Зрачок накатился на него, грозя поглотить: огромный, чёрный, расширяющийся от выплеска гормонов в кровь, — мужчина удивлён и встревожен, он что-то ощутил, он вот-вот осознает присутствие постороннего.
Отец прикоснулся к плечу:
— Увлекаешься, напористо идёшь. Не беспокой его, иначе запаникует. Пережди, потом двигайся дальше.
Кир кивнул: понял. Слегка ослабил воздействие, сместил фокус. Абориген вздохнул с облегчением и мотнул головой, отгоняя наваждение. Кир коснулся взглядом макушки, поросшей густыми длинными волосами, — и неожиданно легко вошёл в его сознание. Находиться в мыслях другого существа, тем более так не похожего на тебя, было странно. Он ощутил лёгкое удушье — чужие образы напирали, их было сложно узнавать, принимать, и в то же время они были очевидны и неотделимы от сути. Произошло что-то страшное. В сознании человека царил хаос. То и дело возникали картинки, в калейдоскопе сменяющие друг друга: жажда, вожделение, женщина, отталкивающая руки, уворачивающаяся от ласк; женщина — кричащая, гневная, отвергающая; судорожно сведённые кулаки; остроугольный камень; другой мужчина, противник, яростная борьба — и кулак, сжимающий камень, опускается, медленно, неотвратимо, и ещё раз, и ещё... Тёмно-вишнёвое, густое, пульсирующее толчками изливается, уходит, истончается, холодно, холодно, как же холодно!
Кир рванулся изо всех сил — и наконец-то сделал глубокий вдох. Связь была настолько сильной, что, даже покинув сознание аборигена, он не до конца осознавал, что уже свободен. Пережитый ужас не отпускал. Его била мелкая дрожь. Он обхватил себя руками, словно хотел обнять. Нужно было осознать что-то очень важное, уловить ускользающую нить смысла. Соперники... Борьба... Женщина, любимая женщина... Откуда это странное и пугающее чувство сопричастности? Убийство... Убийство. Похоже, первое здесь. Зачем? Зачем он это сделал?!
— Затем. Приревновал возлюбленную к своему брату. Я же говорил, что пока мы с тобой чаи распиваем, они далеко шагнут. Ещё день назад у них тут локальный эдемчик был, благолепие сплошное. И крылышки на высоте удерживали, и от светила пищи хватало. Но как пошли плодиться да размножаться, пришлось приземляться на грешную землю, корни пускать. Обжились, застроились, зверьё приручили, привыкли к грубой клетчатке и белкам, потому как энергия в чистом виде хуже усваиваться стала, — да и сэкономил стажёр мой, маломощную звезду повесил, остывает уже. А где оседлый образ жизни, там и частная собственность. А где частная собственность — там всё меньше альтруизма, всё больше эгоизма. Ну, и пошло одно за другое цепляться. Вот и результат: убийство. Первое, как ты верно заметил. Брат брата. А всё потому, что они вне морали живут, созданы были такими. Аморальными. Как все прочие твари. Какие же это люди?
Аш-Шер иронично вздел бровь.
Кир собрался с мыслями:
— Отец... Они чувствуют так же, как мы. И осознают себя. И... и у них даже есть зачатки искусства. Они развиваются, приобретают опыт. Они живые. А что до аморальности... Так разве не по образу своему мы их создаём? Гнев, нетерпимость, желание получить всё и сразу — откуда? Неужели ты правда думаешь, что порок... в них?
Он говорил и понимал, что не должен такое не только произносить, но даже помышлять, однако не хотел останавливаться. Не менее ясно понимал, что любые пламенные речи в защиту аборигенов ничего не изменят, отец давно принял решение. Кир чувствовал опустошённость, но в то же время новая сила наполняла его, придавала уверенность в собственной правоте. За сегодняшний день произошло так много всего, что он чувствовал себя изменившимся, переступившим какой-то порог. Прислушавшись к себе, он понял, что уже не боится Аш-Шера. Осознаёт, насколько отец силён и опасен, но не боится. Будь что будет.
