Ещё долго Пыря мысленно разговаривала с дочерью, а сама нервно запрягала старенькую кобылу и бросала в телегу свои немногочисленные вещи.
— Но-о, — вскоре ударила прутом по костлявому крупу лошади и тронулась в путь.
— Куда ты, Пыря? — удивилась шедшая мимо Лябзя.
— Домой, — сухо ответила Пыря.
— А сено?
— Лябзя, не в службу, а в дружбу, догляди, какое мне сено дадут. И где.
— Ладно.
И Пыря махнула рукой, прощаясь.
— Теперь самая черничная пора, — задумчиво поделилась баушка своими мыслями.
Айка, раскрыв рот, внимательно посмотрел на старушку.
— Так, можа, сходим в лес? — предложила она Айке. — А то так и останемся без черники. А мы бы и так поели, и насушили бы, потом пироги с ягодами спекли, знаешь, как вкусно?
— Дя, — согласно кивнул Айка. Он всегда был согласен с баушкой.
— Ну, тогда завтра с утра, как управимся, так пойдём.
На следующее утро, когда ещё роса не сошла, по пыльной дороге шагали в сторону леса худенькая шустрая старушка и маленький беленький малец. В руке у старушки была довольно объёмная корзина, у мальчугана лёгонькое берестяное лукошко.
Впереди показалось деревенское стадо во главе с пастухом.
— Ишь, смотрит, — пожаловалась баушка Айке. — Кабы лешему чего не нашептал, старый пень.
Но проходя мимо не забыла ласково пропеть:
— Доброго здоровьица вам и нашему стаду.
— Ай, по грибы собрались?
— По грибы, да по ягоды. Что найдём, от того не откажемся.
— Далеко не ходите, медведи балуют. Тут вот от краюшку много и грибов, и ягод.
— Благодарствуйте на добром слове, — опять пропела баушка, не замечая, что обращение на «вы» выдаёт её недоверие и неприязнь.
— Ишь ты, медведем пугает старый хрыч. Ясно, что жадобится. И ведь самому-то нельзя есть ни грибов, ни ягод. Сам не ам, и другому не дам. Не боись, Айка, брешет дед Яшма… Хотя, с другой стороны, какой лес без медведя? — баушка чуть замедлила шаги. Ну, как говорится, волка бояться — в лес не ходить. А что волк, что медведь, для старушки одинаково приятны. И в лес она ходила всю жизнь — ничего, обходилось.
Подойдя к первым деревьям, отыскали подходящий пень, положили угощение для лешего.
— Знаешь, куда пойдём? — спросила баушка. — Помню по молодости бегали с девками в одно место. Далековато, правда, зато ягод — силушка невиданная. И все крупные. Теперь всё больше в ту сторону ходят, — баушка махнула рукой, указывая направление, — к старому болоту. Там тоже черничные места. Но наши бабки, которые на сенокос не попали, там уже, небось, всё облазили. Одна Крыпочка чего стоит. Надысь видала, как плетушку тащила. По всему видать — тяжёлая была. Прикрыла сверху травкой, чтобы кто не сглазил. Ну, меня-то не проведёшь. Ягод набрала — чего ещё? Эта Крыпочка и по молодости была страсть кака шустра до ягод. Видать, слово заветное знает. Ну, а мы пойдём в моё место. Туда мало кто дорогу помнит.
Айка не возразил. Пошли.
— А то садись ко мне на горб, — предложила баушка. — А то заморишься. Туда неблизко иттить. Давай, лукошко своё ко мне в корзину кидай, а сам лезь.
Баушка согнулась в три погибели, Айка привычно залез к ней чуть ли не на шею, обхватил двумя руками голову.
— Во, так-то быстрее дойдём. Ты лёгонький, словно пёрышко. Вроде и ешь хорошо, а всё уходит куда-то. Вот назад — не взыщи, сам пойдёшь. Назад мы ягоды несть будем.
Поляночку своей молодости баушка нашла быстро, хоть и пришлось протопать несколько вёрст. Крупная черника, словно на ладони, лежала никем не тронутая, и баушка тут же, двумя руками одновременно, стало её собирать. Айка некоторое время стоял рядом и наблюдал. Баушка забыла про всё. Теперь её зови — не дозовёшься, тереби — не обратит внимания. Села на колени и так продвигается по поляночке. Одной рукой срывает с одного кустика, норовя захватить ловким движением полную жменю тёмных ягод, вторая рука действует на другом кустике также, глаза устремлены вперёд, примечают новые цели, корзина как-то незаметно для Айки, продвигается следом за баушкой, наполняясь и тяжелея.
