- Пишут что-то интересное? – спросила Богли.
- Ищут наследников лорда Кранакса, - Алиса перелистнула страницу. – Хоть каких-то.
- И не найдут, - предрекла зловеще Богли. – Если уж его собственные дети…
Алиса отодвинула тарелку с мерзкой липкой жидкой кашей (о Небо! Больше она ненавидела только протертые супы!) и потянулась за булочкой.
- Хочу сегодня сходить к Меллонову ручью, поглядеть, как там гиацинты. Справишься без меня?
Богли странно сверкнула глазами.
- Сегодня ведь зайдет полковник Ройс…
Алиса непонимающе приподняла брови.
- Да ваш поклонник же! – Богли покачала головой, мол как можно быть настолько слепой?
- А-а, - протянула Алиса. – Опять накупит всякого, чтобы остаться подольше. Постарайся сбыть ему пару банок мази от облысения. С тех пор, как появился этот новый цирюльник, она не пользуется должным спросом.
Богли неодобрительно поджала губы.
У Алисы было немало поклонников. Во-первых, она была привлекательна, и чтобы оставаться такой, ей не требовались какие-либо магические ухищрения, что были в городе в ходу. Во-вторых, она была достаточно богата. Мало кто из вдовушек Солано, не достигших тридцатилетия, мог похвастаться собственным домом, да еще с садиком и небольшой оранжереей. Конечно, с большей охотой женихи осаждали бы Марион Хокс, хозяйку трех из пяти городских гостиниц, но ее супруг упорно не желал расставаться с жизнью, пусть ему и было уже лет семьдесят. Хотя, поговаривали, госпожа Хокс очень старалась в этом ему помочь. В третьих, Алиса была, возможно, единственной вдовой-аптекаршей, то есть, по большому счету, не совсем ведьмой, и не прошла обучение в Башне. Она была неопасна.
Иногда Алисе хотелось всех своих поклонников отравить.
Она проверила, все ли сегодняшние заказы упакованы, и собрала необходимое на случаи, если гиацинты уже расцвели. Срезать их требовалось непременно медным ножом. Надев широкополую шляпу, одинаково хорошо защищающую от дождя и от солнца, Алиса повесила на локоть корзину и вышла через дверь, ведущую из кухни на узкую боковую улицу.
Полковник Ройс отвесил поклон, сняв треуголку, несмотря на веяния современной моды все еще входящую в форму Элийского гвардейского полка. Выпрямившись, он застыл, словно видел ее впервые, совершенно остолбеневший. У самой Алисы шевельнулось смутное отвращение, но не из-за Ройса (хотя он ей не нравился), а скорее, из-за его формы. Алиса не любила военных.
- Госпожа Мобри, - медовым голосом сказал полковник, - вы сегодня потрясающе выглядите.
- Спасибо, - Алиса присела в дежурном реверансе и поспешила по улице, надеясь как можно скорее оставить полковника позади.
Ройс нагнал ее за несколько шагов и пошел в ногу. Он бы понес с радостью корзину, но та пока была пуста. С пустой корзиной бравый полковник стал бы, честное слово, посмешищем. Алиса его игнорировала.
Жизнь в Солано кипела, средоточием была как всегда рыночная площадь, собиравшая торговцев, покупателей и местных сплетников. Алиса прошла ее насквозь и свернула на улочку, ведущую к ручью. Стен у Солано не было давно, город перешагнул их еще лет триста назад, и естественными границами служили река, также носящая название Солано, лес и луга. В любом другом месте лес давно вырубили бы, а луг застроили, но ведьмы и аптекари ценили все грибы и растения, которые тут можно было разыскать. Иные травы нельзя было вырастить в своем саду, а иные даже у самого опытного садовника утрачивали свои свойства.
Пройдя луг до половины, можно было добраться до Меллонова ручья, неглубокого и неширокого – его можно было преодолеть одним прыжком – но никогда не пересыхающего. Вода в нем была холодной и необыкновенно чистой. Именно здесь росли гиацинты, которые использовались для ворожбы, кровеостанавливающего снадобья, а также мази, делающей овал лица изящным и гладким.
