- Раздень ее, - перебил мужчину Лирмейн. - Быстрее.
- Ладно, не кипи... - насмешливо протянул мужчина. - Счас все будет.
Холли не успела и пикнуть, как он схватил ворот ее платья и резко рванул. Раздался треск, показавшийся девушке оглушительным, и вот уже она стоит перед мужчинами почти голая, а наемник откровенно и не скрывая похоти ее разглядывает.
Холли едва дышала от ужаса.
- Пожалуйста, не надо! Нет... нет, прошу вас! - слезы бежали по ее щекам, но девушка их не замечала. Шокированная происходящим, она все пыталась прикрыться.
- Снимай все, - велел Гастон.
Холли отшатнулась. А наемник предвкушающе осклабился и стал медленно приближаться.
- Быстрее, - приказал Гастон. - У меня еще много дел.
Наемник недовольно дернул плечом, но подчинился. Он ловко схватил Холли и освободил ее от остатков одежды.
- Крошка, твой парень совсем ку-ку, - насмешливо бормотал он в процессе. - Даже жаль такую цыпочку психу отдавать... А хочешь - удавлю его? Он пару монет обещал, а ты бо-о-ольше стоишь... И хорошо отблагодаришь за спасение... А? Что скажешь?
Холли слушала его, но не могла понять ни слова. Это что? О чем он спрашивает? Что ей предлагает? Смысл ускользал...
- А теперь держи ее, - прервал наемника Лирмейн.
В руках он держал небольшой металлический прут и зажигалку.
- Жаль, не было времени приготовить инструменты, - досадливо посетовал Гастон, обращаясь к Холли. - Будет не так красиво.
Мужчина приблизился и только тогда Холли увидела, что прут раскален докрасна.
- Что вы собираетесь делать? - хрипло прошептала она.
Губы не слушались, а горло словно онемело. Как под гипнозом она смотрела на покрасневший кончик металлического прута и не могла оторваться.
- Знаешь, - ответил родственник. - На ферме мы держим коз... Лирмейская порода, лучшая шерсть в предгорьях, но на редкость тупые животные, постоянно теряются... Но наша семья знает, как сделать их послушными - рунная печать из старой тетради Алмейна всегда работает.
- Алмейна? Винсента Алмейна? - машинально переспросила Холли. Она настолько не ожидала услышать сейчас имя одного из самых неоднозначных магов-теоретиков в Штатах, мага, выдвигавшего самые спорные теории, разрабатывавшего революционные подходы к созданию артефактов, что на несколько секунд забыла о том, в каком положении находится.
-Да, этого Алмейна, - скривился Гастон. - Он может и гением в магии был, но на редкость двинутым старикашкой. У него как-то мобиль сломался неподалеку от нашей фермы и он попросился пожить у нас. Дед разрешил, надеялся что Алмейн хорошо заплатит, но тот только все бегал вокруг, во все щели нос совал, чего-то изобретал, автоматизировать предлагал... Чего там автоматизировать? Это ж козы, - Гастон скривился на этот раз презрительно. - А когда он пропал в горах, в комнате где он жил, даже денег не нашли, только исчерканные тетради. Дед взял их в уплату, но из того, что он там накорябял, смог разобрать только рунную печать, которая делает животных послушными.
- Но я ведь человек...- прошептала Холли. - Не животное.
- Верно, - полходя вплотную, отозвался Лирмейн. - Поэтому я добавил несколько знаков в печать Алмейна... человек не так сильно отличается от животного, это должно сработать.
В следующий миг он приложил раскаленный прут к груди девушки - точно по центру, на ладонь ниже ключиц.
Холли истошно закричала и рванулась. Боль огненной змеей растекалась по ее телу, затуманивая сознание... сердце колотилось так, что казалось, будто вот-вот проломит ребра...
- Держи крепче! - недовольно прикрикнул Лирмейн на наемника. - И заткни ей рот.
