Потом все три экрана разом почернели – всего на несколько секунд перед переключением на сигнал с обзорных камер, но я успела взмокнуть от острого чувства беспомощности и страха.
Хорошие пилоты способны чуть ли не сливаться с кораблем – «чувствовать» его габариты, понимать, как он сместится в пространстве, если изменить угол тяги на доли секунды, и мгновенно принимать решения о выполнении того или иного маневра. Я же в совершенстве освоила кнопку включения автопилота и тонкое искусство, в определенных кругах известное как «рожа кирпичом». В сумме они помогали создать впечатление, что я имела представление как обращаться с «Джусом-3», но уж с собой-то можно быть откровенной.
Я крайне паршивый пилот. Слишком медлительный и осторожный. При околоорбитальных полетах это скорее плюс, но вот когда дело доходит до задачек посложнее, чем вписаться в выделенный коридор...
– Плохие новости? – Джоэл предсказуемо не усидел взаперти и теперь с вороватым видом выглядывал из-за приоткрытого люка.
– Не то чтобы, – с сомнением призналась я и обхватила себя руками. – Мы летим прямиком в астероидный рой, но, скорее всего, с ситуацией справится штатный автопилот.
Джоэл понимающе хмыкнул и тут же оживился.
– Нужен второй пилот? – выпалил он и тут же хохотнул сам над собой: – Такое себе предложение от человека, который проспал аварию и остался без корабля, да? Но все же это лучше, чем вести корабль в одиночку.
Я успела прокрутить в голове примерно то же самое – с поправкой на допуск к управлению судном. Но все же...
– Было бы весьма кстати, – признала я.
Джоэл расплылся в довольной улыбке и вылез из санитарного отсека, но тут же снова замер. Невесомость внесла свои коррективы, оставив его плавно двигаться к пилотскому креслу, пока он не глядя не вытянул руку, чтобы придержаться за стену.
– Я вас не съем, – предельно серьезно объявил он, наконец-то остановившись.
Я запоздало осознала, что вжалась в спинку кресла, стоило Джоэлу только сунуться обратно в кабину.
– А ведь это могло бы решить все проблемы с продовольствием, – вырвалось у меня с настолько дурацким смешком, что я откашлялась и виновато призналась: – С некоторых пор я все время напрягаюсь в присутствии малознакомых людей. Не обращайте внимание, это пройдет.
– На Марсе, когда я уберусь с вашего корабля? – моментально просек Джоэл и насмешливо фыркнул. – Бросьте. Нам еще несколько недель болтаться вместе в этой консервной банке. Я вам не нравлюсь – окей, такое случается, с этим можно жить, – он демонстративно поднял руки в жесте полной капитуляции и плавно сдвинулся вперед, но, кажется, сам этого не заметил. – Только не нужно пытаться залезть на стену. А то, ну… здесь это у вас получится.
У меня вырвался еще один смешок – еще более дурацкий и неуместный, чем первый. Но именно он каким-то чудесным образом заставил мозги включиться.
Нам с Джоэлом предстояло провести не одну неделю на крохотном пятачке пространства. Избегать контакта, как я это делала на Земле или Марсе, не вышло бы при всем желании.
Значит, нужно искать другую стратегию для восстановления душевного равновесия. Люди – социальные животные, и вся наша эволюция была нацелена на то, чтобы сбиваться в стайки, взаимодействовать и договариваться – только это и позволяло нам до сих пор выбираться из безжалостной мясорубки естественного отбора. Однако это же и означало, что эмоциональным настроением можно заразить: если я съеду с катушек, пытаясь замкнуться, когда это физически невозможно, плохо будет обоим.
Поэтому я бросила короткий взгляд на губы Джоэла, изогнутые в вежливой улыбке, и цинично попросила:
– Тогда улыбайтесь почаще, – и подала хороший пример.
Джоэл тут же улыбаться перестал и растерянно сморгнул, и я невольно фыркнула.
