- На пляж? – спросила Вера.
- Да. Пойдём туда же, на мостик. Вечером там очень красиво.
Всю дорогу старик рассказывал Вере об искусстве, о своей жизни и высказывал, по своему обыкновению, негативное отношение к власти и времени. Девушка слушала внимательно, но не принимала позицию Глухова. Ей думалось, что, наверное, все старики чувствуют себя ущемлёнными и недовольными. Просто теперь в стране всё изменилось, изменилось в мире, время ускорилось, чувства притупились. Вера не задумывалась об этом глубоко, считала, что все люди имеют право жить и думать так, как им хочется.
Она была рада, что не придётся тупо гулять по пляжу и смущаться от пьяных воплей отдыхающих. Андрей Борисович был ей симпатичен, она даже почти перестала его бояться, стала привыкать к его переменам настроения, эмоциональным выпадам и восхищению её непривычной красотой. Сидеть неподвижно было легко. Работа продлилась четыре часа, то есть два сеанса, а не один, как обещал художник. Он сказал, что работал бы ещё, если бы солнце не опустилось достаточно низко, так, что краски изменились, а писать стало уже невозможно. Он спросил, придёт ли Вера ещё.
- Я приеду завтра. К полудню. Буду ждать здесь.
Вера произнесла это кратко и быстро, чтобы не успеть передумать и испугаться.
- Хорошо. Я подготовлю холсты. Ты дашь мне возможность написать с тебя портрет на холсте? Только мне понадобится несколько сеансов.
- Да. Я пойду. Мне пора… До свидания.
- До завтра, - с надеждой произнёс художник.
Вера повернулась и быстрым шагом пошла через пляж к остановке. На самом деле никуда она не спешила, но очень хотелось показать, что у неё много дел. Через час она была дома. Что-то быстро перекусила и решила посмотреть что-нибудь по компьютеру. Почти все вечера она проводила за просмотром фильмов. Какого-то особого предпочтения не было. Вера смотрела все новинки и часто пересматривала старые фильмы. Она состояла в группе «Киномания» в одной из социальных сетей и смотрела всё, что там появлялось. И теперь нашла фильм, включила и тут же поставила на паузу. Как же сильно хотелось мороженого! Накинув на себя вязанную разлетайку, вышла в соседний магазин…
На следующее утро Вера проснулась рано. Умылась, причесалась, разделась и несколько минут неподвижно разглядывала себя в зеркало. Может, старика зрение подводит? Бледная, худая, реденькие светлые волосы по плечи, маленькая грудь, неокруглые бёдра… Да она больше на мальчика похожа, чем на девочку! Какая уж тут красота! Может, ему такие нравятся? Ведь должны же такие хоть кому-то нравиться?! Или нет… Вера повернулась спиной, посмотрела на себя сзади. То же, что и спереди. Грустно. Она быстро оделась и отправилась завтракать кашу.
Через час Вера вышла из дома. Она обещала приехать к полудню, но вышло, что уже к 9-ти часам она стояла на остановке и размышляла, куда же ей идти. На место встречи – ещё рано, а к художнику домой – стыдно. Вера подумала, что может вести себя, как угодно, ведь Андрей Борисович её совсем не знает. И какое ей дело до того, что он подумает. Сегодня вот напишет её портрет и всё. Завтра найдутся новые студентки, а она забудет всю эту историю уже через год, ну, или чуть позже. А этот портрет останется и будет напоминать художнику о ней. Кстати, о портрете! А вдруг он продаст его какому-нибудь жирному депутату, который повесит его где-то в сауне. Будет этот депутат стряхивать свои потные простыни, а капельки мерзкого солёного пота будут стекать по её лицу. ФУ!!! ФУ! ФУ! ФУ! Как же она согласилась? Зачем? Хотя, конечно, он сказал, что большую часть своих работ не продаёт. Может, и её не продаст? Всё хватит бояться.