Элоим, прищурившись, долго сверлил сына тяжёлым взглядом. Потом откашлялся, потёр кадык и изрёк:
— Я сделал всё, что мог. Остальное дома. Дома я из тебя эту дурь выбью. А сейчас — дело прежде всего.
Аш-Шер развернул перед собой интерактивную схему устройства ядра Фаэра, нетерпеливо двинул пальцами, детализируя, всмотрелся и удовлетворенно хмыкнул:
— Ясно. Разогреть ядро не проблема, много времени не займёт. Атомы ускорю, термояд запущу... Проблема в том, как потом стабилизировать. Я ж не планирую раскалывать этот милый камешек, верно? Хмм, задача-а...
Он говорил сам с собой, ни словом, ни жестом не адресуясь к сыну, словно уже исключил его из сферы своего внимания.
Ещё день назад это сильно уязвило бы Кира, но сейчас ему было безразлично. Точка невозврата была пройдена, не осталось ни любви, ни ненависти — только холодный выверенный расчёт: выждать время, выработать долговременную стратегию, не позволить себя сломать. И защитить Шав. Кир впервые за долгий день вспомнил о ней, и на сердце потеплело. Он уже знал, что любит её. Юношеское стеснение ушло, уступив место уверенности. Именно здесь и сейчас, только что он дал имя своему тяготению к Шав. Она была центром его мира, теплом и светом — и, стоя на пороге гибели целого мира, являясь, по сути, проводником его смерти, он не мог не тянуться к источнику жизни.
Предстоящее уничтожение тяготило его. Мысли путались, он хотел уйти, оказаться где угодно, но подальше отсюда.
Внезапно он ощутил волну всё нарастающей вибрации, которая будто вынесла его из тела. Без всякого удивления, более того, безразлично он смотрел со стороны на себя, застывшего, с отсутствующим взглядом, на Аш-Шера, громоздящего на развёрнутом перед ним экране интелькома длинные формулы расчётов, на маленькую безмятежную планету, плывущую по привычному маршруту в новый день, который для неё наступает в последний раз. Он, бестелесный, медленно расширялся, раздвигая границы собственных представлений, — до тех пор, пока не вышел из Сферы чужого творения. Переход оказался мгновенным и настолько естественным, что Кир ничуть не удивился, увидев полупрозрачную Сферу со стороны. После, мысленным усилием в доли секунды отдалившись на огромное расстояние, он увидел, что Сфер очень много. Начал считать и сбился на второй сотне. Сферы выглядели не крупнее ягод. Кира поразило, насколько же они похожи на виноградную кисть. И, развивая аналогию, отстранённо отметил, что виноградинки-Сферы находятся в разной степени зрелости: одни светились опалово, как Сфера Аш-Шера, другие наливались зрелой синевой, а отдельные, находящиеся на конце воображаемой кисти, выглядели почерневшими и сморщенными — видимо, их творцы окончательно забросили свои детища или ушли в нерукотворный мир. Вся эта огромная, но выглядящая сейчас для Кира игрушечной «гроздь» была заключена в ещё одну матовую полупрозрачную сферу.
Он ощущал себя странно, двояко: с одной стороны понимал, что с ним происходит нечто из ряда вон выходящее, а с другой — осознавал, что подобное совершенно нормально и когда-то давно уже происходило неоднократно. Чувствовал в себе новую, дерзкую силу, право на свершение — но чего? Для полного понимания у него пока не было знания. Кир отвернулся от «виноградной кисти» сотворённых элоимами миров и посмотрел. Тьма, окружающая его, вернее, вмещающая его, несущая в себе, была полна образов и понятий — но лишь малая часть увиденного была доступна. Он чувствовал, что вибрирует, точно струна, от сильнейшего ощущения скорого открытия. Вслед за этим пришло знание: он может воплотить любой образ, дав ему имя.
