сошедшими с ума людьми какую-то преграду, почти незримую, едва видимую мне, но вместе с тем достаточно прочную, которая по-моему желанию приводила сейчас окружающее пространство передо мной к эффекту не преодоления, какого-то отвердевания, чем-то похожего на быстрое замерзание простой воды, которое своими нескончаемыми нитями-паутинками, постоянно удлиняющимися вперед, заставляло сам воздух в нём был непреодолимым для этих людей, которые теперь с неистовостью самого безумия пытались прорваться к святыне за моей спиной и зрелище это действительно выглядело ужасающе.
Переполняемые голодной яростью от переизбытка своей свободы, от её безжизненных, бездушных пределов, в которых уже ничего не оставалось личного, человеческого, всё, что представляло его было давно в них похоронено, кроме самих ещё человеческих обликов, которые начинали разбиваться об эту не до конца видимую им преграду, стремительно обезображиваясь, превращаясь в алчных, жаждущих любой ценой добраться до своей добычи зверей, которым как будто давно отказали в еде, в обещанном когда-то мясе без которого они могут сейчас просто умереть от голода прямо перед этим собором. Они начали передо мной уже кричать от своих неудач, от того, что их что-то останавливает малопонятное, плохо видимое им. Эти люди в отчаянье отскакивали, отступали от церкви и снова бросались на неё остервенелыми до крайности стаями, обезображиваясь при этом всё больше и больше от своих безуспешных попыток прорваться к собору.
Через некоторое время большинство из них окончательно потеряло свой человеческий облик, все индивидуальные людские черты. Они уже не были людьми в прямом понимании этого слова. Он просто были дикими существами, только силуэтами ещё напоминающими людей, всё остальное у них было от тварей. Но и эту свою дикость они быстро утрачивали, во время своих беспрерывных атак на церковь, безжалостно превращая свои бешенные тела в груды кровавых лохмотьев, состоящих только из разорванных мышц, жил и кожи.
Шло время, а я всё продолжал и продолжал свою волшебную спасительную для храма песню, её магическое звучание, которое исходило от меня почти беспрерывно только для того, чтобы никто не смог войти в границы её святыни. Но вскоре мои силы начали иссекать, горлом пошла кровь, она быстро поднималась к губам и стекала с уголков рта на подбородок, а дальше капала дождем под ноги, где была уже ярко красная лужа из неё, но песню свою я продолжал не смотря ни на что. В какой-то момент кровавая лужа подо мной перестала увеличиваться, атаки на церковь внезапно прекратились, кто-то невидимый мне отдал приказ этим людям больше не наступать, как будто устал наблюдать за их яростным бессилием, которое так и не позволило им даже на несколько метров приблизиться к своей цели, к этому храму.
Многие из них безвозвратно утратили себя во время этих атак, превратив свои облики в жалкие куски, в груды рваного мяса, в которых ещё каким-то чудом теплилась какая-то жизнь. Как она там сохранялась при таких непоправимых увечьях одному Богу было известно. Скорее всего из жалости, из сострадания к ним, хотя в этих людях, повторяю, уже ничего человеческого не было. Когда последние из них покинули пространство перед собором, покорно подчиняясь этому приказу я, полный бессилия, опустился на колени. Через некоторое время мои силы начали восстанавливаться, медленно и неспешно к моему телу стала возвращаться вся кровь, которая вытекла из меня до этого. Она, как послушный ребенок на зов матери, вернулась с земли обратно в мое тело, снова переставая быть пролитой. Сразу после этого моей головы что-то коснулось, что-то нежное и холодное. Я устало поднял голову к небу. Оно опять было настоящим. С него медленно красиво падал снег, тоже настоящий, как в далеком забытом детстве, чистый-чистый белый-белый и последние следы моей крови быстро исчезали под его холодной ледяной невинностью. И тут позади меня раздался чей-то голос, который тихо попросил:
- Теперь уходи, тебе пора…Ты сделал всё, что мог…
После этих слов снегопад передо мной образовал некое подобие временного прохода, который должен был вывести меня отсюда, как преданный надежный друг, как проводник, который состоял не из крови и плоти, а из невесомых снежинок, которые были теперь для меня моим настоящим, будущим и прошлым, неслышно обещая мне только одно – спасение, если я его послушаюсь и уйду отсюда.
