, обняла сзади. Так неудобно было работать, но Домна не прогнала дочь. Ей приятны были её ласки. К тому же, она понимала, что дочери необходимо вновь обрести частично утраченное чувство единства со своей семьёй.
Подоили почти не разговаривая. Лишь единожды Тиша спросила у матери:
— Василиса будет с Еремеем?
— Не знаю, — вздохнула в ответ мать.
Помолчала, добавила тихо:
— Если любят, то будут.
Когда вышли из хлева, испугались. На ступеньках дома, освещённая первыми солнечными лучами, сидела Ярина, опустив голову. Что-то в её позе насторожило и Домну, и младшую сестру. Обе они замерли, не решаясь окликнуть девушку. Ярина сама подняла лицо, непривычно ярко-розовое, залитое слезами:
— У меня внутри растёт маленькая крапивка. Вот такая, — Ярина показала между двумя пальцами узкую щель. — Она меня жжёт. Матушка, мне больно.
Домна побледнела, сказала неуверенно:
— Доченька, тебе, видать, сон плохой приснился.
— Да, маменька, сон плохой был, но не ушёл. Он стоит сзади тебя.
Домна еле сдержалась, чтобы не оглянуться. Почему-то казалось важным не идти на поводу у дочери, а саму её вытянуть в свою реальность.
— Сейчас водички холодненькой принесу, ты умоешься, и сон уйдёт.
Домна зачерпнула ковш воды, стала сама умывать Ярину и почувствовала, какое у неё горячее лицо.
— Ты заболела, милая, вот тебе и чудится. Пойдём в горенку, тебе надо лежать. Я сейчас травки заварю, и вся хвороба живо уйдёт.
Ярину повели под руки, она плакала, повторяя про жгучую крапиву внутри. Уложили на лавку, мать захлопотала у постели дочери. Потом вспомнила:
— Тиша, ты беги по хозяйству. Да баушке передай, пусть сама заутрок сготовит.
— Хорошо, матушка.
Тиша побежала. Но хозяйские хлопоты не приносили сегодня никакого удовольствия. Ей было страшно.
Глава 41 Предшествующей ночью
Хыля ночью проснулась от боли в животе. Полежала, глядя в темноту, потом поняла, что лучше ползти во двор. И ещё лучше — поторопиться, а то худо будет. И поползла.
Но скоро сказывается, а не скоро делается. Как не старалась поспеть, поняла, что не в этот раз. Поэтому, из двух зол решила выбрать наименьшее. Между их двором и двором соседей был высокий плетень. В одном месте он прерывался, там была стена старой хаты тётки Пыри. Вот у этой стены Хыле пришлось остановиться. И, судя по буре в животе, надолго.
Так и оказалась девочка ночью в своём дворе, а не в постели.
Между приступами боли Хыля с интересом оглядывала знакомую обстановку в новом свете. Вот телега стоит посреди двора. В лунном сиянии она напоминала корову. А горка дров, тятька рубил весь день, похожа на берлогу медведя. Но тут сознание подсказало, что от темы медведя нужно отходить, и Хыля поспешила поискать глазами другие предметы, чтобы дать воображению нарисовать иные картины. Вот печь. В ней матушка сегодня выпекала хлеб. Печь — это самая мирная и уютная вещь во дворе…
А медведь — это почти лес, а лес Хыля боялась больше всего на свете. Говорят, что она там заблудилась и несколько дней пробыла одна. Даже недель! Хыля слушала и не могла в это поверить. И совсем ничего не помнила. Матушка и батюшка запирали ворота, когда уходили из дома, чтобы она не уползла в лес. А Хыля совсем не собиралась туда ползти. Да никогда в жизни!
Тут ночную тишину нарушил голос. Девочка от неожиданности вздрогнула. Она узнала голос Агнии. Та, похоже, разговаривала с кем-то совсем рядом, за стеной, в старой хате. С кем она так поздно? Собеседника не слышно. Но не будет же Агния разговаривать сама с собой? То быстро, то медленно, то тише, то громче. Хыля стала торопливо приводить себя в порядок, невольно прислушиваясь, и, когда голос повышался, девочка стала разбирать странные слова. Хыля нахмурилась. Это не похоже на разговор. «Чёрная тоска… сердце… иссушить… огонь… кровь…». Это похоже… на заговор, на колдовство.
Колдовство, в представлении Хыли, означало, что над кем-то нависла беда, что кто-то, как и она, может лишиться ног. Потому что единственным объяснением своей болезни, которое оно слышала много-много раз, было колдовство. Правда, винили в этом тётку Пырю, а Хыля в это не верила. Тётка Пыря всегда была к ней добра. Не могла она наколдовать такую беду на неё. Хыля не верила и всё. А тут, вот прямо сейчас, опять колдовство происходило.
Хыля беспомощно посмотрела по сторонам. Что ж делать? Что она может сделать? Надо как-то остановить. Но как?