Айка вздохнул и посмотрел по сторонам.
Сосны, берёзки и какие-то ещё деревья расступились, давая место зелёным кудрявым травкам. Солнечные лучики, пробиваясь сквозь кроны деревьев, рассыпались на множество тёплых жёлтых пятнышек и качались на листиках. Один из них уселся прямо на нос Айки и пощекотал его. Айка чихнул.
— Будь доров, большой расти, — машинальной скороговоркой пробурчала баушка, не поднимая голову от зелёного ковра.
Айка присел на корточки и внимательно посмотрел на кустик. У-у-у, сколько их тут! Толстенькие, гладкие, прохладные на ощупь. Айка сорвал одну ягодку и положил в своё лукошко. Посмотрел на результат. Красиво! Ягодка весело каталась по дну.
Айка пошёл посмотреть, что делают ягодки у баушки в корзинке. Нет, не катаются, плотно лежат друг на друге и не шелохнутся.
Вдруг неподалеку зашуршали кусты. Айка сначала испугался, но не заплакал, а выпрямился в полный рост и стал смотреть. В кустах, густо рыча, показалась бурая здоровая голова с круглыми ушами, потом и вся коричневая фигура вышла.
«Собака, — подумал Айка. — Только большая очень». Собак он не сильно боялся, тем более, эта не гавкала. Она поднялась на задние лапы и стала смотреть на мальчика.
«Ух ты!», — подумал Айка, такого он ещё не видел.
Собаку Айка, по всей видимости, не очень заинтересовал, потому что она опять тяжело упала на передние лапы, повернулась и, по-прежнему густо рыча, скрылась в тех же кустах.
— Ба… ба! У! У! — опомнился Айка и захотел поделиться своей радостью.
Но баушке это было не интересно. Она даже головы не повернула.
Айка вздохнул и вновь присел над кустиком…
Лишь когда у баушки ягоды стали скатываться с горки своих собратьев, что уже возвышались над верхним ободком корзины, она оглянулась. Довольно живо и перепугано. Но увидев неподалёку Айку, облегчённо перевела дыхание.
— Ну, что, набрали, вроде.
Айка стал рассказывать баушке про большую собаку, но она перебила:
— Пойдём домой, поздно уже. Туда-сюда, и коров на обед пригонят. А наша под воротами что будет делать? Пошли.
Айка послушно поковылял следом.
Совсем немного прошли они от черничной полянки, как баушка вдруг резко затормозила. Не ожидавший этого Айка врезался в родную юбку и тоже затормозил. Баушка прижала пальцы к губам:
— Ш-ш-ш!
Молчавший до этого Айка лишь захлопал глазами.
Баушка поставила корзину на землю и, поднявшись на цыпочки, стала что-то рассматривать сквозь кусты. Нижние ветки были более густыми и не дали Айке посмотреть. Он потихоньку отодвинулся в сторону.
Какой-то скрюченный дядька… Тащит хворост… Шатается… Падает, встаёт, наклоняется за рассыпанными ветками, собирает их и опять тащит волоком по земле… Ему, кажется, тяжело… А-а-а, он строит шалаш. Кособокий, неаккуратный, больше похож на наваленную как попало кучу, Забава и то лучше умеет. Сел, обхватил руками голову и закачался из стороны в сторону, до Айки донеслись неясные звуки, похожие на стоны.
Баушка долго смотрела, потом, пятясь и увлекая за собой Айку, стала отходить назад. Не забыла и про корзину с ягодами.
Только отойдя на значительное расстояние осторожно произнесла:
— Это неспроста.
Айка не понял. Но баушка и сама не очень понимала.
— Ты видел его рожу?
Айке смутно представилось что-то тёмное. Он подумал, что это грязь.
— Это — пифик, — заявила вдруг баушка после некоторого размышления. — Живут такие дикие люди на краю света. А этот на наш край, видать, пробрался. Наши-то купцы бывали в чужедальних землях, рассказывали про пификов. Ликом чёрные, а сами покрыты шерстью. У этого на голове шерсть рыжая. На руках тоже, вроде. Ты не рассмотрел? У тебя глазки зрячие.