– Я не заигрываю, – сразу предупредила я, с любопытством наблюдая за тем, как на его лице вихрем сменяются эмоции: с растерянности – на разочарование и удивление. Не заигрываю – тогда что? – Но улыбка – это именно то, что может на подсознательном уровне сигнализировать о готовности мирно взаимодействовать. А смех вообще зародился у млекопитающих как сигнал о том, что что-то показалось внезапным и, возможно, опасным, но готовой типовой реакции (спасаться, драться или выждать) в мозге не оказалось – а потом все обошлось. Крысята, например, смеются во время игры, когда не знают, укусит их другой крысенок или будет щекотно и весело.
Я помолчала, не без интереса рассматривая гримасу Джоэла. Кажется, от эволюционно обоснованного смеха его удерживало только любопытство.
– А потом появились люди и все усложнили, – сокрушенно добавила я, и он все-таки прыснул – нервно и отрывисто. – Вот! – воодушевленно воскликнула я и нацелила на него палец, уже сама улыбаясь против воли. – Это – реакция на неожиданность. У вас в мозгу есть участок, который запоминает отрицательный опыт. Он же реагирует на все странное и непонятное, потому что, опять же, когда происходит что-то необъяснимое, с точки зрения эволюции куда полезнее дать деру, а уж потом разбираться, от чего вы, собственно, спасались. Лишняя пробежка, во всяком случае, едва ли вас убьет… словом, когда вы не понимаете, что происходит, будет ли плохо и больно или потом все повеселятся, первой реагирует амигдала – а уж потом включается кора мозга, которая может дать оценку событиям и словам. Если все обошлось, но вы уже напряглись – вы смеетесь, и стресс сходит на нет. Ну, знаете, что-то из серии «мем смешной, ситуация страшная».
А еще у нас есть социальный смех, который мы издаем осознанно, когда решаем смеяться, – он задействует другие участки мозга, ответственные за распознавание реакции других людей. Социальный смех используется как знак принадлежности к определенной группе, и он же способен ее сплотить*.
Прим.авт.: Я это не придумала, это исследование Софи Скотт. Просто представьте себе группу исследователей, которые анализируют аудиозаписи чужого смеха и тоже ржут, потому что смех едва ли не заразнее, чем зевота.
– Предлагаете использовать научный подход? – тут же послушно хохотнул Джоэл. – А что, так я еще не пробовал!
В его устах это почему-то звучало изощреннейшим извращением, но я улыбнулась в ответ.
Научный подход – это однозначно продуктивнее игры в буку и тщательно подавляемой паники. Пусть мы оказались заперты не на подводной лодке, но деваться все равно было некуда.
Принять решение проще, если у вас нет выбора.
Нарасимха Рао
– Однажды меня наняли, чтобы перевезти на Марс поросёнка, – торжественно объявил Джоэл, убедившись, что я способна разве что выдавать лекции не к месту да пару-тройку дельных рекомендаций – и те скорее с перепугу. – Чтобы ты понимала, у меня одноместный разведывательный кораблик... был, – добавил он, несколько помрачнев, но тут же снова встряхнулся и продолжил: – Примерно с твой «Джус» размером.
Я представила себе многонедельный перелет в компании поросёнка, обалдевшего от невесомости, и горячо возблагодарила вселенную за то, что в выловленной мною криокапсуле оказался человек и мозги у него остались на месте даже после разморозки. По крайней мере, его не нужно приучать к лотку, а неудачные попытки не оборачиваются ловлей экскрементов по всей кабине! Да и вопрос сохранности мышечной массы Джоэл решал сам, оккупировав единственный тренажер и с похвальным энтузиазмом растягивая ремни...
– И как ты это провернул? – не на шутку заинтересовалась я.