И тогда он подумал: падма. Кир не знал, что это значит, слово пришло само. Кажется, он слышал его в колыбельных Шав?.. Не важно. Слово повисло в воздухе, неопределенное, медленно вспоминающее себя: сперва в виде зерна, потом — бутона, а после... Кир замер. Огромный розовый цветок, находящийся одновременно и в Кире, и в пространстве вокруг него, неспешно разворачивал тугие каплевидные лепестки. Кир ощутил, как замедляется время. Прежде чем остановиться окончательно, оно содрогнулось — и мир, сбрасывая остатки иллюзий, вместе с ним. И тьма стала Светом. И вернулась вечность. И раскрылся бутон.
И лотос расцвёл.
Кир заворожённо смотрел на цветок, который ритмично пульсировал, словно гигантское сердце. Бессчётные лепестки неспешно открывались слой за слоем, от нижних к верхним. Уже раскрывшиеся плавно загибались книзу и образовывали полусферу, в то время как верхние были ещё плотно сомкнуты, хотя сквозь них уже пробивался тёплый золотой свет. Кир, ощущавший, что является одновременно и участником события, и причиной, его породившей, трепетал от предвкушения чуда.
Но когда лотос раскрылся полностью, а лепестки соединились в отливающую опалом полусферу, из центра которой вверх и вниз ударил столб золотого света, Кир понял, что всё только начинается. Часть света в центре лотоса сгустилась в сияющий овал. Однако это продлилось недолго, первородное яйцо постоянно расширялось и сужалось, и то и дело наливалось ослепительным жарким светом, который ощущался болезненно, как лёгкий ожог. После яркой вспышки оно обретало молочный, с голубоватыми переливами, цвет, и излучало невероятно притягательное тепло, к которому Кир тянулся неосознанно, как младенец к материнской груди. Но вслед за лаской снова приходила боль, вспышки-пульсации становились всё чаще, и вскоре и яйцо, и сам лотос мерцали уже непрерывно и обжигающе. Кир не мог прекратить это, как и не мог сказать, сколько продолжалось действо, поскольку и он, и настоящий мир уже находились вне времени. Он чувствовал, что происходящее бесповоротно меняет его, а боль, в которой он сейчас пребывает, — необходимый проводник на пути изменения, и вскоре закончится. В самом деле, Кир её уже почти не ощущал, поскольку сам начал мерцать с той же частотой, что и светящееся яйцо. И когда оболочки яйца рассыпались, будто рой золотых пчёл, а потом расположились в пространстве в форме гигантских спиралей, облачных скоплений, эллипсов, а то и вовсе фантасмагоричных фигур, Кир нисколько не удивился.
Какое-то новое, пока безымянное и не принадлежащее словам знание наполняло его. Он понимал всё, что происходит сейчас, знал, что было до Света, и знал, что будет после, но даже под угрозой потери Шав не смог бы ничего объяснить. Слова для нового знания пока не родились.
Лотос, не изменивший первоначальной структуры, медленно вращался на оси золотого света, озаряя молочно-белый океан радужными всполохами. Во время одного из поворотов Кир заметил, что в середине цветка кто-то сидит. Поза сидящего — со склонённой головой и руками, опущенными на подогнутые в коленях, широко разведенные и странно выгнутые в бёдрах ноги, — поначалу изумила Кира, но в памяти вспыхнуло белым цветом понимания вновь открытое слово «падмасана», и он улыбнулся. Действительно, как же ещё можно сидеть в лотосе, если не в позе лотоса? При завершении нового витка цветок замедлился, и Кир сумел рассмотреть сидящего более подробно. Им оказался мужчина, одетый в белые, расшитые золотым орнаментом одежды свободного кроя. Тёмные длинные волосы были убраны в замысловатую причёску, которая открывала высокий лоб со странной шишковидной выпуклостью в центре. На лице блуждала безмятежная улыбка, глаза были закрыты — казалось, он спал. Но тут мужчина неожиданно резко поднял вверх правую руку, раскрывая ладонь знаком приветствия, — и иллюзия рассеялась. Кир ощутил, что узнан, признан и принят. Сидящий поднял вторую руку, поднёс обе к лицу — и снял его легко, как маску, но на месте удалённого лица тут же проявилось новое: исполненное уверенности и сдержанной силы. Ставший не нужным покров рассеялся сонмом золотистых тающих точек. Однако и второй лик надолго не задержался, повторив судьбу предшественника. Третий лик, лукавый, смеющийся, синекожий, исчез по мановению ладони, уступая место звероподобно оскаленной личине. После были явлены и боги, и звери, и люди в таких количествах, что Кир, ошарашенный представленным многообразием, не сразу осознал, что видит перед собой Шав.
