- Спасибо. Я еще не ела.
Она повертела в руках коробку, упакованную в бежевую бумагу и перевязанную бечевой, а потом сунула в морозилку и почти по пояс зарылась в шкаф. На ней были широкие полосатые брюки и толстый ярко-оранжевый свитер. Про женщин в брюках в бабушкином кодексе была отдельная строка. Наконец Карон вылезла, победно ухмыляясь, сжимая в руке бамбуковые палочки, покрытые лаком, явно ханской работы.
- Постоялец оставил. Все время что-то терял или забывал. Даже не знаю, подарил он мне ту картину, или просто забыл ее тут?
На картине была изображена луна меж двух горных вершин. Зыбкий, смутно неприятный пейзаж.
- «Горная Элегия», - сказала Карон, склоняясь над миской с рисом. - И тут хотя бы древнего кладбища нет. Их тут хватает, и Мак постоянно их рисовал.
Пар, поднимающийся от риса, размывал черты лица, и глаза у женщины казались очень странными, двухцветными: серо-зеленые, а вокруг радужки неширокая черная полоса. Красиво очерченные ноздри раздувались.
Палочками она орудовала для лагландки очень ловко.
- Я не сказала вчера. У меня иногда бывают клиенты, но вас они не побеспокоят.
«Клиенты» натолкнуло почему-то на весьма скабрезные мысли, и Сук Хён попытался представить себе женщину под всеми этими свитерами и брюками. Чисто умозрительно. Со смертью Мэ Ри умерли, кажется, и все его желания и стремления.
- Они нечасто приходят, не беспокойтесь. Мало кому охота лезть в горы.
Сук Хён не стал спрашивать, что же имелось в виду под «клиентами». Ели молча, и это молчание было вдвойне напряженным, словно Карон что-то выжидала.
- Почему это место называется «Приютом над пропастью»? - спросил Сук Хён, когда молчание стало совсем неприятным.
- Здесь был странноприимный дом и больница, - Карон кивнула на картину. - А вон там, на левой вершине — монастырь. Его закрыли при славном короле Генри, а реликвию, палец Святого Мартина, увезли в Дунбан. И здесь определенно есть пропасть, сразу за домом, так что не гуляйте в тумане. Почту доставляют и забирают дважды в неделю, так что с чем-то срочным лучше спуститься в Дунлист. И я выписываю только еженедельники, - женщина поднялась, поставила посуду в раковину и, поддернув рукава свитера чуть выше запястья, начала мыть. - В доме есть котел, и протапливать я начну где-то через неделю. Если замерзнете, скажите, я вам дам обогреватель. И вообще, не стесняйтесь обращаться.
- Да, - сказал Сук Хён, чувствуя себя неуютно. - Спасибо. Я… у меня работа.
- Спасибо за завтрак, - сказала Карон бесстрастно.
* Так в Лагланде принято называть клинику для умалишенных
* Квирен — проститутка
* Пали — солёная рыба, как правило сельдь, реже лосось
Днем дел у меня немного. Если клиентов нет, а они появляются только когда совсем припрет. Путь сюда неблизкий, да и я мало кому нравлюсь.
- Пока нет никого, - каждые пять минут сообщает обычно Эни. Ей слетать до дороги и обратно ничего не стоит. - А тушу Вэйберли забрали.
С работарем я столкнулась всего в паре миль от дома; неприятное соседство. Он был без головы — с крепежом на шее, улизнул с фермы Вэйберли. Это многое объясняет. От них сбежал бы даже трактор.
Политкорректно следует говорить: механоид, так сейчас принято. Словно в слове «работарь» есть что-то неправильное. Словно не для работы они создаются. Ничего механического в них нет, даже сердце — чистая магия, пусть и замаскированная под строгие алхимические формулы.
Вообще-то, честнее всего их называет Эни — тушами. И на дух не переносит.
В прошлом еженедельнике писали о случае нападения работаря на людей, но скорее, как о курьезе. Зря насмехались. Над смертью вообще нельзя насмехаться. Смеяться, пожалуйста, но насмехаться нельзя.
С механоидом Вэйберли я справилась, невелик труд. В конце концов, это всего лишь взбесившийся работарь, и достаточно отключить сердечник. Кто польстится на безголовое тело?
