Бабка удивлённо поглядела на девочку. Про цветы она раньше не слыхала.
- И птички. Много. У одной хвост вот такой, - развела полукруги руками. - И на хвосте тоже цветочки.
Бабка насторожилась. Не к добру все эти разговоры.
- Девки, совсем вы заболтали гостей. Идите, козляток покормите.
Девочки побросали горшки, глину и гостей и побежали выполнять поручение.
А тут и головы мужчин показались над обрывом. Потом женщин. Наконец! Последней вынырнула рыжая Моткина макушка.
- Еле нашла их, - шептала Мотка сердитой бабке. - Они все за камнями ушли. Печки будут перекладывать, как у этих, - кивнула в сторону гостей. - Шан научит.
- А где он сам? - поискала бабка глазами среди народа.
- Не знаю, - поморгала Мотка.
- Ладно, иди.
До вечера тянулись разговоры. Тянулись. Без взаимного интереса, едва. Паузы провисали всё длинней, и мужчины не скоро их заполняли. Женщины сидели тут же, но больше молчали. Не гоже женщинам выступать перед чужаками.
Шан долго не возвращался. И только когда тени стали наползать со всех сторон, норовя окончательно вытеснить день, над обрывом показался и Шан.
- Наз, - крикнул, - иди помоги!
Оказывается, дикую свинью завалил, еле притащил.
И если разговаривалось с трудом, то на разделку туши рванули с охоткой. Надоел этот праздный вечер с чужими людьми. Не быть им, судя по всему, добрыми соседями. Не получалось.
Зато свинью получилось разделать быстро, и вот уже в округе запахло жареным мясом.
Но быстро стемнело. Гостям на скорую руку соорудили шалаш под ивой неподалёку от Аза с Загой, дети уже зевали, пора и спать. Завтра рано утром гости пойдут к себе, и жизнь продолжится.
- Благодарим вас, что навестили, - поклонился старейшина гостям.
- Благодарим и мы вас, за добрый приют, - поклонился и второй старейшина.
Все стали расходиться.
- Шан, - позвал седовласец, - ты уж останься со мной, стариком, на малое время, хочется мне с тобой словом перемолвится.
Шан уже почти скрылся в темноте, он по-прежнему спал один на берегу под ивами, теперь повернул назад. Но не подошёл к старейшине, задумчиво присел к костру, поворошил сухой веткой переливающиеся красно-чёрным угли.
Вскоре они остались вдвоём. Остальные разошлись по своим местам. Тип пошёл за дровами, ему сегодня следить за огнём.
- Что ж ты ушёл, не попрощался даже? - добродушно упрекнул седовласец.
- Да как будто и не с кем мне особо прощаться. Мать умерла, не без твоей, как мне кажется, помощи, отца не знаю с рождения, друзья только сейчас появились.
- А Лера? Неужто и с женой моей попрощаться не хочешь?
Шан на мгновение замер. Потом посмотрел на старца, пытаясь угадать, что скрывается за его словами. Промолчал.
- Ну, как знаешь.
Если бы кто наблюдал за этими двумя со стороны, то увидел бы, как седой старик тяжело поднялся с места, медленно пошёл к себе. Проходя рядом с Шаном, опустил по-свойски, а может быть, прощаясь, руку ему на плечо. Но Шан внезапно вскочил и обнял старца, как родного. Очевидно, тоже прощаясь. Не зря всё же эти люди прожили бок о бок многие годы. Сроднились.
Так показалось бы любому, кто за ними мог наблюдать. И он бы ошибся.
Не было ни добрых прощаний, ни объятий, и годы не сроднили этих людей. Были попытки двух врагов расплатиться по счетам. Удались ли?
- Санк! Санк, проснись.
Парень открыл глаза - Саха.
- Что ты...
- Тихо. Иди сюда.
Санк посмотрел вокруг. Свет от костра едва проникал в шалаш, но соплеменники были видны. Все спали.
- Скорее.
Саха вышла наружу. Наконец Санк окончательно проснулся. Что-то случилось. Торопливо последовал за женщиной.
У костра хлопотали двое. Ничего не понимая, Санк подошёл ближе.
Саха и Тип склонились над лежащим человеком. Склонился и Санк...
- Шан? Что случилось? Что с ним?
- Не знаю, Тип, расскажи.