- Уходи…Времени почти не осталось…
Будто эхом звучали во мне эти слова, которые раздавались и раздавались вокруг меня, как тихая молитва. И я послушался, устало поднялся и сделал шаг навстречу снежной чистоте, которая через мгновение меня поглотила без следа.
…я вышел из снегопада, которого на самом деле никогда не было вокруг меня, рядом со мной. Не оглядываясь больше назад, я вошёл в теплую темноту своего подъезда, чтобы всё забыть. Нет, чтобы всё вспомнить…
05.03.2021
7:14 (время точное)
Новое утро. Болит горло от того звучания, от той песни у церкви. Попробовал его ради интереса воспроизвести это звучание здесь, в этом времени. Ничего не получилось. Значит, эта способность будет только там. В будущем.
На что же была похожа эта песня? Наверное, на песню самого космоса, которая сама себя создает, свою материальность, свои миры.
И как только ты обретаешь каким-то образом эту способность, её воспроизведения в себе и через себя, то сразу же становишься участником этого великого процесса, необозримого строительства. Хотя, может быть, сегодня горло у меня болит не от этой песни, не от этого звучания, а от криков тех людей на тех митингах в начале тридцатых прошлого века, на которых рождалась новая звезда, новая эра, как они думали, для целого народа, чей ослепительный путеводный свет так и не стал для них белым, создающим, созидающих их, только коричнево-черным, как цвет выгоревшего железа бесчисленных обломков вокруг, в которые превратит этот человек-звезда свою страну после того, как она позволит себя обмануть, поддавшись его невыносимо притягательному голосу, который будет беспрестанно взывать своим магическим и таким желанным для этих людей криком-словами, требующих только одного от них – не быть слабыми!!! Не быть слабыми!!!
Такими, обычно, голосами озлобленные матери требуют у своих только что избитых детей, чтобы те не смели быть больше слабыми, больше быть избитыми и чье яростное желание обладать кем-то родным до последнего лоскута кожи, до последнего сломанного ногтя, заставляет всех тех, кто рядом с ними всё это время, пройти их бездну до конца, до последнего метра вместе с их демонами, а потом, после этого, войти с ними в пустоту нового дня, чтобы там встретиться с другой бездной его бесчувственного утра, его лживого приличия только для того, чтобы к ночи весь свой пусть повторить снова, но уже при свете этого дня. И разве это не подготавливало их тогда к будущему аду, не учило больше не искать надежды там, где её уже не было.
Кто-то расмеялся издалека и спросил меня:
- А ведь это ты был в Германии тогда? Не он… Именно ты. Помнишь?
Я закрыл глаза. Я всё помнил.
…впервые я увидел его в начале тридцатых. В каком-то немецком городке, где Гитлер выступал перед толпой уже загипнотизированной и порабощённой его словами.
Среди потерявших себя людей я смотрел, нет, не на него, а на Иоахима. Чем-то неуловимо непостижимо похожий на меня, он действительно напоминал мою копию, моего двойника, мой прототип.
Он стоял в оцеплении чернорубашечников, которые охраняли нового вождя на этом митинге. Стоял и пристально жадно смотрел на Адольфа, при этом, казалось, ничего не замечая вокруг себя. И мне даже не надо было оглядываться на Гитлера, чтобы увидеть его в глазах Иоахима его фюрера, который уже успел войти в свой привычный метафизический транс с первых же слов своего обращения к этой толпе, которую порой воспринимал не как своего ребенка, которого у него никогда не будет, а как молодую неопытную девку от которой надо сразу добиться всего, чтобы потом никому её не отдавать даже мёртвую, даже ценой своей жизни.
И каждый раз ему эта задача удавалась с первых же слов, звуков своего голоса и очередная толпа быстро умирала под ним, привычно задушенная его бешено яростными интонациями, которыми он, как удавкой, умело доводил дело всегда до конца, безжалостно обрекая слушающих его к заслуженной смерти за него, и которые даже не догадывались об этом по началу, хотя были уже, по сути, мертвы своими будущими смертями за него, убиты им в самом начале своего знакомства с новой мессией.