Джоэл широко улыбнулся и кивнул в сторону приснопамятной криокапсулы. Я тоже повернулась к ней и лишний раз убедилась, что ложемент в ней не просто повторял форму человеческого тела, а был индивидуально изготовлен в расчете на пропорции самого Джоэла – на случай, если капсуле придется приземляться с бессознательным телом внутри.
– Но как?.. – я попыталась представить себе эту картинку. Не то чтобы поросенок там не поместился бы, но... – Она же не могла заморозить его равномерно и травмобезопасно! Для этого нужен другой ложемент или другое расположение форсунок!
Джоэл цинично хмыкнул.
– Знаешь, если бы заказчик хотел, чтобы этот поросёнок бодро бегал, размножался в свое удовольствие и умер в глубокой старости в окружении своих праправнуков, то как минимум велел бы привезти двоих разнополых особей. Считай, что я сэкономил ему усилия на изготовление отбивных, потому что сэкономить на моих услугах он не смог, несмотря на все старания.
– Это какие? – послушно уточнила я.
– Ну, он хотел строго этого пятимесячного поросёнка и именно это и написал в договоре, – пожал плечами Джоэл. – Если б я не заморозил зверюгу, то, сама понимаешь, во-первых, захлебнулся бы в дерьме, а во-вторых, привез бы его уже шестимесячным. Тонкое искусство правильных формулировок.
Я с сомнением хмыкнула.
– Кажется, твою криокапсулу пора патентовать как контейнер с самой высокой выживаемостью при нарушениях правил глубокой заморозки.
– А она запатентована, – огорошил меня Джоэл и тут же сменил тему, явно не желая обсуждать модификации тела и сопутствующие ей проблемы. – А какое самое дурацкое задание когда-либо давали тебе?
– Общаться с журналистами, – без долгих размышлений сказала я. – В марсианской лаборатории предполагали, что мое участие в презентации привлечет больше внимания к проблемам водоснабжения колоний, но... – я развела руками. – Наиболее часто задаваемый вопрос звучал как: «Правда ли, что вы собираетесь выйти замуж, не попытавшись восстановить истинную «вакцину верности» и ввести ее жениху?»
– А ты не пыталась? – со странной смесью брезгливости и любопытства в голосе уточнил Джоэл.
Я покачала головой.
– Основная проблема научного прогресса в том, что он частенько опережает прогресс социальный и моральный. Так провалилась попытка решить проблему голода в странах третьего мира поставкой биотрансмутационных комбайнов, способных перерабатывать любую органику в питательную смесь. Причиной голода была не нехватка еды, а коррупция, из-за которой ресурсы распределялись черт-те как. Комбайны просто осели у элиты, которая побаловалась и забыла про них, а малообеспеченные слои населения как голодали, так и голодают. И будут голодать, пока элита не разовьёт в себе мало-мальскую сознательность – или пока ее не сметёт разъярённая толпа, движимая отчаянием.
Введение «вакцины верности» должно быть добровольным и обоюдным, иначе она попросту представляет собой угрозу обществу, что и продемонстрировало мое прежнее начальство. Из-за ограничения рождаемости и живучести патриархальных традиций женщин репродуктивного возраста становится все меньше* – и, если не придерживаться принципа равноправия и гласности, мы снова станем трофеем, а не людьми. Но сейчас не Средние века, когда можно было рассчитывать на то, что проблема «невидимых женщин»** будет решаться родами раз в два года. Если нас снова перестанут слышать, при политике «одна семья – один ребёнок» мы просто исчезнем как вид.
Прим. авт.:
*Опять-таки не выдумка – в Китае политика «одна семья – один ребенок» именно к таким проблемам и привела. В числе прочих.
