Стали озираться, а где Видборичи? Нет их. Проспали, что ли?
— Вчерась ихний Малой только от князя вернулся с Мамалыхиным сыном. Полны карманы золота привезли. Княжеского сынка, говорят, с того света вытащили. А теперь другая радость пожаловала.
Когда подъехали Еремей с Василисой, народ молча расступился, пропуская их в круг. Еремей остановил Орлика.
— Здравы будьте, добры люди, — весело поздоровался Еремей. Василиса улыбнулась.
— И вам здоровьица, — раздались нестройные пожелания.
— Вернулись, стало быть? — опять не остался в стороне Кочерыжка.
— Вернулись, — согласился Еремей.
— Ну, милости просим.
Еремей тронул коня.
Лябзя задумчиво смотрела вслед… Долго… Какая-то неясная картинка стала складываться в голове.
Еремей, словно почувствовал это, обернулся:
— Тётка Лябзя, — крикнул он.
Лябзя, опомнилась, кивнула:
— Что?
— Благодарствуй за те слова, которыми ты меня тогда, в городе, надоумила.
Лябзя лишь глазами поморгала. Слова? Какие такие слова?
Народ обернулся к Лябзе:
— Что за слова? О чём он?
— Не помню…
— Во, седая макушка, — с досадой бормотали люди, расходясь по домам. — Когда не надо — рот не закрывается, когда надо — «не помню…». Тьфу.
— А что за слова такие? — спросила Василиса, когда уже подъезжали к селу.
— Да я уже так красиво не повторю. Хотя, первое время они у меня звучали в голове без перерыва. Но попробую. «На чужой сторонке и веселье чужое, а у нас и горе, да своё». И добавила, что «твоя Василиса одна своё горе переносит, а ты — веселись, коль весело». Тут-то мне и стало совсем печально…
Вечером слух по селу прошёл, что понаехала княжеская дружина, прошерстила лес, нашли логово разбойничье, мужика какого-то, обличьем страшного, видать, самого заглавного разбойника, бабу его. Ещё искали Яшму, но тот, как сквозь землю провалился.
Лябзины ворота скрипнули, и вошёл нежданный гость.
— Здравы будьте, хозяин с хозяюшкой, — начал он совсем официально.
Хозяин с хозяюшкой поторопились выйти каждый из своего угла, заодно и ребятишки высыпали под ноги, словно горох. Одна лишь Лябзя, как увидела вошедшего, перепугалась, покраснела, затряслась и шмыгнула в дверь амбара. Но недалеко так, а чтобы, хоть услышать, зачем пожаловал гость нежданный.
— Доброго здоровьица и тебе, Михей, — ответил на приветствие хозяин. — Проходи, хоть в горницу, а то сюда под яблоньку. Тут хорошо. Садись, рассказывай, зачем пожаловал. Мать, — обратился теперь старый отец Лябзи к не менее старой жене, — сходи, хоть кваску нам принеси.
— Благодарствую, — не стал отказываться Михей ни от приглашения сесть, ни от угощения.
Сели. Замолчали. Казалось, что Михей то ли хозяйку замешкавшуюся ждёт, то ли обдумывает какие-то важные слова.
— Присядь и ты, хозяюшка, — попросил Михей, когда мать Лябзи принесла угощение и собралась уже уходить.
Та села. Посерьёзнели хозяева. Почувствовали важность момента, но к чему торжественность гостя, пока невдомёк.
— Я — человек уже немолодой, ходить вокруг да около не буду, а скажу прямо: пришёл за вашей дочерью. Собирайте, да и дело с концом. Нынче же уведу её от вас.
Старые родители раскрыли рот. За дочерью?
— За Лябзей? — спросил ошеломлённый отец.
— А на какой предмет она тебе понадобилась? — мать была более догадлива, поэтому быстренько пришла в себя, в голове расставила всё по полочкам, хоть и немного наспех, и решила помочь мужику с его неловким сватовством.
— А на тот предмет, что жить мы будем вместе. Свадьбу играть не станем – немолодые, поди. А перед людьми мы отныне муж и жена.
Жена! Лябзя слушала и не верила! Да как же тут так сразу понять. Ещё только вот недавно корову скребком чистила и не знала, ни ведала, что счастье и её горемычную нашло.