Она улыбнулась, от чего всё существо Кира сладко затрепетало, открыла глаза и округлила рот для нового Слова
— Ки-и-ир! Ки-и-ир!!! Да очнись же, молишься ты, что ли?! Держи, не урони!
Кир, ещё не вернувшийся окончательно, с трудом осознающий происходящее, ощутил в руках холодную металлическую трубку и сжал её.
— Труби, идиот!
Таковым себя и ощущая, он поднёс к губам медный, местами погнутый мундштук и резко выдохнул. Труба издала неприличный петушиный хрип. Кир с трудом сдержал нервный смешок и попробовал снова. Получилось ещё хуже: куда длиннее и непристойнее.
Отец мгновенно налился желчью:
— О-о-о, послало небо наследничка! Бездарь, простое дело доверить нельзя! Дай сюда, покажу, как надо!
Разъярённый Аш-Шер резко перехватил трубу, сделал вдох полной грудью и поднёс к губам мундштук. Выдохнул — долго, тщательно выдувая воздух. Холодный стальной звук поплыл, медленно растягиваясь в пространстве, точно клок тумана, но, не достигнув даже атмосферы Фаэра, растворился бесследно.
— Шед!!! Шед-шед-шед! — Отец, казалось, обезумел: с силой отбросив трубу, запустил пальцы во всклокоченные волосы и потянул пряди с такой яростью, будто хотел вырвать. — Да что ж такое, всё наперекосяк! Реквизит когда меняли, недоделки?! — воздев голову в отсутствующее небо, проорал элоим — видимо, обращаясь к воображаемым техникам-трибам.
Кир, обрадованный нежданной отсрочкой, закрыл глаза, чтобы не выдать себя. Отец теперь его нисколько не пугал — напротив, вызывал брезгливую жалость. После выхода он чувствовал себя полным сил и видел ясно, как никогда. Себялюбие, свившее в Аш-Шере паучьи гнёзда, затянуло ядовитой паутиной такие понятные и близкие Киру чувства как любовь и человечность. Он понимал, что никогда и ни в чём уже не сможет быть близок с этим человеком.
— Хах! Твой отец не был бы так успешен, если бы не смотрел на сто шагов вперёд! — Аш-Шер, уже взявший себя в руки, ехидно осклабился и извлёк из складок широченной рубахи тёмный, похожий на длинную отполированную змею, рог. — Вот! Тут точно беспроигрышно. Наследная реликвия, сейчас такого ни один мастак не сделает — не из чего, зверьё рогатое повывели, вместо мяса одни синтенты. Куда катится мир? — Отец притворно вздохнул и любовно огладил рог. — Шофар... Мой шофар. Тебе не светит, даже не рассчитывай!
Кир покорно кивнул, не желая вступать в безнадёжный разговор.
Шофар Аш-Шер Киру не доверил, таким образом, окончательно исключив сына из активного участия. Разумеется, его это нисколько не огорчило. Он с лёгкой иронией наблюдал, как торжественно отец подносит к губам гнутый рог, как делает глубокий вдох, набирая в лёгкие побольше воздуха, как вытягивает хоботком губы, благоговейно прикладываясь к реликвии. Кир почувствовал, как резко трепыхнулось сердце: всё! Ничего не изменить.
Выдоха он уже не увидел, потому что с момента первого звука время словно обезумело, сорвалось с поводка и полетело, снося всё на своем пути. Звук, рожденный шофаром, был поистине ужасен. Звуковая волна неизмеримой мощи воздействовала на все органы чувств, вызывая неконтролируемый трепет, переходящий в панику. Голос рога в самом начале напоминал рёв обезумевшего животного — но не это оказалось самым страшным. Вскоре к рёву добавился пронзительный визг металла и периодический мерный стук, похожий на щелчки метронома.