Торопливо поползла по двору, пытаясь найти что-нибудь… Кочерга. Схватила. Тяжеловатая, но что дальше? А… вот, нащупала рукой что-то отцово железное. С размаху ударила кочергой. В ночной тишине звук оказался громкий. Хыля изо всех сил заколотила, попадая и промахиваясь. Вскоре ей на помощь пришли собаки, лай подняли, кажется, во всём селении. Послышались чьи-то крики и перепуганные голоса.
Хыля поняла, что будет лучше, если никто не узнает, что это она устроила тарарам. Она бросила кочергу в сторону печи и полезла прятаться под телегу.
Едва успела. Выскочили из дома отец и мать, следом остальные домочадцы, стали перекликаться с соседями, мол, кто поднял в ночи шум, что он значит и нет ли где пожара. Ходили, светили и осматривали дворы. Не скоро всё утихло. Но Тиша терпеливо ждала.
Глава 42
Глеб заскучал. Вот уже несколько дней он не видел Ярину. Придумывал и не находил предлога, чтобы зайти к ней во двор. На реке, в поле её тоже что-то не видать. По вечерам не гуляет с подругами. Уж не захворала ли она?
— А что, бать, не пора ль мне жениться?
— А кого на примете имеешь?
— А ты сам не догадываешься?
— Уж не Пырину Агнию приглядел? Девка видная.
— Да ну, бать, скажешь тоже. Сколько раз тебе говорил, что напрасно ты про неё речи толкуешь. Нет, конечно.
— По мне, сынок, так лучше Иваровой дочери мне невестки не надо.
— Так у Ивара дочерей много… три. А, нет, четыре. Какая ж тебе в невестках видится?
— Да любую выбирай — все хороши, — хитро усмехнулся отец Прокопий.
— А мне лучше всех — Ярина.
— Значит, надумал, сынок?
— Надумал, батя.
— Ну так дойду я вечерком до Ивара, разведаю что к чему, а там посватаемся, и к осени уже и свадьбу сыграем, ежели всё получится. Так годится, Глебушка?
— Батя, ну ты у меня и голова!
Глеб повеселел и весь день был в приподнятом настроении. Но вечером отец пришёл сильно не в духе. Встревоженный Глеб еле дождался, пока отец сядет на лавку.
— Что, отец, неужто от ворот поворот? Говорил с дядькой Иваром?
— Нет, сынок. Дядька Ивар в город поехал за дочерью, — увидев ошеломлённый взгляд сына, поспешно добавил, — за Василисой.
И Прокопий рассказал, что Василиса узнала, что Еремей у князя, пошла с ним увидеться. А Ивар с сыном за ней поспешили.
— Ну, Василиса отчаянная девица, — с невольным восхищением воскликнул Глеб. — А молодец она. Правда, батя? Надо иметь мужество в некоторых случаях брать быка за рога, и Василиса его имеет. Да ничего с ней не случится. Я не завидую тому недругу, который станет у неё на пути. И потом, город-то находится не за тридевять земель. На худой конец, я мог бы помочь, ведь не чужие люди. Чего ты невесел? Или ещё что?
— И ещё что, — Прокопий так долго молчал, что Глебу стало нехорошо.
— Ну, говори, тять, не томи.
— Ярина шибко заболела. Кабы не померла…
Глеб не помнил, как выбежал во двор, как вскочил на Рыжика, как мчался по улице, как бросил коня у чужой калитки. Опомнился он, когда на крыльце его за руку схватила Домна.
— Стой. Стой, Глеб.
— Где Ярина?
— Не годится тебе заходить в горницу к девице. Горячка у неё, никого не узнаёт. Не в себе она.
— А как мне пройти к ней?
Домна заколебалась.
— Ладно, пошли. Только ненадолго.
…Минута, когда Глеб припал губами к горячей девичьей ладони, казалась самой горькой от осознания опасности, но и самой сладкой. Он лишь хотел, чтобы это мгновение никогда не кончалось…
Домой он вернулся в тяжёлом состоянии. Где тот враг, с которым он мог бы сразиться? Где тот подвиг, который он желал бы совершить ради спасения любимой? Кому нужна его кровь? Он мог бы по капле с радостью отдать её, лишь бы Ярине стало хоть немного легче. Он стонал от бессилия. И, как всегда, в трудные моменты своей жизни, обратился к отцу:
— Бать, что делать?
Прокопий спокойно ответил:
— Пусть каждый делает то, что может. Домна разумная женщина, знает, чем лечить дочь. А мы с тобой станем перед образом и помолимся. Господь единственный, кто держит в своей деснице все жизни человеческие. К нему и обратимся.
Глава 43 Этим же днём, чуть ранее
— Дочка, сбегай на колодец за водой посвежее. Ярину оботру, может, ей легче станет. Одно ведро принеси, так быстрее будет. Можешь даже неполное, но скорее.
