Желанный отгул был получен, у кассы автовокзала обнаружился бойкий мужичок, которому срочно требовалось сдать билет именно на тот автобус, что шёл в город, указанный в обратном адресе письма. Адрес выведен был не Машиной рукой. Почерк неровный, но точно взрослый. И эта неровность взрослых букв почему-то умиляла, их хотелось погладить, как и те, детские, на тетрадных листочках. И Лена гладила. Тайком. Мысленно. Смотрела в проталинку замёрзшего окна и видела не обледеневшие ветви деревьев, не заснеженные поля и дороги, не обгоняющие тряский автобус автомобили, а эти буквы, детские и взрослые, и осторожно касалась их. Не пальцами, чем-то другим, для самой неясным чем-то. Может, душой? «Здравствуйте, тётя Снегурочка…». «г. Энск, ул. Счастливая, д. 3, кв. З».
На улицу Счастливую от автовокзала шёл другой автобус, весёлый, украшенный ёлочной мишурой и разрисованный новогодними картинками. Веселье немного передалось Лене и уверило, что всё получится. Что получится? Она не знала. Но…
Весёлый автобус остановился у такого же весёлого магазина «Всё для детей». Ненужные ролики, забавную большеглазую куклу и стилизованное под старину платье улыбчивая продавщица упаковала в цветные коробки, украсила блестящими бантами, пожелала счастливого Нового года, спросила:
– Для себя ничего не хотите?
Лена хотела. Для девочки Маши. Чуда. Только не продают чудеса в магазинах, даже если в них «Всё для детей». А на костюм Снегурочки денег уже не хватило, лишь на шапочку с искусственными косичками.
К дому номер три она почти бежала. И упрямо набирала нужную цифру на домофоне, отказываясь верить в отсутствие ответа. Они дома. Просто не слышат. Может, музыку слушают или смотрят праздничные программы. Громко. А сигнал домофона тихий. Они откроют. Обязательно откроют!
Не открыли. Ни на домофон, ни на дверной звонок, когда вслед за пожилой дамой Лена смогла войти в подъезд. За дверью царила тишина.
Потом она сидела на холодной скамье напротив подъезда, смахивала горькие слёзы и понимала, что всё было глупо. Глупо было ехать в чужой город. Глупо было покупать ролики и куклу. И платье. Она даже не представляет, какая она, Маша Иванова из 3 «А», а ориентироваться на размер «Для 9-10 лет»… Глупо. Девочки одинакового возраста далеко не одинаковы. Глупо было вообще зацикливаться на этом письме. Ей не нужен нервный срыв, а Маше и её папе не нужны ни ролики, ни платье, ни Лена в глупой шапочке с искусственными косичками, белыми, неживыми. Косички Лена оторвала, а шапочку зачем-то надела. И почему-то всё не уходила, понимая: сидеть здесь глупо. Но она сидела. Под снегом, искрящимся в свете вечерних окон и ёлочных гирлянд за этими окнами. У окон снег казался разноцветным, а на Лену падал обычный, белый, как косы, но живой. Она его не стряхивала, просто смотрела, как растёт снежное кружево на простеньком пальто, превращая его в сказочный наряд, и не чувствовала холода. Совсем ничего не чувствовала, кроме обиды на свою глупость и вселенскую несправедливость. До детского восторженного:
– Папа, смотри, Снегурочка!
и строгого взрослого:
– Марька, нас бабушка ждёт, – смягчённого: – Ладно, беги, только быстро.
и снова детского:
– Давай вместе. Это же Снегурочка! Настоящая, снежная!
На их голоса Лена поворачивалась медленно, словно оттягивая момент встречи, а увидела всё сразу. И бегущую через двор девочку, и спешащего за ней мужчину. У девочки было невозможно знакомое лицо, а мужчина… Мужчина резко остановился в нескольких шагах от неё и неверяще не сказал, выдохнул:
– Алёна?..
Это имя было правильным, без привкуса чужеродности, и вслед за лицами, за именем лавиной обрушилась потерянная восемь лет назад память.