Отец прикоснулся к плечу:
— Увлекаешься, напористо идёшь. Не беспокой его, иначе запаникует. Пережди, потом двигайся дальше.
Кир кивнул: понял. Слегка ослабил воздействие, сместил фокус. Абориген вздохнул с облегчением и мотнул головой, отгоняя наваждение. Кир коснулся взглядом макушки, поросшей густыми длинными волосами, — и неожиданно легко вошёл в его сознание. Находиться в мыслях другого существа, тем более так не похожего на тебя, было странно. Он ощутил лёгкое удушье — чужие образы напирали, их было сложно узнавать, принимать, и в то же время они были очевидны и неотделимы от сути. Произошло что-то страшное. В сознании человека царил хаос. То и дело возникали картинки, в калейдоскопе сменяющие друг друга: жажда, вожделение, женщина, отталкивающая руки, уворачивающаяся от ласк; женщина — кричащая, гневная, отвергающая; судорожно сведённые кулаки; остроугольный камень; другой мужчина, противник, яростная борьба — и кулак, сжимающий камень, опускается, медленно, неотвратимо, и ещё раз, и ещё... Тёмно-вишнёвое, густое, пульсирующее толчками изливается, уходит, истончается, холодно, холодно, как же холодно!
Кир рванулся изо всех сил — и наконец-то сделал глубокий вдох. Связь была настолько сильной, что, даже покинув сознание аборигена, он не до конца осознавал, что уже свободен. Пережитый ужас не отпускал. Его била мелкая дрожь. Он обхватил себя руками, словно хотел обнять. Нужно было осознать что-то очень важное, уловить ускользающую нить смысла. Соперники... Борьба... Женщина, любимая женщина... Откуда это странное и пугающее чувство сопричастности? Убийство... Убийство. Похоже, первое здесь. Зачем? Зачем он это сделал?!
— Затем. Приревновал возлюбленную к своему брату. Я же говорил, что пока мы с тобой чаи распиваем, они далеко шагнут. Ещё день назад у них тут локальный эдемчик был, благолепие сплошное. И крылышки на высоте удерживали, и от светила пищи хватало. Но как пошли плодиться да размножаться, пришлось приземляться на грешную землю, корни пускать. Обжились, застроились, зверьё приручили, привыкли к грубой клетчатке и белкам, потому как энергия в чистом виде хуже усваиваться стала, — да и сэкономил стажёр мой, маломощную звезду повесил, остывает уже. А где оседлый образ жизни, там и частная собственность. А где частная собственность — там всё меньше альтруизма, всё больше эгоизма. Ну, и пошло одно за другое цепляться. Вот и результат: убийство. Первое, как ты верно заметил. Брат брата. А всё потому, что они вне морали живут, созданы были такими. Аморальными. Как все прочие твари. Какие же это люди?
Аш-Шер иронично вздел бровь.
Кир собрался с мыслями:
— Отец... Они чувствуют так же, как мы. И осознают себя. И... и у них даже есть зачатки искусства. Они развиваются, приобретают опыт. Они живые. А что до аморальности... Так разве не по образу своему мы их создаём? Гнев, нетерпимость, желание получить всё и сразу — откуда? Неужели ты правда думаешь, что порок... в них?
Он говорил и понимал, что не должен такое не только произносить, но даже помышлять, однако не хотел останавливаться. Не менее ясно понимал, что любые пламенные речи в защиту аборигенов ничего не изменят, отец давно принял решение. Кир чувствовал опустошённость, но в то же время новая сила наполняла его, придавала уверенность в собственной правоте. За сегодняшний день произошло так много всего, что он чувствовал себя изменившимся, переступившим какой-то порог. Прислушавшись к себе, он понял, что уже не боится Аш-Шера. Осознаёт, насколько отец силён и опасен, но не боится. Будь что будет.
Элоим, прищурившись, долго сверлил сына тяжёлым взглядом. Потом откашлялся, потёр кадык и изрёк:
— Я сделал всё, что мог. Остальное дома. Дома я из тебя эту дурь выбью. А сейчас — дело прежде всего.