Тот не ответил, но изменил захват, надежно фиксируя, не давая больше ни сдвинуться, ни закричать.
И Лирмейн продолжил начатое. Медленно, тщательно, будто краской на бумагу, он наносил на тело девушки знаки. Холли выгибалась, билась в руках держащего ее наемника, беззвучно кричала, но никак не могла остановить происходящее - ни Лирмейна, ни наемника не трогала боль девушки, для них она не имела значения.
В какой-то момент измученная пыткой девушка не выдержала и потеряла сознание. Верзила поудобнее перехватил обмякшее тело и вопросительно посмотрел на Лирмейна.
- Держи ровно, - резко окрикнул тот. - Я не закончил.
В тот день у Холли появился хозяин: проклятая печать, которую Гастон Лирмейн выжег раскаленным железом на ее теле, словно клеймо, давала мужчине странную власть над девушкой и он без малейших сомнений и колебаний пользовался ей.
Тогда, на поляне, стоило Холли очнуться, Лирмейн посадил ее в карету, сунул в руки грубое платье и башмаки (раньше, должно быть, принадлежавшие какой-нибудь служанке) и велел одеться. Кривясь от боли - грудь и спина были покрыты плотным узором выжженных на коже рун - девушка поспешно послушалась. В тот момент не потому, что он приказал, а потому что быть голой было удушающе стыдно, она чувствовала себя ужасно беззащитной и просто мечтала прикрыться хоть чем-нибудь, даже если прикосновение ткани к свежим ранам причинит еще большую боль.
Понимание, что она не может ослушаться прямого приказа Лирмейна пришло, когда мужчина велел ей написать письмо для родителей. С недоумением и медленно поднимающейся в груди паникой девушка, словно со стороны, смотрела, как ее руки, независимо от ее желания, медленно выводят на подсунутом родственником листе бумаги: "Дорогие мама и папа! Рада сообщить вам, что познакомилась с замечательным молодым человеком и решила выйти за него замуж. Обязательно напишу вам, как устроюсь в его поместье. С любовью, ваша Холли".
"Это же совершенная чепуха! - думала девушка, глядя на ровные строки букв с завитушками. - Я бы никогда так не написала! Да и никто бы не написал! Родители не поверят! Наоборот заподозрят неладное и будут искать меня!"
В сердце Холли разгорелся слабый огонек надежды. Она решила, что ей просто надо продержаться до спасения... наверняка ее скоро найдут!
Однако вскоре стало ясно, что надежде не суждено оправдаться: несмотря на всю свою помешанность на изобретении вечного двигателя, дураком Гастон Лирмейн не был. Фальшивое письмо родителям Холли оказалось лишь первым этапом в заметании следов.
Потом была долгая, судя по всему кружная, дорога: сутки в карете, ожидание поезда на маленькой станции в городе, названия которого Холли никогда раньше даже не слышала, долгий путь по железной дороге и снова сутки в карете, на этот раз почтовой... Откровенно говоря, девушка плохо запомнила подробности - ожоги причиняли ей постоянную боль, а поднявшийся из-за них (а может и от влияния магии печати) жар туманил сознание. Лирмейн иногда давал ей микстуру, но помогала она слабо и недолго - давала лишь кратковременное облегчение, во время которого Холли, измеченная, засыпала.
Всю дорогу она надеялась, что сможет улучить момент и попросить о помощи окружающих, но Лирмейн, мало того, что приказал ей молчать, так он еще постоянно находился рядом, лишая возможности написать записку или даже просто помахать руками, чтобы привлечь к себе внимание.
Случайным попутчикам мужчина представлялся Гастоном Мейном, фермером, возвращающимся из города, куда возил свою жену, Холли Мейн к доктору. И откровенно болезненный вид девушки играл ему на руку.
"Бедняжка совсем не говорит, совсем. И еще лихорадка, жар... Вероятно какое-то помрачение рассудка", - пояснял он особо любопытным, пребольно стискивая локоть Холли, чтобы та не посмела вмешаться. - "Доктор не смог сказать точно, что с моей Холли, рекомендовал отдых у моря и травяной отвар для укрепления нервов".