- Да что рассказывать? Я дров принёс, а он так лежит. Я думал, что спит, а он стал что-то бормотать.
- Всё же нормально было.
- Ну да.
- Санк, давай его перенесём на подстилку, мы с Типом не одолели.
Втроём перенесли.
- Может, других разбудить?
- А что другие? Тут лекарь нужен.
- А что он бормочет?
Прислушались. Медведь... Ара... Пеша...
- Он бредит.
- Шан! Шан, проснись!
- Шиму надо звать!
Но звать никого не пришлось. В шалаше взрослая часть племени уже проснулась, тревожно зашепталась, и вскоре все сами собрались.
- Не загораживайте свет, - наказал старейшина, и все расступились, пропуская вперёд проверенного человека. Один раз она уже помогла, поможет и в этот.
Но Шима не была в этом уверена. Робкими шагами приблизилась к больному. Ну и что дальше? Стыд-то какой. Все смотрят на неё, а она дуб дубом.
Перевела взгляд на Шана. Действительно, что с ним? Было же всё нормально. А теперь?
Села на колени, стала всматриваться...
А стыд ушёл. И не только стыд, соплеменники тоже отодвинулись куда-то далеко, потеряли значение, стали тенями. И мир словно отгородился... её отгородил, замер и затаился, стал ждать. А потом Шима забыла про всё. И про мир, и про соплеменников, и про себя.
Она увидела... красные ручейки и реки. Много-много, большие глубокие и малые, словно паутинка. В них бурлила и неслась жизнь. Сильная, страшная и весёлая... Нет, не весёлая. Чёрные колючки отравили красные ручейки. Их много, этих колючек, страшно много. Они бьют и колотят розовые берега. И здоровая розовость темнеет и сморщивается. Как убрать эти колючки? Как их прогнать? Жалко, жалко жизнь. Жалко розовые берега. Жалко красные паутинки. Жалко Шана.
Шима вытянула руки. Надо их зацепить... Позвать за собой. Потянуть, как бабка тянет на верёвке Пеструху. А ну-ка, сюда...
Люди старательно освещали и Шана, и Шиму несколькими горящими поленьями, не догадываясь, что этот огонь девушке сейчас вовсе не нужен, внутри её светился совсем другой источник.
Но этот огонь помогал разглядеть всё, что в состоянии увидеть человеческие глаза.
Шима медленно водила скрюченными руками над телом Шана и что-то шептала.
- Зовёт кого-то, - пробормотал Тип, но на него сверкнули несколько пар сердитых глаз, и он догадался, что лучше помолчать.
Рука Шана вдруг стала надуваться и чернеть.
- Нож, - вдруг приказала Шима и требовательно вытянула свою руку в сторону.
Дед был шустрее. Он схватил лежащий на камне у костра забытый каменный нож.
- Горячий, - предупредил.
Шима помахала им немного в воздухе.
«Остужает», - догадались.
А потом чётко и быстро провела по чёрной опухшей руке. Брызнуло... Все ахнули. Кровь... Это кровь или что? Может, в темноте кажется, что она чёрная? Но темноты не было. Несколько горящих факелов освещали всё почти как днём.
Струя чёрной крови брызнула, пролилась и стала ослабевать. А потом и вовсе остановилась. Всем стало чуть легче. Но что Шан? И как Шима?
Дед подошёл к девушке:
- Эй, - потряс её за плечо.
- Я нормально, - но в голосе слышалась усталость. - Саха, надо чистым перевязать.
И теперь уже женщины засуетились.
- А где наши гости? - вдруг опомнился Лека.
- Нет их, - спокойно ответил старейшина. - Ушли.
- Это они... Шана?
- Не знаю. Спросим у него... если... когда очнётся.
- Они, - тихо сказал, почти прошептал Шан. Но все услышали. - Пусть.
- И-и-и, девка, да как же я тебя не узнаю, когда на тебя с одной стороны глянешь, ты с Таем, как две капли росы. Только у того волос на лице поболе будет, а у тебя сзади подлиннее. А приглядишься поближе, так и на мать похожа, на внучку мою. Дождалась. Уже не чаяла. Думала, что помёрла ты тогда. Я только после узнала, что мать тебя маленькую приносила, болящую, помощи у изверга просила, у отца своего. А он... Кинулась я опосля вас искать. Бегала-бегала по лесу, по лугам, да не нашла. Горевала шибко. Но и надеялась чуть-чуть. И вот радость-то.
