И мне скучно. В телефон не повтыкаешь, поговорить не с кем, и не поспишь. Можно, конечно, устроить скандал, потребовать адвоката, повыделываться, чтобы стражам закона жизнь не казалась бесплатным лунным пряником. Но... нет! Не сегодня! Мне нужно выбраться из этой передряги как можно быстрее и желательно целиком.
- А можно мне водички? - вежливо спрашиваю я у зеркала. - Пить очень хочется. Кстати, не хотите у меня взять анализы на наркотики? Чем-то же меня накачали. Кровь там или мочу? Я, может, не в свое дело лезу, но у вас же существуют какие-нибудь... э... протоколы, методики на подобный случай предусмотренные? Что даст всем нам моё сидение в закрытом помещении, кроме моей же панической атаки? Э?
Адвокаты мои всегда советовали меньше разговаривать, чтобы «все сказанное не могло быть использовано против вас». Но в данном случае, жертва — это как раз я.
И то ли легавые таки заглянули в свои протоколы, то ли решили, что ничего такого страшного я не прошу, но дверь отворяется и в допросную заходит парочка копов. Один, который помоложе и посимпатичее, с планшетом, а второй - постарше и гораздо менее смазливый — с бутылкой воды и одноразовым стаканчиком.
- Вот спасибочки, - говорю я и радостно улыбаюсь.
За их спинами в комнату проскальзывает очень большой и ослепительно белый лис о девяти хвостах. И судя по тому, что копы не кричат «Мамочка!», Рё вижу только я. Очень хорошо!
Старший из копов наливает в бумажный стакан воду и ставит передо мной, а лис говорит: «Не вздумай пить. Он туда что-то из флакона капнул» и усами щекочет шею возле уха. О как!
- Расскажите, что вы помните, госпожа Ямада, - говорит молодой коп.
Ну, значит, я подробненько излагаю, как подъехала к дому, как мы с телохранителями в лифт вошли, как там гадко воняло, а сама то возьму в руку стаканчик с водой, то обратно на стол поставлю. И каждый раз старший полицейский начинает неприлично дергаться, нервничает, стало быть. Вот правильно говорит Красавчик, что все люди, по сути своей, лохи, которых грех не облапошить, ибо верить готовы в любую ложь, а если не верят, значит им попался на пути очень плохой врун.
- И как вы можете объяснить случившееся? - спрашивает податель отравленной водички.
Как-как?
- Подставили меня злые недруги, - отвечаю трагическим тоном. - Обидели и оскорбили до глубины души, можно даже сказать, опозорили.
- И кого вы подозреваете?
- Всех.
И гляжу на полицейских таким искренним и честным взглядом, что Рё начинает тихонько хихикать. Нос свой длинный сморщил, клыки оскалил и смеется беззвучно. У, лисья морда!
- В смысле, всех? - вопрошает старший из следователей.
Я плечами пожимаю эдак небрежно.
- В самом прямом. Вас, например, тоже, офицер... как вас там.
- С чего бы?
- А вдруг вы - продажный полицейский? А вдруг вас злодеи подкупили, чтобы вы довели начатое ими до конца и меня отравили? - я верчу в руках бумажный стакан и гляжу в его содержимое с неподдельным сомнением. - Бутылку, кстати, вы мне принесли открытую уже. Подозрительно это, крайне подозрительно.
Это еще одно правило Красавчика Тана — нудеть, бурчать и прикидываться параноиком, когда общаешься со служителями закона в душной атмосфере допросной комнаты.
Глаза у копа — узкие, как смотровые прорези в танке, наливаются кровью. От гнева, страха и бессильной злости: тот еще коктейльчик из неприятных эмоций. И я его отлично понимаю, вот-вот сорвется верное дельце, за которое уже и авансец получен. Мы с ним буровим друг дружку тяжелыми взглядами. Не, ну я тоже умею хмурить брови, но, как говорит мисс Ван, это вредно для кожи лба, морщины от этого прорезываются раньше времени.
Полицейский уже и рот открывает, чтобы на наглую гангстершу наорать, когда в дверь врывается еще один коллега моих визави, и что-то им такое на ухо шепчет, чего я-то не слышу, а Рё — прекрасно улавливает большими пушистыми ушами.
