Прежде всего понять бы, куда они могли направиться искать правду.
Что их погнало в этот путь, знала, похоже, только она одна.
Но им, скорее всего, никто не поможет. Об этом они ещё не знали.
Варя тоже особо не вникала в нюансы законов и указов, касающихся крепостных крестьян, знала лишь то, что известно почти всем.
Крестьянам запрещено обращаться к государыне с жалобой на помещиков. Если они нарушат этот указ, их накажут.
Варя что-то слышала, про то, что были такие случаи, были и наказания. Крестьян били кнутом или плетью и возвращали помещикам. Слышала, что некоторых отправляли на каторгу, навсегда разлучая с родными местами и семьёй.
Что могли сделать Луша и Стёпка - непонятно.
Была ли её вина в их затее? Могли её слова о том, что барин не имел прав трогать Лушу, сподвигнуть их на поиски той самой правды?
И правильно ли она тогда сказала? Какие права имеет помещик?
Варя со стоном прижалась горячим лицом к подоконнику.
Барин убить не имел право, а всё остальное в его власти.
Стёпка и Луша впервые оказались в городе. О-о, сколько народа! Носятся взад-вперёд, кричат, не сразу поймёшь, то ли ругаются, то ли смеются.
Ребята долго стояли у ворот какого-то дома, не решаясь вступить в эту суету.
Но потом поняли, что каждый занимается своими делами, а на них никто внимание не обращает.
Луша в Стёпкиной заплатано-дырявой одежде. Просто другой у парня нет. Переодеться придумал тоже Стёпка, как только отплыли от своей деревни.
Лучше, если по дорогам будут шататься два мальчика, чем мальчик и девочка. Так вопросов и неприятностей будет меньше.
И вот в потёмках Луша переоделась.
Сначала было непривычно и неудобно, а потом приноровилась, правда, стыд не так быстро прошёл. Но если притвориться мальчиком, но ходить в штанах можно.
«А перед Стёпкой чего стесняться?» - убеждала себя Луша.
Но на следующее утро сам же Стёпка, вызвал новую краску на щёки. Посмотрел на Лушино лицо долгим взглядом, вздохнул:
- Не бывает таких красивых ребят, не обманем никого.
Но Луша сообразила, это после того, как щёки перестали пылать, - измазаться грязью. Не сильно, но красоту свою погасила. Стёпка махнул рукой одобрительно:
- Так сойдёт.
До города доплыли быстро. Но это только начало пути. Дальше их маленькая Руса впадала в широкую реку. А куда эта река течёт - неизвестно. Надо узнать свой путь. Вытащили лодку на берег, спрятали в кустах подальше от людей, пошли в город.
- Нам сначала надо узнать, где живёт царица, - в который раз шепнул Стёпка.
Да вот только у кого узнать? Вот и стояли, смотрели по сторонам.
- Пошли что ли? - потянула за руку Луша, отрывая приятеля от тех самых ворот.
Но Стёпка отмахнулся:
- Отвыкай. Ребята не держатся за ручки.
Пошли по широкой грязной улице. Посреди в огромной луже лежала свинья и не обращала внимания на экипажи. Которые и впрямь объезжали её с разных сторон, не желая месить колёсами грязь. Луша подивилась поросячьей догадливости.
- Смотри, дома какие красивые, - теперь уже Стёпка дёрнул девочку за рукав.
У них в деревне окна и крыши тоже часто украшают, а всё не так. Тут, что не дом, то картинка. Правда, попадались и лачуги, которых постыдился бы и самый последний бедняк.
Впереди показалась нарядная барышня с ещё более нарядной девочкой.
- Стёпка, а если подойти и очень вежливо спросить. Смотри, какая она красивая. Может, она такая же добрая, как Варвара Сергеевна. - Луша помолчала, потом добавила. - Или София Павловна.
Стёпка заробел. Но пересилил страх, шагнул к барышне.
И не успел он рот открыть, чтобы выдавить из себя самые вежливые слова, как барышня завопила противным голосом:
- Прочь пошёл, побирушка, пока не крикнула полицейского.
Она возмущалась так громко, что полицейский, даже если он был не совсем поблизости, мог услышать.