В комнату прямо сквозь стену проник Грау и бешено завращал глазами.
- Выйберли идет, - перевела Эни. Сам Грау редко снисходит до человеческой речи.
Тень Сук Хёна показалась на лестнице, посмотрела на нас и скрылась. Далеко от него не отходит, но зла вроде не желает, и ладно.
Я вышла на крыльцо. Гектор Вэйберли — не тот человек, которого охотно примешь в своем доме. У него глаза бегают, и руки, и все время тянет пересчитать ложки. Сколько спер? И ведь славится он, как человек работящий и кристально честный. Его ферма кормит ДунЛист, поставляя и молоко, и мясо, и овощи. Поэтому я покупаю пастеризованное молоко в пакетах.
Вэйберли появляется минут через сорок, я успеваю связать горловину свитера и начать спинку. Красивый выходит узор, желто-красный, цвета осенних листьев. Солнце вовсю печет, туман разошелся. А мой гость запыхался при подъеме и обливается потом. Работари освободили хозяевам кучу времени. Некоторые на велосипедах катаются, а Вэберли курит и посещает любовницу в Велду, дуру восемнадцати лет, которая польстилась на его подарки. Весьма скромные, кстати, потому что Гектор Вэберли страшно скуп. Ему жаль потратить лишний цент на техосмотр работарей, и они частенько «сходят с ума».
Две или три недели назад была заметка о женщине, продавшей тело мужа «Морено Инк», потом выкупившей через подставное лицо, и… в общем, гадость несусветная. Я выписываю «Свободный голос Лагланда» ради этого ничем не прикрытого смакования дешевых сенсаций. Они и про пришельцев из космоса пишут.
- Госпожа Карон…
Вэберли наконец-то отдышался и вскарабкался на крыльцо. Пришлось отложить вязание.
- Здравствуйте, Гектор.
Должна признать, я испытываю крайне мелочное удовлетворение. Три года назад Вэберли устроил мне настоящую травлю. Но сегодня впервые за несколько недель я сыта, и на языке еще остался вкус риса. Я могу себе позволить быть великодушно.
- Садитесь, - я указала на стул возле старенького, с затертой пластмассовой столешницей стола и ушла в дом за чаем и картами.
Вэберли, когда я вернулась, сидел, положив руки на край стола, и глядел прямо перед собой. Не сверлил взглядом дом, не кривился, не отпускал комментарии, а просто — сидел. Видно, крепко его прижало.
- Держите, - я подвинула к гостю чашку с чаем и принялась тасовать колоду.
Будь я нормальной гадалкой, дела шли бы лучше.
Гадалки и медиумы вошли опять в моду в годы моего детства, сразу после землетрясения в Ублине. Количество жертв исчислялось десятками тысяч, три четверти города ушло под землю. Тела извлекали из-под завалов почти три месяца, и ублинское отделение «Морено Инк» несло колоссальные убытки. Конвейер встал. Мертвые вновь обрели истинную цену, даже для тех, кто продавал их тела без зазрения совести еще неделю назад. Загробная жизнь утратила определенность, и церковь не могла утешать страждущих. Тем более, когда три из семи кардиналов носят фамилию Морено. Гадалки и медиумы повыскакивали, как аллергическая сыпь: назойливые и необоримые. Всюду: на телевидении, на радио, в газетах, в гостях, зудом в ушах. Моя мама любила консультироваться у наше соседки, по два фунта за пустяшную беседу. Гадалки и медиумы рядились в темное по моде вековой давности, шелестели юбками, одним движением плеч поправляли кружевную шаль и звенели серьгами и браслетами.
Со мной, словом, ничего общего.
Я поддернула рукава свитера, так что по обнажившимся на два пальца запястьям скользнул холодок, и начала раскладывать карты, купленные когда-то в Брайтоне. У них герб города на рубашке, а «картинки» изображают знаменитых горожан. Гадать я не умею, и, подозреваю, никто не умеет. Но я вижу, что за тени сопровождают Вэберли. Меня они боятся.