Айка не рассмотрел, но на всякий случай сказал:
— Дя…
— А одет в нашу одёжу. Неспроста всё это… Ты видел, как он кувыркался? Пифики и ходить толком не умеют. По деревьям всё больше лазят. На деревьях и строят себе гнёзда. Это мы одного увидели, а сколько их там? Невиданно и неслыханно, небось. Во, придут в Берёзовый Кут, пока наши на покосе и…
Баушка взглянула на перепуганного Айку.
— Надо иттить к волхву. Прямо сейчас. Ягоды мы пока спрячем, чтобы с ними не таскаться, и пойдём. Надо рассказать.
На повороте лесной дороги в сторону Берёзового Кута баушка спрятала корзину в кусты, накрыла ягоды зелёными ветками. Айка рядышком поставил своё лукошко. Сверху тоже положил листик.
— Пошли.
Сказать по правде, Айка устал, но глядя на встревоженную баушку, не стал жаловаться.
Без корзины баушка шла быстро, подгоняемая беспокойством. Вот и двойная сосна. Баушка, не тратя даром время, с ходу ударила в небольшое било, подавая знак волхву и уселась на пригорок. Айка уселся рядом и прислонился к её костлявому боку, головой выбирая место помягче.
— Давненько нам рассказывал Ямолка про этих пификов. Я тогда ещё маленькой была, а помню. Ямолка ездил с купцами в дальние земли, где живут другие люди. Всякие разные… Есть с виду нормальные — богатые. Дворцы построили невиданные… А есть и дикие, пифики эти. Как вроде и не люди вовсе… Кто их знает? Там и речь другая, и звери у них другие в лесах живут. А то, вроде, и нет у них лесов. А голая земля… Камил есть такой. Это здоровая лошадь с горбами на спине. И до того он страшный, что, даже придя на речку испить водицы, сначала эту водицу копытом взбаламутит, чтоб не видеть своей рожи. Во как…
Но Айка уже спал и не слушал баушкин задумчивый рассказ о пификах и камилах, о чужих дальних странах и их обитателях, которые, кажется, проникли и на их территорию. Не слышал он, как подошёл волхв. А жаль. Его-то и хотелось увидеть. Сколько раз слышал, но встретиться ещё не доводилось…
— Вставай, Айка! Вставай, говорю. Во, разоспался. И не добудишься.
Айка открыл сонные глаза, оглянулся, вспомнил, где он и послушно встал.
— Пойдём, солнце уже скроется скоро. Пойдём, корова не доена.
Баушка схватила внука за руку и потащила в обратном направлении.
— Где тут наши ягоды? — дойдя до придорожных кустов, баушка сразу полезла туда, но вскоре перепугано ахнула. Корзина, пустая корзина, стояла на месте, даже ветки, чуть увядшие, покрывали дно, а ягод — как не бывало.
— Да какой же обдувало тут похозяйничал?
Кинулась баушка туда-сюда, а нет никого. Лесная дорога, насколько её возможно просмотреть, пуста.
Айка присел на корточки перед своим лукошком: листик лежит. Поднял он его, а под листиком ягодка — цела-целёхонька, по-прежнему весело катается по дну.
После обеда в соседнем дворе послышался шум. Хылино сердечко болезненно сжалось. Только сейчас она осознала, как спокойно ей было без соседей, и как неприятно будет опять увидеть Агнию.
Заглянула в щель. Так и есть — Агния.
Ближе к вечеру вернулась и тётка Пыря. Как только въехала в ворота, бросила не распрягая лошадь посреди двора, ринулась в бабкину землянку. У двери остановилась на мгновение. Сколько лет не касалась её рука старой с многочисленными трещинами щеколды. Ей даже показалось, что она забыла, как та выглядит. Но как только взглянула, поняла, что всё осталось в памяти, никуда не делось. Столько лет, а будто вчера. Тёмный бабкин взгляд, её детское острое любопытство и материнская жестокость…
Пыря решительно толкнула дверь.
Агния вздрогнула. А увидев мать, даже немного растерялась.
— Ты чего?
Но Пыря молчала. Она с каким-то сожалением переводила взгляд с одного тёмного угла на другой, потом посмотрела на дочь.