И Вера направилась к дому художника. Она медленно поднялась на пятый этаж, в душе надеясь, что художник спустится ей навстречу. Робко позвонила в дверь. К счастью, открыл сам Андрей Борисович:
- Вера! Как хорошо, что ты пришла! Я очень боялся, что ты не придёшь! Такое очень часто со мной случается. Девочки пообещают, я подготовлю холсты, жду, а они обманывают. Мне приходится смывать. Проходи! Проходи!
Вера прошла в комнату. Все двери в квартире были закрыты. Галина Ивановна, как сказал потом художник, уехала на рынок. Всё та же луна на стене встретила его солнечным отблеском начинающегося дня. Девушка прошла и села на стул, приготовленный ей ещё вчера. Посмотрела на пианино и обомлела. Андрей Борисович стоял у кровати и выжидающе смотрел на неё. На пианино и внизу стояли картины, которые накануне художник отвернул быстрым движением лицом к стене. На них стояли, сидели и лежали в разных позах голые женщины. Вера испугалась.
- А это что? – вырвалось у неё.
- Это натурщицы. Посмотри, как красиво играет свет на их теле. Они порядочные девушки, не подумай чего. Я их всех писал на одном дыхании. Красавицы!
Конечно! Фигуры ничего! На такие и посмотреть можно. Хотя, конечно, всё же, фу, неприлично, непристойно, грязно как-то и так… незащищено открыто. Смелые! А вот эта, толстушка, она как осмелилась? С такими телесами только в сумо участвовать! А вот у этой ноги кривые. А эта небритая совсем! Хи!.. Разные такие. Неужели старику всё равно, кого писать. Кто согласился, тот и пусть? Или он всех видит красивыми?
- А кто они? – спросила Вера.
- Почти все студентки академии. Вот эта светленькая девочка почти месяц приходила ко мне. Хорошие работы с ней получились! А эта попросила написать её сама. Разделась и сказала: «Рисуйте!». Легко так трусики сняла и кинула небрежно на тахту. Терпеливая девочка была. Но через неделю пропала. Тёмненькая, Наташа, особенно мне запомнилась. Что-то не так в ней. Что-то всё время беспокоит. Однажды прилетела ко мне вся мокрая, в слезах, утёрлась, разделась быстро и открыто так села на пол мастерской, раскинула в стороны ноги, выгнула спину, забросила назад головку и крикнула: «Пишите меня, Андрей Борисович! Скорее только! Пишите!». Просидела она минут двадцать, потом резко встала, оделась и убежала. Я писал её судорожно, зная точно, что второго шанса не будет. Наташа неделями может не появляться. А приходит всегда неожиданно, всегда в разном настроении. Никогда не знаешь, что она выкинет в следующий раз. Но я люблю её именно за это! Только волнуюсь очень, что с ней происходит. Вот ещё одна, Лариса, пришла ко мне пару раз, потом вышла замуж и через полгода, приходила каждую среду, пока муж был на работе. Как-то пришла попрощаться, уезжали с мужем в Норильск. Больше мы не виделись. А ещё был случай, написал я девочку, а она рассказала своему парню. Так он на следующий день пришёл разбираться. С кулаками пытался отобрать наброски. Я не дал. Не понимают люди истинной красоты. Считают пошлым. Как же тогда признают Венеру? Как смотрят Рембранта и Рубенса?! Не принимать самих себя, считать некрасивым то, что в совершенстве создал Господь Бог, как можно?
Андрей Борисович снова разнервничался. Вера переваривала увиденное и услышанное. Ей не хотелось выглядеть дремучей. И она решила для себя, что все эти девочки не могут быть развратными. Может, это и нормально, демонстрировать своё тело. Наверное, со временем, она тоже сможет попробовать. Или не стоит?
Они отправились на пляж. Шли долго. Прошли последний зелёный островок, где в уединении отдыхали в траве влюблённые парочки. Некоторые довольно-таки откровенно, совсем не стесняясь, ласкали друг друга.
- Красиво. Любовь не может быть некрасивой. Я шёл как-то по противоположному берегу (там совсем безлюдно) и заметил молодую пару, которая открыто занималась любовью. За деревьями их было не видно, и они медленно ласкали друг друга. Я спрятался за широким дубом, вытащил альбом и карандаш и начал зарисовывать. Они меня не видели. А я боялся дышать, чтобы не обнаружить себя.