Уша смотрит на свою бабку - сморщенная, старая, беззубая, но... родная. Смотрит и едва сдерживает слёзы.
- А Пеша? Материн брат? Жив?
- Жив охламон. Да ты сама с ним говорила, - бабка тяжко вздохнула.
- Это тот, кто меня прогонял?
- Тот самый. И не жди с той стороны доброго ответа - не дождёшься. Это ещё хорошо, что самого старейшины сейчас нет, деда твоего, получается. Не допустил бы он тебя. Зверь. Не простил дочери своей, что против его воли пошла. Отрезал от сердца, от дома, от племени, выкинул вон на верную гибель. И теперь, Уша, ничего не поменялось. Не надейся даже. Таким же остался.
- Значит, правду мать говорила, что лучше мне сюда не ходить?
Бабка долго смотрела в глаза своей правнучке, отвела взгляд, снова вздохнула:
- По мне... нет большего праздника, чем твой приход. Но и сердце ты моё всколыхнула. Изболелось оно по Каме. Ну-ка, сколько горя пришлось ей хлебнуть. Как только и выжила? Пожалел, значит её человек, приютил, отцом твоим стал...
- А Тай? Отец мой родной? Его убили тогда?
- Что ты! Жив!
- Как жив? А мать... плачет...
- Ну, может быть, кто-то скажет, что лучше бы помереть, чем калекой остаться.
- Калекой?
- Без руки.
- Как без руки? Он здесь?
- Нет, не здесь. Тогда... Не крепко мне хочется это вспоминать... Когда мать твою прогнали... в лютый мороз на погибель, Тая... держали в яме. Тоже на морозе, но он выжил. Тогда старейшина приказал отрубить ему руку и отправить следом за Камой. Он и пошёл. Я видела его следы. Его красную дорогу. Зверь лесной тоже видел. И унюхал. Думалось мне, что нет у Тая никакой надежды. Но он всё же выжил. Как? Он один знает. Летом, через полгода получается, подал мне весточку. И с тех пор я с ним вижусь временами. Даже знаю, где он живёт.
- Ты меня доведёшь к нему?
- Доведу. Только надо осторожней, чтобы старейшина не пронюхал.
- А он… дед мой, надолго ушёл?
- Да кто ж его знает.
Бабка подошла ко входу, отодвинула полог, прислушалась и присмотрелась.
- Теперь тебе нельзя уходить. Какой-нибудь верный пёс возьмёт след, проследит до самого твоего дома, доложит старейшине. Ни к чему это. А вот ночью я тебя выведу.
- К отцу?
- Нет. К отцу погоди пока. Мы сейчас с тобой договоримся... когда встретиться. Через несколько дней я пойду как будто за грибами, вот мы и сходим. И к матери ты меня отведёшь. За один раз, конечно, не получится и к отцу, и к матери. Но мы с тобой всё сделаем, дай срок...
До позднего вечера бабка и Уша не могли наговориться, каждая рассказывала про свою жизнь, и слёзы печали перемешались со слезами радости. Нашли друг друга. Теперь нужно сделать всё, чтобы не потерять.
Поздно вечером полог наружу открылся. Верные псы, как бабка назвала прислужников старейшины, насторожились. Они сидели неподалёку, караулили перехожую девку. Но в темноте мелькнула сгорбленная бабкина фигура.
- Это старая карга, - шепнул один стражник другому. - Ты глянь, как укуталась, думала, что мы не узнаем.
Проследили взглядом. Бабка прошла в шалаш ко своей подруге, такой же старой кочерыжке. Долго там была, вернулась. Через некоторое время полог снова приоткрылся, и тёмная тень скользнула в сторону.
- Бабка?
- Ага. Не спится старой, разбегалась туда-сюда.
Но бабка, на этот раз уйдя к подруге, долго не возвращалась. Слишком долго... У караульщиков внутри всё заныло от нехорошего предчувствия.
Но тут с другой стороны селения послышался шум, залаяли собаки, зазвучали тревожные голоса.
- Сбегай, посмотри, что случилось.
Побежал один. Не скоро вернулся.
- Старейшину принесли. Раненого.
- Раненого? Кто его?
- Не говорят. Бабка где?
- Не возвращалась ещё.
- Пошли посмотрим, что там у неё.