— Ведьмин закуток, — усмехнулась горько. — Что паучихи в потёмках липкую паутину ткут, так и вы с бабкой.
— Чего ты сюда пришла? — опомнилась Агния. — Уходи.
— А и уйду, тошновато здесь находиться. Поэтому — уйду, не тревожься, но не раньше, чем ты расскажешь, милая доченька, змея подколодная, что с Глебом натворила. Можешь не торопиться. Я подожду. — Пыря решительно прошла к столу и уселась на лавку.
Агния усмехнулась:
— А тебе что за беда? Вечно тебе чужие люди дороже своих.
— Дороже своих у меня никого не было и нет. За тебя сердце на полосочки изорвалось. За Еремея… Но и чужие люди, как ты говоришь, не звери лютые. У них тоже душа, тоже боль, им тоже счастья хочется. И не нам его отымать.
— А почему не нам? Ну, ты, если не нравится, не отнимай. А мне так очень по сердцу отнимать чужое счастье.
— И что выгадала на этом? Агния! Какую корысть получила? Пока чужое счастье рушишь, где твоё блудит? Почему же оно дорожку к тебе никак не найдёт? Может, поэтому? Может, не приходит оно к таким, как ты?
Агния злобно захохотала:
— Ага, к таким, как ты оно приходит. Много ты его видала? Счастья-то? Так что лучше помолчи, о чём не знаешь. Не тебе меня учить.
— Может, ты и права, доченька. Может, я всё своё счастье, как песок между пальцами просыпала. А, может, не пустила я то счастье к себе. Потому, что считала себя недостойной того счастья. Так и жила всю жизнь, собственной тени остерегаясь. А счастье такими трусливыми, может, брезгует. Кто ж знает? Теперь остаётся только гадать: может — не может. Только я, доченька, пришла не про счастье толковать, а узнать про Глеба.
— А про Глеба ты уже и опоздала узнавать. Ну, может, два-три дня ему осталось. Потом — всё.
— Так и всё? Неужто, нет средства?
— Средства от всего есть, только кому ж по силам эти средства понять? Слыхала, небось, старый Добрыня рассказывал: «Не спеши срывать огонь-цветок папоротника, а накройся платом и жди. И мимо того места будет пробегать всякое растеньице и шептать про свою силу…».
Агния довольно похоже изобразила неспешный голос старика. Потом зло засмеялась:
— Вот всю ночь на Купалу я и слушала лесные тайны. А если и тебе стало интересно — иди тоже послушай.
Пыря поняла, что дочка над ней издевается. И вновь в душе почувствовала двоякое: с одной стороны — ответный гнев на бесконечные оскорбления, с другой стороны — боль и страх за дочь.
— Чем же опоила ты его?
— Откуда знаешь, что опоила?
— Знаю, доченька, а вот чем — не знаю и хочу узнать.
— А ты никак в зелье разбираться стала?
— Да не, не более, чем другие. Тут ты у нас первая ведунья. Поэтому и интересуюсь у тебя.
— Ну, раз тебе так интересно, есть такая редкая травка, ягодки у неё больно занятные. Как раз созрели недавно. Но ты эту травку и в глаза не видела, потому как под каждым плетнём она не растёт. Так что говорить дале нет никакого толку. Уходи.
Пыря вышла.
Минуту спустя перепуганная Хыля наблюдала, как она вошла к ним во двор. А сама Хыля так и не успела отползти от стены той самой лачуги, в которой мать с дочерью только что так и не нашли общий язык, чей разговор от слова до слова Хыля подслушала.
Но Пыря, похоже, не обратила внимания на смущение и перепуг девочки, хотя обратилась прямо к ней:
— Прошу по-соседски огня. Только с покоса вернулась, печь зажечь нечем.
То, что Пыря не поздоровалась, не поговорила на посторонние темы, а сразу перешла к делу, было, конечно, необычно, но после услышанного за стеной, Хыле тоже было не до того.
— В хату иди, тётя Пыря, там в печи.
И Пыря — неслыханное дело, сама прошла в хату, без хозяйки, пусть даже такой искалеченной, как Хыля. Вскоре, не поблагодарив и не взглянув на Хылю, пошла к себе. В руке держала зажжённую лучину.
После обеда зашумели верхушки деревьев, наклонились травы к земле, поползли по небу фиолетовые тучи, засверкали в них молнии, загрохотали громы.
