Трое приблизились так, что она почувствовала на своей груди и шее их дыхание. Один смотрел и раздевал её глазами. Второй медленно водил плёткой по её уху. Третий взял её руку, и по внутренней стороне ладони со всего размаху ударил кнутом. Вера взвизгнула, попыталась одёрнуть крепко сжатую руку и скорчилась от боли. В животе стало тепло и приятно потянуло. Первый афроамериканец взял другую руку Веры и засунул в свои кожаные трусы. Испуганная до смерти девушка стонала и держала руки раскинутыми, ожидая новых истязаний. Второй щелкнул на её шее застежкой ошейника с шипами. Тритий кнутом приподнял подол её короткого летнего платьица. Вера инстинктивно расставила шире ставшие ватными ноги. Она дрожала от холода, а по спине текли струйки леденящего пота. Он оценивающе посмотрел на её трусики. Затем взял за шею и заставил опуститься на колени. Вера боялась поднять голову вверх. Она смотрела на их волосатые чёрные ноги и от страха ни о чём не думала.
Она сильно зажмурила глаза и просто ждала… Неизвестно, сколько прошло времени, пока она почувствовала, как сердце сильно забилось, а между ног все напряглось… И взрывом разлилась приятная нега. Вера сильно закричала и открыла глаза…
Проснулась в холодном поту, трясло руки и ноги. Вера всхлипывала громко, смотрела в потолок широко открытыми глазами. Перед глазами всё ещё стояли трое. И она не знала, что думать о себе самой, о своих снах и желаниях.
На кухне выпила стакан воды. Умылась и с досадой вспомнила, что наступил выходной – день, когда себя чем-то нужно занимать. Митя, единственный друг, уехал на велосипеде на несколько дней в Париж. Вера не могла представить Митю без велосипеда. Летом, зимой, осенью и весной, в снег, дождь и однажды даже в сильный град Митя всегда мчал куда-то на велосипеде. Однажды, в канун Нового года, он приехал к ней в костюме Деда Мороза, прочёл дурацкий стишок, повесил на шею гирлянду и укатил куда-то дальше. На этот раз его унесло в составе экспедиции во Францию.
Примерно раз в неделю Митя заезжал к Вере в гости и ненавязчиво умудрялся съедать почти все запасы, имевшиеся в холодильнике. Будто Винни Пух, Митя засиживался у девушки в гостях до поздней ночи, время от времени скромно выпрашивая «чего-нибудь вкусненького». Они смотрели фильмы, играли в шашки, резались в «стрелялки» и «бродилки» по компьютеру. Митя искал «единственную» и часто сокрушался Вере, что эта самая «единственная» никак не находится. Обидно было, что Веру он не замечал совсем. Она была другом, хорошим, верным. Митя не слышал от неё «криков души», сердечных воплей и размышлений о жизни. Говорил всё время он, но это не мешало Вере чувствовать себя неодинокой. Она с ним улыбалась, раскрепощено вела себя и рассказывала непристойные анекдоты, которые часто летом слышала через открытое окно от местных забулдыг, сидящих внизу на лавочке. С Митей было хорошо, и не нужно придумывать выходные…
С его сестрой, Катей, Вера училась когда-то в школе. Они были подругами, но теперь общались реже. Катя училась в другом вузе, виделись редко. Но когда подруги встречались, Катя рассказывала удивительные истории из своей жизни. Например, как однажды с одногруппницей познакомились с двумя дагестанскими мужчинами. Девочки неделю жили у них на квартире. Катя сказала, что общаться с ними надо осторожно, чтобы не нажить бед, вести себя прилично. Конечно, родители её ничего об этом не знали. Катя сказала им, что поживёт у Веры. Тогда Вере надо было выкручиваться и, главным образом, врать Мите. Это очень тяжело.