- Они Вас не заметили? – спросила Вера.
- Нет. Я закончил и, чтобы не спугнуть, тихо пошёл в обратную сторону. Я потом ещё раз видел их на этом же месте. Они были искусны в позах, часто менялись и я еле успевал делать наброски. Но на этот раз они меня обнаружили. Девушка быстро оделась, а парень подошёл ко мне и попросил посмотреть. Он не одевался, подошёл, как был. И я показал ему свои наброски. Он сказал, что это красиво. Больше я их здесь не видел.
Они дошли до широкого мостика через реку. Заводь реки там была тёмного цвета, течение медленным. Было ясно, что здесь глубоко. Рядом с мостиком проходила широкая труба теплотрассы. Её обмотка в некоторых местах порвалась, и из огрех торчали жёлтые лохмотья стекловаты.
- Это место называется «Трубы», - сказал Андрей Борисович. – На том берегу замечательная высокая трава. Этим летом её сильно выжгло солнце, и она очень красиво лежит. Ты сейчас увидишь сама.
Они перешли через мост. Несколько дубов закрывали обзор поляны. За ними открылось прекрасный вид. Река в этом месте поворачивала и образовывала дополнительную заводь. А вдоль заводи тянулась поляна, со всех сторон окружённая лесом. Трава и вправду была выжженной и, словно волосы блондинки, беспорядочно стелилась светлыми локонами по земле. Две коряги лежали в разных местах поляны. У заводи стоял ещё один высокий дуб, рядом располагался пень. Здесь никого не было. Вряд ли даже кто-то знал про это укромное место. Андрей Борисович положил на пень свои вещи и сказал:
- Жарко. Ты не против, если я разденусь и стану загорать?
- Делайте, как хотите, - как можно более безразлично постаралась ответить Вера.
Он снял штаны, футболку, затем носки и сандалии. Его тело было иссиня загорелым, худым и сморщенным. Он собрал жиденькие седые волосы в хвост резинкой для денег, какими пользуются кассиры на Вериной работе, и убрал их под кепку. Художник разложил мольберт, вытащил из рюкзака холст и начал готовить краски. Вера осматривалась, пугливо озиралась по сторонам. Весело пели птицы, в заводи изредка квакали лягушки. Вера покраснела. Художник заметил, что в ней шла какая-то внутренняя борьба. Взгляд совсем потерялся, а руки, словно ветки, повисли вдоль тела. Она о чём-то задумалась на несколько минут. Затем вскинула голову, смело посмотрела художнику прямо в глаза и судорожно сбросила с себя всю одежду. Засветилось белое худенькое тельце на фоне золотой травы, тёмно-зелёных дубов и яркого голубого неба. Сами собой потянулись трясущиеся руки прикрыть маленькую грудь. Испугалась, зарделась. Не отводила взгляда. Андрей Борисович восторженно смотрел на девушку и молчал. Он боялся спугнуть, боялся обидеть, боялся даже дышать. Он улыбнулся и медленно стал подходить к девушке. Она смотрела на него, закрывая одной рукой грудь, другой маленький островок между ног. Художник приблизился и, боязливо, с расстояния полуметра протянул медленно руку, убрал прядь волос со лба Веры и отошёл на шаг назад, присмотрелся:
- Хороша! Не двигайся, пожалуйста, я буду писать тебя так.
Первые пятнадцать минут состояние Веры не менялось, сердце бешено колотилось, а мысли путались. Да как она осмелилась? Что же будет дальше? А вдруг кто увидит? Если это увидят её родители, живущие в провинции? Как она теперь сама сможет жить дальше? Может, ещё не поздно сбежать? А куда? В квартиру, где она забьётся в угол, а потом скука одолеет и она, возможно, больше никогда не узнает о том, «что такое хорошо, а что такое плохо»? Нет. Надо рискнуть и попробовать постоять.