И этот немецкий парень Иоахим так его, кажется, звали тогда тоже был мертв, но, к своему счастью, пока также об этом не знал. Но как только я подумал об этом, с лицом Иоахима что-то начало происходить. Оно неуловимо изменилось, поменялось. Слепая покорность и преданность, которую он только что испытывал к человеку перед собой на трибуне, внезапно начала куда-то исчезать, пропадать, как вода из только что треснувшего, разбитого аквариума.
Иоахим сейчас видел то, что видел я. Тёмнофиолетовокоричневые, почти невидимые для человеческого глаза, нити-струйки энергетических излучений, которые то возникали, то исчезали с лица Гитлера, но вдруг они начали появляться из его тела и тянуться куда-то за спины слушающих его людей, как обычно завороженных, околдованных исступлением его речи к ним. Эти излучения со временем начали соединяться на всех немецких улицах и в домах с теми живыми и не очень живыми, кто уже знал страшное будущее своей страны, кто уже знал, что надо делать с теми, кто уже обманут им.
Лицо штурмовика внезапно исказилось каким-то напряжением, он продолжал видеть то, что видел и я с самого начала, то что происходило всегда на этих митингах, как бы за скобками их действительности, за их сегодняшней жизненной плёнкой.
Как ему это удавалось? Я только потом понял, что он тоже обладал этим даром проникновения за, так называемый, занавес происходящего, но увиденное там его почему-то не всегда волновало, трогало и поражало. И сейчас, застыв среди этой толпы, у меня вдруг возникло ощущение, что это не он, а я стою теперь в этом оцеплении и охраняю Гитлера преданностью давно прирученной овчарки, немецкой овчарки. Единственное отличие между нами – я немного старше его и у меня другое лицо.
Неожиданно Иоахим закричал от боли, кто-то сзади из толпы вогнал ему шило в спину, через мгновение уже я закричал от боли и упал на колени, что-то узкое металлическое появилось в моем теле.
…спустя несколько лет я снова увидел его в толпе, которая собралась то ли в Мюнхене, то ли в Берлине по случаю очередного съезда или празднования какой-то даты, какой-то годовщины.
Где-то впереди среди беснующееся толпы Гитлера ждал убийца, но Иоахим уже это знал, он давно был в личной охране нового вождя. Он так и не смог от него уйти, уже зная о нём всё.
Порой зло имеет такое обаяние и притягательность, что становится на какое-то время смыслом жизни даже тогда, когда всё о нем знаешь. Так было и с нашим героем. У него кроме этого зла больше ничего в жизни не было и ещё того дара, благодаря которому он сейчас пристально всматривался в людей, которые теперь окружали Гитлера, безошибочно определяя среди них тех, кто совсем не были людьми, но были среди них для того, чтобы всегда им помогать становиться хуже, чем они есть на самом деле, всегда успокаивать тех, ко захочет умереть ради кого-то, отдать своё тело и душу за любую национальную идею, даже самую ничтожную и жалкую, которую только для него придумают и предложат искушенные в этом деле люди. Другие люди от них.
Благодаря этому дару и своей преданности Иоахим носил чёрную СС-вскую форму высшего ранга. Откуда у него был этот дар с помощью, которого он видел то, что видел я, для меня так и осталось загадкой, тайной.
Пройдя с толпой сторонников почти полдороги до какого-то здания, Гитлер загадочным образом так и не приблизился к своему убийце, не дал ему ни малейшего шанса умертвить себя, отдать на заклание себя самой смерти и всё благодаря нашему герою, который вел его, словно мистический буксир позади себя, заставляя своими движениями огибать тёмные места невидимых опасностей и угроз для него. И каждый раз, когда фюрер по какой-то причине невольно сокращал некое безопасное расстояние между собой и своим убийцей, Иоахим тут же каким-то образом, известным только ему, отдалял Гитлера от него, как будто какой-то силой отодвигал его в противоположную от убийцы сторону, благодаря, скорее всего, какому-то волевому усилию.
Вероятно, в этом ему ещё помогали силуэты тех падших созданий, которые всегда мелькают рядом с подобными множителями великих страданий для того, чтобы никто не мог причинить им вреда раньше времени.
Эти падшие знали о Иоахиме всё и ценили его как человека, как одного из лучших телохранителей фюрера, который имел хоть какое-то отношение к людям, в отличии от них.