Дело было, конечно же, в его жене, суетливой глупой женщине по имени Сара. Дело всегда в женах, дочерях, матерях, сестрах или тетках. Мужчины никогда не сталкиваются с чем-то необычным, сверхъестественным. Словно это сверхъестественное сторонится их, учуяв некий особый мускулинный запах. Я чувствую страх Вэберли, но он ведь не признается. А что-то между тем пробрало его до икоты.
- Жена считает, что дух ее деда хочет с нами поговорить.
Дед Сары Вэберли терпеть Гектора не мог, это все знают. Умирая, он проклинал этот брак, как мог. Впрочем, брак с таким кобелиной обречено изначально. Но старик давно мертв, и его я не встречала ни разу. К тому же, тени не предупреждают, они хранят либо мстят. Полумеры — не для них.
Я разложила карты и смотрю на них глубокомысленно. Тени толпятся у крыльца, тянут руки к ступенькам, но Грау сидит на перилах и щерится. Он умер так давно, что молодым теням приходится с ним считаться.
- Что конкретно происходит?
- Вещи, - с большой неохотой отвечает Вэберли. - Их кто-то берет, перекладывает, прячет… Никогда нет на своем месте.
Обычно люди грешат на свою рассеянность, на глупую привычку, задумавшись, класть ботинки в морозильную камеру, а шпильки в банку с мукой. Вэберли грешит на барабашку. Значит, было что-то еще. Но на прямой ответ Вэберли не отвечает. Его тени мерзко хихикают.
- Я поговорю с духом дедушки.
Это все, что я могла сказать сейчас, и Вэберли ушел. Грау проводил его до поворота.
- Что, интересно, так его напугало? - задумчиво проговорила Эни. - Вот буквально до Карон.
Хороший вопрос.
- А это не?…
К злым Эни не приближается, а тени Вэберли злы безмерно.
- Нет. Глупые девчонки. Аборты, самоубийства. Он к ним привык.
- Кхм…
У меня привычка — говорить с Эни вслух, хотя это и не обязательно, и Сук Хён слышал по крайней мере часть этой беседы. Его тень стоит за спиной и смотрит печально. Хорошая тень, светлая. Мать? Жена? Подруга?
От неловкого разговора меня спасает шериф Стерлинг.
Этот поднялся к приюту, не запыхавшись, только шляпу на затылок сдвинул и небрежно смахнул пот со лба.
- Доброго утречка, миз Карон. Вы тут механоидов не видели?
Вопрос при моей к ним неприязни бестактный, и шериф это понимает теперь, но слово — не воробей. У него краснеют уши.
- Нет, шериф. Утром только, на дороге. Сломанного. Господин Сук Хён, это шериф Стерлинг. А это мой нынешний постоялец, господин Сук Хён.
Я вообще-то не обязана ставить власти в известность, но пусть будет. В конце концов, шериф иногда подкидывает мне дельце-другое.
- Так что с механоидами?
Шериф достал сигарету и принялся постукивать по пачке, вытряхивая лишний табак, словно дешевую папиросу выбивал. Этот жест сполна выражал его тревогу. Теперь уже и мне что-то стало не по себе.
- У Вэберли сегодня украли троих.
- Опять сбежали? - хмыкнула я. - Вы мое мнение знаете: от этого человека убежит даже тостер.
- Они не были подключены. Висели на складе. Вроде как, у них были какие-то неполадки.
И шериф посмотрел на меня, ожидая, что я опровергну его мысли, скажу: «Ну что вы, шериф Стерлинг! Что за чушь приходит вам в голову!»
В самом деле, отключенные механоиды не ходят, их похищают. Люди, жадные до чужих веще. Или тени.
- Давайте сходим к Вэберли, - предлагаю я, - и осмотримся на месте.
Свою формулу Дж. П. Ши не раскрывал никому вплоть до 1730 года, когда в Королевской Академии Наук был открыт первый Класс Некромантии. Уже в 1731 году его переименовали в Класс Н-механики, чтобы избежать дурных ассоциаций…
Сук Хён размял затекшие и заледеневшие пальцы. В доме было очень холодно, причем странно — наплывами. Словно волна холода накатывала, а потом уходила, а, схлынув, оставляла озноб и клочья тумана.
Сук Хёна тянуло на мрачноватые, поэтические описания.