Аш-Шер развернул перед собой интерактивную схему устройства ядра Фаэра, нетерпеливо двинул пальцами, детализируя, всмотрелся и удовлетворенно хмыкнул:
— Ясно. Разогреть ядро не проблема, много времени не займёт. Атомы ускорю, термояд запущу... Проблема в том, как потом стабилизировать. Я ж не планирую раскалывать этот милый камешек, верно? Хмм, задача-а...
Он говорил сам с собой, ни словом, ни жестом не адресуясь к сыну, словно уже исключил его из сферы своего внимания.
Ещё день назад это сильно уязвило бы Кира, но сейчас ему было безразлично. Точка невозврата была пройдена, не осталось ни любви, ни ненависти — только холодный выверенный расчёт: выждать время, выработать долговременную стратегию, не позволить себя сломать. И защитить Шав. Кир впервые за долгий день вспомнил о ней, и на сердце потеплело. Он уже знал, что любит её. Юношеское стеснение ушло, уступив место уверенности. Именно здесь и сейчас, только что он дал имя своему тяготению к Шав. Она была центром его мира, теплом и светом — и, стоя на пороге гибели целого мира, являясь, по сути, проводником его смерти, он не мог не тянуться к источнику жизни.
Предстоящее уничтожение тяготило его. Мысли путались, он хотел уйти, оказаться где угодно, но подальше отсюда.
Внезапно он ощутил волну всё нарастающей вибрации, которая будто вынесла его из тела. Без всякого удивления, более того, безразлично он смотрел со стороны на себя, застывшего, с отсутствующим взглядом, на Аш-Шера, громоздящего на развёрнутом перед ним экране интелькома длинные формулы расчётов, на маленькую безмятежную планету, плывущую по привычному маршруту в новый день, который для неё наступает в последний раз. Он, бестелесный, медленно расширялся, раздвигая границы собственных представлений, — до тех пор, пока не вышел из Сферы чужого творения. Переход оказался мгновенным и настолько естественным, что Кир ничуть не удивился, увидев полупрозрачную Сферу со стороны. После, мысленным усилием в доли секунды отдалившись на огромное расстояние, он увидел, что Сфер очень много. Начал считать и сбился на второй сотне. Сферы выглядели не крупнее ягод. Кира поразило, насколько же они похожи на виноградную кисть. И, развивая аналогию, отстранённо отметил, что виноградинки-Сферы находятся в разной степени зрелости: одни светились опалово, как Сфера Аш-Шера, другие наливались зрелой синевой, а отдельные, находящиеся на конце воображаемой кисти, выглядели почерневшими и сморщенными — видимо, их творцы окончательно забросили свои детища или ушли в нерукотворный мир. Вся эта огромная, но выглядящая сейчас для Кира игрушечной «гроздь» была заключена в ещё одну матовую полупрозрачную сферу.
Он ощущал себя странно, двояко: с одной стороны понимал, что с ним происходит нечто из ряда вон выходящее, а с другой — осознавал, что подобное совершенно нормально и когда-то давно уже происходило неоднократно. Чувствовал в себе новую, дерзкую силу, право на свершение — но чего? Для полного понимания у него пока не было знания. Кир отвернулся от «виноградной кисти» сотворённых элоимами миров и посмотрел. Тьма, окружающая его, вернее, вмещающая его, несущая в себе, была полна образов и понятий — но лишь малая часть увиденного была доступна. Он чувствовал, что вибрирует, точно струна, от сильнейшего ощущения скорого открытия. Вслед за этим пришло знание: он может воплотить любой образ, дав ему имя.
И тогда он подумал: падма. Кир не знал, что это значит, слово пришло само. Кажется, он слышал его в колыбельных Шав?.. Не важно. Слово повисло в воздухе, неопределенное, медленно вспоминающее себя: сперва в виде зерна, потом — бутона, а после... Кир замер. Огромный розовый цветок, находящийся одновременно и в Кире, и в пространстве вокруг него, неспешно разворачивал тугие каплевидные лепестки. Кир ощутил, как замедляется время. Прежде чем остановиться окончательно, оно содрогнулось — и мир, сбрасывая остатки иллюзий, вместе с ним. И тьма стала Светом. И вернулась вечность. И раскрылся бутон.