**«Невидимые женщины: Почему мы живем в мире, удобном только для мужчин. Неравноправие, основанное на данных» – книга Кэролайн Перес, в которой она указывает, что большинство научных исследований и изысканий проводилось на добровольцах-мужчинах и потому не могут быть экстраполированы на человечество в целом. Например, некоторые лекарства не воспроизводят лабораторные результаты, когда их принимают женщины (известный случай – когда при приеме успокоительных, которые не должны были вызывать сонливости и потому позиционировались как допустимые при вождении, женщина уснула за рулем: дозировка для нее оказалась слишком велика). Туда же относится проблема вечных очередей в женский туалет и то, что мы чаще мерзнем под кондиционерами, но это хоть не смертельно.
Взгляд Джоэла слегка остекленел, и я с опозданием вспомнила, что вообще-то мы собирались вспоминать забавные истории, чтобы вместе посмеяться.
– Прости, – виновато улыбнулась я, – больной вопрос. Я много думала об этом... ну, потом, уже улепетнув на Марс. Если у моей бывшей команды исследователей вдруг получится воспроизвести препарат, который будет действовать на людях, и сбудется худший прогноз – а он сбудется, капитализм в таких вопросах никогда не подводит! – это будет и моя ответственность тоже.
– То есть это не тот случай, когда все обошлось, и поэтому тебе не смешно, – сделал неожиданно правильный вывод Джоэл и с любопытством склонил голову к плечу. – Думаешь, у них получится?
Я неопределенно пожала одним плечом.
– Это команда учёных с мировым именем. В последнее время у них неважно с репутацией и, соответственно, финансированием, но мозги их никуда не делись, и они по-прежнему гениальны. Рано или поздно... но для всего человечества будет лучше вариант с «поздно». Что бы там акулы бизнеса от фармацевтики себе ни думали.
– А если наоборот? – заинтересовался Джоэл. – В смысле, прививать «верностью» влиятельных мужчин-политиков, чтобы не допустить – как ты выразилась? – проблемы «невидимых женщин»? Чтобы политики сами переживали за любимых дочерей и жен и не забывали прислушиваться к их мнению?
Я досадливо поморщилась.
– Чтобы сделать прививку обязательной для политиков, нужно провести законопроект об этом через них же. Как думаешь, каковы шансы на успех? – Я усмехнулась. – Кроме того, это тоже не равноправие и уж точно не справедливость.
Джоэл откинулся назад на тренажёре, чтобы окинуть меня оценивающим взглядом, и неопределенно хмыкнул.
– Справедливость, м-да...
– А ещё единороги и бабочки, – в тон ему отозвалась я и вздохнула: живых бабочек я не видела уже лет десять. – Да, абсолютная справедливость недостижима. Но это не значит, что к ней нельзя стремиться. «Лебединая преданность» была создана, чтобы стать инструментом, позволяющим упростить жизнь семейным парам и помочь им преодолеть кризисы в отношениях. Конфликты все равно будут возникать, вакцина не должна стирать ни личность, ни привычки, и даже необходимость договариваться и искать компромисс никуда не денется. Но найти его куда проще, если оба партнёра уверены друг в друге и в своих чувствах.
– Даже если они не вполне «свои»? – не удержался Джоэл.
– Именно поэтому препарат не должен быть доступен для тех, кто хочет просто получить гарантию, что жена не уйдет к другому, – я устало пожала плечами. – Это – средство для пары, которая приняла совместное взвешенное решение быть вместе до конца. Общество ведь вполне лояльно относится к тем, кто хочет обвенчаться в церкви – а это тоже не подразумевает развода. Только привязанности к партнеру не гарантирует, как и счастья просто от его присутствия рядом. А вакцина должна была с этим помочь, но вместо этого... – я машинально потерла шею, будто на ней и в самом деле был ошейник «Лебединой преданности». – Когда я обнаружила, что планировали сделать с вакциной, у меня и в самом деле «не было времени на сомнения».
– А вот это сейчас уже всё-таки был смех «когда все обошлось»? – с любопытством уточнил Джоэл.
Скорее смех «до чего ж я серебриста». Но перевести это на английский я затруднялась, а потому неопределенно пожала плечами и всё-таки кивнула.