Когда ворвались к бабке в шалаш, спала старая, что младенец, а чужой девки и след простыл. Побежали к подруге - у той никого. Обхитрили змеищи.
А в просторном и ярко освещённом шалаше старейшины не протолкнуться. Прибежали жёны, прибежали друзья его - верные псы, привели знахарку. До утра шептались, ждали.
Утром знахарка отошла от ложа больного.
- Что?
Та пожала плечами.
- Как судьба... Зовёт Пешу.
Пеша трясущийся и бледный был неподалёку.
- Оставьте нас, - прохрипел старейшина.
Вышли все, кроме двоих, тех, с которыми он уходил накануне. Всё это время они были рядом.
Пеша кинулся к отцу на грудь, зарыдал.
- Не трясись ты. Не помер ещё - ворчливо прохрипел старейшина.
- И не помрёшь?
- Не знаю. Своим же гостинцем угостился.
- Как это?
- Как... Если хочешь обхитрить Шана, будь готов, что он тебя сам обдурит. Изворотливый гад. Но теперь уж всё...
- Что всё?
- Думаю, я его простил.
- Как это?
- Как это, как это... - недовольно передразнил старейшина сына. - Нет больше Шана.
Эта новость не обрадовала Пешу.
«Ну иди ко мне. Сейчас я тебя буду резать, жарить и жрать». Такой мужик был отчаянный. Жаль.
- Останешься пока за старшего в племени.
И жизнь тут же заиграла в груди любящего сына.
- Надолго?
- Пока на ноги не встану.
Пеша оценивающе поглядел на отца. Так-то он вроде ничего, только крепко жёлтый. Руки жёлтые, лицо жёлтое и даже глаза с желтизной. Или это кажется в свете множества лучин? Хотя, раньше не казалось.
- Это - твои помощники, - чуть заметно кивнул на двоих за спиной.
Пеша едва не скривился. Знает он этих помощников. Они его не слушаются!
- Девку, про которую ты говорил...
- Про какую? - в груди у Пеши снова ёкнуло.
- Про Лу.
- А-а-а.
- Её надо к нам в племя. Думай, как сделать. Потом мне доложишь.
- Дак я уже придумал.
- Думай лучше. Иди. И готовься жениться. Срочно.
- На Оле?
- А на ком ещё?
- Это... море?
- Оно самое...
Ребята в восхищении переглянулись, а внизу под грантлётом раскинулась синяя сказочная пелена.
- Я думал, что про него люди выдумали.
- Кому рассказать - не поверят.
- А ведь Лу про океан тоже что-то говорила.
- С вашей девчонкой мы летели по этому же марш... пути. Она его видела.
- А зачем вы забирали Лу?
- Гм... - задумался толстый. Длинный, как всегда, предоставил ему всё объяснять. – Нам нужны особые люди, способные… Был сильный сигнал... Она могла бы продолжить наше дело, если бы была постарше…
- А кто вы? - впервые задал вопрос Лок.
- Мы... наверное, хранители.
- И что вы храните?
- Мы храним... знания... память... ценности, всё, что осталось от былой... жизни.
- Как это?
- Да начни сначала, - подсказал длинный.
- Когда-то наша земля выглядела по-другому, - начал толстый чуть нараспев, как это делала Кида, когда сочиняла сказки. - Но это было давным-давно. Вот, сколько звёзд на небе?
- Много. Не сосчитать, - ответ Гёры прозвучал уверенно. Это каждый знает.
Лок молча слушал. Взгляд его скользил с лица толстяка на чудесную картину за прозрачной стеной и назад.
- Вот столько же лет прошло с тех времён, когда земля выглядела по-другому.
- А как она выглядела?
- Ну, земля-то была в основном такой же. А вот тогдашние люди понастроили много всяких чудесных штук.
- Каких?
- Дома, например, высокие - до неба. Грантлёты вот такие, как этот. Они могли летать. Живые картинки.
- Как это?
- Ну, кое-что мы вам покажем. Пэмэушник... по пэмэушнику можно разговаривать... Ты, например здесь, а твой Лок дома, а разговаривали бы, как будто рядом.
- Как это?
Толстяк закатил глаза:
- Лучше задавай другой вопрос. «Как это», тебе объяснить не смогу даже за десять лет.
- Тем более, он и сам не знает, - усмехнулся длинный.
И толстяк на этот раз не стал возмущаться:
- Тем более, мы сами толком не знаем.