Через полчаса Вера стала привыкать, а через час она уже перестала бояться, снова услышала пение птиц и редкое кваканье лягушек. Она подумала о том, что если и суждено было случиться чему-то плохому, то это уже случилось бы. А теперь, несмотря на обнажённость ситуации, всё выглядело достаточно прилично.
Андрей Борисович судорожно работал, молчал, старался как можно больше запомнить и перенести на холст. Через два часа он отошёл от холста, перевёл дыхание и сказал:
- Передохнём. Накинь на себя что-нибудь, а то сгоришь.
Он подошёл к рюкзаку, вытащил термос, пару бананов и печенье. На белой салфетке разложил обед на пеньке. В металлические кружки налил из термоса какой-то напиток и протянул Вере. Она к тому времени уже оделась и приблизилась к самодельному столу. Девушка осмелела, больше не чувствовала себя скованно.
- Эту работу я больше сегодня не буду продолжать. Солнце слишком высоко. Давай в следующий раз. А теперь, если позволишь, я сделаю несколько набросков. Присядь, пожалуйста, на ту корягу.
После солнечного лета наступила осень. Каждые выходные Вера приезжала к Андрею Борисовичу. Пока стояла погода, они ходили в лес, искали поляны, художник много работал и радовался каждому приходу девушки. Иногда они вместе ходили за травами, делали отвары, готовили домашний квас.
Порой, в период отдыха, Андрей Борисович доставал свои многочисленный журналы и рассказывал о работах известных художников. Говорил о своём детстве, о том, как в четыре года у него появился дар художника. Углём на печке он рисовал незамысловатые детские картинки. В подростковом возрасте просился у родителей поступать в художественное училище. Но они были категорически против. Пришлось сначала выучиться на столяра-плотника, а потом уже, обманным путём, поступить в художку.
Когда зарядили дожди, Андрей Борисович позвал Веру приехать к нему в мастерскую. Мастерская находилась на одном из городских возвышений. Этот район считался жилищем интеллигенции. Старые девятиэтажные дома квадратом образовывали внутреннюю площадку. В мокрой песочнице играли чумазые дети, на турниках занимались спортсмены, на лавочках сидели любопытные бабушки. На последних этажах этих домов располагались мастерские художников. Окна там были большие. Вся полоса этажа снаружи выкрашена в жёлтый цвет, а крыша сделана так, что напоминала отдельные домики на крыше многоэтажки.
Поднявшись на последний этаж, Вера попала в длинный тёмный коридор. По правую сторону его тянулись бесконечные двери, некоторые из которых были открыты. Пахло масляной краской и растворителем. На полу стояли замоченные в банке кисти. Из светлого дверного проёма вышел незнакомый старик:
- Вы к кому, девушка?
- К Андрею Борисовичу.
- Да-да! Это ко мне! – услышала она знакомый голос. – Проходи, Вера, я давно тебя жду. Я ещё вчера приехал сюда вечером, любовался полной луной и долго не мог уснуть.
Он проводил девушку в ту самую комнату с большими окнами. Всё здесь было уставлено полотнами, маленькими и большими, законченными работами и бледными подмалёвками. Невозможно было рассмотреть и оценить масштаб его работ. Вера посмотрела на стены, сплошь увешанные картинами в красивых резных рамах. На полу, отвёрнутые к стене стояли стопками несколько картин без рам. На стульях и на приступках лежали стопки картин. На огромной подставке расположилось двухметровое полотно со степным пейзажем. У дальней стены стояли два дивана – маленький и большой. Справа занимал угол дамский столик с большим округлым зеркалом, над ним висела картина, на которой женщина с белоснежно белой кожей и каштановыми вьющимися волосами сидела за этим самым дамским столиком. Было хорошо видно изящный изгиб её спины, в отражении зеркала глаза были смущённо опущены вниз. Рядом с дамским столиком стояло ещё одно такое же, непонятное в первый раз для Веры, колесо, только деревянное. Это старинная прялка. Узкие длинные лавочки, заваленные разным, необходимым художнику, хламом, располагались у витринных окон.