Они собирались отмечать её День рождения. Лена… нет, не Лена, Алёна, её всегда звали Алёной, готовила праздничный стол. Не хватило каких-то мелочей, зелени, приправ, и она выскочила в ближайший магазин докупить нужное. Нет, Маша, не ангелы забрали у тебя маму. Совсем не ангелы. Пять лет назад она видела репортаж о суде над ними. Узнала, но не вспомнила. Банда ублюдков, промышлявших похищением девушек. В тот день их жертвой стала она, а её судьбой должен был стать бордель где-то в зарубежье. Спасла случайность. У всех троих похитителей одновременно зазвонили телефоны в момент, когда её вытаскивали из машины. Ей хватило сил вывернуться из чужих рук, и просвета в застопорившихся по воле того же случая воротах хватило, чтобы проскользнуть в него. И секунд, подаренных всё же закрывшимися воротами, хватило добежать до дороги и вылететь на неё. Под колёса несущегося на бешеной скорости автомобиля. Дальше был удар, больничная палата и чёрный провал в памяти вместо её жизни. Вместо них, дочери и мужа, без которых жизнь не имеет смысла.
– Алёша… Маренька…
– Деда, перестань хмуриться. Тебе самому это нравится. Когда случаться чудесам, как не в Новый год? И где возвращаться счастью, как не на улице Счастливой?
– Мы не вмешиваемся в судьбы, помнишь? Не наша компетенция.
– Вмешательство в пределах допустимого. Папа и мама его одобрили.
– Особенно, мама.
– Ага, мама – особенно. Дед, ну правда, это даже не вмешательство, небольшая корректировка событий. Я только телефоны синхронизировала.
– И ворота придержала.
– Ну… Да.
– А с машиной что получилось?
– Единственный вариант из допустимых. Тот год был последним в её жизни. Не говори, что ты уже не проверил.
– Сам выбор странный. Почему полиция?
– Логику проверяешь? Ты их видел, знаешь, что уроды конченые. Кого бы ещё они не стали преследовать? Кстати, погода в местах отдалённых, твоих рук дело?
– Климат.
– Ладно, верю. Климат, так климат. А письмо само открылось, тут без меня обошлось.
– Знаю. Минимальный срок пересмотра судьбы истёк.
– Деда?..
– Вмешательство в пределах допустимого, небольшая корректировка событий. Что у нас следующее, тётя Снегурочка?
– Дед! Хватит, а? Следующий у нас…
Маленькое хулиганство, получившееся из разговора в одном чате о брутальных героях, падающих ниц перед нежными голубоглазыми героинями, стоит тем на них взглянуть
– Вы помните вашу первую встречу?
– Помню. Такое не забывается. Двадцать с лишним лет… Охренеть… Извините, доктор. Но двадцать лет! Двадцать! Двадцать, мать их, долбанных лет я помню эту долбанную, мать её, встречу.
– Что вы помните?
– Всё. Как она стоит, беленькая такая, нежная… Я так и подумал тогда – нежная. И даже представил, как буду её, такую нежную… И тут – глазки! Эти голубые, мать их, глазки! Эти долбанные голубенькие глазки! Как можно её… если она смотрит на тебя этими голубенькими глазками? Вы бы смогли, док? Я не смог. Я не слюнтяй, я с детства знал, что «надо» важнее, чем «хочу», меня так воспитали. Меня этому жизнь учила. Я проходил такие передряги… Я выживал в этих передрягах, мать их, потому что знал, что долбанное «надо» важнее, чем долбанное «хочу». С ней всё было не так. Всё! Мне надо это было сделать и я хотел это сделать. Хотел! Хотел, мать его, и не мог. Понимаете, док? Не мог! Я, который… Эх, док, что вы понимаете…
– Попробуйте объяснить, чтобы я смог понять.
– Это сложно, док. Это, мать его, сложнее долбанных ферских таблиц и синских иероглифов. Это… Я знал, что она моя. Понимаете? Знал! Только моя. И предназначена только мне и нет у неё другого предназначения. Её готовили для меня. Я всё это знал уже тогда. Не в таких словах, но знал. Она смотрела этими своими синими глазками и я ничего не смог. Попытался, да. Не мог, мать его, не попытаться! Контролировали нас жёстко, уклониться от обязанностей – нарваться на проблемы. Не смог. Я согласен был на любые кары, лишь бы она осталась цела. Мне сильно досталось. Сильно, мать его. Я это помню. И её помню. Как она стоит и смотрит. Понимаете, док? А потом я смотрел, как её… Её просто слили, вышвырнули, как ненужный мусор. Как долбанный ненужный мусор. Я это видел. И ничего не мог.