Где-то разгуливают три механоида. В детстве Сук Хён их побаивался, и немудрено. Молчаливые, безгласные тени в белых одеждах, с платком на лице, они словно явились из страшных сказок, которые рассказывались ночью.
Бабушка это не одобряла. Для нее сказки были бесполезным мусором.
Потом, конечно, Сук Хён привык. Ведь механоиды были повсюду, они даже не часть жизни — сама жизнь. И в конце концов, именно ёнцы (или ханцы, спор этот длится веками) создали первого механоида.
А еще позднее Сук Хён начал их… нет, это нельзя было назвать страхом. Скорее отвращением. Когда это началось, сказать было сложно. Возможно, на раскопках, когда среди холодных совершенных лиц древних воинов мелькнули ярко-зеленые глаза. Или, может быть, в тот день, когда под белым платком он увидел безучастное лицо Мэ Ри?
Она долго болела. В письмах Сук Нан ничего об этом не говорила, а сама Мэ Ри если писала, то обо всякой ерунде. У нее тоже был список приемлемого: ткани, обеды, благотворительность, походы в храм. Она присылала амулеты, краткие весточки, писчую бумагу, и Сук Хён верил — все с его Мэ Ри в порядке. А она умирала.
Тенью ходила по дому, двигалась скованно, как все ханива («ханские куклы», вот, что следовало бы изучить. Ёндо или Хандо? Но Сук Хён ведь не специалист по языкам).
Прикосновение к шее ледяных пальцев заставило его содрогнуться. Ему мерещилось это все время, и бывали минуты, очень неприятные, когда Сук Хён верил, что дух Мэ Ри гневается.
Призраков не бывает.
Душа, отлетев от тела, идет лабиринтом своих страстей к вратам перерождения. Перерождается. Тело — лишь темница для нее. К чему душе сожалеть о том, как оно используется в посмертии?
Уже в 1734 году был издан указ, согласно которому тела казненных передавались в Академю для обработки. Спустя два с половиной года к ним добавились тела нищих, найденных на улицах и скончавшихся в городских богадельнях. В период с 1739 по 1741 год за доставленные в Академию тела платили по девять золотых за мужчину, семь за женщину и три — за ребенка, однако это породило волну убийств.
Холодные пальцы пробежались по его затылку, по позвоночнику и легли на спину слева, там, где сердце. Боль, резкая, острая — словно сердце пронзили иглой — заставила Сук Хёна выронить автоматическое перо и подскочить с места. Стул упал с грохотом. Сук Хён уперся руками в стол, пытаясь отдышаться. В комнате было темно, и оттого казалось, что кто-то прячется по углам.
Призраков не существует.
Тяжелая поступь Мэ Ри мерещится в каждом звуке.
Сук Хён спустился вниз, цепляясь за перила, и вышел. Солнце светило вовсю, по-осеннему оранжевое. Легкий ветер шелестел в ветвях кривого древнего вяза. Он смотрелся здесь чужеродно, среди родных сосен и кленов. Сук Хён спустился с крыльца, солнце тронуло его лицо, но он все равно поежился. Сел на ступеньку.
Солнце быстро согрело его, прогнав панику, и в Сук Хёне проснулось любопытство. Поднявшись, он сделал насколько шагов по засыпанной палой листвой дорожке. Странноприимный дом? Если он и был, то ни следа не сохранилось, даже фундамента. Приют стоял на высоких сваях, и ветер наметал под дом прелые листья. Земля перемежалась с выходами камня и поросла кислицей, камнеломкой и темно-зеленым мхом. Некоторые камни, вросшие в землю, замшелые, отличались слишком уж правильной формой. Сук Хён нагнулся и осторожно счистил мох. Кусок красноватого туфа был явно не из этих мест — горы состоят из сероватого известняка, изредка перемежающегося красным песчаником. Сверху на туфовом валуне был вырезан ворон, а ниже шла едва различимая надпись. Сук Хён, воспользовавшись ножом, очистил глубоко вырезанные буквы, но прочесть слова все равно не смог: буквы оказались ему незнакомы. Ворон выглядел зловеще.
Сверху в камне было сделано углубление, где застоялась вода и гнили прелые листья.