Ступив на луг, Алисе захотелось сразу еж снять туфли и чулки и пройтись по мягкой весенней траве, а потом пойти в обжигающе-холодные воды ручья. Но полковник Ройс все еще шел рядом, рассказывая какие-то байки, забавные с его точки зрения. Все его солдатские россказни Алиса слышала уже, должно быть, тысячу раз, и потому даже не собиралась прислушиваться. Она была погружена в свои мысли: о новом платье для Майского бала в гильдии аптекарей; о том, удастся ли уговорить Богли надеть голубой муслин (ей пойдет); о том, что новая соседка-ворожея просила кое-какие саженцы. Как же ее зовут… Липпет, да, Липпет.
Алиса споткнулась. Ловя равновесие, чтобы не упасть, она выронила корзину. Посмотрела вниз. Туфли и подол платья были выпачканы в бурой грязи, и медленно до нее дошло, что это не успевшая запечься, только слегка загустевшая кровь. А споткнулась она о чудовищно изуродованное тело, раскинувшееся в траве на берегу ручья. Словно в полусне Алиса присела и кончиками пальцев коснулась холодной мертвой руки. Неожиданно перед глазами мелькнули неясные образы, но еще ужаснее был поток чувств: боли, ужаса, обреченности.
И Алиса закричала.
. . .Всякое дерево, не приносящее доброго плода,
срубают и бросают в огонь.
Лк, 3,9
Утро выдалось холодным, но всю ночь до самого рассвета шел снег, так казалось скорее, что на улице просто свежо. Отец Ренни вышел на крыльцо, нагнулся и набрал полные горсти белого, рассыпчатого снега. До службы оставалось чуть больше часа, и отец Ренни предпочитал в любое время года, в любую погоду проводить этот час на улице. Он смел снег с пяти старых, вытертых ступеней, открыл обе створки и позволил прохладному ветру пройтись по церкви. Витражи бросали пятна цвета на пол, а круглое центральное окно освещало оттенками алого и золотого Книгу. Это было величественное зрелище.
Отец Ренни вновь вышел на улицу и, взявшись за лопату, принялся чистить дорожку. Вечерами после работы и особенно сырыми, промозглыми ночами возраст давал о себе знать, но, игнорируя это, он ежеутренне занимался церковным двором.
Сегодня, правда, возникло странное ощущение: словно за ним наблюдают. Отец Ренни выпрямился, оглядел площадь, пустую в этот час, а потом посмотрел на единственный жилой дом в этом соседстве. Он пустовал лет пять после смерти благочестивой вдовы Соррез, и вот над ним вновь вился дым, внутри топились камины и кухонный очаг. Отец Ренни посмотрел на окно спальни, в нем шевельнулась темная фигура и опустила штору. Отец Ренни содрогнулся от странного, весьма неприятного холодка.
Отец Ренни поспешил под своды церкви, а минут через пятнадцать к ней потянулись неторопливо, обмениваясь последними новостями и сплетнями, жители Сэн-Рутена. Они заполнили небольшое помещение, эхо под сводами перекатывало и множило голоса. Но когда отец Ренни поднялся на алтарное возвышение и коснулся Книги, все умолкли. Это всегда было волшебно.
Его не интересовала власть, которая была у столичных священников. У них заодно было заодно и порочное обыкновение отпускать грехи свои и чужие, глядя в кошелек, а не в глаза. Отцу Ренни нравилось помогать людям, наставлять, напоминать какими путями ходить не следует. В этом была, конечно, его гордыня, но этот грех он себе позволял; пока этот грех вреда не приносил. Сегодня у него был по-настоящему серьезный повод для проповеди. По Сэн-Рутену ползли шепотки, гнилые и недобрые, о некоей женщине, прелюбодействующей за деньги тайком, и скрывающейся под маской благочестия и добропорядочности. Отец Ренни осуждал эту женщину, осуждал мужчин, не способных противостоять искушению. Но еще больше он осуждал сплетников. Причиной слухов было отнюдь не благочестивое желание покарать грех, но тайное желание грешить самим. Отец Ренни иногда думал – кощунственно – что потворствующие отнюдь не так дурны, как трусливо желающие согрешить.