Гитлер уже заканчивал свою торжественную ходьбу по улицам этого города, свой путь величия, свою дорогу славы, когда кто-то рядом рассек мне внезапно всю левую часть лица чем-то острым. Невидимым профессионально отработанным до автоматизма ударом. Пытаясь остановить кровь, которая начала заливать мне лицо, я посмотрел на своего немца. Он в бешенстве оглядывался в толпе, пытаясь кого-то найти или хотя бы увидеть, вся правая часть его лица была точно так же рассечена чем острым, как и у меня.
Последнее, что я заметил через секунду с удивлением, что кровь, которая обильно стекала с наших лиц образовывала у нас под ногами почти одинаковый ярко алый рисунок на тротуаре, словно умышленно создавая прямо у нас на глазах карту спасения из этой временной западни, из этого капкана роковых обстоятельств.
Так кто же он такой на самом деле? Этот немец. Спрашивал я себя, исчезая из этого времени. Почему этот человек появляется передо мной все эти годы в Германии? О чем он молчит? Всегда молчит! Что хочет сказать этим молчанием? Своим безмолвием…
08.03.2021
22:17(время точное)
Пытаюсь вспомнить, что же было дальше с Иоахимом, заставляю себя в который раз войти в невидимую для большинства толщу времен. Сквозь её загадочное бесчувствие прорваться к нему, но её волшебная таинственная плотность пускает не сразу. Только со временем.
И вот, наконец, опять Германия. Он стоит в комнате матери, на столе за его спиной лежит похоронка на младшего брата, погибшего на восточном фронте в Сталинграде. Глядя в мокрое от дождя окно, он пытается что-то достать из нагрудного кармана, на подоконник перед ним вдруг падает значок члена НСДАП, он сломан и так и остается лежать у окна.
…ему было уже 37. В органах СС он работал с момента их создания. Был много лет любимым телохранителем фюрера, спасавшего его не однократно от покушений, но потом Гитлер по неизвестным причинам охладел к нему. Иоахим в какой-то момент начал как-то странно смотреть на него и с некоторых пор Адольф начал ловить на себе его необычные взгляды в свою сторону. И со временем они начали пугать Гитлера и он убрал его от себя, отдал Гиммлеру, а тот, в свою очередь, сплавил его своему заместителю, который был на свою беду бисексуален, и который вскоре влюбился в него без памяти и это было неудивительно.
Переполняемые голодной яростью от переизбытка своей свободы, от её безжизненных, бездушных пределов, в которых уже ничего не оставалось личного, человеческого, всё, что представляло его было давно в них похоронено, кроме самих ещё человеческих обликов, которые начинали разбиваться об эту не до конца видимую им преграду, стремительно обезображиваясь, превращаясь в алчных, жаждущих любой ценой добраться до своей добычи зверей, которым как будто давно отказали в еде, в обещанном когда-то мясе без которого они могут сейчас просто умереть от голода прямо перед этим собором. Они начали передо мной уже кричать от своих неудач, от того, что их что-то останавливает малопонятное, плохо видимое им. Эти люди в отчаянье отскакивали, отступали от церкви и снова бросались на неё остервенелыми до крайности стаями, обезображиваясь при этом всё больше и больше от своих безуспешных попыток прорваться к собору.
Через некоторое время большинство из них окончательно потеряло свой человеческий облик, все индивидуальные людские черты. Они уже не были людьми в прямом понимании этого слова. Он просто были дикими существами, только силуэтами ещё напоминающими людей, всё остальное у них было от тварей. Но и эту свою дикость они быстро утрачивали, во время своих беспрерывных атак на церковь, безжалостно превращая свои бешенные тела в груды кровавых лохмотьев, состоящих только из разорванных мышц, жил и кожи.
Шло время, а я всё продолжал и продолжал свою волшебную спасительную для храма песню, её магическое звучание, которое исходило от меня почти беспрерывно только для того, чтобы никто не смог войти в границы её святыни. Но вскоре мои силы начали иссекать, горлом пошла кровь, она быстро поднималась к губам и стекала с уголков рта на подбородок, а дальше капала дождем под ноги, где была уже ярко красная лужа из неё, но песню свою я продолжал не смотря ни на что. В какой-то момент кровавая лужа подо мной перестала увеличиваться, атаки на церковь внезапно прекратились, кто-то невидимый мне отдал приказ этим людям больше не наступать, как будто устал наблюдать за их яростным бессилием, которое так и не позволило им даже на несколько метров приблизиться к своей цели, к этому храму.