Она повертела в руках коробку, упакованную в бежевую бумагу и перевязанную бечевой, а потом сунула в морозилку и почти по пояс зарылась в шкаф. На ней были широкие полосатые брюки и толстый ярко-оранжевый свитер. Про женщин в брюках в бабушкином кодексе была отдельная строка. Наконец Карон вылезла, победно ухмыляясь, сжимая в руке бамбуковые палочки, покрытые лаком, явно ханской работы.
- Постоялец оставил. Все время что-то терял или забывал. Даже не знаю, подарил он мне ту картину, или просто забыл ее тут?
На картине была изображена луна меж двух горных вершин. Зыбкий, смутно неприятный пейзаж.
- «Горная Элегия», - сказала Карон, склоняясь над миской с рисом. - И тут хотя бы древнего кладбища нет. Их тут хватает, и Мак постоянно их рисовал.
Пар, поднимающийся от риса, размывал черты лица, и глаза у женщины казались очень странными, двухцветными: серо-зеленые, а вокруг радужки неширокая черная полоса. Красиво очерченные ноздри раздувались.
Палочками она орудовала для лагландки очень ловко.
- Я не сказала вчера. У меня иногда бывают клиенты, но вас они не побеспокоят.
«Клиенты» натолкнуло почему-то на весьма скабрезные мысли, и Сук Хён попытался представить себе женщину под всеми этими свитерами и брюками. Чисто умозрительно. Со смертью Мэ Ри умерли, кажется, и все его желания и стремления.
- Они нечасто приходят, не беспокойтесь. Мало кому охота лезть в горы.
Сук Хён не стал спрашивать, что же имелось в виду под «клиентами». Ели молча, и это молчание было вдвойне напряженным, словно Карон что-то выжидала.
- Почему это место называется «Приютом над пропастью»? - спросил Сук Хён, когда молчание стало совсем неприятным.
- Здесь был странноприимный дом и больница, - Карон кивнула на картину. - А вон там, на левой вершине — монастырь. Его закрыли при славном короле Генри, а реликвию, палец Святого Мартина, увезли в Дунбан. И здесь определенно есть пропасть, сразу за домом, так что не гуляйте в тумане. Почту доставляют и забирают дважды в неделю, так что с чем-то срочным лучше спуститься в Дунлист. И я выписываю только еженедельники, - женщина поднялась, поставила посуду в раковину и, поддернув рукава свитера чуть выше запястья, начала мыть. - В доме есть котел, и протапливать я начну где-то через неделю. Если замерзнете, скажите, я вам дам обогреватель. И вообще, не стесняйтесь обращаться.
- Да, - сказал Сук Хён, чувствуя себя неуютно. - Спасибо. Я… у меня работа.
- Спасибо за завтрак, - сказала Карон бесстрастно.
* Так в Лагланде принято называть клинику для умалишенных
* Квирен — проститутка
* Пали — солёная рыба, как правило сельдь, реже лосось
Днем дел у меня немного. Если клиентов нет, а они появляются только когда совсем припрет. Путь сюда неблизкий, да и я мало кому нравлюсь.
- Пока нет никого, - каждые пять минут сообщает обычно Эни. Ей слетать до дороги и обратно ничего не стоит. - А тушу Вэйберли забрали.
С работарем я столкнулась всего в паре миль от дома; неприятное соседство. Он был без головы — с крепежом на шее, улизнул с фермы Вэйберли. Это многое объясняет. От них сбежал бы даже трактор.
Политкорректно следует говорить: механоид, так сейчас принято. Словно в слове «работарь» есть что-то неправильное. Словно не для работы они создаются. Ничего механического в них нет, даже сердце — чистая магия, пусть и замаскированная под строгие алхимические формулы.
Вообще-то, честнее всего их называет Эни — тушами. И на дух не переносит.
В прошлом еженедельнике писали о случае нападения работаря на людей, но скорее, как о курьезе. Зря насмехались. Над смертью вообще нельзя насмехаться. Смеяться, пожалуйста, но насмехаться нельзя.
С механоидом Вэйберли я справилась, невелик труд. В конце концов, это всего лишь взбесившийся работарь, и достаточно отключить сердечник. Кто польстится на безголовое тело?