Поначалу Холли вздрагивала от каждого прикосновения, пыталась отстраниться. Но чем дальше от родного города увозил ее похититель, тем меньше она обращала внимания на такие мелочи, понимая, что переживать надо о гораздо более серьезных вещах - она оказалась в полной власти ненормального мужчины и его прикосновения, к которым она даже привыкла - это наименьшая проблема.
Тем более, что Гастона, насколько могла судить Холли с высоты своего небольшого опыта общения с противоположным полом, совершенно не интересовало ее тело в том смысле, в котором мужчины интересуются женщинами. Он словно и не замечал, что Холли - молодая и симпатичная девушка. Для него она была просто инструментом, странным источником магии для его "вечного двигателя". И Холли не переставала радоваться хотя бы этому.
Когда четверо суток спустя они прибыли на ферму Лирмейнов, надежда Холли на то, что ее найдут, окончательно разбилась. Ферма находилась в уединении среди высоких холмов, покрытых густым кустарником и на тридцать миль вокруг не было ни одной живой души, кроме самой Холли, семейства Лирмейнов, состоящего из Гастона, его матери, деда и тетки; пары престарелых слуг и коз, которые бродили по землям Лирмейнов практически без присмотра - проклятая печать не давала им разбредаться.
Своей семье Гастон представил Холли, как родственницу, повредившуюся рассудком после того, как ее бросил жених, которую ее родители попросили приютить и дать возможность отдохнуть в глуши от суеты крупного города... и вопросов не возникло. Ни мать Гастона, ни его тетка, ни тем более дед, даже не попытались заговорить с Холли - поверив Гастону, они сразу начали сторониться ее.
Девушку поселили в небольшой комнатке на втором этаже и словно бы забыли о ее существовании. Никто не приходил, никто не давал ей работы по дому... Даже прислуга заглядывала лишь принести еду и забрать посуду после.
Зато Гастон каждый день - обычно сразу после обеда - звал ее в подвал, в обустроенную им лабораторию и по несколько часов, до самого позднего вечера, заставлял вливать силу в свое изобретение. Его не смущало, что уже спустя несколько минут такой "зарядки" девушка начинала слабеть и почти теряла сознание. Пользуясь безграничной властью, которую давала ему печать, Гастон заставлял девушку превышать лимит данных природой возможностей и преступать разумные границы... Он не давал ей времени восстановиться и девушка, исчерпав магический резерв, начинала вливать в изобретение собственные жизненные силы...
Поначалу Холли пыталась найти выход, путь к свободе, к побегу... Но оказалось, что рунная вязь словно обессиливает ее, вытягивает жизненные силы... С каждым днем девушка слабела, а сознание погружалось в странное оцепенение - Холли чувствовала себя странно заторможенной, полусонной... Сил у нее хватало только на то, чтобы добраться до комнаты, умыться и лечь в кровать... Даже раздеться не всегда получалось... Оказавшись в своей комнате, девушка падала на кровать прямо в одежде и отключалась на несколько часов. В себя она приходила уже в темноте, чувствуя себя ужасно разбитой: чудовищная головная боль, муть перед глазами, ломота в суставах... Двигаясь, как столетняя старуха, Холли с трудом поднималась с кровати, зажигала светильники, раздевалась... Выглядывала за дверь и неизменно находила на полу под дверью поднос с безнадежно остывшим ужином... Девушка заставляла себя поужинать и, несмотря на слабость, принималась тренироваться... тренироваться, чтобы выйти из под власти печати.
"Я человек, а не животное!" - бесконечно повторяла она про себя, как заклинание, пытаясь нарушить самый главный приказ Гастона: запрет на разговор.
Сначала она надеялась справиться грубой силой: просто снова и снова пыталась произнести хотя бы слово... Горло судорожно сжималось, возникал спазм и все, что получалось сказать - невнятное мычание.