Обошлось же.
Хорошие пилоты способны чуть ли не сливаться с кораблем – «чувствовать» его габариты, понимать, как он сместится в пространстве, если изменить угол тяги на доли секунды, и мгновенно принимать решения о выполнении того или иного маневра. Я же в совершенстве освоила кнопку включения автопилота и тонкое искусство, в определенных кругах известное как «рожа кирпичом». В сумме они помогали создать впечатление, что я имела представление как обращаться с «Джусом-3», но уж с собой-то можно быть откровенной.
Я крайне паршивый пилот. Слишком медлительный и осторожный. При околоорбитальных полетах это скорее плюс, но вот когда дело доходит до задачек посложнее, чем вписаться в выделенный коридор...
– Плохие новости? – Джоэл предсказуемо не усидел взаперти и теперь с вороватым видом выглядывал из-за приоткрытого люка.
– Не то чтобы, – с сомнением призналась я и обхватила себя руками. – Мы летим прямиком в астероидный рой, но, скорее всего, с ситуацией справится штатный автопилот.
Джоэл понимающе хмыкнул и тут же оживился.
– Нужен второй пилот? – выпалил он и тут же хохотнул сам над собой: – Такое себе предложение от человека, который проспал аварию и остался без корабля, да? Но все же это лучше, чем вести корабль в одиночку.
Я успела прокрутить в голове примерно то же самое – с поправкой на допуск к управлению судном. Но все же...
– Было бы весьма кстати, – признала я.
Джоэл расплылся в довольной улыбке и вылез из санитарного отсека, но тут же снова замер. Невесомость внесла свои коррективы, оставив его плавно двигаться к пилотскому креслу, пока он не глядя не вытянул руку, чтобы придержаться за стену.
– Я вас не съем, – предельно серьезно объявил он, наконец-то остановившись.
Я запоздало осознала, что вжалась в спинку кресла, стоило Джоэлу только сунуться обратно в кабину.
– А ведь это могло бы решить все проблемы с продовольствием, – вырвалось у меня с настолько дурацким смешком, что я откашлялась и виновато призналась: – С некоторых пор я все время напрягаюсь в присутствии малознакомых людей. Не обращайте внимание, это пройдет.
– На Марсе, когда я уберусь с вашего корабля? – моментально просек Джоэл и насмешливо фыркнул. – Бросьте. Нам еще несколько недель болтаться вместе в этой консервной банке. Я вам не нравлюсь – окей, такое случается, с этим можно жить, – он демонстративно поднял руки в жесте полной капитуляции и плавно сдвинулся вперед, но, кажется, сам этого не заметил. – Только не нужно пытаться залезть на стену. А то, ну… здесь это у вас получится.
У меня вырвался еще один смешок – еще более дурацкий и неуместный, чем первый. Но именно он каким-то чудесным образом заставил мозги включиться.
Нам с Джоэлом предстояло провести не одну неделю на крохотном пятачке пространства. Избегать контакта, как я это делала на Земле или Марсе, не вышло бы при всем желании.
Значит, нужно искать другую стратегию для восстановления душевного равновесия. Люди – социальные животные, и вся наша эволюция была нацелена на то, чтобы сбиваться в стайки, взаимодействовать и договариваться – только это и позволяло нам до сих пор выбираться из безжалостной мясорубки естественного отбора. Однако это же и означало, что эмоциональным настроением можно заразить: если я съеду с катушек, пытаясь замкнуться, когда это физически невозможно, плохо будет обоим.
Поэтому я бросила короткий взгляд на губы Джоэла, изогнутые в вежливой улыбке, и цинично попросила:
– Тогда улыбайтесь почаще, – и подала хороший пример.
Джоэл тут же улыбаться перестал и растерянно сморгнул, и я невольно фыркнула.