– Как вы встретились второй раз?
– Мимолётно. У друзей. Я увидел её и сразу ушёл. Они удивились, не поняли ничего. А я не смог объяснить. Не хотел выглядеть слабаком. У меня уже была слава крутого парня. Я не мог её потерять. Я сбежал, как долбанный трус.
– Что было дальше?
– Годы, док. Годы жизни. Я не вспоминал о ней, выбросил из памяти. У меня жена, ребёнок. Полгода назад ему исполнилось три. Полгода назад она вернулась в мою жизнь. Ворвалась в мой дом. Понимаете, док? Она теперь в нём. Постоянно. Такая же беленькая и нежная. И смотрит так же. Только глаза цвет меняют. Иногда они голубые, иногда – красные. Раз были жёлтыми. И жена… моя жена! Она настаивает, чтобы я её… А я не могу. Не могу! Я! Я, который способен на всё, не могу! Другим всё равно, смотрят на них или нет. Они могут. А я… Жена обижается. Говорит, что старалась для меня. Кто-то рассказал ей, что я любил её… Найти бы кто… Этот, мать его, урод навсегда запомнит, что со мной шутить не надо. И её поставлю рядом, чтобы смотрела. Вот так стояла и смотрела, как смотрит на меня. Вымотала она меня, док. За эти полгода я ни разу не спал нормально. Я жду, что наступит утро, и я опять увижу её. Я уже цвет её глазок предугадывать научился, почти не ошибаюсь. Я ведь сломаюсь однажды. Я возьму её. И она больше не будет смотреть. А я не прощу себе. Не прощу, мать его. Скажите, док, какой извращенец придумал украшать манную кашу ягодами? Она же ими смотрит! Стоит и смотрит, мать её!
Ещё одно небольшое хулиганство
Жил хорёк. Такой просто хорёк.
Симпатичный и в меру хищный.
В общем, самый обычный зверёк,
С жизнью зверскою самой обычной.
Только как-то его занесло
Прогуляться не в том районе,
Вышел ровненько он на село,
Где скрывалась ведьма в законе.
Ведьму сильно достал инквизитор,
Всё толкал то в костёр, то в постель,
Как-то в ЗАГС забежали транзитом,
Так ещё штампом тычет теперь.
Отвратительный гад и сволочь,
Паразит, мракобес, идиот.
Ещё снится ей каждую полночь.
Ещё тело, блин-клин, предаёт!
В общем, общим ковеном законниц
Порешили: залечь ей на дно,
Отыскали село, чтоб без звонниц,
Вкруг – леса и болото одно.
Целый месяц тут прокуковала,
Заготовила травок чердак,
Сшила три простыни, покрывало
И зачем-то двубортный пиджак.
Грустно ведьме в селе том живётся,
Сплетен нет, скукота, маета.
И тут видит: к забору крадётся
Мимимишная милота.
Хвать его! Ведь такой симпатичный,
Что никак невозможно не взять.
А хорёк тут же вспомнил, что хищник,
И ответно за палец – хвать-хвать!
Вот за этот инстинкт свой природный
Поплатился несчастный зверёк,
Фамильяр он теперь несвободный,
Весь затисканный вдоль-поперёк.
За три дня фамильярных мучений
Окончательно зверь озверел.
Даже сгрыз три коробки печенья,
В жизни он такой дряни не ел.
И поскольку теперь стал разумный,
Быстро понял: так долго нельзя.
У неё тут сплошная глазунья,
У него там – охота, друзья.
И уж если вдруг выдали разум,
Надо пользовать разум с умом.
Оп! Айфончик-то как по заказу
Завалялся в углу под окном.
В кнопку тык образумевшим когтем,
В микрофон: «Дорогой, село Тьяр…»
(Голос с когтем в комплекте найдёте,
Если ведьминский вы фамильяр)
Отвратительный гад и сволочь,
Паразит, мракобес в то село
Прискакал прямо в тот же день в полночь.
