Глава 9.
Поезд медленно тащился в ночной темноте, постоянно останавливаясь, надолго замирая, и неохотно, со скрипом, трогаясь с места. Петя кутался от холода в своей шинели на верхней полке, было уже далеко за полночь, и все равно не спалось. Лезли в голову жалкие, предательские мысли, что если не выйдет ничего с этой идеей извлечь гигантскую энергию, скрытую в ядре урана; проблема окажется слишком сложной, либо вообще не имеющей решения, или результат не оправдает ожиданий, и выйдет изо всей этой затеи лишь громадный пшик? Надо ли ему сейчас так рисковать, высовываться? Наделает он шуму, потом будет стыдно, да одним стыдом тут не отделаешься конечно, будут последствия и посерьёзнее.
Долго думая об этом он все больше и больше приходил к выводу, что не боится обвинений, и за себя самого всегда готов ответить, гораздо страшнее было бы подвести доверивших ему коллег: Курчатова, Иоффе. Вот и посмотрим, как-то тебе поверят завтра – сказал он себе со злостью, и повернувшись к стенке лицом закрыл глаза. Перед ним быстрой вереницей сменяя друг друга пошли мрачные образы: темные Ленинградские кварталы, разрушенные дома, огромные сугробы, трупы жителей, лежащие на улицах, мать на кухне, в старом тулупе, в валенках, закутанная в платок, с лицом изможденным от голода, Леша в окопе, истекающий кровью.
Когда после всех неудобств, устав ворочаться на полке в поисках мало-мальски удобного положения он наконец отключился, сквозь сон, где-то совсем рядом с ним, раздался голос идущего по вагону проводника: «Ка-зань! Ка-зань! Пассажиры поднимаемся - скоро прибываем.»
Было раннее утро, в морозном воздухе только начинало светать. Пассажиров высадили за городом, на другом берегу притока Волги. Километров десять до центра города Петя торопливо шагал по темным городским окраинам, старательно пряча ладони рук в рукава, пытаясь согреть пальцы. На дамбе через реку Казанку ему открылось восхитительное зрелище огромных волжских просторов, покрытых льдом и сугробами, ослепительно блестящими на солнце. Обогнув Казанский Кремль он спешил к зданию университета, спрашивая дорогу у случайных прохожих. Город выглядел мрачным, замершим, засыпанным снегом. Зато в центре ходил трамвай и на деревянной конструкции остановки, выкрашенной в синий цвет, порадовала глаз довоенная реклама: «На сигареты я не сетую. Сам курю и вам советую!»
Институт сказали искать в правом крыле главного корпуса Университета. Взлетев по лестнице на второй этаж, и уже предвкушая долгожданную встречу с коллегами, Петя наткнулся на дверь с табличкой, на которой большими буквами было написано «ЛФТИ». Не успел он протянуть руку как дверь распахнулась, едва не задев его, и появился высокий, худощавый, молодой человек в очках, с густой черной шевелюрой и пушком волос, идущим по щекам и над пухлой верхней губой. Парень от неожиданности вздрогнул, поднял на него глаза и тут его серьезное, задумчивое лицо широко расплылось в глупой улыбке:
- Петька! Ты откуда? С фронта? Живой!
- Живой конечно. Что за дурацкий вопрос, Шурик, - Петя тоже обрадовался встрече, но старался держаться сдержаннее, строже, военная форма обязывала.
Саша Горшков, или просто Шурик, как все его звали, был теоретиком и большим чудаком. Пете вспомнилось, как на одном из семинаров при обсуждении интересной проблемы Шурик вдруг вскочил с места, подошел к доске и, нервно теребя себе волосы, изрек:
- Если это верно, это же невероятно интересно! Хотя если это неверно, это тоже невероятно интересно!
За дверью в широком коридоре за столом сидел вахтер, который долго разглядывал Петины документы со строгим и недовольным видом. Сразу за с вахтой стоял ларек из фанеры, как объяснил Шурик, служащий пунктом для «отоваривания хлебных карточек». В отгороженной части крыла здания Институту достались два больших помещения: так называемая «Ленинская аудитория», где, в бытность студентом юридического факультета, слушал лекции будущий вождь пролетариата, и комната этнографического музея. Фанерными щитами и шкафами вся эта территория была поделена на отсеки. Шурик с теоретиками сидели в помещении музея, среди больших шкафов с костюмами и украшениями народностей Поволжья, статуями Будды из Китая и воинственными масками из Океании.
В помещении было человек пять сотрудников, все мужчины, худые, уставшие, с серыми, изможденными лицами. Его появление вызвало оживление в комнате: люди подходили, протягивали руки, спрашивали о военной службе. Из своего закутка за шкафами появился начальник теоретиков, Яков Френкель, крепкий мужчина, в годах, с большой лысиной и добрыми, веселыми глазами.
- Петя видишь, как мы тут устроились, практически как в Эрмитаже. Проходи присаживайся, будем чай пить. – приглашал он суетясь.
–Надолго к нам?
- На один день, и сразу назад. Буду просить Иоффе, чтобы вернул меня из армии.
- Правильно! Правильно!