В комнату прямо сквозь стену проник Грау и бешено завращал глазами.
- Выйберли идет, - перевела Эни. Сам Грау редко снисходит до человеческой речи.
Тень Сук Хёна показалась на лестнице, посмотрела на нас и скрылась. Далеко от него не отходит, но зла вроде не желает, и ладно.
Я вышла на крыльцо. Гектор Вэйберли — не тот человек, которого охотно примешь в своем доме. У него глаза бегают, и руки, и все время тянет пересчитать ложки. Сколько спер? И ведь славится он, как человек работящий и кристально честный. Его ферма кормит ДунЛист, поставляя и молоко, и мясо, и овощи. Поэтому я покупаю пастеризованное молоко в пакетах.
Вэйберли появляется минут через сорок, я успеваю связать горловину свитера и начать спинку. Красивый выходит узор, желто-красный, цвета осенних листьев. Солнце вовсю печет, туман разошелся. А мой гость запыхался при подъеме и обливается потом. Работари освободили хозяевам кучу времени. Некоторые на велосипедах катаются, а Вэберли курит и посещает любовницу в Велду, дуру восемнадцати лет, которая польстилась на его подарки. Весьма скромные, кстати, потому что Гектор Вэберли страшно скуп. Ему жаль потратить лишний цент на техосмотр работарей, и они частенько «сходят с ума».
Две или три недели назад была заметка о женщине, продавшей тело мужа «Морено Инк», потом выкупившей через подставное лицо, и… в общем, гадость несусветная. Я выписываю «Свободный голос Лагланда» ради этого ничем не прикрытого смакования дешевых сенсаций. Они и про пришельцев из космоса пишут.
- Госпожа Карон…
Вэберли наконец-то отдышался и вскарабкался на крыльцо. Пришлось отложить вязание.
- Здравствуйте, Гектор.
Должна признать, я испытываю крайне мелочное удовлетворение. Три года назад Вэберли устроил мне настоящую травлю. Но сегодня впервые за несколько недель я сыта, и на языке еще остался вкус риса. Я могу себе позволить быть великодушно.
- Садитесь, - я указала на стул возле старенького, с затертой пластмассовой столешницей стола и ушла в дом за чаем и картами.
Вэберли, когда я вернулась, сидел, положив руки на край стола, и глядел прямо перед собой. Не сверлил взглядом дом, не кривился, не отпускал комментарии, а просто — сидел. Видно, крепко его прижало.
- Держите, - я подвинула к гостю чашку с чаем и принялась тасовать колоду.
Будь я нормальной гадалкой, дела шли бы лучше.
Гадалки и медиумы вошли опять в моду в годы моего детства, сразу после землетрясения в Ублине. Количество жертв исчислялось десятками тысяч, три четверти города ушло под землю. Тела извлекали из-под завалов почти три месяца, и ублинское отделение «Морено Инк» несло колоссальные убытки. Конвейер встал. Мертвые вновь обрели истинную цену, даже для тех, кто продавал их тела без зазрения совести еще неделю назад. Загробная жизнь утратила определенность, и церковь не могла утешать страждущих. Тем более, когда три из семи кардиналов носят фамилию Морено. Гадалки и медиумы повыскакивали, как аллергическая сыпь: назойливые и необоримые. Всюду: на телевидении, на радио, в газетах, в гостях, зудом в ушах. Моя мама любила консультироваться у наше соседки, по два фунта за пустяшную беседу. Гадалки и медиумы рядились в темное по моде вековой давности, шелестели юбками, одним движением плеч поправляли кружевную шаль и звенели серьгами и браслетами.
Со мной, словом, ничего общего.
Я поддернула рукава свитера, так что по обнажившимся на два пальца запястьям скользнул холодок, и начала раскладывать карты, купленные когда-то в Брайтоне. У них герб города на рубашке, а «картинки» изображают знаменитых горожан. Гадать я не умею, и, подозреваю, никто не умеет. Но я вижу, что за тени сопровождают Вэберли. Меня они боятся.