Потом Холли принялась изучать печать, нанесенную на ее тело. Рун было много, некоторые выглядели совершенно незнакомо, поэтому Холли пришлось сперва зарисовать знаки. Бумаги и карандаша в комнате не оказалось и Холли сымпровизировала: она рисовала пальцем на дверце одежного шкафа, используя варенье вместо чернил.
Когда все руны печати были перенесены на деревянную поверхность, Холли стала искать лазейку. Чтобы сохранить здравость мышления, она старалась думать об этом, как об интересной задачке, которую задал преподаватель, а не том, что лишило ее дара речи и сделало послушной марионеткой в руках Лирмейна.
Но сколько бы она не искала - лазеек в плетении рун не было... и неудивительно, ведь составлял его не кто-нибудь, а Винсент Алмейн.
Оставался последний, не самый надежный и крайне болезненный способ - печать надо было разрушить. Просто. Грубо. Физически.
В случае Холли - срезать с тела одну из рун вместе с кожей.
Девушка долго отгоняла от себя эту мысль, все надеялась, что придумает другой выход... но его не было. И в один из дней - прошло больше месяца ее плена - Холли решилась.
Когда в очередной раз Лирмейн пригласил ее в лабораторию, девушка незаметно спрятала в карманах небольшой бутылек спирта и скальпель. Ее откровенно потряхивало от страха, хотя она знала, что Лирмейн, если и обнаружит пропажу, то не скоро - мужчина не был аккуратистом, его лаборатория представляла собой что-то среднее между складом ненужных вещей и операционной.
Вынести из лаборатории необходимое оказалось просто. Но вот потом...
Оказавшись в своей комнате, Холли аккуратно подготовила все: скальпель, спирт для дезинфекции, заранее выстиранную наволочку, чтобы остановить кровотечение... С выбором руны было сложнее, но в конце концов девушка выбрала одну из рун первого порядка. Пусть не ключевая - ключевая была в самом центре груди и образовывала глубокий, почти до кости, ожог, который не зажил даже сейчас, спустя месяц - но рубец от нее был чуть менее глубоким. Холли решила, что убрать ее будет проще и тоже достаточно чтобы разрушить печать.
Не получилось...
Скальпель выпал из ослабевших пальцев Холли, звонко ударился о плитку и улетел куда-то под ванну. Девушка покачнулась и судорожно ухватилась за край умывальника, чтобы не упасть.
- М... м... аа... - отчаянно, в который уже раз попыталась произнести Холли самое простое слово "мама", но изо рта вырывались только нечленораздельные звуки.
На глаза девушки навернулись слезы, она судорожно втянула воздух сквозь стиснутые зубы и перевела взгляд на рану. Участок кожи размером с пару монет был срезан неаккуратно и сильно кровоточил - неудивительно, ведь во время операции руки Холли ходили ходуном. Несколько раз на грани отчаянья, она готова было бросить начатое, но невероятным усилием воли заставляла себя продолжать.
"Надо остановить кровь", - отстраненно, словно это происходит не с ней, подумала Холли.
Подумала, но несколько долгих минут, как завороженная продолжала просто наблюдать, как на краях раны то и дело собираются крупные капли ярко-алой крови и срываются вниз, прочерчивая уродливые извилистые полосы на бледной коже, и впитываются в ткань ночной сорочки. Холли пришлось сделать над собой усилие, чтобы сбросить странное оцепенение и прижать, наконец, наволочку к кровоточащей ране.
Девушка осознавала реальность странно, урывками, словно то погружалась в непроглядную тьму, то выныривала на поверхность - грубое нарушение контура печати ударило сильным магическим откатом. Холли казалось, что с каждым вздохом она становится все слабее, будто печать тянет из нее силы сильнее чем прежде.
Вскоре кровь остановилась. Холли бросила окровавленную ткань в умывальник и, пошатываясь, словно пьяная, с трудом вышла из ванной комнаты.