Кроме того, в Сэн-Рутене хватало тайных прелюбодеев, делающих это без желания нажиться. Они отчего-то никого не возмущали и поводом для сплетен не служили никогда.
Сегодня он выбрал тридцать шестой псалом.
- Не ревнуй злодеям, не завидуй делающим беззаконие, ибо они, как трава, скоро будут подкошены и, как зеленеющий злак, увянут.
Читая нараспев псалом и комментируя привычно его смысл, отец Ренни скользил взглядом по лицам прихожан. Он хотел, чтобы они поняли, но едва ли когда-либо встречал понимание. Едва ли к этому пониманию люди стремились.
Рядом с Онорией Сэл, супругой мэр (и одной из главных городских сплетниц) сидела незнакомая женщина и не сводила с него своих изящно очерченных темно-серых глаз. Ее губы шевелились, словно она знала и повторяла слова. Уклоняйся от зла и делай доброй, и будешь жить вовек…
Женщина опустила взгляд, и странный контакт прервался.
Проповедь закончилась.
Получив пасторское благословение, жители Сэн-Рутена потянулись к выходу, стремясь поскорее выбраться под яркое зимнее солнце. Задержались только леди Сэл и ее спутница.
- Святой отец, я должна вам представить леди Ализею Онард, вашу ближайшую соседку. А это наш прекрасный пастор, отец Ренни.
Ализея Онард протянула руку, как принять в столице, и отец Ренни не поцеловал ее, а пожал, как принято здесь.
Ализея Онард была очень красива. Это мог оценить даже отец Ренни, для которого женская красота должна была оставаться пустым звуком. Должно быть, это лицо превратилось бы на картине Святого Ренни в самый прекрасный цветок. И, что немаловажно, лицо это светилось умом и чувством глубочайшего достоинства, что было особенно заметно на фоне чванливой леди Сэл. Леди Онард была вдовой, судя по покрою шляпки и по тому, что не сняла перчатки, даже касаясь руки священника. Но траур она уже сняла, надев наряд различных оттенков бежевого, что необычайно шло ей. Отец Ренни понял, что пора это прекратить, и опустил смиренно взгляд.
- Прекрасная проповедь, святой отец, - сказала Ализея Онард. У нее был глубокий красивый голос.
- Благодарю, - тихо ответил отец Ренни, и вдруг ощутил себя глупым и старым. – Будете ли вы ходить на службу и на исповедь, миледи?
- Как и все в городе.
- Исповеди я принимаю по субботам.
- О, - женщина чуть улыбнулась. – Я постараюсь за два дня осознать все свои грехи.
Отец Ренни вспомнил некстати рассказ отца Буэна (противный пухлый развратник) о «приключении в исповедальне». Он понял, что пропал. Священнику невозможно желать женщину. Пятидесятилетнему старику невозможно желать женщину. Ему нельзя желать женщину.
Ализея Онард улыбалась, словно бы знала о произведенном впечатлении и была этим довольна.
Положение спасла Агата, молоденькая зеленщица, влетевшая в церковь с воплями:
- Святой отец! Там! У Ручья!
Девушка была растрепана, потеряла где-то чепец и муфту, и была перепугана до полусмерти. Ясно было, что дело срочное, и что от нее добиться внятных слов не получится. Отец Ренни поклонился дамам, накинул плащ и поспешил к Ручью.
Чем дальше от центральной площади, тем больше было снега на улицах. Жители окрестных домов не расчищали всю дорогу, а только протаптывали тропинки к своим дверям, и еще одна такая тропка вела к распахнутой калитке. За городскими стенами снега было почти по колено, и следы зеленщицы, ходящей к безымянному Ручью смотрелись одиноко. Отец Ренни пошел по ним, и следом – целая толпа зевак, привлеченных криками девушки. Не доходя до Ручья шагов десять, отец Ренни наткнулся на трупик ребенка. Все вокруг было в крови. По толпе пронесся странный выдох. Отец Ренни обернулся и обнаружил, что Ализея Онард стоит совсем рядом и смотрит на мертвое тельце немигающим взглядом. Отец Ренни сглотнул горечь.