— Но-о, — вскоре ударила прутом по костлявому крупу лошади и тронулась в путь.
— Куда ты, Пыря? — удивилась шедшая мимо Лябзя.
— Домой, — сухо ответила Пыря.
— А сено?
— Лябзя, не в службу, а в дружбу, догляди, какое мне сено дадут. И где.
— Ладно.
И Пыря махнула рукой, прощаясь.
Глава 87
— Теперь самая черничная пора, — задумчиво поделилась баушка своими мыслями.
Айка, раскрыв рот, внимательно посмотрел на старушку.
— Так, можа, сходим в лес? — предложила она Айке. — А то так и останемся без черники. А мы бы и так поели, и насушили бы, потом пироги с ягодами спекли, знаешь, как вкусно?
— Дя, — согласно кивнул Айка. Он всегда был согласен с баушкой.
— Ну, тогда завтра с утра, как управимся, так пойдём.
На следующее утро, когда ещё роса не сошла, по пыльной дороге шагали в сторону леса худенькая шустрая старушка и маленький беленький малец. В руке у старушки была довольно объёмная корзина, у мальчугана лёгонькое берестяное лукошко.
Впереди показалось деревенское стадо во главе с пастухом.
— Ишь, смотрит, — пожаловалась баушка Айке. — Кабы лешему чего не нашептал, старый пень.
Но проходя мимо не забыла ласково пропеть:
— Доброго здоровьица вам и нашему стаду.
— Ай, по грибы собрались?
— По грибы, да по ягоды. Что найдём, от того не откажемся.
— Далеко не ходите, медведи балуют. Тут вот от краюшку много и грибов, и ягод.
— Благодарствуйте на добром слове, — опять пропела баушка, не замечая, что обращение на «вы» выдаёт её недоверие и неприязнь.
— Ишь ты, медведем пугает старый хрыч. Ясно, что жадобится. И ведь самому-то нельзя есть ни грибов, ни ягод. Сам не ам, и другому не дам. Не боись, Айка, брешет дед Яшма… Хотя, с другой стороны, какой лес без медведя? — баушка чуть замедлила шаги. Ну, как говорится, волка бояться — в лес не ходить. А что волк, что медведь, для старушки одинаково приятны. И в лес она ходила всю жизнь — ничего, обходилось.
Подойдя к первым деревьям, отыскали подходящий пень, положили угощение для лешего.
— Знаешь, куда пойдём? — спросила баушка. — Помню по молодости бегали с девками в одно место. Далековато, правда, зато ягод — силушка невиданная. И все крупные. Теперь всё больше в ту сторону ходят, — баушка махнула рукой, указывая направление, — к старому болоту. Там тоже черничные места. Но наши бабки, которые на сенокос не попали, там уже, небось, всё облазили. Одна Крыпочка чего стоит. Надысь видала, как плетушку тащила. По всему видать — тяжёлая была. Прикрыла сверху травкой, чтобы кто не сглазил. Ну, меня-то не проведёшь. Ягод набрала — чего ещё? Эта Крыпочка и по молодости была страсть кака шустра до ягод. Видать, слово заветное знает. Ну, а мы пойдём в моё место. Туда мало кто дорогу помнит.
Айка не возразил. Пошли.
— А то садись ко мне на горб, — предложила баушка. — А то заморишься. Туда неблизко иттить. Давай, лукошко своё ко мне в корзину кидай, а сам лезь.
Баушка согнулась в три погибели, Айка привычно залез к ней чуть ли не на шею, обхватил двумя руками голову.
— Во, так-то быстрее дойдём. Ты лёгонький, словно пёрышко. Вроде и ешь хорошо, а всё уходит куда-то. Вот назад — не взыщи, сам пойдёшь. Назад мы ягоды несть будем.
Поляночку своей молодости баушка нашла быстро, хоть и пришлось протопать несколько вёрст. Крупная черника, словно на ладони, лежала никем не тронутая, и баушка тут же, двумя руками одновременно, стало её собирать. Айка некоторое время стоял рядом и наблюдал. Баушка забыла про всё. Теперь её зови — не дозовёшься, тереби — не обратит внимания. Села на колени и так продвигается по поляночке. Одной рукой срывает с одного кустика, норовя захватить ловким движением полную жменю тёмных ягод, вторая рука действует на другом кустике также, глаза устремлены вперёд, примечают новые цели, корзина как-то незаметно для Айки, продвигается следом за баушкой, наполняясь и тяжелея.