- Ладно, не кипи... - насмешливо протянул мужчина. - Счас все будет.
Холли не успела и пикнуть, как он схватил ворот ее платья и резко рванул. Раздался треск, показавшийся девушке оглушительным, и вот уже она стоит перед мужчинами почти голая, а наемник откровенно и не скрывая похоти ее разглядывает.
Холли едва дышала от ужаса.
- Пожалуйста, не надо! Нет... нет, прошу вас! - слезы бежали по ее щекам, но девушка их не замечала. Шокированная происходящим, она все пыталась прикрыться.
- Снимай все, - велел Гастон.
Холли отшатнулась. А наемник предвкушающе осклабился и стал медленно приближаться.
- Быстрее, - приказал Гастон. - У меня еще много дел.
Наемник недовольно дернул плечом, но подчинился. Он ловко схватил Холли и освободил ее от остатков одежды.
- Крошка, твой парень совсем ку-ку, - насмешливо бормотал он в процессе. - Даже жаль такую цыпочку психу отдавать... А хочешь - удавлю его? Он пару монет обещал, а ты бо-о-ольше стоишь... И хорошо отблагодаришь за спасение... А? Что скажешь?
Холли слушала его, но не могла понять ни слова. Это что? О чем он спрашивает? Что ей предлагает? Смысл ускользал...
- А теперь держи ее, - прервал наемника Лирмейн.
В руках он держал небольшой металлический прут и зажигалку.
- Жаль, не было времени приготовить инструменты, - досадливо посетовал Гастон, обращаясь к Холли. - Будет не так красиво.
Мужчина приблизился и только тогда Холли увидела, что прут раскален докрасна.
- Что вы собираетесь делать? - хрипло прошептала она.
Губы не слушались, а горло словно онемело. Как под гипнозом она смотрела на покрасневший кончик металлического прута и не могла оторваться.
- Знаешь, - ответил родственник. - На ферме мы держим коз... Лирмейская порода, лучшая шерсть в предгорьях, но на редкость тупые животные, постоянно теряются... Но наша семья знает, как сделать их послушными - рунная печать из старой тетради Алмейна всегда работает.
- Алмейна? Винсента Алмейна? - машинально переспросила Холли. Она настолько не ожидала услышать сейчас имя одного из самых неоднозначных магов-теоретиков в Штатах, мага, выдвигавшего самые спорные теории, разрабатывавшего революционные подходы к созданию артефактов, что на несколько секунд забыла о том, в каком положении находится.
-Да, этого Алмейна, - скривился Гастон. - Он может и гением в магии был, но на редкость двинутым старикашкой. У него как-то мобиль сломался неподалеку от нашей фермы и он попросился пожить у нас. Дед разрешил, надеялся что Алмейн хорошо заплатит, но тот только все бегал вокруг, во все щели нос совал, чего-то изобретал, автоматизировать предлагал... Чего там автоматизировать? Это ж козы, - Гастон скривился на этот раз презрительно. - А когда он пропал в горах, в комнате где он жил, даже денег не нашли, только исчерканные тетради. Дед взял их в уплату, но из того, что он там накорябял, смог разобрать только рунную печать, которая делает животных послушными.
- Но я ведь человек...- прошептала Холли. - Не животное.
- Верно, - полходя вплотную, отозвался Лирмейн. - Поэтому я добавил несколько знаков в печать Алмейна... человек не так сильно отличается от животного, это должно сработать.
В следующий миг он приложил раскаленный прут к груди девушки - точно по центру, на ладонь ниже ключиц.
Холли истошно закричала и рванулась. Боль огненной змеей растекалась по ее телу, затуманивая сознание... сердце колотилось так, что казалось, будто вот-вот проломит ребра...
- Держи крепче! - недовольно прикрикнул Лирмейн на наемника. - И заткни ей рот.
Тот не ответил, но изменил захват, надежно фиксируя, не давая больше ни сдвинуться, ни закричать.