- Да. Пойдём туда же, на мостик. Вечером там очень красиво.
Всю дорогу старик рассказывал Вере об искусстве, о своей жизни и высказывал, по своему обыкновению, негативное отношение к власти и времени. Девушка слушала внимательно, но не принимала позицию Глухова. Ей думалось, что, наверное, все старики чувствуют себя ущемлёнными и недовольными. Просто теперь в стране всё изменилось, изменилось в мире, время ускорилось, чувства притупились. Вера не задумывалась об этом глубоко, считала, что все люди имеют право жить и думать так, как им хочется.
Она была рада, что не придётся тупо гулять по пляжу и смущаться от пьяных воплей отдыхающих. Андрей Борисович был ей симпатичен, она даже почти перестала его бояться, стала привыкать к его переменам настроения, эмоциональным выпадам и восхищению её непривычной красотой. Сидеть неподвижно было легко. Работа продлилась четыре часа, то есть два сеанса, а не один, как обещал художник. Он сказал, что работал бы ещё, если бы солнце не опустилось достаточно низко, так, что краски изменились, а писать стало уже невозможно. Он спросил, придёт ли Вера ещё.
- Я приеду завтра. К полудню. Буду ждать здесь.
Вера произнесла это кратко и быстро, чтобы не успеть передумать и испугаться.
- Хорошо. Я подготовлю холсты. Ты дашь мне возможность написать с тебя портрет на холсте? Только мне понадобится несколько сеансов.
- Да. Я пойду. Мне пора… До свидания.
- До завтра, - с надеждой произнёс художник.
Вера повернулась и быстрым шагом пошла через пляж к остановке. На самом деле никуда она не спешила, но очень хотелось показать, что у неё много дел. Через час она была дома. Что-то быстро перекусила и решила посмотреть что-нибудь по компьютеру. Почти все вечера она проводила за просмотром фильмов. Какого-то особого предпочтения не было. Вера смотрела все новинки и часто пересматривала старые фильмы. Она состояла в группе «Киномания» в одной из социальных сетей и смотрела всё, что там появлялось. И теперь нашла фильм, включила и тут же поставила на паузу. Как же сильно хотелось мороженого! Накинув на себя вязанную разлетайку, вышла в соседний магазин…
На следующее утро Вера проснулась рано. Умылась, причесалась, разделась и несколько минут неподвижно разглядывала себя в зеркало. Может, старика зрение подводит? Бледная, худая, реденькие светлые волосы по плечи, маленькая грудь, неокруглые бёдра… Да она больше на мальчика похожа, чем на девочку! Какая уж тут красота! Может, ему такие нравятся? Ведь должны же такие хоть кому-то нравиться?! Или нет… Вера повернулась спиной, посмотрела на себя сзади. То же, что и спереди. Грустно. Она быстро оделась и отправилась завтракать кашу.
Через час Вера вышла из дома. Она обещала приехать к полудню, но вышло, что уже к 9-ти часам она стояла на остановке и размышляла, куда же ей идти. На место встречи – ещё рано, а к художнику домой – стыдно. Вера подумала, что может вести себя, как угодно, ведь Андрей Борисович её совсем не знает. И какое ей дело до того, что он подумает. Сегодня вот напишет её портрет и всё. Завтра найдутся новые студентки, а она забудет всю эту историю уже через год, ну, или чуть позже. А этот портрет останется и будет напоминать художнику о ней. Кстати, о портрете! А вдруг он продаст его какому-нибудь жирному депутату, который повесит его где-то в сауне. Будет этот депутат стряхивать свои потные простыни, а капельки мерзкого солёного пота будут стекать по её лицу. ФУ!!! ФУ! ФУ! ФУ! Как же она согласилась? Зачем? Хотя, конечно, он сказал, что большую часть своих работ не продаёт. Может, и её не продаст? Всё хватит бояться.