Многие из них безвозвратно утратили себя во время этих атак, превратив свои облики в жалкие куски, в груды рваного мяса, в которых ещё каким-то чудом теплилась какая-то жизнь. Как она там сохранялась при таких непоправимых увечьях одному Богу было известно. Скорее всего из жалости, из сострадания к ним, хотя в этих людях, повторяю, уже ничего человеческого не было. Когда последние из них покинули пространство перед собором, покорно подчиняясь этому приказу я, полный бессилия, опустился на колени. Через некоторое время мои силы начали восстанавливаться, медленно и неспешно к моему телу стала возвращаться вся кровь, которая вытекла из меня до этого. Она, как послушный ребенок на зов матери, вернулась с земли обратно в мое тело, снова переставая быть пролитой. Сразу после этого моей головы что-то коснулось, что-то нежное и холодное. Я устало поднял голову к небу. Оно опять было настоящим. С него медленно красиво падал снег, тоже настоящий, как в далеком забытом детстве, чистый-чистый белый-белый и последние следы моей крови быстро исчезали под его холодной ледяной невинностью. И тут позади меня раздался чей-то голос, который тихо попросил:
- Теперь уходи, тебе пора…Ты сделал всё, что мог…
После этих слов снегопад передо мной образовал некое подобие временного прохода, который должен был вывести меня отсюда, как преданный надежный друг, как проводник, который состоял не из крови и плоти, а из невесомых снежинок, которые были теперь для меня моим настоящим, будущим и прошлым, неслышно обещая мне только одно – спасение, если я его послушаюсь и уйду отсюда.
- Уходи…Времени почти не осталось…
Будто эхом звучали во мне эти слова, которые раздавались и раздавались вокруг меня, как тихая молитва. И я послушался, устало поднялся и сделал шаг навстречу снежной чистоте, которая через мгновение меня поглотила без следа.
…я вышел из снегопада, которого на самом деле никогда не было вокруг меня, рядом со мной. Не оглядываясь больше назад, я вошёл в теплую темноту своего подъезда, чтобы всё забыть. Нет, чтобы всё вспомнить…
05.03.2021
7:14 (время точное)
Новое утро. Болит горло от того звучания, от той песни у церкви. Попробовал его ради интереса воспроизвести это звучание здесь, в этом времени. Ничего не получилось. Значит, эта способность будет только там. В будущем.
На что же была похожа эта песня? Наверное, на песню самого космоса, которая сама себя создает, свою материальность, свои миры.
И как только ты обретаешь каким-то образом эту способность, её воспроизведения в себе и через себя, то сразу же становишься участником этого великого процесса, необозримого строительства. Хотя, может быть, сегодня горло у меня болит не от этой песни, не от этого звучания, а от криков тех людей на тех митингах в начале тридцатых прошлого века, на которых рождалась новая звезда, новая эра, как они думали, для целого народа, чей ослепительный путеводный свет так и не стал для них белым, создающим, созидающих их, только коричнево-черным, как цвет выгоревшего железа бесчисленных обломков вокруг, в которые превратит этот человек-звезда свою страну после того, как она позволит себя обмануть, поддавшись его невыносимо притягательному голосу, который будет беспрестанно взывать своим магическим и таким желанным для этих людей криком-словами, требующих только одного от них – не быть слабыми!!! Не быть слабыми!!!
Такими, обычно, голосами озлобленные матери требуют у своих только что избитых детей, чтобы те не смели быть больше слабыми, больше быть избитыми и чье яростное желание обладать кем-то родным до последнего лоскута кожи, до последнего сломанного ногтя, заставляет всех тех, кто рядом с ними всё это время, пройти их бездну до конца, до последнего метра вместе с их демонами, а потом, после этого, войти с ними в пустоту нового дня, чтобы там встретиться с другой бездной его бесчувственного утра, его лживого приличия только для того, чтобы к ночи весь свой пусть повторить снова, но уже при свете этого дня. И разве это не подготавливало их тогда к будущему аду, не учило больше не искать надежды там, где её уже не было.