И Лирмейн продолжил начатое. Медленно, тщательно, будто краской на бумагу, он наносил на тело девушки знаки. Холли выгибалась, билась в руках держащего ее наемника, беззвучно кричала, но никак не могла остановить происходящее - ни Лирмейна, ни наемника не трогала боль девушки, для них она не имела значения.
В какой-то момент измученная пыткой девушка не выдержала и потеряла сознание. Верзила поудобнее перехватил обмякшее тело и вопросительно посмотрел на Лирмейна.
- Держи ровно, - резко окрикнул тот. - Я не закончил.
Глава 5
В тот день у Холли появился хозяин: проклятая печать, которую Гастон Лирмейн выжег раскаленным железом на ее теле, словно клеймо, давала мужчине странную власть над девушкой и он без малейших сомнений и колебаний пользовался ей.
Тогда, на поляне, стоило Холли очнуться, Лирмейн посадил ее в карету, сунул в руки грубое платье и башмаки (раньше, должно быть, принадлежавшие какой-нибудь служанке) и велел одеться. Кривясь от боли - грудь и спина были покрыты плотным узором выжженных на коже рун - девушка поспешно послушалась. В тот момент не потому, что он приказал, а потому что быть голой было удушающе стыдно, она чувствовала себя ужасно беззащитной и просто мечтала прикрыться хоть чем-нибудь, даже если прикосновение ткани к свежим ранам причинит еще большую боль.
Понимание, что она не может ослушаться прямого приказа Лирмейна пришло, когда мужчина велел ей написать письмо для родителей. С недоумением и медленно поднимающейся в груди паникой девушка, словно со стороны, смотрела, как ее руки, независимо от ее желания, медленно выводят на подсунутом родственником листе бумаги: "Дорогие мама и папа! Рада сообщить вам, что познакомилась с замечательным молодым человеком и решила выйти за него замуж. Обязательно напишу вам, как устроюсь в его поместье. С любовью, ваша Холли".
"Это же совершенная чепуха! - думала девушка, глядя на ровные строки букв с завитушками. - Я бы никогда так не написала! Да и никто бы не написал! Родители не поверят! Наоборот заподозрят неладное и будут искать меня!"
В сердце Холли разгорелся слабый огонек надежды. Она решила, что ей просто надо продержаться до спасения... наверняка ее скоро найдут!
Однако вскоре стало ясно, что надежде не суждено оправдаться: несмотря на всю свою помешанность на изобретении вечного двигателя, дураком Гастон Лирмейн не был. Фальшивое письмо родителям Холли оказалось лишь первым этапом в заметании следов.
Потом была долгая, судя по всему кружная, дорога: сутки в карете, ожидание поезда на маленькой станции в городе, названия которого Холли никогда раньше даже не слышала, долгий путь по железной дороге и снова сутки в карете, на этот раз почтовой... Откровенно говоря, девушка плохо запомнила подробности - ожоги причиняли ей постоянную боль, а поднявшийся из-за них (а может и от влияния магии печати) жар туманил сознание. Лирмейн иногда давал ей микстуру, но помогала она слабо и недолго - давала лишь кратковременное облегчение, во время которого Холли, измеченная, засыпала.
Всю дорогу она надеялась, что сможет улучить момент и попросить о помощи окружающих, но Лирмейн, мало того, что приказал ей молчать, так он еще постоянно находился рядом, лишая возможности написать записку или даже просто помахать руками, чтобы привлечь к себе внимание.
Случайным попутчикам мужчина представлялся Гастоном Мейном, фермером, возвращающимся из города, куда возил свою жену, Холли Мейн к доктору. И откровенно болезненный вид девушки играл ему на руку.
"Бедняжка совсем не говорит, совсем. И еще лихорадка, жар... Вероятно какое-то помрачение рассудка", - пояснял он особо любопытным, пребольно стискивая локоть Холли, чтобы та не посмела вмешаться. - "Доктор не смог сказать точно, что с моей Холли, рекомендовал отдых у моря и травяной отвар для укрепления нервов".