Ну, и тело опять предало.
В общем, штампом в неё он потыкал,
Прям на самом на том покрывале,
И пиджак на нём сел, словно влитый,
И хорька тисканьем не доставали.
А хорёчек сидел перед лужей,
Это где-то неделю спустя,
И всем разумом думал: «Вот ужас!
Вот, блин-клин, фамильярская связь!»
Инквизитор, напротив, завидев,
Что расстроили зверя вконец
Две полоски на шкурке, аж прыгал
И кричал: «Всё! Моя! И я скоро отец!»
Рассказ-победитель конкурса «УЛОВ» ВК-сообщества «УРА»
– Дмитрегович! Дмитрегович! Вы здесь?
Дмитрий Олегович отвлёкся от расстёгивания молнии на женских джинсах, убедился, что дверь в кабинет заперта надёжно, и вернулся к прерванному занятию.
– Дим, она нервничает, – тихо заметила хозяйка джинсов.
– Люся всегда нервничает, – отмахнулся Дмитрий Олегович.
– Дима! Надо выяснить.
– Из-за какой-то ерунды оставить даму в таком интересном виде? За кого ты меня принимаешь?
– За взрослого разумного…
– Не начинай. Так и до профессора дойдёшь.
– Добегу. Иди выясняй.
Дмитрий Олегович вжикнул туда-сюда молнией джинсов, вернул их хозяйке:
– На, одевайся, – и нехотя направился к двери. – Зануда ты, Женька.
– От профессора слышу, – отозвалась та.
Люся, лаборантка кафедры химии, ушла недалеко, призывала «Дмитреговича», тарабаня в следующую дверь. Возникшему за спиной объекту призыва обрадовалась так, что от вопля:
– Вы нашлись! – чуть уши не заложило.
– Люсенька, громкость приглушите, – попросил Дмитрий Олегович. – Что стряслось?
– Трубочки! – трагично возвестила Люся. – Трубочки стряслись! То есть, пропали. Вся коробка! Завтра три лабораторных, а трубочек нет. Совсем нет! Ни одной!
Дмитрий Олегович вздохнул. Вот из-за этого его выдернули почти с романтического свидания? В энный раз рассказывать лаборантке про постоянное явление?
– Люся, вы у нас какой год работаете? Третий? Сегодня какое число?
– Ой, Дмитрегович! Так не та коробка! То есть, та тоже пропала, но той положено. А это другая. Она не у них, я проверила.
Это уже было странно. «Та коробка» покупалась преподавателями специально – в поддержание многолетней традиции выпускников отметить их последний в институте День химика, заменив коктейльные соломинки стеклянными трубочками. Во времена студенчества Дмитрия Олеговича ещё бокалы мензурками заменяли.
Бокалы отпали, трубочки сохранились, а у Дмитрия Олеговича с Евгенией Степановной своя традиция сложилась – отмечать День химика, с которого всё началось, вылазкой на институтскую крышу. Как тогда. Не мешал этой традиции ни их двадцатилетний уже брак, ни солидный возраст, ни профессорские звания. Зато всякие мелочи… Молния, вот, сломавшаяся помешать пыталась. Теперь ещё трубочки. Ну уж нет!
Дмитрий Олегович достал бумажник, выдал Люсе нужную сумму с указанием купить новых и отправляться домой – рабочий день закончен. А пропажа… Да ну её. Скорее всего, кто-то курсом младше решил, что им тоже можно. С ними он разберётся – нечего наглеть и традиции нарушать – но не сегодня.
Сегодня Дмитрий Олегович и Евгения Степановна… нет, Дима и Женя, обогнули центральный корпус института, добрались до пожарной лестницы и задержались, привлечённые неожиданным вопросом из-за зарослей неизвестного профессорской чете растения:
– У вас мозги есть? Туда идите! Там сухо. Да не наверх! Внутрь надо!
За кустами обнаружились семилетняя Люсина дочь, окружённый лужей муравейник и пропавшие трубочки – мосты для муравьёв.
– Уговорит? – прошептала Женя.