Айка вздохнул и посмотрел по сторонам.
Сосны, берёзки и какие-то ещё деревья расступились, давая место зелёным кудрявым травкам. Солнечные лучики, пробиваясь сквозь кроны деревьев, рассыпались на множество тёплых жёлтых пятнышек и качались на листиках. Один из них уселся прямо на нос Айки и пощекотал его. Айка чихнул.
— Будь доров, большой расти, — машинальной скороговоркой пробурчала баушка, не поднимая голову от зелёного ковра.
Айка присел на корточки и внимательно посмотрел на кустик. У-у-у, сколько их тут! Толстенькие, гладкие, прохладные на ощупь. Айка сорвал одну ягодку и положил в своё лукошко. Посмотрел на результат. Красиво! Ягодка весело каталась по дну.
Айка пошёл посмотреть, что делают ягодки у баушки в корзинке. Нет, не катаются, плотно лежат друг на друге и не шелохнутся.
Вдруг неподалеку зашуршали кусты. Айка сначала испугался, но не заплакал, а выпрямился в полный рост и стал смотреть. В кустах, густо рыча, показалась бурая здоровая голова с круглыми ушами, потом и вся коричневая фигура вышла.
«Собака, — подумал Айка. — Только большая очень». Собак он не сильно боялся, тем более, эта не гавкала. Она поднялась на задние лапы и стала смотреть на мальчика.
«Ух ты!», — подумал Айка, такого он ещё не видел.
Собаку Айка, по всей видимости, не очень заинтересовал, потому что она опять тяжело упала на передние лапы, повернулась и, по-прежнему густо рыча, скрылась в тех же кустах.
— Ба… ба! У! У! — опомнился Айка и захотел поделиться своей радостью.
Но баушке это было не интересно. Она даже головы не повернула.
Айка вздохнул и вновь присел над кустиком…
Лишь когда у баушки ягоды стали скатываться с горки своих собратьев, что уже возвышались над верхним ободком корзины, она оглянулась. Довольно живо и перепугано. Но увидев неподалёку Айку, облегчённо перевела дыхание.
— Ну, что, набрали, вроде.
Айка стал рассказывать баушке про большую собаку, но она перебила:
— Пойдём домой, поздно уже. Туда-сюда, и коров на обед пригонят. А наша под воротами что будет делать? Пошли.
Айка послушно поковылял следом.
Глава 88
Совсем немного прошли они от черничной полянки, как баушка вдруг резко затормозила. Не ожидавший этого Айка врезался в родную юбку и тоже затормозил. Баушка прижала пальцы к губам:
— Ш-ш-ш!
Молчавший до этого Айка лишь захлопал глазами.
Баушка поставила корзину на землю и, поднявшись на цыпочки, стала что-то рассматривать сквозь кусты. Нижние ветки были более густыми и не дали Айке посмотреть. Он потихоньку отодвинулся в сторону.
Какой-то скрюченный дядька… Тащит хворост… Шатается… Падает, встаёт, наклоняется за рассыпанными ветками, собирает их и опять тащит волоком по земле… Ему, кажется, тяжело… А-а-а, он строит шалаш. Кособокий, неаккуратный, больше похож на наваленную как попало кучу, Забава и то лучше умеет. Сел, обхватил руками голову и закачался из стороны в сторону, до Айки донеслись неясные звуки, похожие на стоны.
Баушка долго смотрела, потом, пятясь и увлекая за собой Айку, стала отходить назад. Не забыла и про корзину с ягодами.
Только отойдя на значительное расстояние осторожно произнесла:
— Это неспроста.
Айка не понял. Но баушка и сама не очень понимала.
— Ты видел его рожу?
Айке смутно представилось что-то тёмное. Он подумал, что это грязь.
— Это — пифик, — заявила вдруг баушка после некоторого размышления. — Живут такие дикие люди на краю света. А этот на наш край, видать, пробрался. Наши-то купцы бывали в чужедальних землях, рассказывали про пификов. Ликом чёрные, а сами покрыты шерстью. У этого на голове шерсть рыжая. На руках тоже, вроде. Ты не рассмотрел? У тебя глазки зрячие.