Поначалу Холли вздрагивала от каждого прикосновения, пыталась отстраниться. Но чем дальше от родного города увозил ее похититель, тем меньше она обращала внимания на такие мелочи, понимая, что переживать надо о гораздо более серьезных вещах - она оказалась в полной власти ненормального мужчины и его прикосновения, к которым она даже привыкла - это наименьшая проблема.
Тем более, что Гастона, насколько могла судить Холли с высоты своего небольшого опыта общения с противоположным полом, совершенно не интересовало ее тело в том смысле, в котором мужчины интересуются женщинами. Он словно и не замечал, что Холли - молодая и симпатичная девушка. Для него она была просто инструментом, странным источником магии для его "вечного двигателя". И Холли не переставала радоваться хотя бы этому.
Когда четверо суток спустя они прибыли на ферму Лирмейнов, надежда Холли на то, что ее найдут, окончательно разбилась. Ферма находилась в уединении среди высоких холмов, покрытых густым кустарником и на тридцать миль вокруг не было ни одной живой души, кроме самой Холли, семейства Лирмейнов, состоящего из Гастона, его матери, деда и тетки; пары престарелых слуг и коз, которые бродили по землям Лирмейнов практически без присмотра - проклятая печать не давала им разбредаться.
Своей семье Гастон представил Холли, как родственницу, повредившуюся рассудком после того, как ее бросил жених, которую ее родители попросили приютить и дать возможность отдохнуть в глуши от суеты крупного города... и вопросов не возникло. Ни мать Гастона, ни его тетка, ни тем более дед, даже не попытались заговорить с Холли - поверив Гастону, они сразу начали сторониться ее.
Девушку поселили в небольшой комнатке на втором этаже и словно бы забыли о ее существовании. Никто не приходил, никто не давал ей работы по дому... Даже прислуга заглядывала лишь принести еду и забрать посуду после.
Зато Гастон каждый день - обычно сразу после обеда - звал ее в подвал, в обустроенную им лабораторию и по несколько часов, до самого позднего вечера, заставлял вливать силу в свое изобретение. Его не смущало, что уже спустя несколько минут такой "зарядки" девушка начинала слабеть и почти теряла сознание. Пользуясь безграничной властью, которую давала ему печать, Гастон заставлял девушку превышать лимит данных природой возможностей и преступать разумные границы... Он не давал ей времени восстановиться и девушка, исчерпав магический резерв, начинала вливать в изобретение собственные жизненные силы...
Поначалу Холли пыталась найти выход, путь к свободе, к побегу... Но оказалось, что рунная вязь словно обессиливает ее, вытягивает жизненные силы... С каждым днем девушка слабела, а сознание погружалось в странное оцепенение - Холли чувствовала себя странно заторможенной, полусонной... Сил у нее хватало только на то, чтобы добраться до комнаты, умыться и лечь в кровать... Даже раздеться не всегда получалось... Оказавшись в своей комнате, девушка падала на кровать прямо в одежде и отключалась на несколько часов. В себя она приходила уже в темноте, чувствуя себя ужасно разбитой: чудовищная головная боль, муть перед глазами, ломота в суставах... Двигаясь, как столетняя старуха, Холли с трудом поднималась с кровати, зажигала светильники, раздевалась... Выглядывала за дверь и неизменно находила на полу под дверью поднос с безнадежно остывшим ужином... Девушка заставляла себя поужинать и, несмотря на слабость, принималась тренироваться... тренироваться, чтобы выйти из под власти печати.
"Я человек, а не животное!" - бесконечно повторяла она про себя, как заклинание, пытаясь нарушить самый главный приказ Гастона: запрет на разговор.
Сначала она надеялась справиться грубой силой: просто снова и снова пыталась произнести хотя бы слово... Горло судорожно сжималось, возникал спазм и все, что получалось сказать - невнятное мычание.