Стёпка схватил Лушу за руку, и нырнул с широкой улицы в вовремя подвернувшийся проулок. Потом ещё и ещё они сворачивали в первые попавшие повороты, стараясь не бежать, чтобы не вызвать ненужное внимание.
Наконец остановились у заброшенного сада. Забор повалился, нырнули в заросли. Здесь можно перевести дыхание и окончательно убедиться, что нет полицейской погони.
- Всё, вроде, тихо, - прислушалась побледневшая Луша.
Второй раз в жизни она почувствовала себя почти преступницей.
- Стёп, а если бы полицейский нас поймал, чтобы было?
- Ничего хорошего. Нельзя нам попадаться. У нас грамот нет.
Луша знала - чтобы спокойно ходить по дорогам, нужны какие-то специальные бумажки. Только они со Стёпкой совсем не понимали, где их взять.
- Ладно. Ты, Стёп, не переживай. Мы будем осторожными и не попадёмся. Пошли.
Мало у крестьян радостей. Но летний сенокос всё же одна из них. Молодые девки ждут его, загодя доставая из сундуков нарядные рубахи и сарафаны. Когда ещё случится почти целый месяц провести бок о бок со всеми деревенскими парнями разом. Тут уж надо себя показать. Поэтому и не жалко было яркие сарафаны трепать. Это дома можно работать в самом неприглядном, а на сенокосе, как на празднике.
Бабам и мужикам ждать особо нечего, жизнь как-то быстро кувырнулась во вторую половину, причём не лучшую. А во второй, не лучшей, половине ждать приходилось чаще болезни и старость. Но и им любо посмотреть на молодёжь, вспомнить свою молодость. И уж где-где, а на сенокосе вволю насмотришься.
А работа? А что работа? Она всегда. Без неё никак.
Да и работа, когда вместе, где с песней, где с шуткой, тоже в удовольствие.
На дальние поля выезжали с пожитками, котелками и младенцами. В деревне оставались старики да дети малые.
Но не всякого старика дома на полатях удержишь. Иной дед еле ноги волочёт, охая через каждый шаг, а перед Купалой снимет свою косу со стенки сарая, любовно огладит косовище, отполированное шершавыми ладонями, и начнёт лезвие отбивать - готовиться, а потом вместе со всеми скромненько усядется на возок, свесив босые коричневые ноги, - в путь-дорогу собрался. И никакая сила его с того возка не сгонит. Потому как этот дед, может, весь год тосковал по запаху свежескошенной травы. Лёжа долгими зимними вечерами на тёплой печке и слушая завывания вьюги в трубе, мечтал дожить до лета.
И у парней свой интерес - померяться силушкой рабочей с приятелями, заодно и девок впечатлить. Это только со стороны кажется, что косить легко, маши да маши себе, травку укладывай. А на деле трудно темп держать. Только отставать начнёшь, того и гляди, пятки сзади черканут. Так что остановиться, передохнуть некогда.
А после работы самая сладость в речку окунуться, освежиться в прохладной водице, а потом ночь напролёт у костра песни петь и хороводы водить.
В воскресенье работать нельзя. Бабы, мужики постарше бегут домой проведать, как там оставшиеся без них поживают, а девкам и парням опять хорошо. Кто в лес по грибы, ягоды, кто на речку рыбёшек на уху поймать, а кто в свежей копне будет лежать-полёживать, на облака любоваться.
Всем хорошо, а Дуняша опять вздыхает. Это первый сенокос, на её памяти, без Ерины. Не отпустила помещица сестру. Не оправдались Дуняшины надежды.
Обычно, в разгар полевых работ, Глафира Никитична часть дворни по домам распускает, чтобы они с семьёй работали в поле. В этот раз тоже отпустила. Но не Ерину. Держит девку, как привязанную, дня не дала, чтобы с родными хоть повидалась. Вот и вздыхает Дуняша.
По приезде на покосные луга устроились, как уже много лет подряд, на берегу Русы, там, где ракиты склонили свои печальные ветви до земли. Хорошо, прохладно, вода под боком, из песчаного склона бьёт родник.
На старых местах соорудили шалаши, задымили костры, навесили котелки. Словно и не было этого года. Словно вчера вот так же сидели.
Оглянулись на соседей. Большинство на месте, некоторых недосчитались, новые добавились.
