Афанасия Петрович внутренне содрогнулся и ступил через порог.
Обездвижимая помещица высокой чёрной горой утопала в подушках и перинах.
- Здравствуй, Глафира, - и это его «здравствуй» насмешкой прозвучало в мрачной комнате. Сконфуженный, он замолчал.
Помещица долго смотрела на своего приятеля, и вскоре слёзы заструились по её дряблым щекам.
Овчаков ещё больше смутился. «Зря пришёл...», но всё же уселся на стул у изголовья.
Помещица напряглась, кровь прихлынула к щекам и с трудом просипела:
- Де... де...
- Дела мои как? - Овчаков сделал вид, что отгадал интерес Глафиры. - Да потихоньку. Заработало моё маслодело. Вот только бочонок твой у меня пока в погребе хранится. Жду, когда ты поправишься.
Испугался, не похожи ли его неловкие слова на издёвку, взглянул на больную, посетовал:
- Да только кому моё маслодело и прочее добро достанутся? Вот беда. Нет во всём белом свете родного человека. Нет помощника. Вон во дворе твоём видел мальчугана. Таким и я был когда-то... Такого б себе заиметь... Чтобы был свой...
Но помещица всё также напрягалась:
- Де...
- А что деньги? - попробовал ещё раз отгадать. - Я в последнее время и к ним охладел. Обман это во многом. Хоть и миллион имей, что толку? Три глотки не приделаешь, чтобы жралось поболе. Да и куда жрать-то? - похлопал себя по мягким бокам. - Чтобы потом не повернуться? Три перины под себя положи - спать слаще будешь? А во - выкуси. Я на соломе самые сладкие сны видал.
Но по недовольному выражению лица Глафиры понял, что опять мимо.
- Ты...
- Я?
Заморгала часто, утвердительно.
- Де...
- В деревне всё по-старому. Живём как можем.
- Де...
Вот и пойми, что за «де». Встал.
- Прощай, Глафира, - поклонился в пояс, повернулся. И пока шёл к двери, вслед неслось свистящее, напряжённое:
- Де... де...
Этой ночью помещица умерла.
Завещание оказалось простым. Небольшая сумма выделялась крестнице Варваре Сергеевне Палетовой, вместе с девкой Агашкой и дедом Петром Степановичем Перепёлкой.
Остальные деньги и ценные бумаги должны отойти конюху Андрею Макарову. К завещанию прикладывалась вольная грамота на его же имя.
Дом, усадьба, крестьяне и всё имение завещалось Владимиру Ивановичу, более известному как Несупа, бывшему крепостному, ныне живущему вольно лекарю. Всё.
Присутствующие на оглашении не получили ровным счётом ничего. Те же, кого завещание касалось напрямую, даже и не помышляли о таком подарке судьбы и в момент оглашения занимались своими повседневными делами. Душеприказчик не расстроился такому обстоятельству, проводил до дверей незадачливых претендентов и поспешил сообщить радостные вести скромным наследополучателям.
Ольга долго топталась в передней, не понимая, что произошло и куда теперь идти жаловаться. Сомнения погасил любезный супруг:
- Дорогая! - прыская со смеху завопил он. Столь радостных людей, каков стал в последнее время Владимир Осипович, Ольга ещё не встречала. О таком следствии постыдной болезни доктор её не предупреждал. - Не иначе моя тётушка сошла с ума! Вы слыхали что-нибудь потешнее нынешнего её распоряжения? О, я должен познакомиться с этим конюхом и... как его? Лекарь какой-то.
- Конечно познакомитесь, - едва сдерживая гнев, прошипела госпожа Ночаева. - Лекарь с сего дня хозяин в этом поместье. И ваш будущий сосед. Даже если бы пожелали, знакомства уже не избежать.
Но слова супруга помогли развеять сомнения. Какое обжалование? С кем? Такими делами должен заниматься предполагаемый наследник, а он скоро свои штаны не сможет застегнуть.
Ольга выбежала из дома, на прощанье хлопнув дверью, и вскочила в экипаж.
- Домой! Быстро!
- А как же барин? - удивлённо обернулся возничий, видя, как Владимир Осипович ковыляет следом за супругой.
Но Ольга Павловна больно ткнула его кулаком в спину.
- Домой, болван. Ты оглох?