Как-то вместе с этими ребятами Катя приехала к Вере. Один, Тагир, мужчина лет сорока-сорока пяти, подтянутый, высокого роста с тёмными волосами, подёрнутыми сединой, образованный, даже понравился Вере. Он рассказал, что до открытия своего дела в России, после института, работал бухгалтером, потом экономистом в одной из известных дагестанских компаний. Второй, Саша, тоже высокий, только полный, рыхлого телосложения, похожий на большого плюшевого медведя, весёлый, почему-то вызывал у Веры подозрения. Наверное, потому что он предназначен был для неё, Веры, только напрямую Катя об этом не говорила. Он старался ухаживать за Верой, всё время шутил, рассказывал анекдоты, подкалывал и всеми движениями хотел показаться лёгким, словно бабочка. Было забавно. Он выглядел старше своих тридцати девяти. Разумеется, эти ухаживания Вера игнорировала, стараясь как можно скорее избавиться от тяготящего общества.
Через месяц Катя прервала своё общение с дагестанцами. Сначала её мама узнала об этой связи, потом Митя. В доме разразился ужасный скандал на почве возрастных и расовых предрассудков. Катя смеялась сквозь слёзы:
- Хорошо, что мама не узнала, Тагир женат и у него двое детей в Дагестане. Но я же не собиралась за него замуж, просто с ними интересно общаться, не то, что с русскими матерящимися пьяньчугами! У них на уме – «водка, баба, мотоцикл»! О чём с ними говорить?..
Главной своей проблемой Катя считала свой рост. Очень худая и высокая она подбирала потенциальных кандидатов на роль своих избранников по росту. Идеальный вариант был выше её самой на десять сантиметров, а приемлемый – одного роста с ней. Но в последнем случае возникала проблема невозможности ношения туфель на каблуках рядом с ним.
Для вечерних прогулок по центральной улице города на высоких каблуках и в коротком платье с глубоким декольте Катя выбирала подходящих по росту знакомых девочек, которые попутно страдали такими же комплексами высокого роста. А потом, во время чаепития у Веры, рассказывала, что «клеились» только «малыши». Ей казалось несуразным, что мужчинам с низким ростом нравились высокие девушки.
После ссоры с матерью Катя на неделю уехала к тётке в Воронеж.
Вера решила поехать на зелёный пляж к небольшой речке. Летом там было много народа, и ей умело удавалось затеряться. На волейбольной площадке играли красивые загорелые мужчины, с тарзанки прыгали, визжа и наигранно вытягивая ноги в разные стороны, мальчишки лет 9-12 лет. Девочки-студентки, после летней практики, бежали с покрывалами на пляж, светились бронзовым загаром, неподвижно лежали, ловили щедрые солнечные лучи. Вера не решалась так открыто раздеваться при всех, считала, что нужную дозу может получить в майке и коротких шортах. А такую худобу, как у неё, лучше никому не показывать.
Она прогуливалась по побережью до самого заката. Доходила до мостика, садилась и болтала по-детски худенькими ножками по водной глади. На этом изгибе реки, у берегов, в затихшей заводи, цвели белые кувшинки и жёлтые кубышки. Вода в тени выглядела королевско-синего цвета, бархатной зеленью отливал лес, а небо ослепляло своим ультрамарином. Вера забывала здесь свои страхи, они переставали её терзать только летом и только на этом мостике.
- Девушка, позвольте сделать с Вас набросок? – спросил худощавый старик-художник в мешковатой майке и в длинных тёмных защитного цвета шароварах. Он держал в руке карандаш и восхищённо смотрел на Веру. Она смутилась, но утвердительно покачала головой.
Старик походил вокруг, прищурившись, присел на одно колено и быстро стал зарисовывать. Вера заправила жидкие волосики за ухо и покраснела.
- Долго сидеть? – робко спросила она.
- Совсем чуть-чуть. Мне хватит десяти минут, – оправдываясь, сказал старик. – Как твоё имя?
- Вера.
- А меня зовут Андреем Борисовичем. Ты в академии учишься?