И Вера направилась к дому художника. Она медленно поднялась на пятый этаж, в душе надеясь, что художник спустится ей навстречу. Робко позвонила в дверь. К счастью, открыл сам Андрей Борисович:
- Вера! Как хорошо, что ты пришла! Я очень боялся, что ты не придёшь! Такое очень часто со мной случается. Девочки пообещают, я подготовлю холсты, жду, а они обманывают. Мне приходится смывать. Проходи! Проходи!
Вера прошла в комнату. Все двери в квартире были закрыты. Галина Ивановна, как сказал потом художник, уехала на рынок. Всё та же луна на стене встретила его солнечным отблеском начинающегося дня. Девушка прошла и села на стул, приготовленный ей ещё вчера. Посмотрела на пианино и обомлела. Андрей Борисович стоял у кровати и выжидающе смотрел на неё. На пианино и внизу стояли картины, которые накануне художник отвернул быстрым движением лицом к стене. На них стояли, сидели и лежали в разных позах голые женщины. Вера испугалась.
- А это что? – вырвалось у неё.
- Это натурщицы. Посмотри, как красиво играет свет на их теле. Они порядочные девушки, не подумай чего. Я их всех писал на одном дыхании. Красавицы!
Конечно! Фигуры ничего! На такие и посмотреть можно. Хотя, конечно, всё же, фу, неприлично, непристойно, грязно как-то и так… незащищено открыто. Смелые! А вот эта, толстушка, она как осмелилась? С такими телесами только в сумо участвовать! А вот у этой ноги кривые. А эта небритая совсем! Хи!.. Разные такие. Неужели старику всё равно, кого писать. Кто согласился, тот и пусть? Или он всех видит красивыми?
- А кто они? – спросила Вера.
- Почти все студентки академии. Вот эта светленькая девочка почти месяц приходила ко мне. Хорошие работы с ней получились! А эта попросила написать её сама. Разделась и сказала: «Рисуйте!». Легко так трусики сняла и кинула небрежно на тахту. Терпеливая девочка была. Но через неделю пропала. Тёмненькая, Наташа, особенно мне запомнилась. Что-то не так в ней. Что-то всё время беспокоит. Однажды прилетела ко мне вся мокрая, в слезах, утёрлась, разделась быстро и открыто так села на пол мастерской, раскинула в стороны ноги, выгнула спину, забросила назад головку и крикнула: «Пишите меня, Андрей Борисович! Скорее только! Пишите!». Просидела она минут двадцать, потом резко встала, оделась и убежала. Я писал её судорожно, зная точно, что второго шанса не будет. Наташа неделями может не появляться. А приходит всегда неожиданно, всегда в разном настроении. Никогда не знаешь, что она выкинет в следующий раз. Но я люблю её именно за это! Только волнуюсь очень, что с ней происходит. Вот ещё одна, Лариса, пришла ко мне пару раз, потом вышла замуж и через полгода, приходила каждую среду, пока муж был на работе. Как-то пришла попрощаться, уезжали с мужем в Норильск. Больше мы не виделись. А ещё был случай, написал я девочку, а она рассказала своему парню. Так он на следующий день пришёл разбираться. С кулаками пытался отобрать наброски. Я не дал. Не понимают люди истинной красоты. Считают пошлым. Как же тогда признают Венеру? Как смотрят Рембранта и Рубенса?! Не принимать самих себя, считать некрасивым то, что в совершенстве создал Господь Бог, как можно?
Андрей Борисович снова разнервничался. Вера переваривала увиденное и услышанное. Ей не хотелось выглядеть дремучей. И она решила для себя, что все эти девочки не могут быть развратными. Может, это и нормально, демонстрировать своё тело. Наверное, со временем, она тоже сможет попробовать. Или не стоит?
Они отправились на пляж. Шли долго. Прошли последний зелёный островок, где в уединении отдыхали в траве влюблённые парочки. Некоторые довольно-таки откровенно, совсем не стесняясь, ласкали друг друга.
- Красиво. Любовь не может быть некрасивой. Я шёл как-то по противоположному берегу (там совсем безлюдно) и заметил молодую пару, которая открыто занималась любовью. За деревьями их было не видно, и они медленно ласкали друг друга. Я спрятался за широким дубом, вытащил альбом и карандаш и начал зарисовывать. Они меня не видели. А я боялся дышать, чтобы не обнаружить себя.