— Лябзя! — позвал не менее ошарашенный отец.
Но мать поднялась, сказала торжественно:
— Придёт она скоро. Ждите!
И пошла снаряжать дочь. Вся многочисленная родня побежала искать Лябзю. Ведь только что здесь была! Куда она подевалась? А то ещё мужик опомнится и передумает.
Но Михей не передумал и через непродолжительное время вёл свою немолодую супругу в её новую жизнь.
Войдя в чужую избу, Лябзя нерешительно остановилась у порога, осмотрелась. А что невестам полагается делать в первый замужний день?
Михей не стал ей подсказывать:
— Я скоро буду, — и ушёл по своим мужицким делам.
В избе наступила тишина. Но вот на полатях что-то зашуршало. Дети. Выглядывают глазастики из-под грязной занавески.
— А правда, что ты теперь наша мамка? — спросила Миланя.
— Правда, — ответила Лябзя. И внезапно поняла, что ей делать.
Когда Михей вернулся от своих мужицких дел, по двору он едва пробрался от множества детских одежонок, что сохли на верёвке, на столе дымились вкусным паром чугунки, а в хате царил порядок.
Дети ходили следом за Лябзей как привязанные, грызя сладкие смоквы.
— Ну, ты даёшь! — удивился Михей. — Когда только и успела?
Лябзе, непривычной к похвалам, было немного неловко это слушать, поэтому промолчала, но про себя подумала: «Разве ж это трудно? Я бы столько ещё переделала, да день закончился».
Вечером дети вновь залезли на полати и давай Лябзю просить:
— Расскажи сказку.
— Да какую сказку, — покосилась смущённо на мужа, — не знаю я сказок.
— Знаешь, — не поверили дети, — помнишь, на покосе рассказывала.
— Да то разве сказка? Так, баловство одно.
Но отказывать не стала, залезла к детям и начала. А как начала, так, пока не закончила, словно и не она рассказывала. Или, по-другому сказать, словно и не на полатях лежала, а побывала в далёкой стороне, где:
— Жил, значит, был мужик. И было у него три сына. И был у него сад. А в том саду росли яблони. А яблоки на них не простые, а золотые. Сладкие-пресладкие. И повадился по ночам в тот сад вор, стали яблоки пропадать…
Мальчики уже спали, Миланя терпела, хотелось сказку дослушать. Но всё же дрёма стала глаза смежить. И было непонятно, то ли это воображение засыпающей девочки рисовало такие яркие картины, то ли уже сон пришёл.
…Как отправился младший сын на своём могучем коне за тридевять земель добывать отцу жар-птицу, по лесам, по полям, по дорогам и глухому бездорожью пробирался он, отыскивая путь, а нашёл себе невесту, да такую, что красотою с зорькой спорит, и помогал ему серый волк…
— И стал младший сын со своей женой жить и поживать. И старого отца не обижать, — закончила Лябзя.
В наступившей тишине было слышно громкое сопение детей.
— Ну, ты и сказочница. Не хуже нашего Добрыни рассказала. Даже я заслушался.
— Да… Так…
— Что-то я раньше такую сказку не слыхал. Сама, что ли, сочинила?
— Вот, скажешь тоже. Небось, не сама, — постеснялась признаться Лябзя.
— Иди сюда.
Лябзя несмело легла к мужу. Тот обнял её за плечи, и поняла она, что теперь у неё будет не так, как раньше, а хорошо! А мужиков она тогда боялась потому, что те были чужие мужики… а сейчас свой…
— Тебе надо сейчас решать, как дальше жить, — поставил вопрос ребром Ярослав.
Агния хмуро посмотрела на парня и задумалась.
Наступила осень. Золотая и на редкость тёплая. Но так будет не всегда, это ясно. Зимой сторожка понадобится охотникам. Значит, пора решать, исходя из того, что имеется. А в наличии дела неважные.
Обмотки с ног Агния сняла сама, не дождавшись назначенного дня, ну и получила. Хромала так, припадая то на одну ногу, то на другую, что было непонятно, то ли идёт, то ли кланяется во все стороны.