- Нет, – односложно ответила Вера.
Ей показалось странно навязчивым то, что старик так интересуется ей. Вдруг у него нездоровый интерес к молодым девушкам. Самому-то, наверное, лет шестьдесят-семьдесят есть. Митя рассказывал как-то, а он слышал от своего друга, которому рассказывала его подруга, что водился в этих местах маньяк. Он сидит в укромном месте и ждёт до тех пор, пока мимо пройдёт хорошенькая молодая девочка, а потом оголяется и, задыхаясь, бежит за ней до людных мест. Вера не знала, были ли случаи, когда маньяк догнал хотя бы раз, хоть одну девушку, но бдительность терять не хотелось.
Она сидела неподвижно.
- Ты необыкновенная. Я бы хотел написать тебя акварелью, – сказал, пристально вглядываясь, старик.
- Я согласна, - неожиданно для себя самой прошептала Вера. Но Андрей Борисович её услышал и улыбнулся.
- Мне часто позируют студентки академии. Некоторые потом приходят ко мне в мастерскую. Помню, в студенческие годы, нам, в художке, позировали разновозрастные женщины. Они часами сидели в какой-нибудь классической позе. Это были натурщицы в поколении. Идеально грациозны и гибки, словно пантеры, они демонстрировали нам гордыню и скромность. И каждый из двадцати человек, работающих в аудитории, видел её, Музу, по-своему. Некоторые, талантливые с рождения, не писали так, как учили, не придерживались существующих канонов и попадали впросак на экзаменационных работах. Их талант ломали, приводили тогда к общему знаменателю. Мы все работали в жанре русского реализма. Кто бы мог подумать, что через полвека украшать дома будут мазнёй еврейского искусства. Ведь сами евреи ценят и собирают в свои частные коллекции только картины русского реализма. А нам цинично подсовывают свою абстракцию, чтобы в молодых умах совершить подмену ценностей… И это происходит.
Евреями художник называл хитрых людей, с помощью денег и обмана сдвинувшихся с мертвой точки в сторону обогащения.
Андрей Борисович на время замолчал, нахмурил брови, отстранился от своей работы, присмотрелся.
- Красивая ты, Вера!
Его распалил собственный монолог, но, присмотревшись к девушке, он обмяк и улыбнулся.
- Не устала? Я понимаю, как трудно позировать. Вчера подбежала ко мне живенькая такая девочка, сама попросила написать её. Я не смог с неё даже сделать наброска карандашом. Крутилась, вертелась постоянно, а в итоге упорхнула к своей компании подружек... Не всем дано. А ты спокойная, усидчивая… Для акварели нужно будет просидеть один сеанс – это два часа. Сможешь?
- Да, - коротко ответила она.
- Набросок я закончил. Если позволишь, я схожу домой за мольбертом и красками. Сегодня только альбом с карандашами взял, не думал, что встречу кого-то. Я недалеко живу. Можешь пойти со мной. Я покажу свои работы.
- Я пойду с Вами, - сказала Вера. Она довольно присмотрелась к старику и сделала вывод, что на маньяка он не похож, а в силу своего возраста, вряд ли причинит ей вред. К тому же очень хотелось посмотреть на настоящие картины. Ведь она никогда не видела картины настоящих художников. Конечно, она часто бывала на «развале», видела работы, которые там продавали. Но ей почему-то казалось, что это обработанные фотошопом фотографии. Ни за что она не купила бы себе такие. Эта неестественность беспокоила Веру.
- Можно посмотреть? – спросила она, кивая на набросок в руках Андрея Борисовича.
- Конечно. Смотри. Это ты.
Вера не узнала себя. То есть, конечно, это была она. Только эта девочка на рисунке смотрела на неё живыми любопытными глазищами. Не такой себя в зеркале видела Вера. Эта девочка с рисунка блистала обнажёнными плечиками и острыми худенькими коленками. Позади длинными линиями расположился камыш, сбоку – небрежно изгибалась речка. Одиноко и эффектно в тихой заводи плавала кувшинка. И это – всго лишь набросок простым карандашом.