«Ух ты! А у легавых экстренная ситуация, - говорит он. - Похоже, твой верный Мелкий намерен взять управление штурмом»
И все вчетверо, включая невидимого волшебного лиса, выбегают прочь. Рё, правда, успевает меня в щеку лизнуть и приказать сидеть тихо и не волноваться. Отличное пожелание, но как его выполнить?
10.05, 21 июня
Сижу я, стало быть, в допросной, сижу, сижу-сижу, сижу... Нет, вру, не сижу я совсем. Я уже и в зеркало постучала, и на пол легла, чтобы ухо приложить к щели пол дверью. Потому что снаружи что-то такое происходит, что-то бурное. Я отчетливо слышу топот ног, какие-то вопли. А мой Лис не возвращается, и полицейские не приходят, и адвокатов своих, которым плачу сумасшедшие деньги, я вообще пока в глаза не видела. И даже Мин Джун со своими бойцами не врывается, взяв штурмом полицейскую крепость. Что случилось, покусай вас всех Сяомэй? А еще мне хочется пить... Пить прозрачную чистую холодную воду, можно даже без льда, потом отдышаться, размахнуться и вмазать по морде Дайити. Хорошо так приложить друга-детектива, чтобы не забывал, кто я такая есть на этом свете. Позаботился он обо мне, ага! Мысль, как утверждает Сяомэй в минуты философствований, материальна, поскольку является продуктом электрохимического взаимодействия нейронов... Дальше там что-то про магнитное поле и выделяемую энергию, но я обычно не склонна вслушиваться в бормотание упившегося в хлам ками. И, видимо, зря я пропускала мимо ушей сентенции духа древнего негодяя. Потому что мои желания и мысли довольно быстро обретают материальное воплощение.
Замок в двери щелкает и вместо всех, кого я сейчас хочу видеть, появляется незнакомый мужик, которого я видеть точно не хочу. Совсем-совсем незнакомый. Окидывает он меня внимательным взглядом, словно прикидывая, сколько в Ямаде Рин живого веса, и собирается браться за меня немытыми руками. Может они, конечно, и мытые, но они мне не нравятся. И мужик мне не нравится, и как он смотрит, и как двигается тоже.
- Ты кто? - спрашиваю, перемещаясь так, чтобы между нами находился стол. - Чего тебе надо?
Мужик нехорошо ухмыляется и прыгает в мою сторону, как тигр.
- Рё! - ору я во всю глотку. - Рёооооооо!
В боевике да при хорошем постановщике трюков эта сцена смотрелась бы улётно. Но мы не в кино, а значит, всё происходит крайне неэстетично. Мы с мужиком бегаем вокруг стола, я верещу, он сопит. Ведь не то, чтобы я совсем не умела драться, я умею еще с детского приюта. Красавчик Тан лишь поставил мне правильно руку, чтобы пальцы каждый раз не выбивать. Да и регулярные спаринги с Мелким даром не прошли. Но разница в весовых категориях у нас с назойливым незнакомцем делает свое черное несправедливое дело. Мои 45 кг против его полтора центнеров? Серьезно? В конце концов, его кулак сшибает меня с ног, как таран, я отлетаю и впечатываюсь в стену всем телом. Она приятно холодная и это последнее, чтобы я успеваю почувствовать прежде, чем отрубиться. В очередной раз, кстати.
21 июня... наверное...
Сама себе я сейчас напоминаю электрический чайник. Клац на кнопку — включили, клац — выключили. Всё бы ничего, но кнопка эта находится у меня где-то в голове, а её содержимое - штука деликатная, оно может испортиться от грубого обращения. Но тем, кто на кнопку нажимает, им плевать.
Сознание честно пытается вернуться, но мне к носу прикладывают уже знакомо вонючую тряпку. И — опаньки! Ямада Рин снова отправляется в принудительный тур по кошмарам своего детства и юности. Э-ге-гей!
И снова — здравствуй, дядюшка Кента! Ты пока не мертвый, ты еще молодой, сильный, здоровый и страшный. Тебя даже самые конченые уличные отморозки боятся до поноса, что уж говорить о девятилетнем ребенке, который полностью в твоей власти.
- Не надо! Пожалуйста! Дядюшка, миленький, ну прошу вас... Я всё... Я всё буду делать! Клянусь! Ну, пожалуйста!