Красота её стала спадать, как чужая личина. К ворожбе утратила интерес, или ворожба к ней. В последнее время словно пелена окутала голову, и то, что раньше было ясным и понятным, теперь едва угадывалось. Да и кому ворожить? Дорогу к сторожке желающим заглянуть по ту грань мира Ярослав перекрыл. А дело было так…
Когда очередная востроносая баба заглянула к Власе, то ни с чем и едва живой вернулась из лесу, потому что увидела небывало страшную картину. Слух пошёл от одних торопливых уст к другим любопытным ушам и облетел почти всё село. Что случилось, было не разобрать, ясно только одно — Власы больше нет.
Были смельчаки, которые сами решили удостовериться, правдивы ли слухи, но чем у них дело закончилось, они никому не рассказывали. Так Власа и осталась в своей землянке непохороненной. Потом, конечно, общество спохватилось, отправилась в колдыбань многочисленная толпа, да поздно. Дверь землянки настежь — видать смельчаки второпях забыли за собой закрыть, а самого тела уже не было, наверное, звери лесные растащили.
Востроносые бабы потоптались, потоптались в нерешительности и самые нетерпеливые отправились к Агнии. Авось, она чем-нибудь поможет. Не зря же столько лет крутилась там, где крутиться ох, как рискованно. Пошли. Но наткнулись не на того, на кого рассчитывали. Разъяренный Ярослав гонял этих баб, чуть ли не кнутом, и по всему лесу. Домой опять чуть живые вернулись. Зареклись востроносые к ворожеям ходить. Так и жила Агния почти в полном одиночестве. Думала всё о чём-то. И вот уже Ярослав требует решать, как дальше.
— Построй землянку.
— Где? — вздохнул Ярослав.
Ох, и трудно с девкой. Но раз взялся за гуж, надо тянуть до конца.
— В колдыбани.
— Где Власа, что ли жила?
— Нет. Колдыбань большая. Построй подальше от Власы, подальше от людей.
— Ладно. Что с тобой делать?
За осень построил невысокую курную полуземлянку. Агния ушла в колдыбань.
Ярослав к ней стал редко заезжать.
А вот бабки востроносые недолго свои зароки помнили. Вскоре протоптали новую тропинку, стали к Агнии ходить, правда, оглядываясь, нет ли Ярослава поблизости.
Но толку от Агнии было немного. Утратила она свою силу. Не чета оказалась молодка Власе. Во, у кого силушка немереная была! Со временем на языках у востроносых сила эта обрастала новыми подробностями, как снежный ком с горы.
А Агния — так. Но на безрыбье и рак рыба.
Еремей возвращался из леса: заготовил дровишек на зиму, вот и перевозил. По дороге нагнал двух, и не скажешь, что мужиков — мужей.
Один в чёрном кафтане, старом и потёртом, но благообразная внешность указывала на внутреннее богатство, другой в длинной белой рубахе, несмотря на осеннюю прохладу. Отец Прокопий и волхв. Идут, размахивают руками, о чём-то оживлённо беседуют.
Ну, отец Прокопий, понятно, всегда был душа нараспашку, а таким волхва Еремей ещё не видел. Зато слышал, что сдружились эти два разных человека после того, как Глеба выходили от хворобы.
Услышали звуки телеги, оглянулись, замолчали. Но, заметив Еремея, не стали скрытничать и продолжили спор, сойдя на обочину, давая телеге дорогу. Еремей невольно услышал часть разговора, хотя толком ничего не понял.
— …подвижные небесные круги.
— …неподвижные звёзды и пять блуждающий.
— Сам наблюдал, пока двигаются с запада на восток, такие петли и зигзаги проделывают, что диву даюсь. Денница кружит, будто девка красная танцует.
— Но шар… Это трудно представить…
— Описано в трудах Иоанна Болгарского. Шестиднев. Довелось почитать…
Еремей уже давно остановился и ждал, не решаясь прервать этот разговор. Наконец, собеседники замолчали, опомнились и уставились на него.
— Я подвезти могу, — неловко предложил Еремей.
— А, нет, езжай, мы не торопимся, — отказался отец Прокопий.
Еремей, помедлив, обратился к волхву:
— Давно хочу спросить, позволь сейчас это сделать.
Волхв тут же принял свой мрачновато-неприступный вид, но кивнул головой.
— Женщина, что меня принесла младенцем в Берёзовый Кут. Теперь я знаю, что не мать она мне, но всё же хотел бы знать, что с ней стало.