- И птички. Много. У одной хвост вот такой, - развела полукруги руками. - И на хвосте тоже цветочки.
Бабка насторожилась. Не к добру все эти разговоры.
- Девки, совсем вы заболтали гостей. Идите, козляток покормите.
Девочки побросали горшки, глину и гостей и побежали выполнять поручение.
А тут и головы мужчин показались над обрывом. Потом женщин. Наконец! Последней вынырнула рыжая Моткина макушка.
- Еле нашла их, - шептала Мотка сердитой бабке. - Они все за камнями ушли. Печки будут перекладывать, как у этих, - кивнула в сторону гостей. - Шан научит.
- А где он сам? - поискала бабка глазами среди народа.
- Не знаю, - поморгала Мотка.
- Ладно, иди.
До вечера тянулись разговоры. Тянулись. Без взаимного интереса, едва. Паузы провисали всё длинней, и мужчины не скоро их заполняли. Женщины сидели тут же, но больше молчали. Не гоже женщинам выступать перед чужаками.
Шан долго не возвращался. И только когда тени стали наползать со всех сторон, норовя окончательно вытеснить день, над обрывом показался и Шан.
- Наз, - крикнул, - иди помоги!
Оказывается, дикую свинью завалил, еле притащил.
И если разговаривалось с трудом, то на разделку туши рванули с охоткой. Надоел этот праздный вечер с чужими людьми. Не быть им, судя по всему, добрыми соседями. Не получалось.
Зато свинью получилось разделать быстро, и вот уже в округе запахло жареным мясом.
Но быстро стемнело. Гостям на скорую руку соорудили шалаш под ивой неподалёку от Аза с Загой, дети уже зевали, пора и спать. Завтра рано утром гости пойдут к себе, и жизнь продолжится.
- Благодарим вас, что навестили, - поклонился старейшина гостям.
- Благодарим и мы вас, за добрый приют, - поклонился и второй старейшина.
Все стали расходиться.
- Шан, - позвал седовласец, - ты уж останься со мной, стариком, на малое время, хочется мне с тобой словом перемолвится.
Шан уже почти скрылся в темноте, он по-прежнему спал один на берегу под ивами, теперь повернул назад. Но не подошёл к старейшине, задумчиво присел к костру, поворошил сухой веткой переливающиеся красно-чёрным угли.
Вскоре они остались вдвоём. Остальные разошлись по своим местам. Тип пошёл за дровами, ему сегодня следить за огнём.
- Что ж ты ушёл, не попрощался даже? - добродушно упрекнул седовласец.
- Да как будто и не с кем мне особо прощаться. Мать умерла, не без твоей, как мне кажется, помощи, отца не знаю с рождения, друзья только сейчас появились.
- А Лера? Неужто и с женой моей попрощаться не хочешь?
Шан на мгновение замер. Потом посмотрел на старца, пытаясь угадать, что скрывается за его словами. Промолчал.
- Ну, как знаешь.
Если бы кто наблюдал за этими двумя со стороны, то увидел бы, как седой старик тяжело поднялся с места, медленно пошёл к себе. Проходя рядом с Шаном, опустил по-свойски, а может быть, прощаясь, руку ему на плечо. Но Шан внезапно вскочил и обнял старца, как родного. Очевидно, тоже прощаясь. Не зря всё же эти люди прожили бок о бок многие годы. Сроднились.
Так показалось бы любому, кто за ними мог наблюдать. И он бы ошибся.
Не было ни добрых прощаний, ни объятий, и годы не сроднили этих людей. Были попытки двух врагов расплатиться по счетам. Удались ли?
Глава 79
- Санк! Санк, проснись.
Парень открыл глаза - Саха.
- Что ты...
- Тихо. Иди сюда.
Санк посмотрел вокруг. Свет от костра едва проникал в шалаш, но соплеменники были видны. Все спали.
- Скорее.
Саха вышла наружу. Наконец Санк окончательно проснулся. Что-то случилось. Торопливо последовал за женщиной.
У костра хлопотали двое. Ничего не понимая, Санк подошёл ближе.
Саха и Тип склонились над лежащим человеком. Склонился и Санк...
- Шан? Что случилось? Что с ним?
- Не знаю, Тип, расскажи.
- Да что рассказывать? Я дров принёс, а он так лежит. Я думал, что спит, а он стал что-то бормотать.