А это ведь я реву, жалко и смешно разевая рот с дырками от выпавших зубов. Мокрое красное лицо с накрепко зажмуренными глазами. Стою перед ним на коленях, руки подняты над головой. Наказанная я. Ни за что, просто потому, что не вовремя попалась на глаза Ямаде Кенте, а тому охота покуражиться.
- Так что же мне сделать с твоим дружком — Красавчиком? - ласково спрашивает дядя. - Отрезать ему язык? Или что пониже?
Сердце мое тут же выпрыгивает из груди. И я пытаюсь ползти к его ногам в туфлях из кожи крокодила и серебряными пряжками.
- Куда?! На место!
Мне отталкивают назад той же самой ногой в ботинке, металлический мысок носка попадает точнехонько между верхней губой и носом. Кровь горячая и соленая, она течет по губам, подбородку, по шее и на белую блузку. Ну и пусть, это даже хорошо, я так буду жальче выглядеть, и тогда, может быть, дядя пощадит моего единственного друга и защитника.
- Пожалуйста, не убивайте господина Тана! Он ни в чем не виноват! Это я, это всё я...
- О! А что ты еще сделала? Признавайся, отродье? Что украла?
Украсть? Что же я могла бы украсть? Мысли лихорадочно мечутся в лохматой голове. Вообще-то лохматой быть не положено, тыжедевочка, но что сделаешь, если тебя уже хорошенько оттаскали за волосы.
- Конфету! - меня озаряет. - Я украла конфету!
- Где?
Мамочки, где ж я её украла? В поместье нет никаких конфет.
- В магазине! Да, я украла конфету в магазине!
- Вот как? - ухмыляется дядя. - Ты забыла, что всю добычу положено сдавать в общак? Или Красавчик Тан тебя не научил? Тогда его надо наказать еще строже.
- Нет, он учил! Я просто забыла. Это я забыла! - кричу я, брызгая слюнями и кровью.
И так проходит час или около того, пока дядюшке не надоедает издеваться. И тогда он милостиво дарует мне наказание — стоять на коленях до полуночи, а Красавчику — прощение, если я, конечно, осознаю свою вину, раскаюсь и больше никогда ничего подобного не повторю. И я стою и раскаиваюсь, ну то есть глотаю сопли и строю планы отмщения. А потом приходит Красавчик Тан целый и небитый, но похмельный и злой, берет меня на руки и несет в ванную комнату - умываться, а затем уже сонную и дрожащую увозит в свою квартиру.
- Нельзя быть такой доверчивой, Ринка, совсем нельзя, - ворчит он, укладывая меня на диван пропахший табачным дымом. - Ты ж большая уже девка. Дядя твой, конечно, тот еще упырь, но и у тебя мозги должны отрасти, чтобы понимать, где он шутит, а где... хм... не шутит.
Ничего-ничего, очень скоро я узнаю, чем шутки Ямады Кенты отличаются от нешуток. И тогда он станет бить меня не ладонью, а бамбуковой палкой. Но рыдать я уже не буду, даже когда на мне не останется живого места. Но лучше уж пусть мне достанется, чем Красавчику или Мелкому.
Время идет, я большую часть времени живу у Тана, но порой...
В первый год обучения в колледже для очень богатых девочек я почти всё лето хожу в толстых колготках и кофте с длинным рукавом. «Спасибо, господин директор, - улыбаюсь я крайне аккуратно, чтобы губа снова не лопнула. - Мне совсем не жарко. У меня аллергия... атипичная». Тот понимающе кивает. Да-да, аллергия это очень серьезно. Завидует, поди, моему дядюшке, что тот может безнаказанно лупить малолетнюю тварь сколько заблагорассудится. Соученицы хихикают, учителя отводят глаза. Плевать, я уже скопила денег на первый свой револьвер. И однажды, а будет аккурат на моё 16-летие, я засуну его ствол дяде Кенте в грязную пасть и попрошу больше меня не бить, даже если очень хочется. И тот мне поверит на слово.