- Нечестивый подсматривает за праведником, - сказала Ализея, - и ищет умертвить его5.
1. "Письма к Евлалии" - прелестный образчик эротической литературы, письма парижских куртизанок к своей товарке Евлалии, которая вышла на покой и поселилась в провинции. Датируются они обычно 1785 годом, хотя скорее всего являются мистификацией XIX века
2. Заветы двенадцати патриархов – ветхозаветный апокриф, составленный в I веке до н. э. в Палестине
3. Екклезиаст, VII, 9
4. Притчи, IV, 17-18
5. Как и прочие цитаты, прозвучавшие в проповеди отца Ренни, это строки из 36 Псалма
Любой, бросив беглый взгляд на Фоун Липпет (по общему мнению, она не заслуживает иного, более пристрастного), скажет, что глаза у нее серые. Или карие. А они – зеленые, того оттенка, что отличает хороший, чистой воды изумруд. Ее волосы цвета спелой ржи с легким отливом меди висят по обе стороны лица и ложатся на подушку.
- Ты хочешь бессмертья? – спрашивает он.
Фоун изгибает брови.
Он будет счастлив только если Фоун Липпет останется такой навсегда. Не обязательно такой юной и прекрасной… просто – такой, во всех возможных смыслах.
- Что ж, - улыбается Фоун. – Боги должны быть счастливы, верно?
. . .Блажен, кто возьмет
и разобьёт младенцев твоих о камень!
Псалмы, 137:9
К телу отец Ренни допустил только доктора, всем прочим жителям Сэн-Рутена пришлось довольствоваться взглядом с расстояния. В такие мгновения он ненавидел человеческую природу. Он прочитал короткую молитву, призванную вразумить людей, потом снял плащ и помог завернуть в него закоченевшее тельце.
- Я скажу вам, как только что-то узнаю, - пообещал доктор Донни и удалился со своей скорбной ношей.
Отцу Ренни еще было о чем позаботиться. Сперва он хотел расспросить зеленщицу, но оказалось, загадочная госпожа Онард увела ее с собой. Впрочем, это было к лучшему, сейчас от перепуганной девушки едва ли можно было чего-то добиться. Поэтому отец Ренни направился к мэру.
Сэн-Рутен был мал, и здесь не было своего суда. Имущественные тяжбы и иные гражданские дела по высочайшему дозволению решал совет города, а за убийцами и жестокими грабителями приезжали из расположенного в трех днях пути шумного Мирано. Но такое чудовищное преступление, убийство невинного младенца… Расследование его ложилось на плечи отца Ренни, как служителя церкви.
- Займитесь этим, святой отец! – сказал Сэл, едва только отец Ренни вошел в его кабинет. – Все мы наслышаны о вашем даре.
- О, - только и сказал отец Ренни, опускаясь в кресло. Угораздило же его когда-то распутать ту запутанную историю в агатинской обители. Впрочем, возмездие за гибель младенца, невинного, пребывающего под Божьей защитой, было в его компетенции.
- Аббат Аррель во время моего последнего визита к Совету Градоначальников отзывался о вас с большим уважением, о вашем уме, опыте и благочестии, - попытался подольститься Сэл.
Аббат Аррель, дряхлый даже для своих семидесяти пять лет, обожал принимать пространные исповеди проституток. Кто угодно смог бы спорить с ним в благочестии.
- Есть ли в Сэн-Рутене дети, не прошедший церковный обряд, ваша честь? – спросил Ренни.
- Конечно нет! – с горячностью, говорящей об обратном, воскликнул мэр.
В чем-то жители тихого Сэн-Рутена совсем не отличались от обитателей больших шумных городов и это вызывало греховное раздражение. Здесь точно так же воровали, лгали, прелюбодействовали и желали ближнему зла, большого и малого.
- Если вам что-то станет известно, ваша честь, пошлите за мной, - сказал отец Ренни без особой надежды.
Записи обо всех церковных обрядах хранились в ризнице. Отец Ренни сам вел их. У его предшественника были помощники, но до того нерадивые, что на протяжении пятнадцати лет все записи, вне зависимости от их значимости, велись хаотично. Отец Ренни предпочитал стройную систему. И, в конце концов, если хочешь сделать что-то хорошо – делай это сам.