Бабка Репка по старой привычке на отшибе. Работник из её Матвеюшки был никакой, в обычное время внимания особого не обращают, а в сенокос, когда все на виду, кто-нибудь, нет-нет, да и глянет косо - такой увалень, а задарма хлеб ест. Вот бабка Репка старалась Матвеюшку держать от народа подальше. Да и сам он уходил от шума людского.
Но в этот сенокос Матвей тоже с мужиками. Хорошо, что натренировался на лесных полянах, научился косу в руках держать, а то бы мужики да бабы засмеяли. Не любо деревенскому народу, когда работать не умеют. А Матвеюшка этим летом первый раз инструмент в руках держал.
Теперь он со всеми. А всё равно чуть в стороне. С разговорами не лезет, на шутки не отвечает. Смотрит задумчиво вдаль, и ветер зачёсывает волосы с его красивого лица.
Народ на Матвея оглядывается. Как теперь его понимать? Но особо не пристают после того, как дед Перепёлка отбрил востроносую бабку Пыриху.
Как-то она зацепила парня, рассчитывая на общую поддержку и последующее зубоскальство. Да не получилось.
Дед Перепёлка, хоть и был в деревне человеком сравнительно новым, но быстро нашёл своё местушко среди сельчан. Потому как общительный и добрый. Но мог и осадить. Не любил, когда над кем изгалялись.
А с Матвеем он, можно сказать, этими днями подружился. Когда помещица направила парня в лес на полянах траву косить, то деда к нему приставила, заместо руководителя. Вот там дед и научил парня косой управлять. Там-то и знакомство завели.
Оно, когда работаешь, не шибко поговоришь. Но всё же нашли время.
Деду непривычно было здоровому парню объяснять то, что дети малые понимают. Как в руках инструмент держать, как его чинить. Но потом удивляться стал, что два раза не приходилось повторять. Как будто Матвей это уже знал. Просто забыл. И теперь быстро вспомнил.
Вечерами не всегда домой возвращались. А чего взад-вперёд бегать? Разводили огонь, вешали котёл, сыпали в кипящую воду крупу. Вот каша и готова. Если доводилось поймать какую живность, так вовсе уха получалась. Наваристая! С дымком! Ложку можно проглотить, до чего вкусная.
Дед с разговорами не лез. Больше присматривался. Понимал, что с парнем когда-то беда стряслась. А теперь отходить стал, ну и пусть отходит помаленьку, лишь бы на здоровье.
Поздно ночью ложились в ароматную мягкую копну и слушали лесной шум. Закрывали глаза, и.. трава, трава, ложится, падает под косой. Так и жили.
А тут Пыриха:
- Матвей, а правду люди бают, что тебя в детстве русалки зацеловали? - а сама глазами водит на народ, призывает посмеяться над парнем.
Матвей побледнел, растерялся. Дуняша рядом оказалась, испугалась. За Матвея. Как бы опять не «спрятался за свою дверь». На бабку Пыриху смотрит недобро, того и гляди, не выдержит, что-нибудь скажет, хоть молодой девке не гоже старухам замечания делать. Даже таким противным, как Пыриха.
Кое-кто захихикал. Кто-то смотрит перепугано, может и вправду русалки? А кто знает? Бывали же случаи.
И в этом напряжённом ожидании вдруг раздался спокойный голос Перепёлки:
- Цыц, щеколда. Не твоего ума дело, кто кого целовал. За собой гляди. А выздоровел парень от дурной болезни, так радоваться надо. Не он первый, не он последний, с кем чудо в жизни случается... А над чудом зубоскалить нельзя - беда будет.
И этими словами дед Перепёлка наглухо запечатал все рты, которые были не прочь поглумиться над парнем.
- Неужто серьёзно жениться надумал? - Афанасий Петрович всё никак не мог понять, шутит брат или нет.
С детства такой, ничего толком не объяснит, всё с насмешкой и с издёвкой.
- А тебе что, Кулёша? Чай не твоя бывшая, хотя тоже рыльце в пушку.
- Да когда это было? Что ты всё поминаешь?
- Ну тогда что тебе не нравится?
- Ну... всё же братнина жена. Разве можно теперь тебе? Я, правда, не разбираюсь, но как-то не того...