— Приходи завтра. Отвечу на твои вопросы, скажу всё, что знаю сам.
На следующий день Еремей рано утром подходил к сдвоенной сосне. Волхв уже ждал его. Молча пошли дальше в лес. Вскоре на лесной полянке, на широком столбе, Еремей увидел домовину. Понял, что здесь и покоится тело той, что когда-то принесла его в эти края.
— Скажу всё, что знаю, — повторил волхв вчерашние слова.
Еремей сел на ствол поваленного дерева. Волхв остался стоять.
— Звали её Жата. И унесла тебя по приказу вожака племени волков, твоего отца.
Еремей вскинул удивлённый взгляд на волхва, хотел возразить, но нахмурившись, сдержался. Послушает сначала, что тот дальше скажет.
— Знаю, этим летом ты побывал в том племени. Судя по тому, что ты вернулся цел и невредим, и Василиса тоже, многое изменилось с тех времён, как ты там родился. Знать, твои родители переменили те нравы к доброму. Тогда же было по-другому. Ты появился на свет слабым. И для чистоты племени, о которой пеклись старые хорты, тебя нужно было убрать. Твоя мать передала тебя своей сестре, отец позаботился, чтобы на её пути не было сторожевых хортов. Жата всё сделала, чтобы сохранить твою жизнь. Но слабость твоя оказалась ложной. Ты очень сильный. Я понял это тогда, когда впервые накормил тебя и ты крепко уснул. Жата не выдержала. Она прожила несколько дней, переживая за твоё будущее. Она хотела, чтобы ты стал волком и когда-нибудь вернулся в племя. Я пообещал ей, что своё будущее ты будешь выбирать сам. Всё.
Волхв замолчал, постоял ещё несколько мгновений и ушёл.
Еремей остался.
Ну, теперь понятно, как удалось Жате уйти с территории хортов — отец помог. Но не сказал об этом.
Сложно представить все трудности, которые преодолела его родная тётка.
Еремей встал и низко поклонился домовине. Памяти той неведомой женщине, которая сделала всё, что могла.
Младенец. Казалось, его жизнь висит на какой-то тоненькой ниточке, ветер колыхнёт и оборвётся. Но добрые человеческие руки подхватили, не дали пропасть.
А он жил, знал же, и принимал всё как должное.
«Волхв молчит», а он спросил у волхва?
Вспомнил задумчивый взгляд отца, вспомнил тоску матери… Эх, слова доброго не сказал. Одним словом, дурак.
Последними осенними днями, когда уже и не чаяли гостей по реке, ввиду опасности полной остановки Русы, по ней всё же прибыли гости.
Княжеская ладья причалила к берегу.
Ну, народ собрался. Не часто такая милость. Обычно такие гости мимо проплывают.
Из ладьи вышли две перехожие бабы в дорожных одеждах. Их добродушные дружинники подвезли попутно. Бабам дальше добираться до своих сёл, а добрые княжеские молодцы уже добрались. Теперь надо поспешить выполнить княжеский приказ — и назад в город, пока Руса не стала. Мороз по ночам крепчал.
— С добрыми ли вестями пожаловали, ай опять что стряслось? — не сдержал любопытства Кочерыжка, который оказался тут же на берегу.
Остальные собравшиеся одобрительно зашумели, вынуждая приехавших приоткрыть причину визита.
— С добром! С добром! — заулыбались молодцы.
Народ приободрился, каждому хотелось, чтобы добро не прошло мимо их двора.
— Ай собрать народ? — предложил помощь чей-то тонкий бабий голос.
— Не, не надо.
Народ слега разочаровался. Добро, похоже, не ко всем заглянет.
Два молодца легко перепрыгнули на берег. Один обратился к собравшимся:
— А проводите-ка нас к Ивару Видборичу. Были мы у вас тут летом, но уже и не вспомним, где его хоромы.
— А вона, красными окнами на Русу смотрят. У одного его такие только.
— Благодарствуйте, добрые люди, — смеясь ответили молодцы и направились в указанном направлении. Народ повалил следом.
— А вон и сын Ивара, — указал Кочерыжка на Малого. Тот с Ёрой скромненько шли с толпой к себе домой.