Кто-то расмеялся издалека и спросил меня:
- А ведь это ты был в Германии тогда? Не он… Именно ты. Помнишь?
Я закрыл глаза. Я всё помнил.
…впервые я увидел его в начале тридцатых. В каком-то немецком городке, где Гитлер выступал перед толпой уже загипнотизированной и порабощённой его словами.
Среди потерявших себя людей я смотрел, нет, не на него, а на Иоахима. Чем-то неуловимо непостижимо похожий на меня, он действительно напоминал мою копию, моего двойника, мой прототип.
Он стоял в оцеплении чернорубашечников, которые охраняли нового вождя на этом митинге. Стоял и пристально жадно смотрел на Адольфа, при этом, казалось, ничего не замечая вокруг себя. И мне даже не надо было оглядываться на Гитлера, чтобы увидеть его в глазах Иоахима его фюрера, который уже успел войти в свой привычный метафизический транс с первых же слов своего обращения к этой толпе, которую порой воспринимал не как своего ребенка, которого у него никогда не будет, а как молодую неопытную девку от которой надо сразу добиться всего, чтобы потом никому её не отдавать даже мёртвую, даже ценой своей жизни.
И каждый раз ему эта задача удавалась с первых же слов, звуков своего голоса и очередная толпа быстро умирала под ним, привычно задушенная его бешено яростными интонациями, которыми он, как удавкой, умело доводил дело всегда до конца, безжалостно обрекая слушающих его к заслуженной смерти за него, и которые даже не догадывались об этом по началу, хотя были уже, по сути, мертвы своими будущими смертями за него, убиты им в самом начале своего знакомства с новой мессией.
И этот немецкий парень Иоахим так его, кажется, звали тогда тоже был мертв, но, к своему счастью, пока также об этом не знал. Но как только я подумал об этом, с лицом Иоахима что-то начало происходить. Оно неуловимо изменилось, поменялось. Слепая покорность и преданность, которую он только что испытывал к человеку перед собой на трибуне, внезапно начала куда-то исчезать, пропадать, как вода из только что треснувшего, разбитого аквариума.
Иоахим сейчас видел то, что видел я. Тёмнофиолетовокоричневые, почти невидимые для человеческого глаза, нити-струйки энергетических излучений, которые то возникали, то исчезали с лица Гитлера, но вдруг они начали появляться из его тела и тянуться куда-то за спины слушающих его людей, как обычно завороженных, околдованных исступлением его речи к ним. Эти излучения со временем начали соединяться на всех немецких улицах и в домах с теми живыми и не очень живыми, кто уже знал страшное будущее своей страны, кто уже знал, что надо делать с теми, кто уже обманут им.
Лицо штурмовика внезапно исказилось каким-то напряжением, он продолжал видеть то, что видел и я с самого начала, то что происходило всегда на этих митингах, как бы за скобками их действительности, за их сегодняшней жизненной плёнкой.
Как ему это удавалось? Я только потом понял, что он тоже обладал этим даром проникновения за, так называемый, занавес происходящего, но увиденное там его почему-то не всегда волновало, трогало и поражало. И сейчас, застыв среди этой толпы, у меня вдруг возникло ощущение, что это не он, а я стою теперь в этом оцеплении и охраняю Гитлера преданностью давно прирученной овчарки, немецкой овчарки. Единственное отличие между нами – я немного старше его и у меня другое лицо.
Неожиданно Иоахим закричал от боли, кто-то сзади из толпы вогнал ему шило в спину, через мгновение уже я закричал от боли и упал на колени, что-то узкое металлическое появилось в моем теле.
…спустя несколько лет я снова увидел его в толпе, которая собралась то ли в Мюнхене, то ли в Берлине по случаю очередного съезда или празднования какой-то даты, какой-то годовщины.
Где-то впереди среди беснующееся толпы Гитлера ждал убийца, но Иоахим уже это знал, он давно был в личной охране нового вождя. Он так и не смог от него уйти, уже зная о нём всё.