- Вот сейчас ты правду сказал. И не разбираешься, и не того. А чего ж ты не вспоминал про брата, когда забрюхатил его жену?
- Тьфу, - досадливо сплюнул Афанасий Петрович. - Голодной куме одно на уме. Делай, что хочешь, я молчу.
- Вот и помолчи. А лучше своей башкой дурной подумай, такое добро пропадает. Глафирины капиталы уже давно к рукам прибрать нужно. Тем более, брат тоже умножил их порядком. А сам и не попользовался. Неужто для Глафиры он старался?
- Так она же старая, - не унимался Афанасий Петрович.
- Опять дурак. Мне с ней не жить. Мне её деньги нужны. А молодую я найду, коли надо будет. Да уже не крепко и надо. Это ты всё с девок глаз не сводишь, - вновь засмеялся Клим Васильевич. - Ходок! Башка где лысая, где седая, а глазки по-прежнему блестят.
- Ну, сватайся, - сдался Афанасий Петрович.
- Спасибо, что разрешил, - поклонился головой Клим Васильевич.
Помолчали. Задумчиво устремили взгляды на садовые дорожки. Завтрак закончился.
Афанасий Петрович собирался на поля, да вот что-то никак не мог подняться. Брат вспомнился, молодость. Эх, мало пожил Прошка. Жить бы да жить. А всё жадность виновата.
Так думал Афанасий Петрович, но своими думками с другим братом не делился. Разные они. Все трое. Одна мать родила, а как отличаются. Но в трудную минуту всегда вместе. Теперь уже вдвоём.
- Вась, я вот подумал про того мальца...
- Не зови меня так. Про какого?
- Про того.
- Объяснил! Теперь всё понятно!
- Которого ты тогда отпустил. Мог он выжить?
Клим Васильевич понял. Вздохнул. Сказал серьёзно и искренне, что бывало очень редко:
- Не знаю. Не мог я его... Всё-таки, он такой же, как и мы. Одно дело - баре, помещики, кровопийцы, а другое - парнишка крепостной. Это всё равно, как себя ударить... Не мог... А выжил он тогда или нет? Смог переплыть озеро? Как-то слабо верится. Не знаю. Десять лет прошло. Неужто ещё не закончилось?
- Так десять лет прошло, а в хоронке нашей покопался кто-то недавно.
- Ты думаешь - он?
- Думаю...
- Дорогой муж, я должна, наконец, вам сказать правду, - твёрдый холодный голос Ольги Павловны несколько не соответствовал словам.
- О чём вы? - у Владимира Осиповича уже несколько дней болела голова. И не от бурного веселья накануне, а от хозяйских дел. Крепостные сбежали. Не взрослые, скорее, отроки. Но пришлось похлопотать.
Раздосадованный произошедшим, Владимир Осипович не понадеялся на полицейское начальство, а собственными силами пытался выследить беглецов. Ну, не совсем собственными. Для этого поднял управляющего, приказчика, старосту и кое-кого из крестьян и во главе такого отряда несколько дней мотался по окрестным дорогам. Но сбежавшие как в воду канули.
Была ещё версия, что, действительно, могли утонуть. Вечно эти двое на берегу реки сидели. Так что всё может быть.
Допрашивали родителей девки. Те молчат, плачут, ничего не знают. Утром ушли на барщину, девки не хватились, думали, что спит на печке, проверять не стали. Вернулись - её нет. Бабка старая, глухая, ничего не слышала, ничего не знает. Соседи тоже ничем не помогли.
Малый - сирота. Вечером коров пригнал, больше его никто не видел.
Вот такие сведения ходили от Владимира Осиповича к полицейскому надзирателю и Глафире Никитичне.
И вот теперь Ольга Павловна со своим разговором. Правду какую-то вспомнила. Как всегда, не вовремя.
- О моей поездке.
Владимир Осипович в недоумении уставился на жену. Что в её поездке может его заинтересовать? Родственники пригласили на крещение младенца. Так, вроде, она говорила. Понесла нелёгкая в такую даль за такой малостью. Но тут, как говорится, каждый сам себе хозяин. За дурной головой и ногам нету покоя. Так вернее будет.