- Всё же нормально было.
- Ну да.
- Санк, давай его перенесём на подстилку, мы с Типом не одолели.
Втроём перенесли.
- Может, других разбудить?
- А что другие? Тут лекарь нужен.
- А что он бормочет?
Прислушались. Медведь... Ара... Пеша...
- Он бредит.
- Шан! Шан, проснись!
- Шиму надо звать!
Но звать никого не пришлось. В шалаше взрослая часть племени уже проснулась, тревожно зашепталась, и вскоре все сами собрались.
- Не загораживайте свет, - наказал старейшина, и все расступились, пропуская вперёд проверенного человека. Один раз она уже помогла, поможет и в этот.
Но Шима не была в этом уверена. Робкими шагами приблизилась к больному. Ну и что дальше? Стыд-то какой. Все смотрят на неё, а она дуб дубом.
Перевела взгляд на Шана. Действительно, что с ним? Было же всё нормально. А теперь?
Села на колени, стала всматриваться...
А стыд ушёл. И не только стыд, соплеменники тоже отодвинулись куда-то далеко, потеряли значение, стали тенями. И мир словно отгородился... её отгородил, замер и затаился, стал ждать. А потом Шима забыла про всё. И про мир, и про соплеменников, и про себя.
Она увидела... красные ручейки и реки. Много-много, большие глубокие и малые, словно паутинка. В них бурлила и неслась жизнь. Сильная, страшная и весёлая... Нет, не весёлая. Чёрные колючки отравили красные ручейки. Их много, этих колючек, страшно много. Они бьют и колотят розовые берега. И здоровая розовость темнеет и сморщивается. Как убрать эти колючки? Как их прогнать? Жалко, жалко жизнь. Жалко розовые берега. Жалко красные паутинки. Жалко Шана.
Шима вытянула руки. Надо их зацепить... Позвать за собой. Потянуть, как бабка тянет на верёвке Пеструху. А ну-ка, сюда...
Люди старательно освещали и Шана, и Шиму несколькими горящими поленьями, не догадываясь, что этот огонь девушке сейчас вовсе не нужен, внутри её светился совсем другой источник.
Но этот огонь помогал разглядеть всё, что в состоянии увидеть человеческие глаза.
Шима медленно водила скрюченными руками над телом Шана и что-то шептала.
- Зовёт кого-то, - пробормотал Тип, но на него сверкнули несколько пар сердитых глаз, и он догадался, что лучше помолчать.
Рука Шана вдруг стала надуваться и чернеть.
- Нож, - вдруг приказала Шима и требовательно вытянула свою руку в сторону.
Дед был шустрее. Он схватил лежащий на камне у костра забытый каменный нож.
- Горячий, - предупредил.
Шима помахала им немного в воздухе.
«Остужает», - догадались.
А потом чётко и быстро провела по чёрной опухшей руке. Брызнуло... Все ахнули. Кровь... Это кровь или что? Может, в темноте кажется, что она чёрная? Но темноты не было. Несколько горящих факелов освещали всё почти как днём.
Струя чёрной крови брызнула, пролилась и стала ослабевать. А потом и вовсе остановилась. Всем стало чуть легче. Но что Шан? И как Шима?
Дед подошёл к девушке:
- Эй, - потряс её за плечо.
- Я нормально, - но в голосе слышалась усталость. - Саха, надо чистым перевязать.
И теперь уже женщины засуетились.
- А где наши гости? - вдруг опомнился Лека.
- Нет их, - спокойно ответил старейшина. - Ушли.
- Это они... Шана?
- Не знаю. Спросим у него... если... когда очнётся.
- Они, - тихо сказал, почти прошептал Шан. Но все услышали. - Пусть.
Глава 80
- И-и-и, девка, да как же я тебя не узнаю, когда на тебя с одной стороны глянешь, ты с Таем, как две капли росы. Только у того волос на лице поболе будет, а у тебя сзади подлиннее. А приглядишься поближе, так и на мать похожа, на внучку мою. Дождалась. Уже не чаяла. Думала, что помёрла ты тогда. Я только после узнала, что мать тебя маленькую приносила, болящую, помощи у изверга просила, у отца своего. А он... Кинулась я опосля вас искать. Бегала-бегала по лесу, по лугам, да не нашла. Горевала шибко. Но и надеялась чуть-чуть. И вот радость-то.