Айка не рассмотрел, но на всякий случай сказал:
— Дя…
— А одет в нашу одёжу. Неспроста всё это… Ты видел, как он кувыркался? Пифики и ходить толком не умеют. По деревьям всё больше лазят. На деревьях и строят себе гнёзда. Это мы одного увидели, а сколько их там? Невиданно и неслыханно, небось. Во, придут в Берёзовый Кут, пока наши на покосе и…
Баушка взглянула на перепуганного Айку.
— Надо иттить к волхву. Прямо сейчас. Ягоды мы пока спрячем, чтобы с ними не таскаться, и пойдём. Надо рассказать.
На повороте лесной дороги в сторону Берёзового Кута баушка спрятала корзину в кусты, накрыла ягоды зелёными ветками. Айка рядышком поставил своё лукошко. Сверху тоже положил листик.
— Пошли.
Сказать по правде, Айка устал, но глядя на встревоженную баушку, не стал жаловаться.
Без корзины баушка шла быстро, подгоняемая беспокойством. Вот и двойная сосна. Баушка, не тратя даром время, с ходу ударила в небольшое било, подавая знак волхву и уселась на пригорок. Айка уселся рядом и прислонился к её костлявому боку, головой выбирая место помягче.
— Давненько нам рассказывал Ямолка про этих пификов. Я тогда ещё маленькой была, а помню. Ямолка ездил с купцами в дальние земли, где живут другие люди. Всякие разные… Есть с виду нормальные — богатые. Дворцы построили невиданные… А есть и дикие, пифики эти. Как вроде и не люди вовсе… Кто их знает? Там и речь другая, и звери у них другие в лесах живут. А то, вроде, и нет у них лесов. А голая земля… Камил есть такой. Это здоровая лошадь с горбами на спине. И до того он страшный, что, даже придя на речку испить водицы, сначала эту водицу копытом взбаламутит, чтоб не видеть своей рожи. Во как…
Но Айка уже спал и не слушал баушкин задумчивый рассказ о пификах и камилах, о чужих дальних странах и их обитателях, которые, кажется, проникли и на их территорию. Не слышал он, как подошёл волхв. А жаль. Его-то и хотелось увидеть. Сколько раз слышал, но встретиться ещё не доводилось…
— Вставай, Айка! Вставай, говорю. Во, разоспался. И не добудишься.
Айка открыл сонные глаза, оглянулся, вспомнил, где он и послушно встал.
— Пойдём, солнце уже скроется скоро. Пойдём, корова не доена.
Баушка схватила внука за руку и потащила в обратном направлении.
— Где тут наши ягоды? — дойдя до придорожных кустов, баушка сразу полезла туда, но вскоре перепугано ахнула. Корзина, пустая корзина, стояла на месте, даже ветки, чуть увядшие, покрывали дно, а ягод — как не бывало.
— Да какой же обдувало тут похозяйничал?
Кинулась баушка туда-сюда, а нет никого. Лесная дорога, насколько её возможно просмотреть, пуста.
Айка присел на корточки перед своим лукошком: листик лежит. Поднял он его, а под листиком ягодка — цела-целёхонька, по-прежнему весело катается по дну.
Глава 89
После обеда в соседнем дворе послышался шум. Хылино сердечко болезненно сжалось. Только сейчас она осознала, как спокойно ей было без соседей, и как неприятно будет опять увидеть Агнию.
Заглянула в щель. Так и есть — Агния.
Ближе к вечеру вернулась и тётка Пыря. Как только въехала в ворота, бросила не распрягая лошадь посреди двора, ринулась в бабкину землянку. У двери остановилась на мгновение. Сколько лет не касалась её рука старой с многочисленными трещинами щеколды. Ей даже показалось, что она забыла, как та выглядит. Но как только взглянула, поняла, что всё осталось в памяти, никуда не делось. Столько лет, а будто вчера. Тёмный бабкин взгляд, её детское острое любопытство и материнская жестокость…
Пыря решительно толкнула дверь.
Агния вздрогнула. А увидев мать, даже немного растерялась.
— Ты чего?
Но Пыря молчала. Она с каким-то сожалением переводила взгляд с одного тёмного угла на другой, потом посмотрела на дочь.
— Ведьмин закуток, — усмехнулась горько. — Что паучихи в потёмках липкую паутину ткут, так и вы с бабкой.