Что их погнало в этот путь, знала, похоже, только она одна.
Но им, скорее всего, никто не поможет. Об этом они ещё не знали.
Варя тоже особо не вникала в нюансы законов и указов, касающихся крепостных крестьян, знала лишь то, что известно почти всем.
Крестьянам запрещено обращаться к государыне с жалобой на помещиков. Если они нарушат этот указ, их накажут.
Варя что-то слышала, про то, что были такие случаи, были и наказания. Крестьян били кнутом или плетью и возвращали помещикам. Слышала, что некоторых отправляли на каторгу, навсегда разлучая с родными местами и семьёй.
Что могли сделать Луша и Стёпка - непонятно.
Была ли её вина в их затее? Могли её слова о том, что барин не имел прав трогать Лушу, сподвигнуть их на поиски той самой правды?
И правильно ли она тогда сказала? Какие права имеет помещик?
Варя со стоном прижалась горячим лицом к подоконнику.
Барин убить не имел право, а всё остальное в его власти.
Глава 80
Стёпка и Луша впервые оказались в городе. О-о, сколько народа! Носятся взад-вперёд, кричат, не сразу поймёшь, то ли ругаются, то ли смеются.
Ребята долго стояли у ворот какого-то дома, не решаясь вступить в эту суету.
Но потом поняли, что каждый занимается своими делами, а на них никто внимание не обращает.
Луша в Стёпкиной заплатано-дырявой одежде. Просто другой у парня нет. Переодеться придумал тоже Стёпка, как только отплыли от своей деревни.
Лучше, если по дорогам будут шататься два мальчика, чем мальчик и девочка. Так вопросов и неприятностей будет меньше.
И вот в потёмках Луша переоделась.
Сначала было непривычно и неудобно, а потом приноровилась, правда, стыд не так быстро прошёл. Но если притвориться мальчиком, но ходить в штанах можно.
«А перед Стёпкой чего стесняться?» - убеждала себя Луша.
Но на следующее утро сам же Стёпка, вызвал новую краску на щёки. Посмотрел на Лушино лицо долгим взглядом, вздохнул:
- Не бывает таких красивых ребят, не обманем никого.
Но Луша сообразила, это после того, как щёки перестали пылать, - измазаться грязью. Не сильно, но красоту свою погасила. Стёпка махнул рукой одобрительно:
- Так сойдёт.
До города доплыли быстро. Но это только начало пути. Дальше их маленькая Руса впадала в широкую реку. А куда эта река течёт - неизвестно. Надо узнать свой путь. Вытащили лодку на берег, спрятали в кустах подальше от людей, пошли в город.
- Нам сначала надо узнать, где живёт царица, - в который раз шепнул Стёпка.
Да вот только у кого узнать? Вот и стояли, смотрели по сторонам.
- Пошли что ли? - потянула за руку Луша, отрывая приятеля от тех самых ворот.
Но Стёпка отмахнулся:
- Отвыкай. Ребята не держатся за ручки.
Пошли по широкой грязной улице. Посреди в огромной луже лежала свинья и не обращала внимания на экипажи. Которые и впрямь объезжали её с разных сторон, не желая месить колёсами грязь. Луша подивилась поросячьей догадливости.
- Смотри, дома какие красивые, - теперь уже Стёпка дёрнул девочку за рукав.
У них в деревне окна и крыши тоже часто украшают, а всё не так. Тут, что не дом, то картинка. Правда, попадались и лачуги, которых постыдился бы и самый последний бедняк.
Впереди показалась нарядная барышня с ещё более нарядной девочкой.
- Стёпка, а если подойти и очень вежливо спросить. Смотри, какая она красивая. Может, она такая же добрая, как Варвара Сергеевна. - Луша помолчала, потом добавила. - Или София Павловна.
Стёпка заробел. Но пересилил страх, шагнул к барышне.
И не успел он рот открыть, чтобы выдавить из себя самые вежливые слова, как барышня завопила противным голосом:
- Прочь пошёл, побирушка, пока не крикнула полицейского.
Она возмущалась так громко, что полицейский, даже если он был не совсем поблизости, мог услышать.