– Я не заигрываю, – сразу предупредила я, с любопытством наблюдая за тем, как на его лице вихрем сменяются эмоции: с растерянности – на разочарование и удивление. Не заигрываю – тогда что? – Но улыбка – это именно то, что может на подсознательном уровне сигнализировать о готовности мирно взаимодействовать. А смех вообще зародился у млекопитающих как сигнал о том, что что-то показалось внезапным и, возможно, опасным, но готовой типовой реакции (спасаться, драться или выждать) в мозге не оказалось – а потом все обошлось. Крысята, например, смеются во время игры, когда не знают, укусит их другой крысенок или будет щекотно и весело.
Я помолчала, не без интереса рассматривая гримасу Джоэла. Кажется, от эволюционно обоснованного смеха его удерживало только любопытство.
– А потом появились люди и все усложнили, – сокрушенно добавила я, и он все-таки прыснул – нервно и отрывисто. – Вот! – воодушевленно воскликнула я и нацелила на него палец, уже сама улыбаясь против воли. – Это – реакция на неожиданность. У вас в мозгу есть участок, который запоминает отрицательный опыт. Он же реагирует на все странное и непонятное, потому что, опять же, когда происходит что-то необъяснимое, с точки зрения эволюции куда полезнее дать деру, а уж потом разбираться, от чего вы, собственно, спасались. Лишняя пробежка, во всяком случае, едва ли вас убьет… словом, когда вы не понимаете, что происходит, будет ли плохо и больно или потом все повеселятся, первой реагирует амигдала – а уж потом включается кора мозга, которая может дать оценку событиям и словам. Если все обошлось, но вы уже напряглись – вы смеетесь, и стресс сходит на нет. Ну, знаете, что-то из серии «мем смешной, ситуация страшная».
А еще у нас есть социальный смех, который мы издаем осознанно, когда решаем смеяться, – он задействует другие участки мозга, ответственные за распознавание реакции других людей. Социальный смех используется как знак принадлежности к определенной группе, и он же способен ее сплотить*.
Прим.авт.: Я это не придумала, это исследование Софи Скотт. Просто представьте себе группу исследователей, которые анализируют аудиозаписи чужого смеха и тоже ржут, потому что смех едва ли не заразнее, чем зевота.
– Предлагаете использовать научный подход? – тут же послушно хохотнул Джоэл. – А что, так я еще не пробовал!
В его устах это почему-то звучало изощреннейшим извращением, но я улыбнулась в ответ.
Научный подход – это однозначно продуктивнее игры в буку и тщательно подавляемой паники. Пусть мы оказались заперты не на подводной лодке, но деваться все равно было некуда.
ГЛАВА 3. И снова не мармелад
Принять решение проще, если у вас нет выбора.
Нарасимха Рао
– Однажды меня наняли, чтобы перевезти на Марс поросёнка, – торжественно объявил Джоэл, убедившись, что я способна разве что выдавать лекции не к месту да пару-тройку дельных рекомендаций – и те скорее с перепугу. – Чтобы ты понимала, у меня одноместный разведывательный кораблик... был, – добавил он, несколько помрачнев, но тут же снова встряхнулся и продолжил: – Примерно с твой «Джус» размером.
Я представила себе многонедельный перелет в компании поросёнка, обалдевшего от невесомости, и горячо возблагодарила вселенную за то, что в выловленной мною криокапсуле оказался человек и мозги у него остались на месте даже после разморозки. По крайней мере, его не нужно приучать к лотку, а неудачные попытки не оборачиваются ловлей экскрементов по всей кабине! Да и вопрос сохранности мышечной массы Джоэл решал сам, оккупировав единственный тренажер и с похвальным энтузиазмом растягивая ремни...
– И как ты это провернул? – не на шутку заинтересовалась я.