- Это я? – не удержалась Вера.
- Это ты, - утвердительно гордо произнёс Андрей Борисович.
Художник жил на последнем этаже хрущёвской пятиэтажки. Дверь открыл ключом и сделал жест девушке, чтобы она проходила. Мимо по коридору, поздоровавшись, прошаркала беззубая взъерошенная женщина в светлой сорочке. Она грустно посмотрела на девушку, отчего Вере показалось, что старуха за что-то её пожалела.
Андрей Борисович зашёл и закрыл за собой дверь. Затем достал другой ключ и отпер дверь в комнату. Странно, что в квартире была заперта комната.
На этот раз художник, вопреки правилам приличия прошёл первым и быстрым движением отвернул к стене несколько картин. Ещё до того, как девушка вошла, её взгляду предстала работа с полной яркой луной на тёмном фоне водной глади. Вера задержала дыхание на некоторое время. Затем выдохнула и прошла дальше. Почти у двери, напротив стены с «лунной» картиной располагалась старая кровать с протёртым покрывалом. Модная в советское время стенка стояла во всю длину комнаты. У противоположной стены красовалось пианино «Ласточка» и стол с большим букетом полевых цветов в трёхлитровой банке и яблоками в деревянной чашке, расписанной под хохлому. Рядом стояло какое-то непонятное металлическое колесо. Вера не знала, что это. Балкон был открыт. У двери лежал сложенный мольберт и прямо на полу беспорядочно валялись разной наполненности тюбики с красками. Прислонившись к пианино, стояли картины с осенними, весенними и летними пейзажами. На стене висела маленькая картина «Яблоки» 1976 г.
- Какая маленькая, - удивилась Вера.
Андрей Борисович поставил стул и махнул Вере.
- Эта работа прошла несколько мировых выставок. Сейчас я найду тебе немецкий журнал. Там она получила несколько наград.
Он согнулся, открыл нижнюю дверку стенки, и оттуда вывалилась целая стопка журналов разной давности. Художник некоторое время перебирал и пролистывал их. Затем, найдя нужное изображение, начал тыкать пальцем. Журнал был полностью на немецком языке. И картина «Яблоки» была подписана Andrey Gluhov.
- В Советское время мы много работали. Была возможность работать. Выставки организовывал Союз Художников. Я некоторое время был председателем, пока не поругался с одним махровым евреем. Сам ушёл из председателей и уехал на всё лето писать степи. В то время художники не сидели на месте. Они работали на природе, искали материал в людях, делали множество зарисовок, прежде чем нужный образ находился. А теперь мне говорят, давай денег, и мы организуем тебе выставку. Я не хочу так!.. Редко продаю свои работы. Выезжаю в Москву с парой картин, только чтобы свести концы с концами. Не хватает пенсии на хорошие краски и кисти… Холсты стоят дорого. И если бы галереи брали картины, чтобы показать их людям. А то ведь распродают в частные коллекции. А там их никто не увидит…
Он вздохнул и махнул рукой в сторону. Затем засобирался, сложил всё в рюкзак, поставил его около двери и вышел. Вернулся с кружкой какого-то напитка в руках, протянул Вере.
- Это отвар из лекарственных трав. Я чай не пью, не пью кофе и алкоголь и никогда в жизни не курил. Я должен прожить подольше.
- Спасибо. Вкусно, - отозвалась Вера.
- А эта старуха – моя бывшая жена, Галина Ивановна. Мы давно развелись.
Странно, что он заговорил о ней. Вера совсем не спрашивала, хотя ей было безумно интересно, каково быть женой всемирно известного художника.