И тот ударил коня кнутом.
Владимир Осипович остался посреди дороги, в недоумении моргая вслед удаляющейся коляске.
Душеприказчик первой нашёл Варю. Держа на коленях книгу, она с лёгкой грустью смотрела на желтеющие деревья. Какое удивительное и драматичное лето. Но оно уже позади. Что подарит ей осень? Неужели? Муж... Новая жизнь... Хозяйка в своём доме... Дети...
Ох, опомнилась. Уж детей ей эта осень точно не сможет подарить.
Душеприказчик вернул её из мира грёз. Сообщил волю покойной.
Варя ничего не сказала, лишь кивнула, давая понять, что поняла.
Вот и первые осенние подарки.
Слёзы навернулись на глаза. Но теперь от радости. И от благодарности к Глафире Никитичне. Сложная была женщина. Но вот не забыла... И будет теперь у неё красивое подвенечное платье. А Агаша?
Варя поднялась. Наконец и у Агаши беды позади. Как бы ни сложилась её жизнь дальше, это уже будет свободная жизнь. А значит, счастливая.
Когда весть о смерти помещицы облетела округу, люди по-разному реагировали. Кто-то позлорадствовал «так ей и надо», кто-то вздохнул, у Акулины словно камень с души свалился. Да что там камень. Гора дрогнула и рассыпалась.
Нос за эти дни немного спал в размерах, но всё равно торчал чуть в бок, удивляя знакомых. Но нос - это мелочь. Главное, что каторга теперь не грозит. И Акулина вздохнула с облегчением.
- Андрей! Ты где? - крикнула женщина, выглядывая во двор. - Во собака шелудивая, опять убег. Нет, чтобы матери помочь.
- Чего ты ругаешься? Здесь я, - послышался голос из сарая.
- А-а! А что ты тут?
- Да закутку поправляю, пока баре не трогает.
- И чего ты в закутку полез? Нормальная она ещё. Уходи отседа. Лучше вон сенник поправь.
Андрей вздохнул. Матери невозможно угодить.
- Сейчас. Не кричи. Поправлю тебе и сенник. Иди, отдохни.
- Чегой-то ты мать гонишь? Ишь ты, «иди-и». На моём дворе он мне будет указывать что делать.
Андрей поморщился. Рядом с матерью всегда голова начинала болеть. Но промолчал. Что бы ни сказал, она всё равно по-своему перевернёт.
- Сказала, иди в сенник. Неча здеся копаться, - заупрямилась мать. Теперь её не переспорить.
- Андрей! - послышался крик. - Эй, хозяин!
- Тут я, - парень бросил инструмент и с облегчением пошёл подальше от родительницы.
Этого человека он почти не знал. Так, видел несколько раз у барыни. И вот он... говорит несусветное...
Мол, сам он - душеприказчик барыни. И Глафира Никитична оставила конюху Андрею свои деньги. Все. Много. Тысячи.
Андрей не обрадовался. Он не поверил. То ли душеприказчик липовый, то ли помрачение у него в мозгах.
Парень выслушал и пошёл опять в сарай. Дел невпроворот, некогда шутки шутковать посреди двора.
Душеприказчик не расстроился. Не поверил сейчас, поверит после. Подсуетился за Андреем, сунул вольную в его карман, повернул далее. На этот раз в лес.
Но мать поверила. Обмерла. Задрожала. Стала на пальцах разбирать, что значат все эти тыщи. А попробуй, разбери, если пальцев только десять, а тыщи в глаза не видела.
- Андрей, да как же так? Да... как же? Сыночек... А? А, можа, тебе что хотца? Ай, оладушек пожарить? Брось ты этот сарай к едрене. Сколько он сказал? Это как понять? Милый мой дитёнок. Да пошли у хату.
Душеприказчик ушёл, оставив Несупу и его внуков оглушёнными новостью о наследстве.
Аньша даже расстроилась. Теперь жди каких-либо перемен. Захарка поглядел на деда, как он? Дед задумался. А потом тряхнул головой:
- Ай, ребятки, давайте-ка лучше спать. Утро вечера мудренее.
И на утро решение пришло.
- Ну, Захар, знать наступило твоё время. Как ты считаешь?
- Что, дедуш? - в голосе послышалась тревога.
- Учиться вроде пора. Вот и матерно наследство пригодится для этого дела.