— Вчерась ихний Малой только от князя вернулся с Мамалыхиным сыном. Полны карманы золота привезли. Княжеского сынка, говорят, с того света вытащили. А теперь другая радость пожаловала.
Когда подъехали Еремей с Василисой, народ молча расступился, пропуская их в круг. Еремей остановил Орлика.
— Здравы будьте, добры люди, — весело поздоровался Еремей. Василиса улыбнулась.
— И вам здоровьица, — раздались нестройные пожелания.
— Вернулись, стало быть? — опять не остался в стороне Кочерыжка.
— Вернулись, — согласился Еремей.
— Ну, милости просим.
Еремей тронул коня.
Лябзя задумчиво смотрела вслед… Долго… Какая-то неясная картинка стала складываться в голове.
Еремей, словно почувствовал это, обернулся:
— Тётка Лябзя, — крикнул он.
Лябзя, опомнилась, кивнула:
— Что?
— Благодарствуй за те слова, которыми ты меня тогда, в городе, надоумила.
Лябзя лишь глазами поморгала. Слова? Какие такие слова?
Народ обернулся к Лябзе:
— Что за слова? О чём он?
— Не помню…
— Во, седая макушка, — с досадой бормотали люди, расходясь по домам. — Когда не надо — рот не закрывается, когда надо — «не помню…». Тьфу.
— А что за слова такие? — спросила Василиса, когда уже подъезжали к селу.
— Да я уже так красиво не повторю. Хотя, первое время они у меня звучали в голове без перерыва. Но попробую. «На чужой сторонке и веселье чужое, а у нас и горе, да своё». И добавила, что «твоя Василиса одна своё горе переносит, а ты — веселись, коль весело». Тут-то мне и стало совсем печально…
Вечером слух по селу прошёл, что понаехала княжеская дружина, прошерстила лес, нашли логово разбойничье, мужика какого-то, обличьем страшного, видать, самого заглавного разбойника, бабу его. Ещё искали Яшму, но тот, как сквозь землю провалился.
Глава 123
Лябзины ворота скрипнули, и вошёл нежданный гость.
— Здравы будьте, хозяин с хозяюшкой, — начал он совсем официально.
Хозяин с хозяюшкой поторопились выйти каждый из своего угла, заодно и ребятишки высыпали под ноги, словно горох. Одна лишь Лябзя, как увидела вошедшего, перепугалась, покраснела, затряслась и шмыгнула в дверь амбара. Но недалеко так, а чтобы, хоть услышать, зачем пожаловал гость нежданный.
— Доброго здоровьица и тебе, Михей, — ответил на приветствие хозяин. — Проходи, хоть в горницу, а то сюда под яблоньку. Тут хорошо. Садись, рассказывай, зачем пожаловал. Мать, — обратился теперь старый отец Лябзи к не менее старой жене, — сходи, хоть кваску нам принеси.
— Благодарствую, — не стал отказываться Михей ни от приглашения сесть, ни от угощения.
Сели. Замолчали. Казалось, что Михей то ли хозяйку замешкавшуюся ждёт, то ли обдумывает какие-то важные слова.
— Присядь и ты, хозяюшка, — попросил Михей, когда мать Лябзи принесла угощение и собралась уже уходить.
Та села. Посерьёзнели хозяева. Почувствовали важность момента, но к чему торжественность гостя, пока невдомёк.
— Я — человек уже немолодой, ходить вокруг да около не буду, а скажу прямо: пришёл за вашей дочерью. Собирайте, да и дело с концом. Нынче же уведу её от вас.
Старые родители раскрыли рот. За дочерью?
— За Лябзей? — спросил ошеломлённый отец.
— А на какой предмет она тебе понадобилась? — мать была более догадлива, поэтому быстренько пришла в себя, в голове расставила всё по полочкам, хоть и немного наспех, и решила помочь мужику с его неловким сватовством.
— А на тот предмет, что жить мы будем вместе. Свадьбу играть не станем – немолодые, поди. А перед людьми мы отныне муж и жена.
Жена! Лябзя слушала и не верила! Да как же тут так сразу понять. Ещё только вот недавно корову скребком чистила и не знала, ни ведала, что счастье и её горемычную нашло.
— Лябзя! — позвал не менее ошарашенный отец.