Стёпка схватил Лушу за руку, и нырнул с широкой улицы в вовремя подвернувшийся проулок. Потом ещё и ещё они сворачивали в первые попавшие повороты, стараясь не бежать, чтобы не вызвать ненужное внимание.
Наконец остановились у заброшенного сада. Забор повалился, нырнули в заросли. Здесь можно перевести дыхание и окончательно убедиться, что нет полицейской погони.
- Всё, вроде, тихо, - прислушалась побледневшая Луша.
Второй раз в жизни она почувствовала себя почти преступницей.
- Стёп, а если бы полицейский нас поймал, чтобы было?
- Ничего хорошего. Нельзя нам попадаться. У нас грамот нет.
Луша знала - чтобы спокойно ходить по дорогам, нужны какие-то специальные бумажки. Только они со Стёпкой совсем не понимали, где их взять.
- Ладно. Ты, Стёп, не переживай. Мы будем осторожными и не попадёмся. Пошли.
Глава 81
Мало у крестьян радостей. Но летний сенокос всё же одна из них. Молодые девки ждут его, загодя доставая из сундуков нарядные рубахи и сарафаны. Когда ещё случится почти целый месяц провести бок о бок со всеми деревенскими парнями разом. Тут уж надо себя показать. Поэтому и не жалко было яркие сарафаны трепать. Это дома можно работать в самом неприглядном, а на сенокосе, как на празднике.
Бабам и мужикам ждать особо нечего, жизнь как-то быстро кувырнулась во вторую половину, причём не лучшую. А во второй, не лучшей, половине ждать приходилось чаще болезни и старость. Но и им любо посмотреть на молодёжь, вспомнить свою молодость. И уж где-где, а на сенокосе вволю насмотришься.
А работа? А что работа? Она всегда. Без неё никак.
Да и работа, когда вместе, где с песней, где с шуткой, тоже в удовольствие.
На дальние поля выезжали с пожитками, котелками и младенцами. В деревне оставались старики да дети малые.
Но не всякого старика дома на полатях удержишь. Иной дед еле ноги волочёт, охая через каждый шаг, а перед Купалой снимет свою косу со стенки сарая, любовно огладит косовище, отполированное шершавыми ладонями, и начнёт лезвие отбивать - готовиться, а потом вместе со всеми скромненько усядется на возок, свесив босые коричневые ноги, - в путь-дорогу собрался. И никакая сила его с того возка не сгонит. Потому как этот дед, может, весь год тосковал по запаху свежескошенной травы. Лёжа долгими зимними вечерами на тёплой печке и слушая завывания вьюги в трубе, мечтал дожить до лета.
И у парней свой интерес - померяться силушкой рабочей с приятелями, заодно и девок впечатлить. Это только со стороны кажется, что косить легко, маши да маши себе, травку укладывай. А на деле трудно темп держать. Только отставать начнёшь, того и гляди, пятки сзади черканут. Так что остановиться, передохнуть некогда.
А после работы самая сладость в речку окунуться, освежиться в прохладной водице, а потом ночь напролёт у костра песни петь и хороводы водить.
В воскресенье работать нельзя. Бабы, мужики постарше бегут домой проведать, как там оставшиеся без них поживают, а девкам и парням опять хорошо. Кто в лес по грибы, ягоды, кто на речку рыбёшек на уху поймать, а кто в свежей копне будет лежать-полёживать, на облака любоваться.
Всем хорошо, а Дуняша опять вздыхает. Это первый сенокос, на её памяти, без Ерины. Не отпустила помещица сестру. Не оправдались Дуняшины надежды.
Обычно, в разгар полевых работ, Глафира Никитична часть дворни по домам распускает, чтобы они с семьёй работали в поле. В этот раз тоже отпустила. Но не Ерину. Держит девку, как привязанную, дня не дала, чтобы с родными хоть повидалась. Вот и вздыхает Дуняша.
По приезде на покосные луга устроились, как уже много лет подряд, на берегу Русы, там, где ракиты склонили свои печальные ветви до земли. Хорошо, прохладно, вода под боком, из песчаного склона бьёт родник.
На старых местах соорудили шалаши, задымили костры, навесили котелки. Словно и не было этого года. Словно вчера вот так же сидели.
Оглянулись на соседей. Большинство на месте, некоторых недосчитались, новые добавились.