Потом Холли принялась изучать печать, нанесенную на ее тело. Рун было много, некоторые выглядели совершенно незнакомо, поэтому Холли пришлось сперва зарисовать знаки. Бумаги и карандаша в комнате не оказалось и Холли сымпровизировала: она рисовала пальцем на дверце одежного шкафа, используя варенье вместо чернил.
Когда все руны печати были перенесены на деревянную поверхность, Холли стала искать лазейку. Чтобы сохранить здравость мышления, она старалась думать об этом, как об интересной задачке, которую задал преподаватель, а не том, что лишило ее дара речи и сделало послушной марионеткой в руках Лирмейна.
Но сколько бы она не искала - лазеек в плетении рун не было... и неудивительно, ведь составлял его не кто-нибудь, а Винсент Алмейн.
Оставался последний, не самый надежный и крайне болезненный способ - печать надо было разрушить. Просто. Грубо. Физически.
В случае Холли - срезать с тела одну из рун вместе с кожей.
Девушка долго отгоняла от себя эту мысль, все надеялась, что придумает другой выход... но его не было. И в один из дней - прошло больше месяца ее плена - Холли решилась.
Когда в очередной раз Лирмейн пригласил ее в лабораторию, девушка незаметно спрятала в карманах небольшой бутылек спирта и скальпель. Ее откровенно потряхивало от страха, хотя она знала, что Лирмейн, если и обнаружит пропажу, то не скоро - мужчина не был аккуратистом, его лаборатория представляла собой что-то среднее между складом ненужных вещей и операционной.
Вынести из лаборатории необходимое оказалось просто. Но вот потом...
Оказавшись в своей комнате, Холли аккуратно подготовила все: скальпель, спирт для дезинфекции, заранее выстиранную наволочку, чтобы остановить кровотечение... С выбором руны было сложнее, но в конце концов девушка выбрала одну из рун первого порядка. Пусть не ключевая - ключевая была в самом центре груди и образовывала глубокий, почти до кости, ожог, который не зажил даже сейчас, спустя месяц - но рубец от нее был чуть менее глубоким. Холли решила, что убрать ее будет проще и тоже достаточно чтобы разрушить печать.
Глава 6
Не получилось...
Скальпель выпал из ослабевших пальцев Холли, звонко ударился о плитку и улетел куда-то под ванну. Девушка покачнулась и судорожно ухватилась за край умывальника, чтобы не упасть.
- М... м... аа... - отчаянно, в который уже раз попыталась произнести Холли самое простое слово "мама", но изо рта вырывались только нечленораздельные звуки.
На глаза девушки навернулись слезы, она судорожно втянула воздух сквозь стиснутые зубы и перевела взгляд на рану. Участок кожи размером с пару монет был срезан неаккуратно и сильно кровоточил - неудивительно, ведь во время операции руки Холли ходили ходуном. Несколько раз на грани отчаянья, она готова было бросить начатое, но невероятным усилием воли заставляла себя продолжать.
"Надо остановить кровь", - отстраненно, словно это происходит не с ней, подумала Холли.
Подумала, но несколько долгих минут, как завороженная продолжала просто наблюдать, как на краях раны то и дело собираются крупные капли ярко-алой крови и срываются вниз, прочерчивая уродливые извилистые полосы на бледной коже, и впитываются в ткань ночной сорочки. Холли пришлось сделать над собой усилие, чтобы сбросить странное оцепенение и прижать, наконец, наволочку к кровоточащей ране.
Девушка осознавала реальность странно, урывками, словно то погружалась в непроглядную тьму, то выныривала на поверхность - грубое нарушение контура печати ударило сильным магическим откатом. Холли казалось, что с каждым вздохом она становится все слабее, будто печать тянет из нее силы сильнее чем прежде.
Вскоре кровь остановилась. Холли бросила окровавленную ткань в умывальник и, пошатываясь, словно пьяная, с трудом вышла из ванной комнаты.