- Если пора, то я готов, - но глаза выдали напряжение.
- Вот и добре. Недельки через две поедем, проведаем моих старых знакомых. Если они ещё живы. Далеко поедем.
Сердце у Аньши замерло. Так и знала, что будут одни неприятности. Потому что одно дело мечтать про Захаркину учёбу, а другое дело – расстаться через две недели.
- А я? Тоже с вами поеду?
- А как же! Город поглядишь. Мир… Вот только вернёмся мы домой, может, уже без Захарки.
Аньша оглядела тёмную горницу. А что без Захарки она будет делать?
- А сейчас собирайтесь смотреть новые хоромы.
В другое время эта новость тоже не особо обрадовала бы. Какие хоромы, если в лесу вся жизнь, и по-другому её не представляешь? Но мысли о близкой разлуке затмили все остальные неприятности.
- Хорошо.
В деревню ребята заходили в первый раз. Несупа посредине. И все встречные мужики и бабы, которые ещё вчера заглядывали в не слишком гостеприимную лачугу Несупы за какой-нибудь надобностью, теперь вели себя не так как вчера.
Позже Аньша сказала:
- Они разговаривали такими противно-ласковыми голосами, как будто мы не барами стали, а слабоумными. «Ручку», «здоровьица», «дитятки», - передразнила она своих крестьян. - Дед, а может ну её, эту барскую жизнь? Останемся в лесу, а Захарка пусть учится, раз по-другому нельзя.
Аньша едва сдерживала слёзы. Не понравилось. Тяжело. Как можно привыкнуть к тому, что ей кланяются и беспрерывно просят поцеловать ручку. Разве это разумно и правильно? Да она за полчаса в помещичьей усадьбе устала так, как не уставала целый день шагая по лесу. А уж голова вообще никогда так ещё не болела.
И потом - вот взять, к примеру, комнаты. Всё чисто и прибрано, мягко. Но с лесом всё равно не сравнить. Нет там свободного воздуха. Там жить невозможно.
Несупа вздохнул.
- Отказаться-то легко.
Аньша согласно закивала головой.
- Да только правильно ли это? - продолжил дед. - В жизни человека случаются повороты... Большие или малые. И к чему они приводят - не узнаешь, если не шагнёшь в этот поворот. Вот тебе, Аньша, нравится по лесам с братом бродить. А время не стоит на месте. И брат уходит за горизонт. Трудно нам без него будет. Трудно и ему попервости. Но он будет расти, а ты так до старости и собираешься с луком бегать за зверем? Нет, милая, давай шагнём в новый поворот, посмотрим, что там.
Вернувшись домой, Аньша уселась перед печкой. Хмуро смотрела в очаг. Красные угольки мерцали жаркими всполохами. Дед правду говорит. За этим её «нехочу» скрывалась обыкновенная трусость. Страшно ей жить, вот и прячется за пеньки да берёзки. Но всё же повременила с согласьем. Уж слишком затошнило на этом повороте. Надо сначала хоть привыкнуть немного.
- А у тебя, дед, был такой поворот?
Несупа сидел перед печкой и тоже смотрел на угольки. Долго молчал. Дети уже и не думали дождаться ответа.
- Только вам и собирался рассказать, - промолвил наконец. - Не с собой же в могилку уносить? Только думал, не скоро это случится. А когда мы теперь вместе будем? Видать, пришло время.
- Люди говорят, что я лекарь. И это правда. Коснулось слегка то, что деды и прадеды испокон веков хранили, копили и передавали. И вот как рассуждаю. Хранить, я, может, и сохранил что. Передать, тебе, Захарка, постарался. А вот накопить нового не получилось. Ничего я не смог добавить. Потому как с покалеченной душой жил почти всю жизнь.
Силу эту лекарскую трудно в руках удержать. С нею времени на другие интересы не остаётся. И знахари зачастую жили бобылями в лесу. И не жену свою слушали, а наблюдали, как травка растёт, силой наливается. Не деток своих нянчили, а по свету ходили, чтобы новые тайны узнать.
Не всякий такую цену сможет заплатить. Не всякий, получается, сможет достичь в лекарском мастерстве высот. Но не всякому это и надо.
Только знания эти, как камушек драгоценный легко затерять, передавая из рук в руки. Поздно это я понял.