Бабка Репка по старой привычке на отшибе. Работник из её Матвеюшки был никакой, в обычное время внимания особого не обращают, а в сенокос, когда все на виду, кто-нибудь, нет-нет, да и глянет косо - такой увалень, а задарма хлеб ест. Вот бабка Репка старалась Матвеюшку держать от народа подальше. Да и сам он уходил от шума людского.
Но в этот сенокос Матвей тоже с мужиками. Хорошо, что натренировался на лесных полянах, научился косу в руках держать, а то бы мужики да бабы засмеяли. Не любо деревенскому народу, когда работать не умеют. А Матвеюшка этим летом первый раз инструмент в руках держал.
Теперь он со всеми. А всё равно чуть в стороне. С разговорами не лезет, на шутки не отвечает. Смотрит задумчиво вдаль, и ветер зачёсывает волосы с его красивого лица.
Народ на Матвея оглядывается. Как теперь его понимать? Но особо не пристают после того, как дед Перепёлка отбрил востроносую бабку Пыриху.
Как-то она зацепила парня, рассчитывая на общую поддержку и последующее зубоскальство. Да не получилось.
Дед Перепёлка, хоть и был в деревне человеком сравнительно новым, но быстро нашёл своё местушко среди сельчан. Потому как общительный и добрый. Но мог и осадить. Не любил, когда над кем изгалялись.
А с Матвеем он, можно сказать, этими днями подружился. Когда помещица направила парня в лес на полянах траву косить, то деда к нему приставила, заместо руководителя. Вот там дед и научил парня косой управлять. Там-то и знакомство завели.
Оно, когда работаешь, не шибко поговоришь. Но всё же нашли время.
Деду непривычно было здоровому парню объяснять то, что дети малые понимают. Как в руках инструмент держать, как его чинить. Но потом удивляться стал, что два раза не приходилось повторять. Как будто Матвей это уже знал. Просто забыл. И теперь быстро вспомнил.
Вечерами не всегда домой возвращались. А чего взад-вперёд бегать? Разводили огонь, вешали котёл, сыпали в кипящую воду крупу. Вот каша и готова. Если доводилось поймать какую живность, так вовсе уха получалась. Наваристая! С дымком! Ложку можно проглотить, до чего вкусная.
Дед с разговорами не лез. Больше присматривался. Понимал, что с парнем когда-то беда стряслась. А теперь отходить стал, ну и пусть отходит помаленьку, лишь бы на здоровье.
Поздно ночью ложились в ароматную мягкую копну и слушали лесной шум. Закрывали глаза, и.. трава, трава, ложится, падает под косой. Так и жили.
А тут Пыриха:
- Матвей, а правду люди бают, что тебя в детстве русалки зацеловали? - а сама глазами водит на народ, призывает посмеяться над парнем.
Матвей побледнел, растерялся. Дуняша рядом оказалась, испугалась. За Матвея. Как бы опять не «спрятался за свою дверь». На бабку Пыриху смотрит недобро, того и гляди, не выдержит, что-нибудь скажет, хоть молодой девке не гоже старухам замечания делать. Даже таким противным, как Пыриха.
Кое-кто захихикал. Кто-то смотрит перепугано, может и вправду русалки? А кто знает? Бывали же случаи.
И в этом напряжённом ожидании вдруг раздался спокойный голос Перепёлки:
- Цыц, щеколда. Не твоего ума дело, кто кого целовал. За собой гляди. А выздоровел парень от дурной болезни, так радоваться надо. Не он первый, не он последний, с кем чудо в жизни случается... А над чудом зубоскалить нельзя - беда будет.
И этими словами дед Перепёлка наглухо запечатал все рты, которые были не прочь поглумиться над парнем.
Глава 82
- Неужто серьёзно жениться надумал? - Афанасий Петрович всё никак не мог понять, шутит брат или нет.
С детства такой, ничего толком не объяснит, всё с насмешкой и с издёвкой.
- А тебе что, Кулёша? Чай не твоя бывшая, хотя тоже рыльце в пушку.
- Да когда это было? Что ты всё поминаешь?
- Ну тогда что тебе не нравится?
- Ну... всё же братнина жена. Разве можно теперь тебе? Я, правда, не разбираюсь, но как-то не того...