Но это хорошее воспоминание, а такие штуки редко становятся ночными кошмарами. А снится мне, уже небитой, чаще всего прочего, как дядюшка охотится на меня с Боко - здоровенной адской зверюгой, которой он был прежде и обязательно станет снова. Иногда Боко выходит на охоту один, и тогда спасения от него нет никакого, как ни прячься. И вот когда он уже нагоняет, валит навзничь и наклоняется, чтобы вгрызться в шейные позвонки... Горячий липкий язык касается моей щеки.
Погодите-ка! Такого эпизода в моих кошмарах раньше не было. Я всегда просыпаюсь перед тем, как Боко укусит. Но сейчас мне не проснуться. Я переворачиваюсь на спину и вижу, что надо мной склонился вовсе не уродливый дядюшкин пёс, а вполне человеческий мальчик. И я снова в приюте, мне лет пять, не больше, я тощая, вечно сопливая с гноящимися опухшими глазами засранка. Мальчишки таких всё время бьют, чаще всего ногами.
- Ты что делаешь? - спрашиваю я шепотом, уже приготовившись пустить в ход ногти и зубы.
- Пробую, - таким же заговорщическим шепотом отвечает парнишка. - Я думал, ты сделана из сахарной ваты.
- Почему это из ваты?
- Феи сделаны из облаков и сахарной ваты.
- Но я не фея.
Паренек (на вид ему лет 8, не больше) с сомнением трогает меня пальцем за обслюнявленную щеку.
- Значит, сказки врут насчет ваты, - говорит он. - Ты прогнала чудовище из кладовки.
Стоит ли мне признаться, что я просто спряталась от монстра с пятью пастями или лучше промолчать? Потому что внутри мальчика тоже ворочается маленькая тьма, похожая на морскую звезду – колючую и прожорливую.
- Давай его поймаем, это чудовище, - предлагает он азартно.
- Зачем? - спрашиваю я и осторожненько отодвигаюсь к стене.
- Он будет нашим рабом.
Мальчишка улыбается, счастливо так, радостно, а глаза-то злые, колкие. Попробуй отказаться и сразу узнаешь, кто тут главный.
- Чудовища не служат людям, - пытаюсь увильнуть я.
- Но мы ведь и не люди, - шепчет он мне на ухо.
Не выношу, когда на меня дышат с близкого расстояния. Его дыхание пахнет чем-то сладким, жвачкой какой-то или конфетой, самой дешевой. Он слишком близко, этот мальчик с длинными ресницами и поцарапанным носом. Злость обвивает мое горло змеиным сильным телом. А кулаки сжимаются сами собой.
- Не буду.
- Что?
- Не буду я никого ловить, - отвечаю твердо. - А ты уходи из девочковой комнаты, пока я не закричала.
- Ты не закричишь.
Откуда тебе знать, мелкий, но уже уверенный в своей власти и силе гаденыш? Почему. Ты. Так. Решил?
Сама не понимаю, как это выходит, но я прыгаю вперед, словно мартышка какая-то, и впиваюсь в его плечо зубами и луплю руками и ногами куда попало.
Нас растаскивают и бьют обоих, но не так, как потом будет бить дядя Кента, просто шлепают. Даже не больно и уж точно не обидно, по крайней мере, для меня. Потому что с этого дня я больше никому в приюте не дам себя даже пальцем тронуть. Теперь я точно это помню.
- Рин, как тебе не стыдно бить других детей? - спрашивает в очередной раз сестра-монахиня елейным голоском. - Ты же девочка, Рин. Девочки не дерутся. Рин! Я с кем сейчас разговариваю? Рин...
- Рин!
Я с огромным трудом открываю веки. Каждая ресница весит тонну не меньше, язык покрылся вонючей коркой, дышать больно, но ребра, кажется, не сломаны. Фокусирую взгляд на лице склонившегося надо мной человека.
- Так это был ты, - говорю, глядя в знакомые колкие глаза.
- Девичья у тебя память, Ямада Рин, вот я что тебе скажу.
Теперь всё встало на свои места.
Где-то между 21 и 22 июня...
Руки у меня привязаны к подлокотникам кресла, ноги, соответственно, к его ножкам. По-моему, это излишняя предосторожность, я и так не могу шевельнуть даже пальцем, такая во всем теле мерзкая слабость. На мне оставили банный халат, лифчик, трусы (отличная новость!) и тапочки. О! И телефончик мой не забыли. Вот он лежит на кофейном столике. Собрали, значит, все пазлы от Ямады Рин.