Джоэл широко улыбнулся и кивнул в сторону приснопамятной криокапсулы. Я тоже повернулась к ней и лишний раз убедилась, что ложемент в ней не просто повторял форму человеческого тела, а был индивидуально изготовлен в расчете на пропорции самого Джоэла – на случай, если капсуле придется приземляться с бессознательным телом внутри.
– Но как?.. – я попыталась представить себе эту картинку. Не то чтобы поросенок там не поместился бы, но... – Она же не могла заморозить его равномерно и травмобезопасно! Для этого нужен другой ложемент или другое расположение форсунок!
Джоэл цинично хмыкнул.
– Знаешь, если бы заказчик хотел, чтобы этот поросёнок бодро бегал, размножался в свое удовольствие и умер в глубокой старости в окружении своих праправнуков, то как минимум велел бы привезти двоих разнополых особей. Считай, что я сэкономил ему усилия на изготовление отбивных, потому что сэкономить на моих услугах он не смог, несмотря на все старания.
– Это какие? – послушно уточнила я.
– Ну, он хотел строго этого пятимесячного поросёнка и именно это и написал в договоре, – пожал плечами Джоэл. – Если б я не заморозил зверюгу, то, сама понимаешь, во-первых, захлебнулся бы в дерьме, а во-вторых, привез бы его уже шестимесячным. Тонкое искусство правильных формулировок.
Я с сомнением хмыкнула.
– Кажется, твою криокапсулу пора патентовать как контейнер с самой высокой выживаемостью при нарушениях правил глубокой заморозки.
– А она запатентована, – огорошил меня Джоэл и тут же сменил тему, явно не желая обсуждать модификации тела и сопутствующие ей проблемы. – А какое самое дурацкое задание когда-либо давали тебе?
– Общаться с журналистами, – без долгих размышлений сказала я. – В марсианской лаборатории предполагали, что мое участие в презентации привлечет больше внимания к проблемам водоснабжения колоний, но... – я развела руками. – Наиболее часто задаваемый вопрос звучал как: «Правда ли, что вы собираетесь выйти замуж, не попытавшись восстановить истинную «вакцину верности» и ввести ее жениху?»
– А ты не пыталась? – со странной смесью брезгливости и любопытства в голосе уточнил Джоэл.
Я покачала головой.
– Основная проблема научного прогресса в том, что он частенько опережает прогресс социальный и моральный. Так провалилась попытка решить проблему голода в странах третьего мира поставкой биотрансмутационных комбайнов, способных перерабатывать любую органику в питательную смесь. Причиной голода была не нехватка еды, а коррупция, из-за которой ресурсы распределялись черт-те как. Комбайны просто осели у элиты, которая побаловалась и забыла про них, а малообеспеченные слои населения как голодали, так и голодают. И будут голодать, пока элита не разовьёт в себе мало-мальскую сознательность – или пока ее не сметёт разъярённая толпа, движимая отчаянием.
Введение «вакцины верности» должно быть добровольным и обоюдным, иначе она попросту представляет собой угрозу обществу, что и продемонстрировало мое прежнее начальство. Из-за ограничения рождаемости и живучести патриархальных традиций женщин репродуктивного возраста становится все меньше* – и, если не придерживаться принципа равноправия и гласности, мы снова станем трофеем, а не людьми. Но сейчас не Средние века, когда можно было рассчитывать на то, что проблема «невидимых женщин»** будет решаться родами раз в два года. Если нас снова перестанут слышать, при политике «одна семья – один ребёнок» мы просто исчезнем как вид.
Прим. авт.:
*Опять-таки не выдумка – в Китае политика «одна семья – один ребенок» именно к таким проблемам и привела. В числе прочих.