Но мать поднялась, сказала торжественно:
— Придёт она скоро. Ждите!
И пошла снаряжать дочь. Вся многочисленная родня побежала искать Лябзю. Ведь только что здесь была! Куда она подевалась? А то ещё мужик опомнится и передумает.
Но Михей не передумал и через непродолжительное время вёл свою немолодую супругу в её новую жизнь.
Глава 124
Войдя в чужую избу, Лябзя нерешительно остановилась у порога, осмотрелась. А что невестам полагается делать в первый замужний день?
Михей не стал ей подсказывать:
— Я скоро буду, — и ушёл по своим мужицким делам.
В избе наступила тишина. Но вот на полатях что-то зашуршало. Дети. Выглядывают глазастики из-под грязной занавески.
— А правда, что ты теперь наша мамка? — спросила Миланя.
— Правда, — ответила Лябзя. И внезапно поняла, что ей делать.
Когда Михей вернулся от своих мужицких дел, по двору он едва пробрался от множества детских одежонок, что сохли на верёвке, на столе дымились вкусным паром чугунки, а в хате царил порядок.
Дети ходили следом за Лябзей как привязанные, грызя сладкие смоквы.
— Ну, ты даёшь! — удивился Михей. — Когда только и успела?
Лябзе, непривычной к похвалам, было немного неловко это слушать, поэтому промолчала, но про себя подумала: «Разве ж это трудно? Я бы столько ещё переделала, да день закончился».
Вечером дети вновь залезли на полати и давай Лябзю просить:
— Расскажи сказку.
— Да какую сказку, — покосилась смущённо на мужа, — не знаю я сказок.
— Знаешь, — не поверили дети, — помнишь, на покосе рассказывала.
— Да то разве сказка? Так, баловство одно.
Но отказывать не стала, залезла к детям и начала. А как начала, так, пока не закончила, словно и не она рассказывала. Или, по-другому сказать, словно и не на полатях лежала, а побывала в далёкой стороне, где:
— Жил, значит, был мужик. И было у него три сына. И был у него сад. А в том саду росли яблони. А яблоки на них не простые, а золотые. Сладкие-пресладкие. И повадился по ночам в тот сад вор, стали яблоки пропадать…
Мальчики уже спали, Миланя терпела, хотелось сказку дослушать. Но всё же дрёма стала глаза смежить. И было непонятно, то ли это воображение засыпающей девочки рисовало такие яркие картины, то ли уже сон пришёл.
…Как отправился младший сын на своём могучем коне за тридевять земель добывать отцу жар-птицу, по лесам, по полям, по дорогам и глухому бездорожью пробирался он, отыскивая путь, а нашёл себе невесту, да такую, что красотою с зорькой спорит, и помогал ему серый волк…
— И стал младший сын со своей женой жить и поживать. И старого отца не обижать, — закончила Лябзя.
В наступившей тишине было слышно громкое сопение детей.
— Ну, ты и сказочница. Не хуже нашего Добрыни рассказала. Даже я заслушался.
— Да… Так…
— Что-то я раньше такую сказку не слыхал. Сама, что ли, сочинила?
— Вот, скажешь тоже. Небось, не сама, — постеснялась признаться Лябзя.
— Иди сюда.
Лябзя несмело легла к мужу. Тот обнял её за плечи, и поняла она, что теперь у неё будет не так, как раньше, а хорошо! А мужиков она тогда боялась потому, что те были чужие мужики… а сейчас свой…
Часть 3. Прощальная
Глава 125
— Тебе надо сейчас решать, как дальше жить, — поставил вопрос ребром Ярослав.
Агния хмуро посмотрела на парня и задумалась.
Наступила осень. Золотая и на редкость тёплая. Но так будет не всегда, это ясно. Зимой сторожка понадобится охотникам. Значит, пора решать, исходя из того, что имеется. А в наличии дела неважные.
Обмотки с ног Агния сняла сама, не дождавшись назначенного дня, ну и получила. Хромала так, припадая то на одну ногу, то на другую, что было непонятно, то ли идёт, то ли кланяется во все стороны.