Тиша подхватила ведро и побежала. Мимо Хылиного двора пролетела, не глядя по сторонам. На обратном пути волей-неволей пришлось идти шагом. Тут Хыля её и окликнула.
— Хыля, я не приду сегодня, мне совсем недосуг, — торопливой скороговоркой произнесла Тиша, но увидела кроткий взгляд Хыли, привыкшей уступать, подвинуться, готовой подождать, пока другим некогда, когда окружающим нет до неё никакого дела, чуть замедлила шаг. Хыля промолчит, потерпит, подождёт, даже если её причина очень важная.
— Я приду! — пообещала Тиша и ускорила шаг, расплёскивая воду себе на босые ноги…
— Матушка, я тебе сейчас ещё нужна? — торопливо зашептала Тиша.
— Нет, нет, иди, не шуми, — отмахнулась Домна. И Тиша побежала к своей подружке.
— Ты сегодня ночью не слышала шум? — начала Хыля свой рассказ.
— Нет. А что за шум?
Хыля всё и рассказала. То, что Агния завела дела с нечистой силой, было не самое удивительное. В селении многие бабы могли что-то там «нашептать». Правда, до уровня бабки Власы не поднимались, а так… Молодые девки тоже иногда пробовали себя на этом поприще. Но слова «огонь», «кровь» заставили Тишу призадуматься.
— Они дома? — кивнула Тиша в сторону соседей.
— Нет. Я сегодня за ними целый день пытаюсь следить и подслушивать. — Хыля промолчала, наблюдая за реакцией подружки. Всё же подслушивать — не самое почётное занятие. Но Тиша твёрдо сказала:
— Правильно! Где они?
— На поле пошли лён сажать. Они же без мужика остались.
— Ага, сами виноваты, — Тиша сама себе удивлялась, как она так резко рассуждает. И поддавшись своему настроению, сказала: — Пойдём!
— Куда?
— К ним, — Тиша кивнула головой опять в сторону соседей, — в их старую хату.
— Ты что? Это ведь чужая хата.
Тиша посмотрела на удивлённо-перепуганное лицо Хыли, и вновь почувствовала укол совести: «Раскомандовалась! — упрекнула она себя, — „пойдём!“, а куда пойдём? Не объяснила толком».
— Ярина без памяти. С ночи это у неё. Заговаривается. Твердит, что огонь у неё в крови.
Хыля поняла. Но идти в чужой дом… За это, если узнают, наказание страшное. Как и за воровство, наверное. Но, с другой стороны, колдовство она ненавидела, а теперь досталось красавице Ярине. Хыля решилась:
— Пойдём!
Идти далеко не пришлось. Плетень у стены старой хаты отходил немного, девочки потянули его, образуя небольшая щель, и в неё успешно пролезли. Направились к двери. Поковырялись с хитрой задвижкой, с какими-то завязками и узелками. Но тонкие девичьи пальчики справились. Дверь со скрипом раскрылась. Она была такой низкой, что даже Тише пришлось поклониться при входе. Хыля заползла следом без поклона.
Глаза долго привыкали к тёмному помещению. Низкий потолок. В стене сбоку небольшое волоковое окно закрыто, свет только от открытых дверей. Стали осматриваться. Тиша нахмурилась, подошла к столу. Ахнула. Множество предметов, и почти все Яринины: её гребень с отколотым уголком (как он здесь оказался?), лента, вроде у неё такая была, жёлтый браслет, который купили у перехожего торговца. Тогда отец купил всем старшим дочерям по браслету. Тиша свой сохранила в сундуке, иногда надевала. Василиса свой поносила, пожаловалась, что мешает и отдала его Тише, а Ярина потеряла где-то на реке, так и не нашли. А вот он где. Височные кольца. Да откуда здесь всё это?
— Что там, Тиша? — Хыля наблюдала за подругой, но сама до стола не дотягивалась.
— Да тут много чего. И всё Яринино. — Тиша стала торопливо собирать знакомые предметы.
— Подержи-ка, Хыля. А давай-ка мы здесь всё понамешаем, чтобы неповадно было на честных людей колдовские заговоры насылать.
— Что понамешаем?
Тиша окинула взглядом стол и полки. Теперь, когда все вещи сестры она забрала, обратила внимание и на другое. Всякие коробочки, горшочки, ковшики с разными порошками и травами.
— Всё! На пол валим, в кучу!
Девочки действовали торопливо и слажено, словно всю жизнь этим занимались. Тиша подавала подружке всё, до чего дотягивались руки, а Хыля ссыпала на пол и перемешивала палочкой, которую нашла у двери.
Когда всё было сделано, Тиша скомандовала:
— Всё, пошли.
Но, выходя, она заметила у стола на полу синюю ленту в грязных пятнах. Задержала на ней взгляд. Вроде не Яринина. Хотела идти дальше, но в последнюю минуту вернулась, забрала на всякий случай и её.