- Забористая у тебя дурь, - бормочу я, усилием воли пытаясь хоть немного взбодриться.
- А можно мне водички? - вежливо спрашиваю я у зеркала. - Пить очень хочется. Кстати, не хотите у меня взять анализы на наркотики? Чем-то же меня накачали. Кровь там или мочу? Я, может, не в свое дело лезу, но у вас же существуют какие-нибудь... э... протоколы, методики на подобный случай предусмотренные? Что даст всем нам моё сидение в закрытом помещении, кроме моей же панической атаки? Э?
Адвокаты мои всегда советовали меньше разговаривать, чтобы «все сказанное не могло быть использовано против вас». Но в данном случае, жертва — это как раз я.
И то ли легавые таки заглянули в свои протоколы, то ли решили, что ничего такого страшного я не прошу, но дверь отворяется и в допросную заходит парочка копов. Один, который помоложе и посимпатичее, с планшетом, а второй - постарше и гораздо менее смазливый — с бутылкой воды и одноразовым стаканчиком.
- Вот спасибочки, - говорю я и радостно улыбаюсь.
За их спинами в комнату проскальзывает очень большой и ослепительно белый лис о девяти хвостах. И судя по тому, что копы не кричат «Мамочка!», Рё вижу только я. Очень хорошо!
Старший из копов наливает в бумажный стакан воду и ставит передо мной, а лис говорит: «Не вздумай пить. Он туда что-то из флакона капнул» и усами щекочет шею возле уха. О как!
- Расскажите, что вы помните, госпожа Ямада, - говорит молодой коп.
Ну, значит, я подробненько излагаю, как подъехала к дому, как мы с телохранителями в лифт вошли, как там гадко воняло, а сама то возьму в руку стаканчик с водой, то обратно на стол поставлю. И каждый раз старший полицейский начинает неприлично дергаться, нервничает, стало быть. Вот правильно говорит Красавчик, что все люди, по сути своей, лохи, которых грех не облапошить, ибо верить готовы в любую ложь, а если не верят, значит им попался на пути очень плохой врун.
- И как вы можете объяснить случившееся? - спрашивает податель отравленной водички.
Как-как?
- Подставили меня злые недруги, - отвечаю трагическим тоном. - Обидели и оскорбили до глубины души, можно даже сказать, опозорили.
- И кого вы подозреваете?
- Всех.
И гляжу на полицейских таким искренним и честным взглядом, что Рё начинает тихонько хихикать. Нос свой длинный сморщил, клыки оскалил и смеется беззвучно. У, лисья морда!
- В смысле, всех? - вопрошает старший из следователей.
Я плечами пожимаю эдак небрежно.
- В самом прямом. Вас, например, тоже, офицер... как вас там.
- С чего бы?
- А вдруг вы - продажный полицейский? А вдруг вас злодеи подкупили, чтобы вы довели начатое ими до конца и меня отравили? - я верчу в руках бумажный стакан и гляжу в его содержимое с неподдельным сомнением. - Бутылку, кстати, вы мне принесли открытую уже. Подозрительно это, крайне подозрительно.
Это еще одно правило Красавчика Тана — нудеть, бурчать и прикидываться параноиком, когда общаешься со служителями закона в душной атмосфере допросной комнаты.
Глаза у копа — узкие, как смотровые прорези в танке, наливаются кровью. От гнева, страха и бессильной злости: тот еще коктейльчик из неприятных эмоций. И я его отлично понимаю, вот-вот сорвется верное дельце, за которое уже и авансец получен. Мы с ним буровим друг дружку тяжелыми взглядами. Не, ну я тоже умею хмурить брови, но, как говорит мисс Ван, это вредно для кожи лба, морщины от этого прорезываются раньше времени.
Полицейский уже и рот открывает, чтобы на наглую гангстершу наорать, когда в дверь врывается еще один коллега моих визави, и что-то им такое на ухо шепчет, чего я-то не слышу, а Рё — прекрасно улавливает большими пушистыми ушами.
«Ух ты! А у легавых экстренная ситуация, - говорит он. - Похоже, твой верный Мелкий намерен взять управление штурмом»
И все вчетверо, включая невидимого волшебного лиса, выбегают прочь. Рё, правда, успевает меня в щеку лизнуть и приказать сидеть тихо и не волноваться. Отличное пожелание, но как его выполнить?