Может, и вышло бы из меня больше толку, если бы...
Когда я ещё несмышлёнышем был, думал, что сны это такие... Мало ли кому что присниться может. А вот мне по ночам не лес являлся, да не звери дикие, а парадные комнаты во дворцах. Свечи, танцы и нарядные господа, каких в лесу точно не встретишь.
Не сразу понял, что это воспоминания. Что свечи и танцы я видел наяву, а в парадных комнатах жил.
Вот и стал задавать вопросы своему деду. А жили мы с ним в такой же полуземлянке, как у нас, только далеко отсюда. И тоже в лесу.
Отмахивался он поначалу, мол, подрасти тебе надо. Но подрос. Может, такой был, как вы, может, помладше чуток.
И рассказал дед, что привёл меня малого... лет пять мне было, весь израненный и чуть живой гвардеец. Куда мы с ним направлялись, гвардеец этот не захотел сообщать, или не успел. Горячка унесла его в тот же вечер. Сам же я был изнеженный и в богатых одеждах. До сих пор храню в сундуке детский камзол, кружевные порванные манжеты и кожаные башмачки. И ещё кошелёк полный монет остался в кармане гвардейца. Сейчас-то монет тех уже нет, а вот кошелёк целый.
От знаний этих было больше вреда, чем пользы. Хотя легче стало, что видения эти оказались воспоминаниями, а то я уже начал бояться, что схожу с ума. Но лес и лачуга стали... как чужие. Да и дед со своим лекарским мастерством не интересным показался. Мысли унеслись в царский дворец, где стали отыскивать своё потерянное место.
До самого престола докатились и до её величества - Анны Леопольдовны. По времени совпадало моё появление в лесу с переворотом в царской власти.
Я бы и тогда ещё сбежал в Москву, благо, жили мы неподалёку, если бы не Анфиса.
Вот тогда и понял, для чего нужны лекари, и почём их труд.
Анфиса была крепостная. Сиротка. Заболела, лежала помирала. Добрые люди её деду доставили. А там я.
Полюбилась мне эта девочка. Я ведь кроме деда не знал других людей. А у той вовсе на белом свете никого. Лежит, бывало, волосы светлые рассыплются вокруг головы, глаза большие-большие, и столько в них печали, что сердце заходилось. А улыбнётся... Удивительно, какая улыбка светлая была. В те дни, когда за ней ухаживали с дедом, я не думал о дворцах.
А потом барин забрал её снова в свою рукодельню, и я ушёл.
Каково было деду? Не знаю. Не упрекнул меня, половину монет гвардейских отсыпал, благословил.
В Москве сунулся я во дворцы, только там никто меня не ждал, никому не был нужен. Там, как и прежде, были свечи, танцы, нарядные господа, но уже без меня.
Видел знакомых. Граф Каветин. Я как глянул, обомлел. Знаю его. Откуда - не помню, но лицо родное. Шёл за ним, не решаясь окликнуть. Потом долго ещё попадался на глаза и с надеждой заглядывал в эти самые глаза, но напрасно.
Раз, дурак, бросился под его экипаж, думал, может, так узнает, может, что получится. Получилось... получить плёткой по спине.
Так и шлялся без дела. А потом стал захаживать к университету. Про него я вам рассказывал. Михайло Ломоносов построил, и наказал, что «в университете тот студент почтеннее, кто больше научился; а чей он сын, в том нет нужды». Как раз для меня. Чей я сын - не имел никакого представления.
Вот и стал учиться. Сначала в гимназии, потом и в университете. Там и друг у меня появился. Были мы с ним казённокоштные. Потому как деньги у меня к тому времени закончились. И те, что дед сначала дал, и те, что потом добавил. Поэтому учились за счёт государства.
Вот теперь, Захарка, мы к нему и поедем, к другу моему. Большим человеком он стал. Приезжал к нам лет пять назад. Дядька Макар, помните?
К деду и Анфисе я тогда часто бегал. Недалеко, говорил уже. Вёрст пятьдесят. С Макаром бегали. У того тоже из родни никого. А потом деда не стало.
Я к барину, мол продай Анфису. Тот назначил цену. Мы с Макаром полгода собирали. Работали после учёбы. И когда я с нужной суммой пришёл, барин велел сначала жениться. Мол, без венчания не отпущу.