- Ищут наследников лорда Кранакса, - Алиса перелистнула страницу. – Хоть каких-то.
- И не найдут, - предрекла зловеще Богли. – Если уж его собственные дети…
Алиса отодвинула тарелку с мерзкой липкой жидкой кашей (о Небо! Больше она ненавидела только протертые супы!) и потянулась за булочкой.
- Хочу сегодня сходить к Меллонову ручью, поглядеть, как там гиацинты. Справишься без меня?
Богли странно сверкнула глазами.
- Сегодня ведь зайдет полковник Ройс…
Алиса непонимающе приподняла брови.
- Да ваш поклонник же! – Богли покачала головой, мол как можно быть настолько слепой?
- А-а, - протянула Алиса. – Опять накупит всякого, чтобы остаться подольше. Постарайся сбыть ему пару банок мази от облысения. С тех пор, как появился этот новый цирюльник, она не пользуется должным спросом.
Богли неодобрительно поджала губы.
У Алисы было немало поклонников. Во-первых, она была привлекательна, и чтобы оставаться такой, ей не требовались какие-либо магические ухищрения, что были в городе в ходу. Во-вторых, она была достаточно богата. Мало кто из вдовушек Солано, не достигших тридцатилетия, мог похвастаться собственным домом, да еще с садиком и небольшой оранжереей. Конечно, с большей охотой женихи осаждали бы Марион Хокс, хозяйку трех из пяти городских гостиниц, но ее супруг упорно не желал расставаться с жизнью, пусть ему и было уже лет семьдесят. Хотя, поговаривали, госпожа Хокс очень старалась в этом ему помочь. В третьих, Алиса была, возможно, единственной вдовой-аптекаршей, то есть, по большому счету, не совсем ведьмой, и не прошла обучение в Башне. Она была неопасна.
Иногда Алисе хотелось всех своих поклонников отравить.
Она проверила, все ли сегодняшние заказы упакованы, и собрала необходимое на случаи, если гиацинты уже расцвели. Срезать их требовалось непременно медным ножом. Надев широкополую шляпу, одинаково хорошо защищающую от дождя и от солнца, Алиса повесила на локоть корзину и вышла через дверь, ведущую из кухни на узкую боковую улицу.
Полковник Ройс отвесил поклон, сняв треуголку, несмотря на веяния современной моды все еще входящую в форму Элийского гвардейского полка. Выпрямившись, он застыл, словно видел ее впервые, совершенно остолбеневший. У самой Алисы шевельнулось смутное отвращение, но не из-за Ройса (хотя он ей не нравился), а скорее, из-за его формы. Алиса не любила военных.
- Госпожа Мобри, - медовым голосом сказал полковник, - вы сегодня потрясающе выглядите.
- Спасибо, - Алиса присела в дежурном реверансе и поспешила по улице, надеясь как можно скорее оставить полковника позади.
Ройс нагнал ее за несколько шагов и пошел в ногу. Он бы понес с радостью корзину, но та пока была пуста. С пустой корзиной бравый полковник стал бы, честное слово, посмешищем. Алиса его игнорировала.
Жизнь в Солано кипела, средоточием была как всегда рыночная площадь, собиравшая торговцев, покупателей и местных сплетников. Алиса прошла ее насквозь и свернула на улочку, ведущую к ручью. Стен у Солано не было давно, город перешагнул их еще лет триста назад, и естественными границами служили река, также носящая название Солано, лес и луга. В любом другом месте лес давно вырубили бы, а луг застроили, но ведьмы и аптекари ценили все грибы и растения, которые тут можно было разыскать. Иные травы нельзя было вырастить в своем саду, а иные даже у самого опытного садовника утрачивали свои свойства.
Пройдя луг до половины, можно было добраться до Меллонова ручья, неглубокого и неширокого – его можно было преодолеть одним прыжком – но никогда не пересыхающего. Вода в нем была холодной и необыкновенно чистой. Именно здесь росли гиацинты, которые использовались для ворожбы, кровеостанавливающего снадобья, а также мази, делающей овал лица изящным и гладким.