- Я рассказывал тебе уже о касте натурщиц. Это были целые династии. Иногда мы писали одновременно бабушку, маму и дочку. Они все были одинаково прекрасны, потому что ценили и принимали своё тело, делились красотой, грациозностью и гибкостью. Они позировали нам в одежде и обнажёнными. И писать их было очень трудно, потому что мы были очарованы этими Музами…
Весь разговор он наблюдал за реакцией Веры. Она всё время молчала, поэтому старик старался уловить хоть какие-то эмоции, чтобы понять, о чём она думает.
- Ну, теперь мы можем идти, - сказал Андрей Борисович.
Она сильно зажмурила глаза и просто ждала… Неизвестно, сколько прошло времени, пока она почувствовала, как сердце сильно забилось, а между ног все напряглось… И взрывом разлилась приятная нега. Вера сильно закричала и открыла глаза…
Проснулась в холодном поту, трясло руки и ноги. Вера всхлипывала громко, смотрела в потолок широко открытыми глазами. Перед глазами всё ещё стояли трое. И она не знала, что думать о себе самой, о своих снах и желаниях.
Глава 3 Выходные.
На кухне выпила стакан воды. Умылась и с досадой вспомнила, что наступил выходной – день, когда себя чем-то нужно занимать. Митя, единственный друг, уехал на велосипеде на несколько дней в Париж. Вера не могла представить Митю без велосипеда. Летом, зимой, осенью и весной, в снег, дождь и однажды даже в сильный град Митя всегда мчал куда-то на велосипеде. Однажды, в канун Нового года, он приехал к ней в костюме Деда Мороза, прочёл дурацкий стишок, повесил на шею гирлянду и укатил куда-то дальше. На этот раз его унесло в составе экспедиции во Францию.
Примерно раз в неделю Митя заезжал к Вере в гости и ненавязчиво умудрялся съедать почти все запасы, имевшиеся в холодильнике. Будто Винни Пух, Митя засиживался у девушки в гостях до поздней ночи, время от времени скромно выпрашивая «чего-нибудь вкусненького». Они смотрели фильмы, играли в шашки, резались в «стрелялки» и «бродилки» по компьютеру. Митя искал «единственную» и часто сокрушался Вере, что эта самая «единственная» никак не находится. Обидно было, что Веру он не замечал совсем. Она была другом, хорошим, верным. Митя не слышал от неё «криков души», сердечных воплей и размышлений о жизни. Говорил всё время он, но это не мешало Вере чувствовать себя неодинокой. Она с ним улыбалась, раскрепощено вела себя и рассказывала непристойные анекдоты, которые часто летом слышала через открытое окно от местных забулдыг, сидящих внизу на лавочке. С Митей было хорошо, и не нужно придумывать выходные…
С его сестрой, Катей, Вера училась когда-то в школе. Они были подругами, но теперь общались реже. Катя училась в другом вузе, виделись редко. Но когда подруги встречались, Катя рассказывала удивительные истории из своей жизни. Например, как однажды с одногруппницей познакомились с двумя дагестанскими мужчинами. Девочки неделю жили у них на квартире. Катя сказала, что общаться с ними надо осторожно, чтобы не нажить бед, вести себя прилично. Конечно, родители её ничего об этом не знали. Катя сказала им, что поживёт у Веры. Тогда Вере надо было выкручиваться и, главным образом, врать Мите. Это очень тяжело.
Как-то вместе с этими ребятами Катя приехала к Вере. Один, Тагир, мужчина лет сорока-сорока пяти, подтянутый, высокого роста с тёмными волосами, подёрнутыми сединой, образованный, даже понравился Вере. Он рассказал, что до открытия своего дела в России, после института, работал бухгалтером, потом экономистом в одной из известных дагестанских компаний. Второй, Саша, тоже высокий, только полный, рыхлого телосложения, похожий на большого плюшевого медведя, весёлый, почему-то вызывал у Веры подозрения. Наверное, потому что он предназначен был для неё, Веры, только напрямую Катя об этом не говорила. Он старался ухаживать за Верой, всё время шутил, рассказывал анекдоты, подкалывал и всеми движениями хотел показаться лёгким, словно бабочка. Было забавно. Он выглядел старше своих тридцати девяти. Разумеется, эти ухаживания Вера игнорировала, стараясь как можно скорее избавиться от тяготящего общества.