Порой зло имеет такое обаяние и притягательность, что становится на какое-то время смыслом жизни даже тогда, когда всё о нем знаешь. Так было и с нашим героем. У него кроме этого зла больше ничего в жизни не было и ещё того дара, благодаря которому он сейчас пристально всматривался в людей, которые теперь окружали Гитлера, безошибочно определяя среди них тех, кто совсем не были людьми, но были среди них для того, чтобы всегда им помогать становиться хуже, чем они есть на самом деле, всегда успокаивать тех, ко захочет умереть ради кого-то, отдать своё тело и душу за любую национальную идею, даже самую ничтожную и жалкую, которую только для него придумают и предложат искушенные в этом деле люди. Другие люди от них.
Благодаря этому дару и своей преданности Иоахим носил чёрную СС-вскую форму высшего ранга. Откуда у него был этот дар с помощью, которого он видел то, что видел я, для меня так и осталось загадкой, тайной.
Пройдя с толпой сторонников почти полдороги до какого-то здания, Гитлер загадочным образом так и не приблизился к своему убийце, не дал ему ни малейшего шанса умертвить себя, отдать на заклание себя самой смерти и всё благодаря нашему герою, который вел его, словно мистический буксир позади себя, заставляя своими движениями огибать тёмные места невидимых опасностей и угроз для него. И каждый раз, когда фюрер по какой-то причине невольно сокращал некое безопасное расстояние между собой и своим убийцей, Иоахим тут же каким-то образом, известным только ему, отдалял Гитлера от него, как будто какой-то силой отодвигал его в противоположную от убийцы сторону, благодаря, скорее всего, какому-то волевому усилию.
Вероятно, в этом ему ещё помогали силуэты тех падших созданий, которые всегда мелькают рядом с подобными множителями великих страданий для того, чтобы никто не мог причинить им вреда раньше времени.
Эти падшие знали о Иоахиме всё и ценили его как человека, как одного из лучших телохранителей фюрера, который имел хоть какое-то отношение к людям, в отличии от них.
Гитлер уже заканчивал свою торжественную ходьбу по улицам этого города, свой путь величия, свою дорогу славы, когда кто-то рядом рассек мне внезапно всю левую часть лица чем-то острым. Невидимым профессионально отработанным до автоматизма ударом. Пытаясь остановить кровь, которая начала заливать мне лицо, я посмотрел на своего немца. Он в бешенстве оглядывался в толпе, пытаясь кого-то найти или хотя бы увидеть, вся правая часть его лица была точно так же рассечена чем острым, как и у меня.
Последнее, что я заметил через секунду с удивлением, что кровь, которая обильно стекала с наших лиц образовывала у нас под ногами почти одинаковый ярко алый рисунок на тротуаре, словно умышленно создавая прямо у нас на глазах карту спасения из этой временной западни, из этого капкана роковых обстоятельств.
Так кто же он такой на самом деле? Этот немец. Спрашивал я себя, исчезая из этого времени. Почему этот человек появляется передо мной все эти годы в Германии? О чем он молчит? Всегда молчит! Что хочет сказать этим молчанием? Своим безмолвием…
08.03.2021
22:17(время точное)
Пытаюсь вспомнить, что же было дальше с Иоахимом, заставляю себя в который раз войти в невидимую для большинства толщу времен. Сквозь её загадочное бесчувствие прорваться к нему, но её волшебная таинственная плотность пускает не сразу. Только со временем.
И вот, наконец, опять Германия. Он стоит в комнате матери, на столе за его спиной лежит похоронка на младшего брата, погибшего на восточном фронте в Сталинграде. Глядя в мокрое от дождя окно, он пытается что-то достать из нагрудного кармана, на подоконник перед ним вдруг падает значок члена НСДАП, он сломан и так и остается лежать у окна.
…ему было уже 37. В органах СС он работал с момента их создания. Был много лет любимым телохранителем фюрера, спасавшего его не однократно от покушений, но потом Гитлер по неизвестным причинам охладел к нему. Иоахим в какой-то момент начал как-то странно смотреть на него и с некоторых пор Адольф начал ловить на себе его необычные взгляды в свою сторону. И со временем они начали пугать Гитлера и он убрал его от себя, отдал Гиммлеру, а тот, в свою очередь, сплавил его своему заместителю, который был на свою беду бисексуален, и который вскоре влюбился в него без памяти и это было неудивительно.