10.05, 21 июня
Сижу я, стало быть, в допросной, сижу, сижу-сижу, сижу... Нет, вру, не сижу я совсем. Я уже и в зеркало постучала, и на пол легла, чтобы ухо приложить к щели пол дверью. Потому что снаружи что-то такое происходит, что-то бурное. Я отчетливо слышу топот ног, какие-то вопли. А мой Лис не возвращается, и полицейские не приходят, и адвокатов своих, которым плачу сумасшедшие деньги, я вообще пока в глаза не видела. И даже Мин Джун со своими бойцами не врывается, взяв штурмом полицейскую крепость. Что случилось, покусай вас всех Сяомэй? А еще мне хочется пить... Пить прозрачную чистую холодную воду, можно даже без льда, потом отдышаться, размахнуться и вмазать по морде Дайити. Хорошо так приложить друга-детектива, чтобы не забывал, кто я такая есть на этом свете. Позаботился он обо мне, ага! Мысль, как утверждает Сяомэй в минуты философствований, материальна, поскольку является продуктом электрохимического взаимодействия нейронов... Дальше там что-то про магнитное поле и выделяемую энергию, но я обычно не склонна вслушиваться в бормотание упившегося в хлам ками. И, видимо, зря я пропускала мимо ушей сентенции духа древнего негодяя. Потому что мои желания и мысли довольно быстро обретают материальное воплощение.
Замок в двери щелкает и вместо всех, кого я сейчас хочу видеть, появляется незнакомый мужик, которого я видеть точно не хочу. Совсем-совсем незнакомый. Окидывает он меня внимательным взглядом, словно прикидывая, сколько в Ямаде Рин живого веса, и собирается браться за меня немытыми руками. Может они, конечно, и мытые, но они мне не нравятся. И мужик мне не нравится, и как он смотрит, и как двигается тоже.
- Ты кто? - спрашиваю, перемещаясь так, чтобы между нами находился стол. - Чего тебе надо?
Мужик нехорошо ухмыляется и прыгает в мою сторону, как тигр.
- Рё! - ору я во всю глотку. - Рёооооооо!
В боевике да при хорошем постановщике трюков эта сцена смотрелась бы улётно. Но мы не в кино, а значит, всё происходит крайне неэстетично. Мы с мужиком бегаем вокруг стола, я верещу, он сопит. Ведь не то, чтобы я совсем не умела драться, я умею еще с детского приюта. Красавчик Тан лишь поставил мне правильно руку, чтобы пальцы каждый раз не выбивать. Да и регулярные спаринги с Мелким даром не прошли. Но разница в весовых категориях у нас с назойливым незнакомцем делает свое черное несправедливое дело. Мои 45 кг против его полтора центнеров? Серьезно? В конце концов, его кулак сшибает меня с ног, как таран, я отлетаю и впечатываюсь в стену всем телом. Она приятно холодная и это последнее, чтобы я успеваю почувствовать прежде, чем отрубиться. В очередной раз, кстати.
21 июня... наверное...
Сама себе я сейчас напоминаю электрический чайник. Клац на кнопку — включили, клац — выключили. Всё бы ничего, но кнопка эта находится у меня где-то в голове, а её содержимое - штука деликатная, оно может испортиться от грубого обращения. Но тем, кто на кнопку нажимает, им плевать.
Сознание честно пытается вернуться, но мне к носу прикладывают уже знакомо вонючую тряпку. И — опаньки! Ямада Рин снова отправляется в принудительный тур по кошмарам своего детства и юности. Э-ге-гей!
И снова — здравствуй, дядюшка Кента! Ты пока не мертвый, ты еще молодой, сильный, здоровый и страшный. Тебя даже самые конченые уличные отморозки боятся до поноса, что уж говорить о девятилетнем ребенке, который полностью в твоей власти.
- Не надо! Пожалуйста! Дядюшка, миленький, ну прошу вас... Я всё... Я всё буду делать! Клянусь! Ну, пожалуйста!