Обездвижимая помещица высокой чёрной горой утопала в подушках и перинах.
- Здравствуй, Глафира, - и это его «здравствуй» насмешкой прозвучало в мрачной комнате. Сконфуженный, он замолчал.
Помещица долго смотрела на своего приятеля, и вскоре слёзы заструились по её дряблым щекам.
Овчаков ещё больше смутился. «Зря пришёл...», но всё же уселся на стул у изголовья.
Помещица напряглась, кровь прихлынула к щекам и с трудом просипела:
- Де... де...
- Дела мои как? - Овчаков сделал вид, что отгадал интерес Глафиры. - Да потихоньку. Заработало моё маслодело. Вот только бочонок твой у меня пока в погребе хранится. Жду, когда ты поправишься.
Испугался, не похожи ли его неловкие слова на издёвку, взглянул на больную, посетовал:
- Да только кому моё маслодело и прочее добро достанутся? Вот беда. Нет во всём белом свете родного человека. Нет помощника. Вон во дворе твоём видел мальчугана. Таким и я был когда-то... Такого б себе заиметь... Чтобы был свой...
Но помещица всё также напрягалась:
- Де...
- А что деньги? - попробовал ещё раз отгадать. - Я в последнее время и к ним охладел. Обман это во многом. Хоть и миллион имей, что толку? Три глотки не приделаешь, чтобы жралось поболе. Да и куда жрать-то? - похлопал себя по мягким бокам. - Чтобы потом не повернуться? Три перины под себя положи - спать слаще будешь? А во - выкуси. Я на соломе самые сладкие сны видал.
Но по недовольному выражению лица Глафиры понял, что опять мимо.
- Ты...
- Я?
Заморгала часто, утвердительно.
- Де...
- В деревне всё по-старому. Живём как можем.
- Де...
Вот и пойми, что за «де». Встал.
- Прощай, Глафира, - поклонился в пояс, повернулся. И пока шёл к двери, вслед неслось свистящее, напряжённое:
- Де... де...
Этой ночью помещица умерла.
Глава 145
Завещание оказалось простым. Небольшая сумма выделялась крестнице Варваре Сергеевне Палетовой, вместе с девкой Агашкой и дедом Петром Степановичем Перепёлкой.
Остальные деньги и ценные бумаги должны отойти конюху Андрею Макарову. К завещанию прикладывалась вольная грамота на его же имя.
Дом, усадьба, крестьяне и всё имение завещалось Владимиру Ивановичу, более известному как Несупа, бывшему крепостному, ныне живущему вольно лекарю. Всё.
Присутствующие на оглашении не получили ровным счётом ничего. Те же, кого завещание касалось напрямую, даже и не помышляли о таком подарке судьбы и в момент оглашения занимались своими повседневными делами. Душеприказчик не расстроился такому обстоятельству, проводил до дверей незадачливых претендентов и поспешил сообщить радостные вести скромным наследополучателям.
Ольга долго топталась в передней, не понимая, что произошло и куда теперь идти жаловаться. Сомнения погасил любезный супруг:
- Дорогая! - прыская со смеху завопил он. Столь радостных людей, каков стал в последнее время Владимир Осипович, Ольга ещё не встречала. О таком следствии постыдной болезни доктор её не предупреждал. - Не иначе моя тётушка сошла с ума! Вы слыхали что-нибудь потешнее нынешнего её распоряжения? О, я должен познакомиться с этим конюхом и... как его? Лекарь какой-то.
- Конечно познакомитесь, - едва сдерживая гнев, прошипела госпожа Ночаева. - Лекарь с сего дня хозяин в этом поместье. И ваш будущий сосед. Даже если бы пожелали, знакомства уже не избежать.
Но слова супруга помогли развеять сомнения. Какое обжалование? С кем? Такими делами должен заниматься предполагаемый наследник, а он скоро свои штаны не сможет застегнуть.
Ольга выбежала из дома, на прощанье хлопнув дверью, и вскочила в экипаж.
- Домой! Быстро!
- А как же барин? - удивлённо обернулся возничий, видя, как Владимир Осипович ковыляет следом за супругой.
Но Ольга Павловна больно ткнула его кулаком в спину.
- Домой, болван. Ты оглох?
И тот ударил коня кнутом.