Красота её стала спадать, как чужая личина. К ворожбе утратила интерес, или ворожба к ней. В последнее время словно пелена окутала голову, и то, что раньше было ясным и понятным, теперь едва угадывалось. Да и кому ворожить? Дорогу к сторожке желающим заглянуть по ту грань мира Ярослав перекрыл. А дело было так…
Когда очередная востроносая баба заглянула к Власе, то ни с чем и едва живой вернулась из лесу, потому что увидела небывало страшную картину. Слух пошёл от одних торопливых уст к другим любопытным ушам и облетел почти всё село. Что случилось, было не разобрать, ясно только одно — Власы больше нет.
Были смельчаки, которые сами решили удостовериться, правдивы ли слухи, но чем у них дело закончилось, они никому не рассказывали. Так Власа и осталась в своей землянке непохороненной. Потом, конечно, общество спохватилось, отправилась в колдыбань многочисленная толпа, да поздно. Дверь землянки настежь — видать смельчаки второпях забыли за собой закрыть, а самого тела уже не было, наверное, звери лесные растащили.
Востроносые бабы потоптались, потоптались в нерешительности и самые нетерпеливые отправились к Агнии. Авось, она чем-нибудь поможет. Не зря же столько лет крутилась там, где крутиться ох, как рискованно. Пошли. Но наткнулись не на того, на кого рассчитывали. Разъяренный Ярослав гонял этих баб, чуть ли не кнутом, и по всему лесу. Домой опять чуть живые вернулись. Зареклись востроносые к ворожеям ходить. Так и жила Агния почти в полном одиночестве. Думала всё о чём-то. И вот уже Ярослав требует решать, как дальше.
— Построй землянку.
— Где? — вздохнул Ярослав.
Ох, и трудно с девкой. Но раз взялся за гуж, надо тянуть до конца.
— В колдыбани.
— Где Власа, что ли жила?
— Нет. Колдыбань большая. Построй подальше от Власы, подальше от людей.
— Ладно. Что с тобой делать?
За осень построил невысокую курную полуземлянку. Агния ушла в колдыбань.
Ярослав к ней стал редко заезжать.
А вот бабки востроносые недолго свои зароки помнили. Вскоре протоптали новую тропинку, стали к Агнии ходить, правда, оглядываясь, нет ли Ярослава поблизости.
Но толку от Агнии было немного. Утратила она свою силу. Не чета оказалась молодка Власе. Во, у кого силушка немереная была! Со временем на языках у востроносых сила эта обрастала новыми подробностями, как снежный ком с горы.
А Агния — так. Но на безрыбье и рак рыба.
Глава 126
Еремей возвращался из леса: заготовил дровишек на зиму, вот и перевозил. По дороге нагнал двух, и не скажешь, что мужиков — мужей.
Один в чёрном кафтане, старом и потёртом, но благообразная внешность указывала на внутреннее богатство, другой в длинной белой рубахе, несмотря на осеннюю прохладу. Отец Прокопий и волхв. Идут, размахивают руками, о чём-то оживлённо беседуют.
Ну, отец Прокопий, понятно, всегда был душа нараспашку, а таким волхва Еремей ещё не видел. Зато слышал, что сдружились эти два разных человека после того, как Глеба выходили от хворобы.
Услышали звуки телеги, оглянулись, замолчали. Но, заметив Еремея, не стали скрытничать и продолжили спор, сойдя на обочину, давая телеге дорогу. Еремей невольно услышал часть разговора, хотя толком ничего не понял.
— …подвижные небесные круги.
— …неподвижные звёзды и пять блуждающий.
— Сам наблюдал, пока двигаются с запада на восток, такие петли и зигзаги проделывают, что диву даюсь. Денница кружит, будто девка красная танцует.
— Но шар… Это трудно представить…
— Описано в трудах Иоанна Болгарского. Шестиднев. Довелось почитать…
Еремей уже давно остановился и ждал, не решаясь прервать этот разговор. Наконец, собеседники замолчали, опомнились и уставились на него.
— Я подвезти могу, — неловко предложил Еремей.
— А, нет, езжай, мы не торопимся, — отказался отец Прокопий.
Еремей, помедлив, обратился к волхву:
— Давно хочу спросить, позволь сейчас это сделать.
Волхв тут же принял свой мрачновато-неприступный вид, но кивнул головой.
— Женщина, что меня принесла младенцем в Берёзовый Кут. Теперь я знаю, что не мать она мне, но всё же хотел бы знать, что с ней стало.