- Вот сейчас ты правду сказал. И не разбираешься, и не того. А чего ж ты не вспоминал про брата, когда забрюхатил его жену?
- Тьфу, - досадливо сплюнул Афанасий Петрович. - Голодной куме одно на уме. Делай, что хочешь, я молчу.
- Вот и помолчи. А лучше своей башкой дурной подумай, такое добро пропадает. Глафирины капиталы уже давно к рукам прибрать нужно. Тем более, брат тоже умножил их порядком. А сам и не попользовался. Неужто для Глафиры он старался?
- Так она же старая, - не унимался Афанасий Петрович.
- Опять дурак. Мне с ней не жить. Мне её деньги нужны. А молодую я найду, коли надо будет. Да уже не крепко и надо. Это ты всё с девок глаз не сводишь, - вновь засмеялся Клим Васильевич. - Ходок! Башка где лысая, где седая, а глазки по-прежнему блестят.
- Ну, сватайся, - сдался Афанасий Петрович.
- Спасибо, что разрешил, - поклонился головой Клим Васильевич.
Помолчали. Задумчиво устремили взгляды на садовые дорожки. Завтрак закончился.
Афанасий Петрович собирался на поля, да вот что-то никак не мог подняться. Брат вспомнился, молодость. Эх, мало пожил Прошка. Жить бы да жить. А всё жадность виновата.
Так думал Афанасий Петрович, но своими думками с другим братом не делился. Разные они. Все трое. Одна мать родила, а как отличаются. Но в трудную минуту всегда вместе. Теперь уже вдвоём.
- Вась, я вот подумал про того мальца...
- Не зови меня так. Про какого?
- Про того.
- Объяснил! Теперь всё понятно!
- Которого ты тогда отпустил. Мог он выжить?
Клим Васильевич понял. Вздохнул. Сказал серьёзно и искренне, что бывало очень редко:
- Не знаю. Не мог я его... Всё-таки, он такой же, как и мы. Одно дело - баре, помещики, кровопийцы, а другое - парнишка крепостной. Это всё равно, как себя ударить... Не мог... А выжил он тогда или нет? Смог переплыть озеро? Как-то слабо верится. Не знаю. Десять лет прошло. Неужто ещё не закончилось?
- Так десять лет прошло, а в хоронке нашей покопался кто-то недавно.
- Ты думаешь - он?
- Думаю...
Глава 83
- Дорогой муж, я должна, наконец, вам сказать правду, - твёрдый холодный голос Ольги Павловны несколько не соответствовал словам.
- О чём вы? - у Владимира Осиповича уже несколько дней болела голова. И не от бурного веселья накануне, а от хозяйских дел. Крепостные сбежали. Не взрослые, скорее, отроки. Но пришлось похлопотать.
Раздосадованный произошедшим, Владимир Осипович не понадеялся на полицейское начальство, а собственными силами пытался выследить беглецов. Ну, не совсем собственными. Для этого поднял управляющего, приказчика, старосту и кое-кого из крестьян и во главе такого отряда несколько дней мотался по окрестным дорогам. Но сбежавшие как в воду канули.
Была ещё версия, что, действительно, могли утонуть. Вечно эти двое на берегу реки сидели. Так что всё может быть.
Допрашивали родителей девки. Те молчат, плачут, ничего не знают. Утром ушли на барщину, девки не хватились, думали, что спит на печке, проверять не стали. Вернулись - её нет. Бабка старая, глухая, ничего не слышала, ничего не знает. Соседи тоже ничем не помогли.
Малый - сирота. Вечером коров пригнал, больше его никто не видел.
Вот такие сведения ходили от Владимира Осиповича к полицейскому надзирателю и Глафире Никитичне.
И вот теперь Ольга Павловна со своим разговором. Правду какую-то вспомнила. Как всегда, не вовремя.
- О моей поездке.
Владимир Осипович в недоумении уставился на жену. Что в её поездке может его заинтересовать? Родственники пригласили на крещение младенца. Так, вроде, она говорила. Понесла нелёгкая в такую даль за такой малостью. Но тут, как говорится, каждый сам себе хозяин. За дурной головой и ногам нету покоя. Так вернее будет.