Владимир Осипович остался посреди дороги, в недоумении моргая вслед удаляющейся коляске.
Душеприказчик первой нашёл Варю. Держа на коленях книгу, она с лёгкой грустью смотрела на желтеющие деревья. Какое удивительное и драматичное лето. Но оно уже позади. Что подарит ей осень? Неужели? Муж... Новая жизнь... Хозяйка в своём доме... Дети...
Ох, опомнилась. Уж детей ей эта осень точно не сможет подарить.
Душеприказчик вернул её из мира грёз. Сообщил волю покойной.
Варя ничего не сказала, лишь кивнула, давая понять, что поняла.
Вот и первые осенние подарки.
Слёзы навернулись на глаза. Но теперь от радости. И от благодарности к Глафире Никитичне. Сложная была женщина. Но вот не забыла... И будет теперь у неё красивое подвенечное платье. А Агаша?
Варя поднялась. Наконец и у Агаши беды позади. Как бы ни сложилась её жизнь дальше, это уже будет свободная жизнь. А значит, счастливая.
Когда весть о смерти помещицы облетела округу, люди по-разному реагировали. Кто-то позлорадствовал «так ей и надо», кто-то вздохнул, у Акулины словно камень с души свалился. Да что там камень. Гора дрогнула и рассыпалась.
Нос за эти дни немного спал в размерах, но всё равно торчал чуть в бок, удивляя знакомых. Но нос - это мелочь. Главное, что каторга теперь не грозит. И Акулина вздохнула с облегчением.
- Андрей! Ты где? - крикнула женщина, выглядывая во двор. - Во собака шелудивая, опять убег. Нет, чтобы матери помочь.
- Чего ты ругаешься? Здесь я, - послышался голос из сарая.
- А-а! А что ты тут?
- Да закутку поправляю, пока баре не трогает.
- И чего ты в закутку полез? Нормальная она ещё. Уходи отседа. Лучше вон сенник поправь.
Андрей вздохнул. Матери невозможно угодить.
- Сейчас. Не кричи. Поправлю тебе и сенник. Иди, отдохни.
- Чегой-то ты мать гонишь? Ишь ты, «иди-и». На моём дворе он мне будет указывать что делать.
Андрей поморщился. Рядом с матерью всегда голова начинала болеть. Но промолчал. Что бы ни сказал, она всё равно по-своему перевернёт.
- Сказала, иди в сенник. Неча здеся копаться, - заупрямилась мать. Теперь её не переспорить.
- Андрей! - послышался крик. - Эй, хозяин!
- Тут я, - парень бросил инструмент и с облегчением пошёл подальше от родительницы.
Этого человека он почти не знал. Так, видел несколько раз у барыни. И вот он... говорит несусветное...
Мол, сам он - душеприказчик барыни. И Глафира Никитична оставила конюху Андрею свои деньги. Все. Много. Тысячи.
Андрей не обрадовался. Он не поверил. То ли душеприказчик липовый, то ли помрачение у него в мозгах.
Парень выслушал и пошёл опять в сарай. Дел невпроворот, некогда шутки шутковать посреди двора.
Душеприказчик не расстроился. Не поверил сейчас, поверит после. Подсуетился за Андреем, сунул вольную в его карман, повернул далее. На этот раз в лес.
Но мать поверила. Обмерла. Задрожала. Стала на пальцах разбирать, что значат все эти тыщи. А попробуй, разбери, если пальцев только десять, а тыщи в глаза не видела.
- Андрей, да как же так? Да... как же? Сыночек... А? А, можа, тебе что хотца? Ай, оладушек пожарить? Брось ты этот сарай к едрене. Сколько он сказал? Это как понять? Милый мой дитёнок. Да пошли у хату.
Глава 146
Душеприказчик ушёл, оставив Несупу и его внуков оглушёнными новостью о наследстве.
Аньша даже расстроилась. Теперь жди каких-либо перемен. Захарка поглядел на деда, как он? Дед задумался. А потом тряхнул головой:
- Ай, ребятки, давайте-ка лучше спать. Утро вечера мудренее.
И на утро решение пришло.
- Ну, Захар, знать наступило твоё время. Как ты считаешь?
- Что, дедуш? - в голосе послышалась тревога.
- Учиться вроде пора. Вот и матерно наследство пригодится для этого дела.