— Приходи завтра. Отвечу на твои вопросы, скажу всё, что знаю сам.
На следующий день Еремей рано утром подходил к сдвоенной сосне. Волхв уже ждал его. Молча пошли дальше в лес. Вскоре на лесной полянке, на широком столбе, Еремей увидел домовину. Понял, что здесь и покоится тело той, что когда-то принесла его в эти края.
— Скажу всё, что знаю, — повторил волхв вчерашние слова.
Еремей сел на ствол поваленного дерева. Волхв остался стоять.
— Звали её Жата. И унесла тебя по приказу вожака племени волков, твоего отца.
Еремей вскинул удивлённый взгляд на волхва, хотел возразить, но нахмурившись, сдержался. Послушает сначала, что тот дальше скажет.
— Знаю, этим летом ты побывал в том племени. Судя по тому, что ты вернулся цел и невредим, и Василиса тоже, многое изменилось с тех времён, как ты там родился. Знать, твои родители переменили те нравы к доброму. Тогда же было по-другому. Ты появился на свет слабым. И для чистоты племени, о которой пеклись старые хорты, тебя нужно было убрать. Твоя мать передала тебя своей сестре, отец позаботился, чтобы на её пути не было сторожевых хортов. Жата всё сделала, чтобы сохранить твою жизнь. Но слабость твоя оказалась ложной. Ты очень сильный. Я понял это тогда, когда впервые накормил тебя и ты крепко уснул. Жата не выдержала. Она прожила несколько дней, переживая за твоё будущее. Она хотела, чтобы ты стал волком и когда-нибудь вернулся в племя. Я пообещал ей, что своё будущее ты будешь выбирать сам. Всё.
Волхв замолчал, постоял ещё несколько мгновений и ушёл.
Еремей остался.
Ну, теперь понятно, как удалось Жате уйти с территории хортов — отец помог. Но не сказал об этом.
Сложно представить все трудности, которые преодолела его родная тётка.
Еремей встал и низко поклонился домовине. Памяти той неведомой женщине, которая сделала всё, что могла.
Младенец. Казалось, его жизнь висит на какой-то тоненькой ниточке, ветер колыхнёт и оборвётся. Но добрые человеческие руки подхватили, не дали пропасть.
А он жил, знал же, и принимал всё как должное.
«Волхв молчит», а он спросил у волхва?
Вспомнил задумчивый взгляд отца, вспомнил тоску матери… Эх, слова доброго не сказал. Одним словом, дурак.
Глава 127
Последними осенними днями, когда уже и не чаяли гостей по реке, ввиду опасности полной остановки Русы, по ней всё же прибыли гости.
Княжеская ладья причалила к берегу.
Ну, народ собрался. Не часто такая милость. Обычно такие гости мимо проплывают.
Из ладьи вышли две перехожие бабы в дорожных одеждах. Их добродушные дружинники подвезли попутно. Бабам дальше добираться до своих сёл, а добрые княжеские молодцы уже добрались. Теперь надо поспешить выполнить княжеский приказ — и назад в город, пока Руса не стала. Мороз по ночам крепчал.
— С добрыми ли вестями пожаловали, ай опять что стряслось? — не сдержал любопытства Кочерыжка, который оказался тут же на берегу.
Остальные собравшиеся одобрительно зашумели, вынуждая приехавших приоткрыть причину визита.
— С добром! С добром! — заулыбались молодцы.
Народ приободрился, каждому хотелось, чтобы добро не прошло мимо их двора.
— Ай собрать народ? — предложил помощь чей-то тонкий бабий голос.
— Не, не надо.
Народ слега разочаровался. Добро, похоже, не ко всем заглянет.
Два молодца легко перепрыгнули на берег. Один обратился к собравшимся:
— А проводите-ка нас к Ивару Видборичу. Были мы у вас тут летом, но уже и не вспомним, где его хоромы.
— А вона, красными окнами на Русу смотрят. У одного его такие только.
— Благодарствуйте, добрые люди, — смеясь ответили молодцы и направились в указанном направлении. Народ повалил следом.
— А вон и сын Ивара, — указал Кочерыжка на Малого. Тот с Ёрой скромненько шли с толпой к себе домой.