- Они Вас не заметили? – спросила Вера.
- Нет. Я закончил и, чтобы не спугнуть, тихо пошёл в обратную сторону. Я потом ещё раз видел их на этом же месте. Они были искусны в позах, часто менялись и я еле успевал делать наброски. Но на этот раз они меня обнаружили. Девушка быстро оделась, а парень подошёл ко мне и попросил посмотреть. Он не одевался, подошёл, как был. И я показал ему свои наброски. Он сказал, что это красиво. Больше я их здесь не видел.
Они дошли до широкого мостика через реку. Заводь реки там была тёмного цвета, течение медленным. Было ясно, что здесь глубоко. Рядом с мостиком проходила широкая труба теплотрассы. Её обмотка в некоторых местах порвалась, и из огрех торчали жёлтые лохмотья стекловаты.
- Это место называется «Трубы», - сказал Андрей Борисович. – На том берегу замечательная высокая трава. Этим летом её сильно выжгло солнце, и она очень красиво лежит. Ты сейчас увидишь сама.
Они перешли через мост. Несколько дубов закрывали обзор поляны. За ними открылось прекрасный вид. Река в этом месте поворачивала и образовывала дополнительную заводь. А вдоль заводи тянулась поляна, со всех сторон окружённая лесом. Трава и вправду была выжженной и, словно волосы блондинки, беспорядочно стелилась светлыми локонами по земле. Две коряги лежали в разных местах поляны. У заводи стоял ещё один высокий дуб, рядом располагался пень. Здесь никого не было. Вряд ли даже кто-то знал про это укромное место. Андрей Борисович положил на пень свои вещи и сказал:
- Жарко. Ты не против, если я разденусь и стану загорать?
- Делайте, как хотите, - как можно более безразлично постаралась ответить Вера.
Он снял штаны, футболку, затем носки и сандалии. Его тело было иссиня загорелым, худым и сморщенным. Он собрал жиденькие седые волосы в хвост резинкой для денег, какими пользуются кассиры на Вериной работе, и убрал их под кепку. Художник разложил мольберт, вытащил из рюкзака холст и начал готовить краски. Вера осматривалась, пугливо озиралась по сторонам. Весело пели птицы, в заводи изредка квакали лягушки. Вера покраснела. Художник заметил, что в ней шла какая-то внутренняя борьба. Взгляд совсем потерялся, а руки, словно ветки, повисли вдоль тела. Она о чём-то задумалась на несколько минут. Затем вскинула голову, смело посмотрела художнику прямо в глаза и судорожно сбросила с себя всю одежду. Засветилось белое худенькое тельце на фоне золотой травы, тёмно-зелёных дубов и яркого голубого неба. Сами собой потянулись трясущиеся руки прикрыть маленькую грудь. Испугалась, зарделась. Не отводила взгляда. Андрей Борисович восторженно смотрел на девушку и молчал. Он боялся спугнуть, боялся обидеть, боялся даже дышать. Он улыбнулся и медленно стал подходить к девушке. Она смотрела на него, закрывая одной рукой грудь, другой маленький островок между ног. Художник приблизился и, боязливо, с расстояния полуметра протянул медленно руку, убрал прядь волос со лба Веры и отошёл на шаг назад, присмотрелся:
- Хороша! Не двигайся, пожалуйста, я буду писать тебя так.
Первые пятнадцать минут состояние Веры не менялось, сердце бешено колотилось, а мысли путались. Да как она осмелилась? Что же будет дальше? А вдруг кто увидит? Если это увидят её родители, живущие в провинции? Как она теперь сама сможет жить дальше? Может, ещё не поздно сбежать? А куда? В квартиру, где она забьётся в угол, а потом скука одолеет и она, возможно, больше никогда не узнает о том, «что такое хорошо, а что такое плохо»? Нет. Надо рискнуть и попробовать постоять.