И лотос расцвёл.
Кир заворожённо смотрел на цветок, который ритмично пульсировал, словно гигантское сердце. Бессчётные лепестки неспешно открывались слой за слоем, от нижних к верхним. Уже раскрывшиеся плавно загибались книзу и образовывали полусферу, в то время как верхние были ещё плотно сомкнуты, хотя сквозь них уже пробивался тёплый золотой свет. Кир, ощущавший, что является одновременно и участником события, и причиной, его породившей, трепетал от предвкушения чуда.
Но когда лотос раскрылся полностью, а лепестки соединились в отливающую опалом полусферу, из центра которой вверх и вниз ударил столб золотого света, Кир понял, что всё только начинается. Часть света в центре лотоса сгустилась в сияющий овал. Однако это продлилось недолго, первородное яйцо постоянно расширялось и сужалось, и то и дело наливалось ослепительным жарким светом, который ощущался болезненно, как лёгкий ожог. После яркой вспышки оно обретало молочный, с голубоватыми переливами, цвет, и излучало невероятно притягательное тепло, к которому Кир тянулся неосознанно, как младенец к материнской груди. Но вслед за лаской снова приходила боль, вспышки-пульсации становились всё чаще, и вскоре и яйцо, и сам лотос мерцали уже непрерывно и обжигающе. Кир не мог прекратить это, как и не мог сказать, сколько продолжалось действо, поскольку и он, и настоящий мир уже находились вне времени. Он чувствовал, что происходящее бесповоротно меняет его, а боль, в которой он сейчас пребывает, — необходимый проводник на пути изменения, и вскоре закончится. В самом деле, Кир её уже почти не ощущал, поскольку сам начал мерцать с той же частотой, что и светящееся яйцо. И когда оболочки яйца рассыпались, будто рой золотых пчёл, а потом расположились в пространстве в форме гигантских спиралей, облачных скоплений, эллипсов, а то и вовсе фантасмагоричных фигур, Кир нисколько не удивился.
Какое-то новое, пока безымянное и не принадлежащее словам знание наполняло его. Он понимал всё, что происходит сейчас, знал, что было до Света, и знал, что будет после, но даже под угрозой потери Шав не смог бы ничего объяснить. Слова для нового знания пока не родились.
Лотос, не изменивший первоначальной структуры, медленно вращался на оси золотого света, озаряя молочно-белый океан радужными всполохами. Во время одного из поворотов Кир заметил, что в середине цветка кто-то сидит. Поза сидящего — со склонённой головой и руками, опущенными на подогнутые в коленях, широко разведенные и странно выгнутые в бёдрах ноги, — поначалу изумила Кира, но в памяти вспыхнуло белым цветом понимания вновь открытое слово «падмасана», и он улыбнулся. Действительно, как же ещё можно сидеть в лотосе, если не в позе лотоса? При завершении нового витка цветок замедлился, и Кир сумел рассмотреть сидящего более подробно. Им оказался мужчина, одетый в белые, расшитые золотым орнаментом одежды свободного кроя. Тёмные длинные волосы были убраны в замысловатую причёску, которая открывала высокий лоб со странной шишковидной выпуклостью в центре. На лице блуждала безмятежная улыбка, глаза были закрыты — казалось, он спал. Но тут мужчина неожиданно резко поднял вверх правую руку, раскрывая ладонь знаком приветствия, — и иллюзия рассеялась. Кир ощутил, что узнан, признан и принят. Сидящий поднял вторую руку, поднёс обе к лицу — и снял его легко, как маску, но на месте удалённого лица тут же проявилось новое: исполненное уверенности и сдержанной силы. Ставший не нужным покров рассеялся сонмом золотистых тающих точек. Однако и второй лик надолго не задержался, повторив судьбу предшественника. Третий лик, лукавый, смеющийся, синекожий, исчез по мановению ладони, уступая место звероподобно оскаленной личине. После были явлены и боги, и звери, и люди в таких количествах, что Кир, ошарашенный представленным многообразием, не сразу осознал, что видит перед собой Шав.