Со старенького стола мигом убраны все бумаги, появились стаканы, изящный заварочный чайник из белого фарфора, такая же фарфоровая сахарница, с колотым сахарком, откуда-то притащили уже большой медный чайник с кипятком. Когда разлили чай в комнате появился маленький старичок с седой бородкой в старомодных очках начала века.
- А вот и хозяин пожаловал! – обрадовался Френкель.
– Иван Ильич, а у нас сегодня гость, знакомьтесь наш молодой коллега Петя, приехал к нам из армии.
Иван Ильич протянул Пете свою маленькую сухую ручку для приветствия, вежливо поздоровался со всеми, но за стол садиться отказался категорически, постоянно говоря, что зашел случайно.
- Иван Ильич смотритель музея. Большинство экспонатов здесь собраны и оформлены его руками. Правильно я говорю?
- Ну не совсем. Мы работали вместе с моим руководителем, профессором Бруно Фридриховичем Адлером. Замечательный он человек. Создание музея — это больше его заслуга. Когда в 1911 году мы обнаружили эти коллекции Этнографического общества в подвале студенческого общежития, сваленные в груду в витринах с выбитыми стеклами, долго ему пришлось обивать пороги прося средства на устройство шкапов для коллекций и спасения их. Весь этот музей был обречен на прозябание и гибель, пока через год ему удалось наконец убедить Общество передать свои коллекции в географический кабинет университета...
- А что стало с профессором?
- После революции он уехал в Петроград, работал в Московском университете, сейчас, вот несчастие, в ссылке он. Золотой он человек. Помню, как мы электрические лампочки просили у властей для музея, и ему пришел ответ: «По существующему распорядку мы всем просителям предоставляем строго по одной лампочке, но вам, как профессору, приняли решение выдать две лампочки».
Тут в комнату заглянула секретарь директора Аня, молодая девушка, в толстой вязаной кофте, тихая и скромная, с постоянным оттенком удивления на бледном лице, идущим от пугливого выражения ее больших серых глаз, и сказала, что Абрам Федорович давно ждал Петю и сейчас срочно хочет его видеть.
Кабинет директора был в такой же комнатке, отгороженной фанерными перегородками, как и все остальные отсеки. Абрам Федорович принял его приветливо, но, как показалось Пете, с каким-то замешательством. За неполные полгода, прошедшие с начала войны, он столько раз воображал себе этот разговор, подбирал свои фразы, пытался представить себе ответную реакцию директора, что он будет отвечать. И вот наконец увидев его в первое же мгновение Петр почему-то совершенно растерялся, и все его недовольство со всеми обидами уступило место глубокой симпатии этому пожилому человеку с добрым лицом и усталыми глазами.
Разговор у них не клеился, да и времени на него не было: после дежурных в такой ситуации расспросов Абрам Федорович с Петей поспешили на заседание «малого комитета» Академии Наук, в повестке которого был пункт, посвященный «проблеме урана».
Глава 10.
Заседание Академии Наук собралось в одной из обычных университетских аудиторий, такой же мрачной и холодной как и те помещения, которые Петя видел встречаясь со своими коллегами по институту. В помещении было несколько приехавших из Москвы известных академиков, среди которых Петя сразу узнал Капицу.
Первым выступил Абрам Федорович, по праву академика, курирующего эту область исследований: он сообщил, что экспериментальные работы с ураном временно прекращены, поэтому перспективы управления цепной реакцией ядерного распада и получения «всякого рода бомб» были оценены математически, и передал слово одному из теоретиков, Никите Вольскому.
Петя давно был знаком с Вольским, имевшим репутацию педанта и любителя щегольнуть сложными вычислениями, и потому не ожидал от его доклада ничего хорошего для себя. Так оно и вышло: долгие и утомительные рассуждения теоретика, основанные на "строгих математических выкладках" сводились к тому, что для получения цепной реакции на смеси из урана потребуется использовать 150 тысяч тонн гелия и 200 килограмм урана, обогащенного в 10 раз.
- Ну что ж, с такими цифрами трудно рассчитывать осуществить цепную реакцию. Очень трудно. Это будет чем-то из области фантастики. – С улыбкой, вежливо заметил Иоффе, и тут же продолжил.
- Но у нас есть еще один докладчик, который, как мне известно, хочет предложить альтернативную точку зрения на проблему. Петр, пожалуйста, вам слово.
После такого вступления наивно было ждать от публики благосклонного отношения, и поэтому Петя решил воздействовать на воображение слушателей, оставив сухие математические выкладки в стороне.
- Давайте посмотрим на вопрос об урановой бомбе с другой стороны: в ядре скрыта такая огромная энергия, что из 2,5 кг урана можно получить такое же количество тепла как из мил-ли-она тонн динамита. По данным англичан за последние шесть месяцев ими было сброшено на Германию 20 тысяч тонн бомб. Теперь смотрите, одна урановая бомба способна нанести урон, равносильный работе британской авиации за полгода. Не останавливаясь пока на том, каким путем можно было бы создать ядерную бомбу, потому что это вопрос больше технологии и химии, я хочу обратиться к проблеме получения цепной реакции.