– Должна, – шёпотом же ответил Дима. – Идём Люсе звонить, ищет, наверное, эту дрессировщицу с архитектурным уклоном.
Финалист конкурса рассказов УЛОВ-4 сообщества УРА в ВК
В строгий блеск металла и стекла он абсолютно не вписывался.
***
На улицу Счастливую от автовокзала шёл другой автобус, весёлый, украшенный ёлочной мишурой и разрисованный новогодними картинками. Веселье немного передалось Лене и уверило, что всё получится. Что получится? Она не знала. Но…
Весёлый автобус остановился у такого же весёлого магазина «Всё для детей». Ненужные ролики, забавную большеглазую куклу и стилизованное под старину платье улыбчивая продавщица упаковала в цветные коробки, украсила блестящими бантами, пожелала счастливого Нового года, спросила:
– Для себя ничего не хотите?
Лена хотела. Для девочки Маши. Чуда. Только не продают чудеса в магазинах, даже если в них «Всё для детей». А на костюм Снегурочки денег уже не хватило, лишь на шапочку с искусственными косичками.
К дому номер три она почти бежала. И упрямо набирала нужную цифру на домофоне, отказываясь верить в отсутствие ответа. Они дома. Просто не слышат. Может, музыку слушают или смотрят праздничные программы. Громко. А сигнал домофона тихий. Они откроют. Обязательно откроют!
Не открыли. Ни на домофон, ни на дверной звонок, когда вслед за пожилой дамой Лена смогла войти в подъезд. За дверью царила тишина.
Потом она сидела на холодной скамье напротив подъезда, смахивала горькие слёзы и понимала, что всё было глупо. Глупо было ехать в чужой город. Глупо было покупать ролики и куклу. И платье. Она даже не представляет, какая она, Маша Иванова из 3 «А», а ориентироваться на размер «Для 9-10 лет»… Глупо. Девочки одинакового возраста далеко не одинаковы. Глупо было вообще зацикливаться на этом письме. Ей не нужен нервный срыв, а Маше и её папе не нужны ни ролики, ни платье, ни Лена в глупой шапочке с искусственными косичками, белыми, неживыми. Косички Лена оторвала, а шапочку зачем-то надела. И почему-то всё не уходила, понимая: сидеть здесь глупо. Но она сидела. Под снегом, искрящимся в свете вечерних окон и ёлочных гирлянд за этими окнами. У окон снег казался разноцветным, а на Лену падал обычный, белый, как косы, но живой. Она его не стряхивала, просто смотрела, как растёт снежное кружево на простеньком пальто, превращая его в сказочный наряд, и не чувствовала холода. Совсем ничего не чувствовала, кроме обиды на свою глупость и вселенскую несправедливость. До детского восторженного:
– Папа, смотри, Снегурочка!
и строгого взрослого:
– Марька, нас бабушка ждёт, – смягчённого: – Ладно, беги, только быстро.
и снова детского:
– Давай вместе. Это же Снегурочка! Настоящая, снежная!
На их голоса Лена поворачивалась медленно, словно оттягивая момент встречи, а увидела всё сразу. И бегущую через двор девочку, и спешащего за ней мужчину. У девочки было невозможно знакомое лицо, а мужчина… Мужчина резко остановился в нескольких шагах от неё и неверяще не сказал, выдохнул:
– Алёна?..
Это имя было правильным, без привкуса чужеродности, и вслед за лицами, за именем лавиной обрушилась потерянная восемь лет назад память.
Они собирались отмечать её День рождения. Лена… нет, не Лена, Алёна, её всегда звали Алёной, готовила праздничный стол. Не хватило каких-то мелочей, зелени, приправ, и она выскочила в ближайший магазин докупить нужное. Нет, Маша, не ангелы забрали у тебя маму. Совсем не ангелы. Пять лет назад она видела репортаж о суде над ними. Узнала, но не вспомнила. Банда ублюдков, промышлявших похищением девушек. В тот день их жертвой стала она, а её судьбой должен был стать бордель где-то в зарубежье. Спасла случайность. У всех троих похитителей одновременно зазвонили телефоны в момент, когда её вытаскивали из машины. Ей хватило сил вывернуться из чужих рук, и просвета в застопорившихся по воле того же случая воротах хватило, чтобы проскользнуть в него. И секунд, подаренных всё же закрывшимися воротами, хватило добежать до дороги и вылететь на неё. Под колёса несущегося на бешеной скорости автомобиля. Дальше был удар, больничная палата и чёрный провал в памяти вместо её жизни. Вместо них, дочери и мужа, без которых жизнь не имеет смысла.