Она улыбнулась, от чего всё существо Кира сладко затрепетало, открыла глаза и округлила рот для нового Слова
ГЛАВА 7. ГНЕВ ГОСПОДЕН
— Ки-и-ир! Ки-и-ир!!! Да очнись же, молишься ты, что ли?! Держи, не урони!
Кир, ещё не вернувшийся окончательно, с трудом осознающий происходящее, ощутил в руках холодную металлическую трубку и сжал её.
— Труби, идиот!
Таковым себя и ощущая, он поднёс к губам медный, местами погнутый мундштук и резко выдохнул. Труба издала неприличный петушиный хрип. Кир с трудом сдержал нервный смешок и попробовал снова. Получилось ещё хуже: куда длиннее и непристойнее.
Отец мгновенно налился желчью:
— О-о-о, послало небо наследничка! Бездарь, простое дело доверить нельзя! Дай сюда, покажу, как надо!
Разъярённый Аш-Шер резко перехватил трубу, сделал вдох полной грудью и поднёс к губам мундштук. Выдохнул — долго, тщательно выдувая воздух. Холодный стальной звук поплыл, медленно растягиваясь в пространстве, точно клок тумана, но, не достигнув даже атмосферы Фаэра, растворился бесследно.
— Шед!!! Шед-шед-шед! — Отец, казалось, обезумел: с силой отбросив трубу, запустил пальцы во всклокоченные волосы и потянул пряди с такой яростью, будто хотел вырвать. — Да что ж такое, всё наперекосяк! Реквизит когда меняли, недоделки?! — воздев голову в отсутствующее небо, проорал элоим — видимо, обращаясь к воображаемым техникам-трибам.
Кир, обрадованный нежданной отсрочкой, закрыл глаза, чтобы не выдать себя. Отец теперь его нисколько не пугал — напротив, вызывал брезгливую жалость. После выхода он чувствовал себя полным сил и видел ясно, как никогда. Себялюбие, свившее в Аш-Шере паучьи гнёзда, затянуло ядовитой паутиной такие понятные и близкие Киру чувства как любовь и человечность. Он понимал, что никогда и ни в чём уже не сможет быть близок с этим человеком.
— Хах! Твой отец не был бы так успешен, если бы не смотрел на сто шагов вперёд! — Аш-Шер, уже взявший себя в руки, ехидно осклабился и извлёк из складок широченной рубахи тёмный, похожий на длинную отполированную змею, рог. — Вот! Тут точно беспроигрышно. Наследная реликвия, сейчас такого ни один мастак не сделает — не из чего, зверьё рогатое повывели, вместо мяса одни синтенты. Куда катится мир? — Отец притворно вздохнул и любовно огладил рог. — Шофар... Мой шофар. Тебе не светит, даже не рассчитывай!
Кир покорно кивнул, не желая вступать в безнадёжный разговор.
Шофар Аш-Шер Киру не доверил, таким образом, окончательно исключив сына из активного участия. Разумеется, его это нисколько не огорчило. Он с лёгкой иронией наблюдал, как торжественно отец подносит к губам гнутый рог, как делает глубокий вдох, набирая в лёгкие побольше воздуха, как вытягивает хоботком губы, благоговейно прикладываясь к реликвии. Кир почувствовал, как резко трепыхнулось сердце: всё! Ничего не изменить.
Выдоха он уже не увидел, потому что с момента первого звука время словно обезумело, сорвалось с поводка и полетело, снося всё на своем пути. Звук, рожденный шофаром, был поистине ужасен. Звуковая волна неизмеримой мощи воздействовала на все органы чувств, вызывая неконтролируемый трепет, переходящий в панику. Голос рога в самом начале напоминал рёв обезумевшего животного — но не это оказалось самым страшным. Вскоре к рёву добавился пронзительный визг металла и периодический мерный стук, похожий на щелчки метронома.