- Если пора, то я готов, - но глаза выдали напряжение.
- Вот и добре. Недельки через две поедем, проведаем моих старых знакомых. Если они ещё живы. Далеко поедем.
Сердце у Аньши замерло. Так и знала, что будут одни неприятности. Потому что одно дело мечтать про Захаркину учёбу, а другое дело – расстаться через две недели.
- А я? Тоже с вами поеду?
- А как же! Город поглядишь. Мир… Вот только вернёмся мы домой, может, уже без Захарки.
Аньша оглядела тёмную горницу. А что без Захарки она будет делать?
- А сейчас собирайтесь смотреть новые хоромы.
В другое время эта новость тоже не особо обрадовала бы. Какие хоромы, если в лесу вся жизнь, и по-другому её не представляешь? Но мысли о близкой разлуке затмили все остальные неприятности.
- Хорошо.
В деревню ребята заходили в первый раз. Несупа посредине. И все встречные мужики и бабы, которые ещё вчера заглядывали в не слишком гостеприимную лачугу Несупы за какой-нибудь надобностью, теперь вели себя не так как вчера.
Позже Аньша сказала:
- Они разговаривали такими противно-ласковыми голосами, как будто мы не барами стали, а слабоумными. «Ручку», «здоровьица», «дитятки», - передразнила она своих крестьян. - Дед, а может ну её, эту барскую жизнь? Останемся в лесу, а Захарка пусть учится, раз по-другому нельзя.
Аньша едва сдерживала слёзы. Не понравилось. Тяжело. Как можно привыкнуть к тому, что ей кланяются и беспрерывно просят поцеловать ручку. Разве это разумно и правильно? Да она за полчаса в помещичьей усадьбе устала так, как не уставала целый день шагая по лесу. А уж голова вообще никогда так ещё не болела.
И потом - вот взять, к примеру, комнаты. Всё чисто и прибрано, мягко. Но с лесом всё равно не сравнить. Нет там свободного воздуха. Там жить невозможно.
Несупа вздохнул.
- Отказаться-то легко.
Аньша согласно закивала головой.
- Да только правильно ли это? - продолжил дед. - В жизни человека случаются повороты... Большие или малые. И к чему они приводят - не узнаешь, если не шагнёшь в этот поворот. Вот тебе, Аньша, нравится по лесам с братом бродить. А время не стоит на месте. И брат уходит за горизонт. Трудно нам без него будет. Трудно и ему попервости. Но он будет расти, а ты так до старости и собираешься с луком бегать за зверем? Нет, милая, давай шагнём в новый поворот, посмотрим, что там.
Вернувшись домой, Аньша уселась перед печкой. Хмуро смотрела в очаг. Красные угольки мерцали жаркими всполохами. Дед правду говорит. За этим её «нехочу» скрывалась обыкновенная трусость. Страшно ей жить, вот и прячется за пеньки да берёзки. Но всё же повременила с согласьем. Уж слишком затошнило на этом повороте. Надо сначала хоть привыкнуть немного.
- А у тебя, дед, был такой поворот?
Несупа сидел перед печкой и тоже смотрел на угольки. Долго молчал. Дети уже и не думали дождаться ответа.
- Только вам и собирался рассказать, - промолвил наконец. - Не с собой же в могилку уносить? Только думал, не скоро это случится. А когда мы теперь вместе будем? Видать, пришло время.
Глава 147
- Люди говорят, что я лекарь. И это правда. Коснулось слегка то, что деды и прадеды испокон веков хранили, копили и передавали. И вот как рассуждаю. Хранить, я, может, и сохранил что. Передать, тебе, Захарка, постарался. А вот накопить нового не получилось. Ничего я не смог добавить. Потому как с покалеченной душой жил почти всю жизнь.
Силу эту лекарскую трудно в руках удержать. С нею времени на другие интересы не остаётся. И знахари зачастую жили бобылями в лесу. И не жену свою слушали, а наблюдали, как травка растёт, силой наливается. Не деток своих нянчили, а по свету ходили, чтобы новые тайны узнать.
Не всякий такую цену сможет заплатить. Не всякий, получается, сможет достичь в лекарском мастерстве высот. Но не всякому это и надо.
Только знания эти, как камушек драгоценный легко затерять, передавая из рук в руки. Поздно это я понял.