– Алёша… Маренька…
***
– Деда, перестань хмуриться. Тебе самому это нравится. Когда случаться чудесам, как не в Новый год? И где возвращаться счастью, как не на улице Счастливой?
– Мы не вмешиваемся в судьбы, помнишь? Не наша компетенция.
– Вмешательство в пределах допустимого. Папа и мама его одобрили.
– Особенно, мама.
– Ага, мама – особенно. Дед, ну правда, это даже не вмешательство, небольшая корректировка событий. Я только телефоны синхронизировала.
– И ворота придержала.
– Ну… Да.
– А с машиной что получилось?
– Единственный вариант из допустимых. Тот год был последним в её жизни. Не говори, что ты уже не проверил.
– Сам выбор странный. Почему полиция?
– Логику проверяешь? Ты их видел, знаешь, что уроды конченые. Кого бы ещё они не стали преследовать? Кстати, погода в местах отдалённых, твоих рук дело?
– Климат.
– Ладно, верю. Климат, так климат. А письмо само открылось, тут без меня обошлось.
– Знаю. Минимальный срок пересмотра судьбы истёк.
– Деда?..
– Вмешательство в пределах допустимого, небольшая корректировка событий. Что у нас следующее, тётя Снегурочка?
– Дед! Хватит, а? Следующий у нас…
Часть - А она стоит и смотрит
Маленькое хулиганство, получившееся из разговора в одном чате о брутальных героях, падающих ниц перед нежными голубоглазыми героинями, стоит тем на них взглянуть
– Вы помните вашу первую встречу?
– Помню. Такое не забывается. Двадцать с лишним лет… Охренеть… Извините, доктор. Но двадцать лет! Двадцать! Двадцать, мать их, долбанных лет я помню эту долбанную, мать её, встречу.
– Что вы помните?
– Всё. Как она стоит, беленькая такая, нежная… Я так и подумал тогда – нежная. И даже представил, как буду её, такую нежную… И тут – глазки! Эти голубые, мать их, глазки! Эти долбанные голубенькие глазки! Как можно её… если она смотрит на тебя этими голубенькими глазками? Вы бы смогли, док? Я не смог. Я не слюнтяй, я с детства знал, что «надо» важнее, чем «хочу», меня так воспитали. Меня этому жизнь учила. Я проходил такие передряги… Я выживал в этих передрягах, мать их, потому что знал, что долбанное «надо» важнее, чем долбанное «хочу». С ней всё было не так. Всё! Мне надо это было сделать и я хотел это сделать. Хотел! Хотел, мать его, и не мог. Понимаете, док? Не мог! Я, который… Эх, док, что вы понимаете…
– Попробуйте объяснить, чтобы я смог понять.
– Это сложно, док. Это, мать его, сложнее долбанных ферских таблиц и синских иероглифов. Это… Я знал, что она моя. Понимаете? Знал! Только моя. И предназначена только мне и нет у неё другого предназначения. Её готовили для меня. Я всё это знал уже тогда. Не в таких словах, но знал. Она смотрела этими своими синими глазками и я ничего не смог. Попытался, да. Не мог, мать его, не попытаться! Контролировали нас жёстко, уклониться от обязанностей – нарваться на проблемы. Не смог. Я согласен был на любые кары, лишь бы она осталась цела. Мне сильно досталось. Сильно, мать его. Я это помню. И её помню. Как она стоит и смотрит. Понимаете, док? А потом я смотрел, как её… Её просто слили, вышвырнули, как ненужный мусор. Как долбанный ненужный мусор. Я это видел. И ничего не мог.
– Как вы встретились второй раз?