Даже если согласиться с только что прозвучавшими здесь результатами, это не исключает в принципе возможность цепной реакции: пусть на смеси урана и гелия это не работает, но ведь можно использовать другие комбинации веществ. Есть варианты очень интересные для исследования, такие как использование изотопа урана 235. За рубежом ведутся активные разработки в этой области и я считаю, что вероятность успешного решения проблемы в ближайшие год - два очень велика.
Дальше началось обсуждение и мнения разошлись, но все-таки среди умудренных опытом академиков преобладал осторожный подход: ядерные бомбы — это на сегодняшний день задача фантастическая.
Попросил слова профессор МГУ Аркадий Тимирязев, грузный, медлительный, с длинным прямым носом, с глубоко посаженными глазами, вопросительно смотрящими из-под седых бровей, и нервно улыбаясь, часто теребя свою бородку и густые, неухоженные усы, сказал:
- У меня есть особое мнение по данной проблеме, которое разделяют ученые физики Московского университета. Представленная трактовка «урановой проблемы» (на этом словосочетании докладчик неестественно повысил голос), как мы здесь видим, исходит из недр института Абрама Федоровича, который находится на особом положении в Советском союзе. Почему особом? Потому что Абрам Федорович воспитал действительно большое количество учеников, ученых физиков. Но есть особенность положения Абрама Федоровича и в другом отношении. Мы знаем, что Абрам Федорович воспитывался за границей, долгое время провел в Германии, регулярно ездит за границу и общается с иностранными физиками. Это не могло не сказаться на всем мировоззрении, и мы часто наблюдаем и у Абрама Федоровича, и среди его учеников, так сказать идейные срывы, когда они начинают слепо следовать тому, что говорится и делается заграницей. Однако зачастую это не вяжется с диалектическим материализмом, идет в разрез с основами, заложенными Марксом, Энгельсом и Лениным. Я считаю «урановую проблему» одним из примеров такого дутого проекта, следующего из ошибок мировоззрения.
Академик Сергей Вавилов, улыбаясь, по-видимому чтобы разрядить обстановку, добавил:
- Еще в начале века в Московском университете на своих лекциях знаменитый тогда физик Николай Алексеевич Умов декламировал нам:
… Что взрывы, полные игры,
Таят Томсоновые вихри
И что огромные миры
В атомных силах не утихли
… Мир – рвался в опытах Кюри
Атомной, лопнувшею бомбой
На электронные струи
Невоплощенной гекатомбой….
После завершения обсуждений по этой теме, не приведших практически ни к каким выводам, в заседании был объявлен перерыв и к Пете неожиданно подошел академик Капица:
- Знаете, то что вы говорите заставляет задуматься. Во всем этом определенно есть зерно истины, и я понимаю вашу озабоченность.
- Петр Леонидович, спасибо, мне приятно это слышать, но и неожиданно. Я был на одной из ваших лекций в Ленинграде, где вы говорили об отрицательном отношении Резерфорда к этой теме.
- Что правда то правда, но от ошибок никто из нас не застрахован. Знаете что я вам скажу, молодой человек, очень плохо что вы сейчас один. Вам надо заручиться поддержкой вашего руководителя Курчатова, вместе с ним ваш голос будете значительно весомее.
Эти слова поддержки пришлись Пете как нельзя кстати.
Глава 11.
Когда закончился перерыв, Абрам Федорович с академиками удалились на следующее заседание. Положение было отчаянным и Пете обязательно требовалось переговорить с директором с глазу на глаз. Поначалу Петя решил ждать дежуря у дверей аудитории или слоняясь поблизости в коридоре, но когда это ему вконец наскучило он решил вернуться к своим институтским коллегам.
Оказывается там его уже давно ждали и Шурик повел его в университетскую столовую, где можно было пообедать по талонам.
- Петя, секретарь Абрама Федоровича передала для тебя талон литеры «Б», чтобы ты мог пообедать в столовой. Видишь какие у нас порядки: есть литераторы, а мы здесь литер-Б-эторы.
- Ты знаешь о профессоре Тимирязеве? Что он за человек?
- О! Тимирязев – известная личность. А ты то где с ним столкнулся?
- Сейчас на заседании. Он критиковал наш институт с позиций диалектического материализма. Как ты думаешь, он разбирается в ядерной физике?
- Скорей всего совсем не разбирается. Зачем ему это? Он ведь член партии и разбирается в марксизме-ленинизме, а это самое главное. У нас его называют «сыном памятника».
- Он сын знаменитого ботаника Тимирязева?
- Ну конечно, причем внебрачный. Потребовалось личное решение императорского величества для присвоения ему фамилии отца.
Абрам Федорович освободился только к вечеру, когда Пете уже пора было собираться идти на вокзал, но он все же попытался в очередной раз склонить директора на свою сторону признавая, что почва еще недостаточно подготовлена, и что доказательств недостаточно, но упорствуя в своем убеждении огромной перспективности этой проблемы. Он говорил горячо, страстно, увлеченно:
- Рано или поздно ураном нам придется заниматься! Для того чтобы