А это ведь я реву, жалко и смешно разевая рот с дырками от выпавших зубов. Мокрое красное лицо с накрепко зажмуренными глазами. Стою перед ним на коленях, руки подняты над головой. Наказанная я. Ни за что, просто потому, что не вовремя попалась на глаза Ямаде Кенте, а тому охота покуражиться.
- Так что же мне сделать с твоим дружком — Красавчиком? - ласково спрашивает дядя. - Отрезать ему язык? Или что пониже?
Сердце мое тут же выпрыгивает из груди. И я пытаюсь ползти к его ногам в туфлях из кожи крокодила и серебряными пряжками.
- Куда?! На место!
Мне отталкивают назад той же самой ногой в ботинке, металлический мысок носка попадает точнехонько между верхней губой и носом. Кровь горячая и соленая, она течет по губам, подбородку, по шее и на белую блузку. Ну и пусть, это даже хорошо, я так буду жальче выглядеть, и тогда, может быть, дядя пощадит моего единственного друга и защитника.
- Пожалуйста, не убивайте господина Тана! Он ни в чем не виноват! Это я, это всё я...
- О! А что ты еще сделала? Признавайся, отродье? Что украла?
Украсть? Что же я могла бы украсть? Мысли лихорадочно мечутся в лохматой голове. Вообще-то лохматой быть не положено, тыжедевочка, но что сделаешь, если тебя уже хорошенько оттаскали за волосы.
- Конфету! - меня озаряет. - Я украла конфету!
- Где?
Мамочки, где ж я её украла? В поместье нет никаких конфет.
- В магазине! Да, я украла конфету в магазине!
- Вот как? - ухмыляется дядя. - Ты забыла, что всю добычу положено сдавать в общак? Или Красавчик Тан тебя не научил? Тогда его надо наказать еще строже.
- Нет, он учил! Я просто забыла. Это я забыла! - кричу я, брызгая слюнями и кровью.
И так проходит час или около того, пока дядюшке не надоедает издеваться. И тогда он милостиво дарует мне наказание — стоять на коленях до полуночи, а Красавчику — прощение, если я, конечно, осознаю свою вину, раскаюсь и больше никогда ничего подобного не повторю. И я стою и раскаиваюсь, ну то есть глотаю сопли и строю планы отмщения. А потом приходит Красавчик Тан целый и небитый, но похмельный и злой, берет меня на руки и несет в ванную комнату - умываться, а затем уже сонную и дрожащую увозит в свою квартиру.
- Нельзя быть такой доверчивой, Ринка, совсем нельзя, - ворчит он, укладывая меня на диван пропахший табачным дымом. - Ты ж большая уже девка. Дядя твой, конечно, тот еще упырь, но и у тебя мозги должны отрасти, чтобы понимать, где он шутит, а где... хм... не шутит.
Ничего-ничего, очень скоро я узнаю, чем шутки Ямады Кенты отличаются от нешуток. И тогда он станет бить меня не ладонью, а бамбуковой палкой. Но рыдать я уже не буду, даже когда на мне не останется живого места. Но лучше уж пусть мне достанется, чем Красавчику или Мелкому.
Время идет, я большую часть времени живу у Тана, но порой...
В первый год обучения в колледже для очень богатых девочек я почти всё лето хожу в толстых колготках и кофте с длинным рукавом. «Спасибо, господин директор, - улыбаюсь я крайне аккуратно, чтобы губа снова не лопнула. - Мне совсем не жарко. У меня аллергия... атипичная». Тот понимающе кивает. Да-да, аллергия это очень серьезно. Завидует, поди, моему дядюшке, что тот может безнаказанно лупить малолетнюю тварь сколько заблагорассудится. Соученицы хихикают, учителя отводят глаза. Плевать, я уже скопила денег на первый свой револьвер. И однажды, а будет аккурат на моё 16-летие, я засуну его ствол дяде Кенте в грязную пасть и попрошу больше меня не бить, даже если очень хочется. И тот мне поверит на слово.
Но это хорошее воспоминание, а такие штуки редко становятся ночными кошмарами. А снится мне, уже небитой, чаще всего прочего, как дядюшка охотится на меня с Боко - здоровенной адской зверюгой, которой он был прежде и обязательно станет снова. Иногда Боко выходит на охоту один, и тогда спасения от него нет никакого, как ни прячься. И вот когда он уже нагоняет, валит навзничь и наклоняется, чтобы вгрызться в шейные позвонки... Горячий липкий язык касается моей щеки.