– Мимолётно. У друзей. Я увидел её и сразу ушёл. Они удивились, не поняли ничего. А я не смог объяснить. Не хотел выглядеть слабаком. У меня уже была слава крутого парня. Я не мог её потерять. Я сбежал, как долбанный трус.
– Что было дальше?
– Годы, док. Годы жизни. Я не вспоминал о ней, выбросил из памяти. У меня жена, ребёнок. Полгода назад ему исполнилось три. Полгода назад она вернулась в мою жизнь. Ворвалась в мой дом. Понимаете, док? Она теперь в нём. Постоянно. Такая же беленькая и нежная. И смотрит так же. Только глаза цвет меняют. Иногда они голубые, иногда – красные. Раз были жёлтыми. И жена… моя жена! Она настаивает, чтобы я её… А я не могу. Не могу! Я! Я, который способен на всё, не могу! Другим всё равно, смотрят на них или нет. Они могут. А я… Жена обижается. Говорит, что старалась для меня. Кто-то рассказал ей, что я любил её… Найти бы кто… Этот, мать его, урод навсегда запомнит, что со мной шутить не надо. И её поставлю рядом, чтобы смотрела. Вот так стояла и смотрела, как смотрит на меня. Вымотала она меня, док. За эти полгода я ни разу не спал нормально. Я жду, что наступит утро, и я опять увижу её. Я уже цвет её глазок предугадывать научился, почти не ошибаюсь. Я ведь сломаюсь однажды. Я возьму её. И она больше не будет смотреть. А я не прощу себе. Не прощу, мать его. Скажите, док, какой извращенец придумал украшать манную кашу ягодами? Она же ими смотрит! Стоит и смотрит, мать её!
Часть - О ведьмах, инквизиторах и тяжёлой фамильярской доле
Ещё одно небольшое хулиганство
Жил хорёк. Такой просто хорёк.
Симпатичный и в меру хищный.
В общем, самый обычный зверёк,
С жизнью зверскою самой обычной.
Только как-то его занесло
Прогуляться не в том районе,
Вышел ровненько он на село,
Где скрывалась ведьма в законе.
Ведьму сильно достал инквизитор,
Всё толкал то в костёр, то в постель,
Как-то в ЗАГС забежали транзитом,
Так ещё штампом тычет теперь.
Отвратительный гад и сволочь,
Паразит, мракобес, идиот.
Ещё снится ей каждую полночь.
Ещё тело, блин-клин, предаёт!
В общем, общим ковеном законниц
Порешили: залечь ей на дно,
Отыскали село, чтоб без звонниц,
Вкруг – леса и болото одно.
Целый месяц тут прокуковала,
Заготовила травок чердак,
Сшила три простыни, покрывало
И зачем-то двубортный пиджак.
Грустно ведьме в селе том живётся,
Сплетен нет, скукота, маета.
И тут видит: к забору крадётся
Мимимишная милота.
Хвать его! Ведь такой симпатичный,
Что никак невозможно не взять.
А хорёк тут же вспомнил, что хищник,
И ответно за палец – хвать-хвать!
Вот за этот инстинкт свой природный
Поплатился несчастный зверёк,
Фамильяр он теперь несвободный,
Весь затисканный вдоль-поперёк.
За три дня фамильярных мучений
Окончательно зверь озверел.
Даже сгрыз три коробки печенья,
В жизни он такой дряни не ел.
И поскольку теперь стал разумный,
Быстро понял: так долго нельзя.
У неё тут сплошная глазунья,
У него там – охота, друзья.
И уж если вдруг выдали разум,
Надо пользовать разум с умом.
Оп! Айфончик-то как по заказу
Завалялся в углу под окном.
В кнопку тык образумевшим когтем,
В микрофон: «Дорогой, село Тьяр…»
(Голос с когтем в комплекте найдёте,
Если ведьминский вы фамильяр)
Отвратительный гад и сволочь,
Паразит, мракобес в то село
Прискакал прямо в тот же день в полночь.
Ну, и тело опять предало.
В общем, штампом в неё он потыкал,
Прям на самом на том покрывале,
И пиджак на нём сел, словно влитый,
И хорька тисканьем не доставали.
А хорёчек сидел перед лужей,
Это где-то неделю спустя,
И всем разумом думал: «Вот ужас!