Уша смотрит на свою бабку - сморщенная, старая, беззубая, но... родная. Смотрит и едва сдерживает слёзы.
- А Пеша? Материн брат? Жив?
- Жив охламон. Да ты сама с ним говорила, - бабка тяжко вздохнула.
- Это тот, кто меня прогонял?
- Тот самый. И не жди с той стороны доброго ответа - не дождёшься. Это ещё хорошо, что самого старейшины сейчас нет, деда твоего, получается. Не допустил бы он тебя. Зверь. Не простил дочери своей, что против его воли пошла. Отрезал от сердца, от дома, от племени, выкинул вон на верную гибель. И теперь, Уша, ничего не поменялось. Не надейся даже. Таким же остался.
- Значит, правду мать говорила, что лучше мне сюда не ходить?
Бабка долго смотрела в глаза своей правнучке, отвела взгляд, снова вздохнула:
- По мне... нет большего праздника, чем твой приход. Но и сердце ты моё всколыхнула. Изболелось оно по Каме. Ну-ка, сколько горя пришлось ей хлебнуть. Как только и выжила? Пожалел, значит её человек, приютил, отцом твоим стал...
- А Тай? Отец мой родной? Его убили тогда?
- Что ты! Жив!
- Как жив? А мать... плачет...
- Ну, может быть, кто-то скажет, что лучше бы помереть, чем калекой остаться.
- Калекой?
- Без руки.
- Как без руки? Он здесь?
- Нет, не здесь. Тогда... Не крепко мне хочется это вспоминать... Когда мать твою прогнали... в лютый мороз на погибель, Тая... держали в яме. Тоже на морозе, но он выжил. Тогда старейшина приказал отрубить ему руку и отправить следом за Камой. Он и пошёл. Я видела его следы. Его красную дорогу. Зверь лесной тоже видел. И унюхал. Думалось мне, что нет у Тая никакой надежды. Но он всё же выжил. Как? Он один знает. Летом, через полгода получается, подал мне весточку. И с тех пор я с ним вижусь временами. Даже знаю, где он живёт.
- Ты меня доведёшь к нему?
- Доведу. Только надо осторожней, чтобы старейшина не пронюхал.
- А он… дед мой, надолго ушёл?
- Да кто ж его знает.
Бабка подошла ко входу, отодвинула полог, прислушалась и присмотрелась.
- Теперь тебе нельзя уходить. Какой-нибудь верный пёс возьмёт след, проследит до самого твоего дома, доложит старейшине. Ни к чему это. А вот ночью я тебя выведу.
- К отцу?
- Нет. К отцу погоди пока. Мы сейчас с тобой договоримся... когда встретиться. Через несколько дней я пойду как будто за грибами, вот мы и сходим. И к матери ты меня отведёшь. За один раз, конечно, не получится и к отцу, и к матери. Но мы с тобой всё сделаем, дай срок...
До позднего вечера бабка и Уша не могли наговориться, каждая рассказывала про свою жизнь, и слёзы печали перемешались со слезами радости. Нашли друг друга. Теперь нужно сделать всё, чтобы не потерять.
Поздно вечером полог наружу открылся. Верные псы, как бабка назвала прислужников старейшины, насторожились. Они сидели неподалёку, караулили перехожую девку. Но в темноте мелькнула сгорбленная бабкина фигура.
- Это старая карга, - шепнул один стражник другому. - Ты глянь, как укуталась, думала, что мы не узнаем.
Проследили взглядом. Бабка прошла в шалаш ко своей подруге, такой же старой кочерыжке. Долго там была, вернулась. Через некоторое время полог снова приоткрылся, и тёмная тень скользнула в сторону.
- Бабка?
- Ага. Не спится старой, разбегалась туда-сюда.
Но бабка, на этот раз уйдя к подруге, долго не возвращалась. Слишком долго... У караульщиков внутри всё заныло от нехорошего предчувствия.
Но тут с другой стороны селения послышался шум, залаяли собаки, зазвучали тревожные голоса.
- Сбегай, посмотри, что случилось.
Побежал один. Не скоро вернулся.
- Старейшину принесли. Раненого.
- Раненого? Кто его?
- Не говорят. Бабка где?
- Не возвращалась ещё.
- Пошли посмотрим, что там у неё.
Когда ворвались к бабке в шалаш, спала старая, что младенец, а чужой девки и след простыл. Побежали к подруге - у той никого. Обхитрили змеищи.