**«Невидимые женщины: Почему мы живем в мире, удобном только для мужчин. Неравноправие, основанное на данных» – книга Кэролайн Перес, в которой она указывает, что большинство научных исследований и изысканий проводилось на добровольцах-мужчинах и потому не могут быть экстраполированы на человечество в целом. Например, некоторые лекарства не воспроизводят лабораторные результаты, когда их принимают женщины (известный случай – когда при приеме успокоительных, которые не должны были вызывать сонливости и потому позиционировались как допустимые при вождении, женщина уснула за рулем: дозировка для нее оказалась слишком велика). Туда же относится проблема вечных очередей в женский туалет и то, что мы чаще мерзнем под кондиционерами, но это хоть не смертельно.
Взгляд Джоэла слегка остекленел, и я с опозданием вспомнила, что вообще-то мы собирались вспоминать забавные истории, чтобы вместе посмеяться.
– Прости, – виновато улыбнулась я, – больной вопрос. Я много думала об этом... ну, потом, уже улепетнув на Марс. Если у моей бывшей команды исследователей вдруг получится воспроизвести препарат, который будет действовать на людях, и сбудется худший прогноз – а он сбудется, капитализм в таких вопросах никогда не подводит! – это будет и моя ответственность тоже.
– То есть это не тот случай, когда все обошлось, и поэтому тебе не смешно, – сделал неожиданно правильный вывод Джоэл и с любопытством склонил голову к плечу. – Думаешь, у них получится?
Я неопределенно пожала одним плечом.
– Это команда учёных с мировым именем. В последнее время у них неважно с репутацией и, соответственно, финансированием, но мозги их никуда не делись, и они по-прежнему гениальны. Рано или поздно... но для всего человечества будет лучше вариант с «поздно». Что бы там акулы бизнеса от фармацевтики себе ни думали.
– А если наоборот? – заинтересовался Джоэл. – В смысле, прививать «верностью» влиятельных мужчин-политиков, чтобы не допустить – как ты выразилась? – проблемы «невидимых женщин»? Чтобы политики сами переживали за любимых дочерей и жен и не забывали прислушиваться к их мнению?
Я досадливо поморщилась.
– Чтобы сделать прививку обязательной для политиков, нужно провести законопроект об этом через них же. Как думаешь, каковы шансы на успех? – Я усмехнулась. – Кроме того, это тоже не равноправие и уж точно не справедливость.
Джоэл откинулся назад на тренажёре, чтобы окинуть меня оценивающим взглядом, и неопределенно хмыкнул.
– Справедливость, м-да...
– А ещё единороги и бабочки, – в тон ему отозвалась я и вздохнула: живых бабочек я не видела уже лет десять. – Да, абсолютная справедливость недостижима. Но это не значит, что к ней нельзя стремиться. «Лебединая преданность» была создана, чтобы стать инструментом, позволяющим упростить жизнь семейным парам и помочь им преодолеть кризисы в отношениях. Конфликты все равно будут возникать, вакцина не должна стирать ни личность, ни привычки, и даже необходимость договариваться и искать компромисс никуда не денется. Но найти его куда проще, если оба партнёра уверены друг в друге и в своих чувствах.
– Даже если они не вполне «свои»? – не удержался Джоэл.
– Именно поэтому препарат не должен быть доступен для тех, кто хочет просто получить гарантию, что жена не уйдет к другому, – я устало пожала плечами. – Это – средство для пары, которая приняла совместное взвешенное решение быть вместе до конца. Общество ведь вполне лояльно относится к тем, кто хочет обвенчаться в церкви – а это тоже не подразумевает развода. Только привязанности к партнеру не гарантирует, как и счастья просто от его присутствия рядом. А вакцина должна была с этим помочь, но вместо этого... – я машинально потерла шею, будто на ней и в самом деле был ошейник «Лебединой преданности». – Когда я обнаружила, что планировали сделать с вакциной, у меня и в самом деле «не было времени на сомнения».
– А вот это сейчас уже всё-таки был смех «когда все обошлось»? – с любопытством уточнил Джоэл.
Скорее смех «до чего ж я серебриста». Но перевести это на английский я затруднялась, а потому неопределенно пожала плечами и всё-таки кивнула.
Обошлось же.