Погодите-ка! Такого эпизода в моих кошмарах раньше не было. Я всегда просыпаюсь перед тем, как Боко укусит. Но сейчас мне не проснуться. Я переворачиваюсь на спину и вижу, что надо мной склонился вовсе не уродливый дядюшкин пёс, а вполне человеческий мальчик. И я снова в приюте, мне лет пять, не больше, я тощая, вечно сопливая с гноящимися опухшими глазами засранка. Мальчишки таких всё время бьют, чаще всего ногами.
- Ты что делаешь? - спрашиваю я шепотом, уже приготовившись пустить в ход ногти и зубы.
- Пробую, - таким же заговорщическим шепотом отвечает парнишка. - Я думал, ты сделана из сахарной ваты.
- Почему это из ваты?
- Феи сделаны из облаков и сахарной ваты.
- Но я не фея.
Паренек (на вид ему лет 8, не больше) с сомнением трогает меня пальцем за обслюнявленную щеку.
- Значит, сказки врут насчет ваты, - говорит он. - Ты прогнала чудовище из кладовки.
Стоит ли мне признаться, что я просто спряталась от монстра с пятью пастями или лучше промолчать? Потому что внутри мальчика тоже ворочается маленькая тьма, похожая на морскую звезду – колючую и прожорливую.
- Давай его поймаем, это чудовище, - предлагает он азартно.
- Зачем? - спрашиваю я и осторожненько отодвигаюсь к стене.
- Он будет нашим рабом.
Мальчишка улыбается, счастливо так, радостно, а глаза-то злые, колкие. Попробуй отказаться и сразу узнаешь, кто тут главный.
- Чудовища не служат людям, - пытаюсь увильнуть я.
- Но мы ведь и не люди, - шепчет он мне на ухо.
Не выношу, когда на меня дышат с близкого расстояния. Его дыхание пахнет чем-то сладким, жвачкой какой-то или конфетой, самой дешевой. Он слишком близко, этот мальчик с длинными ресницами и поцарапанным носом. Злость обвивает мое горло змеиным сильным телом. А кулаки сжимаются сами собой.
- Не буду.
- Что?
- Не буду я никого ловить, - отвечаю твердо. - А ты уходи из девочковой комнаты, пока я не закричала.
- Ты не закричишь.
Откуда тебе знать, мелкий, но уже уверенный в своей власти и силе гаденыш? Почему. Ты. Так. Решил?
Сама не понимаю, как это выходит, но я прыгаю вперед, словно мартышка какая-то, и впиваюсь в его плечо зубами и луплю руками и ногами куда попало.
Нас растаскивают и бьют обоих, но не так, как потом будет бить дядя Кента, просто шлепают. Даже не больно и уж точно не обидно, по крайней мере, для меня. Потому что с этого дня я больше никому в приюте не дам себя даже пальцем тронуть. Теперь я точно это помню.
- Рин, как тебе не стыдно бить других детей? - спрашивает в очередной раз сестра-монахиня елейным голоском. - Ты же девочка, Рин. Девочки не дерутся. Рин! Я с кем сейчас разговариваю? Рин...
- Рин!
Я с огромным трудом открываю веки. Каждая ресница весит тонну не меньше, язык покрылся вонючей коркой, дышать больно, но ребра, кажется, не сломаны. Фокусирую взгляд на лице склонившегося надо мной человека.
- Так это был ты, - говорю, глядя в знакомые колкие глаза.
- Девичья у тебя память, Ямада Рин, вот я что тебе скажу.
Теперь всё встало на свои места.
Где-то между 21 и 22 июня...
Руки у меня привязаны к подлокотникам кресла, ноги, соответственно, к его ножкам. По-моему, это излишняя предосторожность, я и так не могу шевельнуть даже пальцем, такая во всем теле мерзкая слабость. На мне оставили банный халат, лифчик, трусы (отличная новость!) и тапочки. О! И телефончик мой не забыли. Вот он лежит на кофейном столике. Собрали, значит, все пазлы от Ямады Рин.
- Забористая у тебя дурь, - бормочу я, усилием воли пытаясь хоть немного взбодриться.