— Чего ты сюда пришла? — опомнилась Агния. — Уходи.
— А и уйду, тошновато здесь находиться. Поэтому — уйду, не тревожься, но не раньше, чем ты расскажешь, милая доченька, змея подколодная, что с Глебом натворила. Можешь не торопиться. Я подожду. — Пыря решительно прошла к столу и уселась на лавку.
Агния усмехнулась:
— А тебе что за беда? Вечно тебе чужие люди дороже своих.
— Дороже своих у меня никого не было и нет. За тебя сердце на полосочки изорвалось. За Еремея… Но и чужие люди, как ты говоришь, не звери лютые. У них тоже душа, тоже боль, им тоже счастья хочется. И не нам его отымать.
— А почему не нам? Ну, ты, если не нравится, не отнимай. А мне так очень по сердцу отнимать чужое счастье.
— И что выгадала на этом? Агния! Какую корысть получила? Пока чужое счастье рушишь, где твоё блудит? Почему же оно дорожку к тебе никак не найдёт? Может, поэтому? Может, не приходит оно к таким, как ты?
Агния злобно захохотала:
— Ага, к таким, как ты оно приходит. Много ты его видала? Счастья-то? Так что лучше помолчи, о чём не знаешь. Не тебе меня учить.
— Может, ты и права, доченька. Может, я всё своё счастье, как песок между пальцами просыпала. А, может, не пустила я то счастье к себе. Потому, что считала себя недостойной того счастья. Так и жила всю жизнь, собственной тени остерегаясь. А счастье такими трусливыми, может, брезгует. Кто ж знает? Теперь остаётся только гадать: может — не может. Только я, доченька, пришла не про счастье толковать, а узнать про Глеба.
— А про Глеба ты уже и опоздала узнавать. Ну, может, два-три дня ему осталось. Потом — всё.
— Так и всё? Неужто, нет средства?
— Средства от всего есть, только кому ж по силам эти средства понять? Слыхала, небось, старый Добрыня рассказывал: «Не спеши срывать огонь-цветок папоротника, а накройся платом и жди. И мимо того места будет пробегать всякое растеньице и шептать про свою силу…».
Агния довольно похоже изобразила неспешный голос старика. Потом зло засмеялась:
— Вот всю ночь на Купалу я и слушала лесные тайны. А если и тебе стало интересно — иди тоже послушай.
Пыря поняла, что дочка над ней издевается. И вновь в душе почувствовала двоякое: с одной стороны — ответный гнев на бесконечные оскорбления, с другой стороны — боль и страх за дочь.
— Чем же опоила ты его?
— Откуда знаешь, что опоила?
— Знаю, доченька, а вот чем — не знаю и хочу узнать.
— А ты никак в зелье разбираться стала?
— Да не, не более, чем другие. Тут ты у нас первая ведунья. Поэтому и интересуюсь у тебя.
— Ну, раз тебе так интересно, есть такая редкая травка, ягодки у неё больно занятные. Как раз созрели недавно. Но ты эту травку и в глаза не видела, потому как под каждым плетнём она не растёт. Так что говорить дале нет никакого толку. Уходи.
Пыря вышла.
Минуту спустя перепуганная Хыля наблюдала, как она вошла к ним во двор. А сама Хыля так и не успела отползти от стены той самой лачуги, в которой мать с дочерью только что так и не нашли общий язык, чей разговор от слова до слова Хыля подслушала.
Но Пыря, похоже, не обратила внимания на смущение и перепуг девочки, хотя обратилась прямо к ней:
— Прошу по-соседски огня. Только с покоса вернулась, печь зажечь нечем.
То, что Пыря не поздоровалась, не поговорила на посторонние темы, а сразу перешла к делу, было, конечно, необычно, но после услышанного за стеной, Хыле тоже было не до того.
— В хату иди, тётя Пыря, там в печи.
И Пыря — неслыханное дело, сама прошла в хату, без хозяйки, пусть даже такой искалеченной, как Хыля. Вскоре, не поблагодарив и не взглянув на Хылю, пошла к себе. В руке держала зажжённую лучину.
Глава 90
После обеда зашумели верхушки деревьев, наклонились травы к земле, поползли по небу фиолетовые тучи, засверкали в них молнии, загрохотали громы.