Через месяц Катя прервала своё общение с дагестанцами. Сначала её мама узнала об этой связи, потом Митя. В доме разразился ужасный скандал на почве возрастных и расовых предрассудков. Катя смеялась сквозь слёзы:
- Хорошо, что мама не узнала, Тагир женат и у него двое детей в Дагестане. Но я же не собиралась за него замуж, просто с ними интересно общаться, не то, что с русскими матерящимися пьяньчугами! У них на уме – «водка, баба, мотоцикл»! О чём с ними говорить?..
Главной своей проблемой Катя считала свой рост. Очень худая и высокая она подбирала потенциальных кандидатов на роль своих избранников по росту. Идеальный вариант был выше её самой на десять сантиметров, а приемлемый – одного роста с ней. Но в последнем случае возникала проблема невозможности ношения туфель на каблуках рядом с ним.
Для вечерних прогулок по центральной улице города на высоких каблуках и в коротком платье с глубоким декольте Катя выбирала подходящих по росту знакомых девочек, которые попутно страдали такими же комплексами высокого роста. А потом, во время чаепития у Веры, рассказывала, что «клеились» только «малыши». Ей казалось несуразным, что мужчинам с низким ростом нравились высокие девушки.
После ссоры с матерью Катя на неделю уехала к тётке в Воронеж.
Вера решила поехать на зелёный пляж к небольшой речке. Летом там было много народа, и ей умело удавалось затеряться. На волейбольной площадке играли красивые загорелые мужчины, с тарзанки прыгали, визжа и наигранно вытягивая ноги в разные стороны, мальчишки лет 9-12 лет. Девочки-студентки, после летней практики, бежали с покрывалами на пляж, светились бронзовым загаром, неподвижно лежали, ловили щедрые солнечные лучи. Вера не решалась так открыто раздеваться при всех, считала, что нужную дозу может получить в майке и коротких шортах. А такую худобу, как у неё, лучше никому не показывать.
Она прогуливалась по побережью до самого заката. Доходила до мостика, садилась и болтала по-детски худенькими ножками по водной глади. На этом изгибе реки, у берегов, в затихшей заводи, цвели белые кувшинки и жёлтые кубышки. Вода в тени выглядела королевско-синего цвета, бархатной зеленью отливал лес, а небо ослепляло своим ультрамарином. Вера забывала здесь свои страхи, они переставали её терзать только летом и только на этом мостике.
- Девушка, позвольте сделать с Вас набросок? – спросил худощавый старик-художник в мешковатой майке и в длинных тёмных защитного цвета шароварах. Он держал в руке карандаш и восхищённо смотрел на Веру. Она смутилась, но утвердительно покачала головой.
Старик походил вокруг, прищурившись, присел на одно колено и быстро стал зарисовывать. Вера заправила жидкие волосики за ухо и покраснела.
- Долго сидеть? – робко спросила она.
- Совсем чуть-чуть. Мне хватит десяти минут, – оправдываясь, сказал старик. – Как твоё имя?
- Вера.
- А меня зовут Андреем Борисовичем. Ты в академии учишься?
- Нет, – односложно ответила Вера.
Ей показалось странно навязчивым то, что старик так интересуется ей. Вдруг у него нездоровый интерес к молодым девушкам. Самому-то, наверное, лет шестьдесят-семьдесят есть. Митя рассказывал как-то, а он слышал от своего друга, которому рассказывала его подруга, что водился в этих местах маньяк. Он сидит в укромном месте и ждёт до тех пор, пока мимо пройдёт хорошенькая молодая девочка, а потом оголяется и, задыхаясь, бежит за ней до людных мест. Вера не знала, были ли случаи, когда маньяк догнал хотя бы раз, хоть одну девушку, но бдительность терять не хотелось.