Может, и вышло бы из меня больше толку, если бы...
Когда я ещё несмышлёнышем был, думал, что сны это такие... Мало ли кому что присниться может. А вот мне по ночам не лес являлся, да не звери дикие, а парадные комнаты во дворцах. Свечи, танцы и нарядные господа, каких в лесу точно не встретишь.
Не сразу понял, что это воспоминания. Что свечи и танцы я видел наяву, а в парадных комнатах жил.
Вот и стал задавать вопросы своему деду. А жили мы с ним в такой же полуземлянке, как у нас, только далеко отсюда. И тоже в лесу.
Отмахивался он поначалу, мол, подрасти тебе надо. Но подрос. Может, такой был, как вы, может, помладше чуток.
И рассказал дед, что привёл меня малого... лет пять мне было, весь израненный и чуть живой гвардеец. Куда мы с ним направлялись, гвардеец этот не захотел сообщать, или не успел. Горячка унесла его в тот же вечер. Сам же я был изнеженный и в богатых одеждах. До сих пор храню в сундуке детский камзол, кружевные порванные манжеты и кожаные башмачки. И ещё кошелёк полный монет остался в кармане гвардейца. Сейчас-то монет тех уже нет, а вот кошелёк целый.
От знаний этих было больше вреда, чем пользы. Хотя легче стало, что видения эти оказались воспоминаниями, а то я уже начал бояться, что схожу с ума. Но лес и лачуга стали... как чужие. Да и дед со своим лекарским мастерством не интересным показался. Мысли унеслись в царский дворец, где стали отыскивать своё потерянное место.
До самого престола докатились и до её величества - Анны Леопольдовны. По времени совпадало моё появление в лесу с переворотом в царской власти.
Я бы и тогда ещё сбежал в Москву, благо, жили мы неподалёку, если бы не Анфиса.
Вот тогда и понял, для чего нужны лекари, и почём их труд.
Анфиса была крепостная. Сиротка. Заболела, лежала помирала. Добрые люди её деду доставили. А там я.
Полюбилась мне эта девочка. Я ведь кроме деда не знал других людей. А у той вовсе на белом свете никого. Лежит, бывало, волосы светлые рассыплются вокруг головы, глаза большие-большие, и столько в них печали, что сердце заходилось. А улыбнётся... Удивительно, какая улыбка светлая была. В те дни, когда за ней ухаживали с дедом, я не думал о дворцах.
А потом барин забрал её снова в свою рукодельню, и я ушёл.
Каково было деду? Не знаю. Не упрекнул меня, половину монет гвардейских отсыпал, благословил.
В Москве сунулся я во дворцы, только там никто меня не ждал, никому не был нужен. Там, как и прежде, были свечи, танцы, нарядные господа, но уже без меня.
Видел знакомых. Граф Каветин. Я как глянул, обомлел. Знаю его. Откуда - не помню, но лицо родное. Шёл за ним, не решаясь окликнуть. Потом долго ещё попадался на глаза и с надеждой заглядывал в эти самые глаза, но напрасно.
Раз, дурак, бросился под его экипаж, думал, может, так узнает, может, что получится. Получилось... получить плёткой по спине.
Так и шлялся без дела. А потом стал захаживать к университету. Про него я вам рассказывал. Михайло Ломоносов построил, и наказал, что «в университете тот студент почтеннее, кто больше научился; а чей он сын, в том нет нужды». Как раз для меня. Чей я сын - не имел никакого представления.
Вот и стал учиться. Сначала в гимназии, потом и в университете. Там и друг у меня появился. Были мы с ним казённокоштные. Потому как деньги у меня к тому времени закончились. И те, что дед сначала дал, и те, что потом добавил. Поэтому учились за счёт государства.
Вот теперь, Захарка, мы к нему и поедем, к другу моему. Большим человеком он стал. Приезжал к нам лет пять назад. Дядька Макар, помните?
К деду и Анфисе я тогда часто бегал. Недалеко, говорил уже. Вёрст пятьдесят. С Макаром бегали. У того тоже из родни никого. А потом деда не стало.
Я к барину, мол продай Анфису. Тот назначил цену. Мы с Макаром полгода собирали. Работали после учёбы. И когда я с нужной суммой пришёл, барин велел сначала жениться. Мол, без венчания не отпущу.