Дело было, конечно же, в его жене, суетливой глупой женщине по имени Сара. Дело всегда в женах, дочерях, матерях, сестрах или тетках. Мужчины никогда не сталкиваются с чем-то необычным, сверхъестественным. Словно это сверхъестественное сторонится их, учуяв некий особый мускулинный запах. Я чувствую страх Вэберли, но он ведь не признается. А что-то между тем пробрало его до икоты.
- Жена считает, что дух ее деда хочет с нами поговорить.
Дед Сары Вэберли терпеть Гектора не мог, это все знают. Умирая, он проклинал этот брак, как мог. Впрочем, брак с таким кобелиной обречено изначально. Но старик давно мертв, и его я не встречала ни разу. К тому же, тени не предупреждают, они хранят либо мстят. Полумеры — не для них.
Я разложила карты и смотрю на них глубокомысленно. Тени толпятся у крыльца, тянут руки к ступенькам, но Грау сидит на перилах и щерится. Он умер так давно, что молодым теням приходится с ним считаться.
- Что конкретно происходит?
- Вещи, - с большой неохотой отвечает Вэберли. - Их кто-то берет, перекладывает, прячет… Никогда нет на своем месте.
Обычно люди грешат на свою рассеянность, на глупую привычку, задумавшись, класть ботинки в морозильную камеру, а шпильки в банку с мукой. Вэберли грешит на барабашку. Значит, было что-то еще. Но на прямой ответ Вэберли не отвечает. Его тени мерзко хихикают.
- Я поговорю с духом дедушки.
Это все, что я могла сказать сейчас, и Вэберли ушел. Грау проводил его до поворота.
- Что, интересно, так его напугало? - задумчиво проговорила Эни. - Вот буквально до Карон.
Хороший вопрос.
- А это не?…
К злым Эни не приближается, а тени Вэберли злы безмерно.
- Нет. Глупые девчонки. Аборты, самоубийства. Он к ним привык.
- Кхм…
У меня привычка — говорить с Эни вслух, хотя это и не обязательно, и Сук Хён слышал по крайней мере часть этой беседы. Его тень стоит за спиной и смотрит печально. Хорошая тень, светлая. Мать? Жена? Подруга?
От неловкого разговора меня спасает шериф Стерлинг.
Этот поднялся к приюту, не запыхавшись, только шляпу на затылок сдвинул и небрежно смахнул пот со лба.
- Доброго утречка, миз Карон. Вы тут механоидов не видели?
Вопрос при моей к ним неприязни бестактный, и шериф это понимает теперь, но слово — не воробей. У него краснеют уши.
- Нет, шериф. Утром только, на дороге. Сломанного. Господин Сук Хён, это шериф Стерлинг. А это мой нынешний постоялец, господин Сук Хён.
Я вообще-то не обязана ставить власти в известность, но пусть будет. В конце концов, шериф иногда подкидывает мне дельце-другое.
- Так что с механоидами?
Шериф достал сигарету и принялся постукивать по пачке, вытряхивая лишний табак, словно дешевую папиросу выбивал. Этот жест сполна выражал его тревогу. Теперь уже и мне что-то стало не по себе.
- У Вэберли сегодня украли троих.
- Опять сбежали? - хмыкнула я. - Вы мое мнение знаете: от этого человека убежит даже тостер.
- Они не были подключены. Висели на складе. Вроде как, у них были какие-то неполадки.
И шериф посмотрел на меня, ожидая, что я опровергну его мысли, скажу: «Ну что вы, шериф Стерлинг! Что за чушь приходит вам в голову!»
В самом деле, отключенные механоиды не ходят, их похищают. Люди, жадные до чужих веще. Или тени.
- Давайте сходим к Вэберли, - предлагаю я, - и осмотримся на месте.
Свою формулу Дж. П. Ши не раскрывал никому вплоть до 1730 года, когда в Королевской Академии Наук был открыт первый Класс Некромантии. Уже в 1731 году его переименовали в Класс Н-механики, чтобы избежать дурных ассоциаций…
Сук Хён размял затекшие и заледеневшие пальцы. В доме было очень холодно, причем странно — наплывами. Словно волна холода накатывала, а потом уходила, а, схлынув, оставляла озноб и клочья тумана.
Сук Хёна тянуло на мрачноватые, поэтические описания.