Через полчаса Вера стала привыкать, а через час она уже перестала бояться, снова услышала пение птиц и редкое кваканье лягушек. Она подумала о том, что если и суждено было случиться чему-то плохому, то это уже случилось бы. А теперь, несмотря на обнажённость ситуации, всё выглядело достаточно прилично.
Андрей Борисович судорожно работал, молчал, старался как можно больше запомнить и перенести на холст. Через два часа он отошёл от холста, перевёл дыхание и сказал:
- Передохнём. Накинь на себя что-нибудь, а то сгоришь.
Он подошёл к рюкзаку, вытащил термос, пару бананов и печенье. На белой салфетке разложил обед на пеньке. В металлические кружки налил из термоса какой-то напиток и протянул Вере. Она к тому времени уже оделась и приблизилась к самодельному столу. Девушка осмелела, больше не чувствовала себя скованно.
- Эту работу я больше сегодня не буду продолжать. Солнце слишком высоко. Давай в следующий раз. А теперь, если позволишь, я сделаю несколько набросков. Присядь, пожалуйста, на ту корягу.
Глава 4 Наташа
После солнечного лета наступила осень. Каждые выходные Вера приезжала к Андрею Борисовичу. Пока стояла погода, они ходили в лес, искали поляны, художник много работал и радовался каждому приходу девушки. Иногда они вместе ходили за травами, делали отвары, готовили домашний квас.
Порой, в период отдыха, Андрей Борисович доставал свои многочисленный журналы и рассказывал о работах известных художников. Говорил о своём детстве, о том, как в четыре года у него появился дар художника. Углём на печке он рисовал незамысловатые детские картинки. В подростковом возрасте просился у родителей поступать в художественное училище. Но они были категорически против. Пришлось сначала выучиться на столяра-плотника, а потом уже, обманным путём, поступить в художку.
Когда зарядили дожди, Андрей Борисович позвал Веру приехать к нему в мастерскую. Мастерская находилась на одном из городских возвышений. Этот район считался жилищем интеллигенции. Старые девятиэтажные дома квадратом образовывали внутреннюю площадку. В мокрой песочнице играли чумазые дети, на турниках занимались спортсмены, на лавочках сидели любопытные бабушки. На последних этажах этих домов располагались мастерские художников. Окна там были большие. Вся полоса этажа снаружи выкрашена в жёлтый цвет, а крыша сделана так, что напоминала отдельные домики на крыше многоэтажки.
Поднявшись на последний этаж, Вера попала в длинный тёмный коридор. По правую сторону его тянулись бесконечные двери, некоторые из которых были открыты. Пахло масляной краской и растворителем. На полу стояли замоченные в банке кисти. Из светлого дверного проёма вышел незнакомый старик:
- Вы к кому, девушка?
- К Андрею Борисовичу.
- Да-да! Это ко мне! – услышала она знакомый голос. – Проходи, Вера, я давно тебя жду. Я ещё вчера приехал сюда вечером, любовался полной луной и долго не мог уснуть.
Он проводил девушку в ту самую комнату с большими окнами. Всё здесь было уставлено полотнами, маленькими и большими, законченными работами и бледными подмалёвками. Невозможно было рассмотреть и оценить масштаб его работ. Вера посмотрела на стены, сплошь увешанные картинами в красивых резных рамах. На полу, отвёрнутые к стене стояли стопками несколько картин без рам. На стульях и на приступках лежали стопки картин. На огромной подставке расположилось двухметровое полотно со степным пейзажем. У дальней стены стояли два дивана – маленький и большой. Справа занимал угол дамский столик с большим округлым зеркалом, над ним висела картина, на которой женщина с белоснежно белой кожей и каштановыми вьющимися волосами сидела за этим самым дамским столиком. Было хорошо видно изящный изгиб её спины, в отражении зеркала глаза были смущённо опущены вниз. Рядом с дамским столиком стояло ещё одно такое же, непонятное в первый раз для Веры, колесо, только деревянное. Это старинная прялка. Узкие длинные лавочки, заваленные разным, необходимым художнику, хламом, располагались у витринных окон.