Она сидела неподвижно.
- Ты необыкновенная. Я бы хотел написать тебя акварелью, – сказал, пристально вглядываясь, старик.
- Я согласна, - неожиданно для себя самой прошептала Вера. Но Андрей Борисович её услышал и улыбнулся.
- Мне часто позируют студентки академии. Некоторые потом приходят ко мне в мастерскую. Помню, в студенческие годы, нам, в художке, позировали разновозрастные женщины. Они часами сидели в какой-нибудь классической позе. Это были натурщицы в поколении. Идеально грациозны и гибки, словно пантеры, они демонстрировали нам гордыню и скромность. И каждый из двадцати человек, работающих в аудитории, видел её, Музу, по-своему. Некоторые, талантливые с рождения, не писали так, как учили, не придерживались существующих канонов и попадали впросак на экзаменационных работах. Их талант ломали, приводили тогда к общему знаменателю. Мы все работали в жанре русского реализма. Кто бы мог подумать, что через полвека украшать дома будут мазнёй еврейского искусства. Ведь сами евреи ценят и собирают в свои частные коллекции только картины русского реализма. А нам цинично подсовывают свою абстракцию, чтобы в молодых умах совершить подмену ценностей… И это происходит.
Евреями художник называл хитрых людей, с помощью денег и обмана сдвинувшихся с мертвой точки в сторону обогащения.
Андрей Борисович на время замолчал, нахмурил брови, отстранился от своей работы, присмотрелся.
- Красивая ты, Вера!
Его распалил собственный монолог, но, присмотревшись к девушке, он обмяк и улыбнулся.
- Не устала? Я понимаю, как трудно позировать. Вчера подбежала ко мне живенькая такая девочка, сама попросила написать её. Я не смог с неё даже сделать наброска карандашом. Крутилась, вертелась постоянно, а в итоге упорхнула к своей компании подружек... Не всем дано. А ты спокойная, усидчивая… Для акварели нужно будет просидеть один сеанс – это два часа. Сможешь?
- Да, - коротко ответила она.
- Набросок я закончил. Если позволишь, я схожу домой за мольбертом и красками. Сегодня только альбом с карандашами взял, не думал, что встречу кого-то. Я недалеко живу. Можешь пойти со мной. Я покажу свои работы.
- Я пойду с Вами, - сказала Вера. Она довольно присмотрелась к старику и сделала вывод, что на маньяка он не похож, а в силу своего возраста, вряд ли причинит ей вред. К тому же очень хотелось посмотреть на настоящие картины. Ведь она никогда не видела картины настоящих художников. Конечно, она часто бывала на «развале», видела работы, которые там продавали. Но ей почему-то казалось, что это обработанные фотошопом фотографии. Ни за что она не купила бы себе такие. Эта неестественность беспокоила Веру.
- Можно посмотреть? – спросила она, кивая на набросок в руках Андрея Борисовича.
- Конечно. Смотри. Это ты.
Вера не узнала себя. То есть, конечно, это была она. Только эта девочка на рисунке смотрела на неё живыми любопытными глазищами. Не такой себя в зеркале видела Вера. Эта девочка с рисунка блистала обнажёнными плечиками и острыми худенькими коленками. Позади длинными линиями расположился камыш, сбоку – небрежно изгибалась речка. Одиноко и эффектно в тихой заводи плавала кувшинка. И это – всго лишь набросок простым карандашом.
- Это я? – не удержалась Вера.
- Это ты, - утвердительно гордо произнёс Андрей Борисович.
Художник жил на последнем этаже хрущёвской пятиэтажки. Дверь открыл ключом и сделал жест девушке, чтобы она проходила. Мимо по коридору, поздоровавшись, прошаркала беззубая взъерошенная женщина в светлой сорочке. Она грустно посмотрела на девушку, отчего Вере показалось, что старуха за что-то её пожалела.