Где-то разгуливают три механоида. В детстве Сук Хён их побаивался, и немудрено. Молчаливые, безгласные тени в белых одеждах, с платком на лице, они словно явились из страшных сказок, которые рассказывались ночью.
Бабушка это не одобряла. Для нее сказки были бесполезным мусором.
Потом, конечно, Сук Хён привык. Ведь механоиды были повсюду, они даже не часть жизни — сама жизнь. И в конце концов, именно ёнцы (или ханцы, спор этот длится веками) создали первого механоида.
А еще позднее Сук Хён начал их… нет, это нельзя было назвать страхом. Скорее отвращением. Когда это началось, сказать было сложно. Возможно, на раскопках, когда среди холодных совершенных лиц древних воинов мелькнули ярко-зеленые глаза. Или, может быть, в тот день, когда под белым платком он увидел безучастное лицо Мэ Ри?
Она долго болела. В письмах Сук Нан ничего об этом не говорила, а сама Мэ Ри если писала, то обо всякой ерунде. У нее тоже был список приемлемого: ткани, обеды, благотворительность, походы в храм. Она присылала амулеты, краткие весточки, писчую бумагу, и Сук Хён верил — все с его Мэ Ри в порядке. А она умирала.
Тенью ходила по дому, двигалась скованно, как все ханива («ханские куклы», вот, что следовало бы изучить. Ёндо или Хандо? Но Сук Хён ведь не специалист по языкам).
Прикосновение к шее ледяных пальцев заставило его содрогнуться. Ему мерещилось это все время, и бывали минуты, очень неприятные, когда Сук Хён верил, что дух Мэ Ри гневается.
Призраков не бывает.
Душа, отлетев от тела, идет лабиринтом своих страстей к вратам перерождения. Перерождается. Тело — лишь темница для нее. К чему душе сожалеть о том, как оно используется в посмертии?
Уже в 1734 году был издан указ, согласно которому тела казненных передавались в Академю для обработки. Спустя два с половиной года к ним добавились тела нищих, найденных на улицах и скончавшихся в городских богадельнях. В период с 1739 по 1741 год за доставленные в Академию тела платили по девять золотых за мужчину, семь за женщину и три — за ребенка, однако это породило волну убийств.
Холодные пальцы пробежались по его затылку, по позвоночнику и легли на спину слева, там, где сердце. Боль, резкая, острая — словно сердце пронзили иглой — заставила Сук Хёна выронить автоматическое перо и подскочить с места. Стул упал с грохотом. Сук Хён уперся руками в стол, пытаясь отдышаться. В комнате было темно, и оттого казалось, что кто-то прячется по углам.
Призраков не существует.
Тяжелая поступь Мэ Ри мерещится в каждом звуке.
Сук Хён спустился вниз, цепляясь за перила, и вышел. Солнце светило вовсю, по-осеннему оранжевое. Легкий ветер шелестел в ветвях кривого древнего вяза. Он смотрелся здесь чужеродно, среди родных сосен и кленов. Сук Хён спустился с крыльца, солнце тронуло его лицо, но он все равно поежился. Сел на ступеньку.
Солнце быстро согрело его, прогнав панику, и в Сук Хёне проснулось любопытство. Поднявшись, он сделал насколько шагов по засыпанной палой листвой дорожке. Странноприимный дом? Если он и был, то ни следа не сохранилось, даже фундамента. Приют стоял на высоких сваях, и ветер наметал под дом прелые листья. Земля перемежалась с выходами камня и поросла кислицей, камнеломкой и темно-зеленым мхом. Некоторые камни, вросшие в землю, замшелые, отличались слишком уж правильной формой. Сук Хён нагнулся и осторожно счистил мох. Кусок красноватого туфа был явно не из этих мест — горы состоят из сероватого известняка, изредка перемежающегося красным песчаником. Сверху на туфовом валуне был вырезан ворон, а ниже шла едва различимая надпись. Сук Хён, воспользовавшись ножом, очистил глубоко вырезанные буквы, но прочесть слова все равно не смог: буквы оказались ему незнакомы. Ворон выглядел зловеще.
Сверху в камне было сделано углубление, где застоялась вода и гнили прелые листья.