А в просторном и ярко освещённом шалаше старейшины не протолкнуться. Прибежали жёны, прибежали друзья его - верные псы, привели знахарку. До утра шептались, ждали.
Утром знахарка отошла от ложа больного.
- Что?
Та пожала плечами.
- Как судьба... Зовёт Пешу.
Пеша трясущийся и бледный был неподалёку.
- Оставьте нас, - прохрипел старейшина.
Вышли все, кроме двоих, тех, с которыми он уходил накануне. Всё это время они были рядом.
Пеша кинулся к отцу на грудь, зарыдал.
- Не трясись ты. Не помер ещё - ворчливо прохрипел старейшина.
- И не помрёшь?
- Не знаю. Своим же гостинцем угостился.
- Как это?
- Как... Если хочешь обхитрить Шана, будь готов, что он тебя сам обдурит. Изворотливый гад. Но теперь уж всё...
- Что всё?
- Думаю, я его простил.
- Как это?
- Как это, как это... - недовольно передразнил старейшина сына. - Нет больше Шана.
Эта новость не обрадовала Пешу.
«Ну иди ко мне. Сейчас я тебя буду резать, жарить и жрать». Такой мужик был отчаянный. Жаль.
- Останешься пока за старшего в племени.
И жизнь тут же заиграла в груди любящего сына.
- Надолго?
- Пока на ноги не встану.
Пеша оценивающе поглядел на отца. Так-то он вроде ничего, только крепко жёлтый. Руки жёлтые, лицо жёлтое и даже глаза с желтизной. Или это кажется в свете множества лучин? Хотя, раньше не казалось.
- Это - твои помощники, - чуть заметно кивнул на двоих за спиной.
Пеша едва не скривился. Знает он этих помощников. Они его не слушаются!
- Девку, про которую ты говорил...
- Про какую? - в груди у Пеши снова ёкнуло.
- Про Лу.
- А-а-а.
- Её надо к нам в племя. Думай, как сделать. Потом мне доложишь.
- Дак я уже придумал.
- Думай лучше. Иди. И готовься жениться. Срочно.
- На Оле?
- А на ком ещё?
Глава 81
- Это... море?
- Оно самое...
Ребята в восхищении переглянулись, а внизу под грантлётом раскинулась синяя сказочная пелена.
- Я думал, что про него люди выдумали.
- Кому рассказать - не поверят.
- А ведь Лу про океан тоже что-то говорила.
- С вашей девчонкой мы летели по этому же марш... пути. Она его видела.
- А зачем вы забирали Лу?
- Гм... - задумался толстый. Длинный, как всегда, предоставил ему всё объяснять. – Нам нужны особые люди, способные… Был сильный сигнал... Она могла бы продолжить наше дело, если бы была постарше…
- А кто вы? - впервые задал вопрос Лок.
- Мы... наверное, хранители.
- И что вы храните?
- Мы храним... знания... память... ценности, всё, что осталось от былой... жизни.
- Как это?
- Да начни сначала, - подсказал длинный.
- Когда-то наша земля выглядела по-другому, - начал толстый чуть нараспев, как это делала Кида, когда сочиняла сказки. - Но это было давным-давно. Вот, сколько звёзд на небе?
- Много. Не сосчитать, - ответ Гёры прозвучал уверенно. Это каждый знает.
Лок молча слушал. Взгляд его скользил с лица толстяка на чудесную картину за прозрачной стеной и назад.
- Вот столько же лет прошло с тех времён, когда земля выглядела по-другому.
- А как она выглядела?
- Ну, земля-то была в основном такой же. А вот тогдашние люди понастроили много всяких чудесных штук.
- Каких?
- Дома, например, высокие - до неба. Грантлёты вот такие, как этот. Они могли летать. Живые картинки.
- Как это?
- Ну, кое-что мы вам покажем. Пэмэушник... по пэмэушнику можно разговаривать... Ты, например здесь, а твой Лок дома, а разговаривали бы, как будто рядом.
- Как это?
Толстяк закатил глаза:
- Лучше задавай другой вопрос. «Как это», тебе объяснить не смогу даже за десять лет.
- Тем более, он и сам не знает, - усмехнулся длинный.
И толстяк на этот раз не стал возмущаться:
- Тем более, мы сами толком не знаем.