Андрей Борисович зашёл и закрыл за собой дверь. Затем достал другой ключ и отпер дверь в комнату. Странно, что в квартире была заперта комната.
На этот раз художник, вопреки правилам приличия прошёл первым и быстрым движением отвернул к стене несколько картин. Ещё до того, как девушка вошла, её взгляду предстала работа с полной яркой луной на тёмном фоне водной глади. Вера задержала дыхание на некоторое время. Затем выдохнула и прошла дальше. Почти у двери, напротив стены с «лунной» картиной располагалась старая кровать с протёртым покрывалом. Модная в советское время стенка стояла во всю длину комнаты. У противоположной стены красовалось пианино «Ласточка» и стол с большим букетом полевых цветов в трёхлитровой банке и яблоками в деревянной чашке, расписанной под хохлому. Рядом стояло какое-то непонятное металлическое колесо. Вера не знала, что это. Балкон был открыт. У двери лежал сложенный мольберт и прямо на полу беспорядочно валялись разной наполненности тюбики с красками. Прислонившись к пианино, стояли картины с осенними, весенними и летними пейзажами. На стене висела маленькая картина «Яблоки» 1976 г.
- Какая маленькая, - удивилась Вера.
Андрей Борисович поставил стул и махнул Вере.
- Эта работа прошла несколько мировых выставок. Сейчас я найду тебе немецкий журнал. Там она получила несколько наград.
Он согнулся, открыл нижнюю дверку стенки, и оттуда вывалилась целая стопка журналов разной давности. Художник некоторое время перебирал и пролистывал их. Затем, найдя нужное изображение, начал тыкать пальцем. Журнал был полностью на немецком языке. И картина «Яблоки» была подписана Andrey Gluhov.
- В Советское время мы много работали. Была возможность работать. Выставки организовывал Союз Художников. Я некоторое время был председателем, пока не поругался с одним махровым евреем. Сам ушёл из председателей и уехал на всё лето писать степи. В то время художники не сидели на месте. Они работали на природе, искали материал в людях, делали множество зарисовок, прежде чем нужный образ находился. А теперь мне говорят, давай денег, и мы организуем тебе выставку. Я не хочу так!.. Редко продаю свои работы. Выезжаю в Москву с парой картин, только чтобы свести концы с концами. Не хватает пенсии на хорошие краски и кисти… Холсты стоят дорого. И если бы галереи брали картины, чтобы показать их людям. А то ведь распродают в частные коллекции. А там их никто не увидит…
Он вздохнул и махнул рукой в сторону. Затем засобирался, сложил всё в рюкзак, поставил его около двери и вышел. Вернулся с кружкой какого-то напитка в руках, протянул Вере.
- Это отвар из лекарственных трав. Я чай не пью, не пью кофе и алкоголь и никогда в жизни не курил. Я должен прожить подольше.
- Спасибо. Вкусно, - отозвалась Вера.
- А эта старуха – моя бывшая жена, Галина Ивановна. Мы давно развелись.
Странно, что он заговорил о ней. Вера совсем не спрашивала, хотя ей было безумно интересно, каково быть женой всемирно известного художника.
- Я рассказывал тебе уже о касте натурщиц. Это были целые династии. Иногда мы писали одновременно бабушку, маму и дочку. Они все были одинаково прекрасны, потому что ценили и принимали своё тело, делились красотой, грациозностью и гибкостью. Они позировали нам в одежде и обнажёнными. И писать их было очень трудно, потому что мы были очарованы этими Музами…
Весь разговор он наблюдал за реакцией Веры. Она всё время молчала, поэтому старик старался уловить хоть какие-то эмоции, чтобы понять, о чём она думает.
- Ну, теперь мы можем идти, - сказал Андрей Борисович.