Вот, блин-клин, фамильярская связь!»
Инквизитор, напротив, завидев,
Что расстроили зверя вконец
Две полоски на шкурке, аж прыгал
И кричал: «Всё! Моя! И я скоро отец!»
Часть - О традициях, стеклянных трубочках и будущих гениях
Рассказ-победитель конкурса «УЛОВ» ВК-сообщества «УРА»
– Дмитрегович! Дмитрегович! Вы здесь?
Дмитрий Олегович отвлёкся от расстёгивания молнии на женских джинсах, убедился, что дверь в кабинет заперта надёжно, и вернулся к прерванному занятию.
– Дим, она нервничает, – тихо заметила хозяйка джинсов.
– Люся всегда нервничает, – отмахнулся Дмитрий Олегович.
– Дима! Надо выяснить.
– Из-за какой-то ерунды оставить даму в таком интересном виде? За кого ты меня принимаешь?
– За взрослого разумного…
– Не начинай. Так и до профессора дойдёшь.
– Добегу. Иди выясняй.
Дмитрий Олегович вжикнул туда-сюда молнией джинсов, вернул их хозяйке:
– На, одевайся, – и нехотя направился к двери. – Зануда ты, Женька.
– От профессора слышу, – отозвалась та.
Люся, лаборантка кафедры химии, ушла недалеко, призывала «Дмитреговича», тарабаня в следующую дверь. Возникшему за спиной объекту призыва обрадовалась так, что от вопля:
– Вы нашлись! – чуть уши не заложило.
– Люсенька, громкость приглушите, – попросил Дмитрий Олегович. – Что стряслось?
– Трубочки! – трагично возвестила Люся. – Трубочки стряслись! То есть, пропали. Вся коробка! Завтра три лабораторных, а трубочек нет. Совсем нет! Ни одной!
Дмитрий Олегович вздохнул. Вот из-за этого его выдернули почти с романтического свидания? В энный раз рассказывать лаборантке про постоянное явление?
– Люся, вы у нас какой год работаете? Третий? Сегодня какое число?
– Ой, Дмитрегович! Так не та коробка! То есть, та тоже пропала, но той положено. А это другая. Она не у них, я проверила.
Это уже было странно. «Та коробка» покупалась преподавателями специально – в поддержание многолетней традиции выпускников отметить их последний в институте День химика, заменив коктейльные соломинки стеклянными трубочками. Во времена студенчества Дмитрия Олеговича ещё бокалы мензурками заменяли.
Бокалы отпали, трубочки сохранились, а у Дмитрия Олеговича с Евгенией Степановной своя традиция сложилась – отмечать День химика, с которого всё началось, вылазкой на институтскую крышу. Как тогда. Не мешал этой традиции ни их двадцатилетний уже брак, ни солидный возраст, ни профессорские звания. Зато всякие мелочи… Молния, вот, сломавшаяся помешать пыталась. Теперь ещё трубочки. Ну уж нет!
Дмитрий Олегович достал бумажник, выдал Люсе нужную сумму с указанием купить новых и отправляться домой – рабочий день закончен. А пропажа… Да ну её. Скорее всего, кто-то курсом младше решил, что им тоже можно. С ними он разберётся – нечего наглеть и традиции нарушать – но не сегодня.
Сегодня Дмитрий Олегович и Евгения Степановна… нет, Дима и Женя, обогнули центральный корпус института, добрались до пожарной лестницы и задержались, привлечённые неожиданным вопросом из-за зарослей неизвестного профессорской чете растения:
– У вас мозги есть? Туда идите! Там сухо. Да не наверх! Внутрь надо!
За кустами обнаружились семилетняя Люсина дочь, окружённый лужей муравейник и пропавшие трубочки – мосты для муравьёв.
– Уговорит? – прошептала Женя.
– Должна, – шёпотом же ответил Дима. – Идём Люсе звонить, ищет, наверное, эту дрессировщицу с архитектурным уклоном.
Прода от 02.07.2025, 19:14
Часть - Пульт… Пульт? Пульт!
Финалист конкурса рассказов УЛОВ-4 сообщества УРА в ВК
В строгий блеск металла и стекла он абсолютно не вписывался.