Ступив на луг, Алисе захотелось сразу еж снять туфли и чулки и пройтись по мягкой весенней траве, а потом пойти в обжигающе-холодные воды ручья. Но полковник Ройс все еще шел рядом, рассказывая какие-то байки, забавные с его точки зрения. Все его солдатские россказни Алиса слышала уже, должно быть, тысячу раз, и потому даже не собиралась прислушиваться. Она была погружена в свои мысли: о новом платье для Майского бала в гильдии аптекарей; о том, удастся ли уговорить Богли надеть голубой муслин (ей пойдет); о том, что новая соседка-ворожея просила кое-какие саженцы. Как же ее зовут… Липпет, да, Липпет.
Алиса споткнулась. Ловя равновесие, чтобы не упасть, она выронила корзину. Посмотрела вниз. Туфли и подол платья были выпачканы в бурой грязи, и медленно до нее дошло, что это не успевшая запечься, только слегка загустевшая кровь. А споткнулась она о чудовищно изуродованное тело, раскинувшееся в траве на берегу ручья. Словно в полусне Алиса присела и кончиками пальцев коснулась холодной мертвой руки. Неожиданно перед глазами мелькнули неясные образы, но еще ужаснее был поток чувств: боли, ужаса, обреченности.
И Алиса закричала.
. . .Всякое дерево, не приносящее доброго плода,
срубают и бросают в огонь.
Лк, 3,9
Утро выдалось холодным, но всю ночь до самого рассвета шел снег, так казалось скорее, что на улице просто свежо. Отец Ренни вышел на крыльцо, нагнулся и набрал полные горсти белого, рассыпчатого снега. До службы оставалось чуть больше часа, и отец Ренни предпочитал в любое время года, в любую погоду проводить этот час на улице. Он смел снег с пяти старых, вытертых ступеней, открыл обе створки и позволил прохладному ветру пройтись по церкви. Витражи бросали пятна цвета на пол, а круглое центральное окно освещало оттенками алого и золотого Книгу. Это было величественное зрелище.
Отец Ренни вновь вышел на улицу и, взявшись за лопату, принялся чистить дорожку. Вечерами после работы и особенно сырыми, промозглыми ночами возраст давал о себе знать, но, игнорируя это, он ежеутренне занимался церковным двором.
Сегодня, правда, возникло странное ощущение: словно за ним наблюдают. Отец Ренни выпрямился, оглядел площадь, пустую в этот час, а потом посмотрел на единственный жилой дом в этом соседстве. Он пустовал лет пять после смерти благочестивой вдовы Соррез, и вот над ним вновь вился дым, внутри топились камины и кухонный очаг. Отец Ренни посмотрел на окно спальни, в нем шевельнулась темная фигура и опустила штору. Отец Ренни содрогнулся от странного, весьма неприятного холодка.
Отец Ренни поспешил под своды церкви, а минут через пятнадцать к ней потянулись неторопливо, обмениваясь последними новостями и сплетнями, жители Сэн-Рутена. Они заполнили небольшое помещение, эхо под сводами перекатывало и множило голоса. Но когда отец Ренни поднялся на алтарное возвышение и коснулся Книги, все умолкли. Это всегда было волшебно.
Его не интересовала власть, которая была у столичных священников. У них заодно было заодно и порочное обыкновение отпускать грехи свои и чужие, глядя в кошелек, а не в глаза. Отцу Ренни нравилось помогать людям, наставлять, напоминать какими путями ходить не следует. В этом была, конечно, его гордыня, но этот грех он себе позволял; пока этот грех вреда не приносил. Сегодня у него был по-настоящему серьезный повод для проповеди. По Сэн-Рутену ползли шепотки, гнилые и недобрые, о некоей женщине, прелюбодействующей за деньги тайком, и скрывающейся под маской благочестия и добропорядочности. Отец Ренни осуждал эту женщину, осуждал мужчин, не способных противостоять искушению. Но еще больше он осуждал сплетников. Причиной слухов было отнюдь не благочестивое желание покарать грех, но тайное желание грешить самим. Отец Ренни иногда думал – кощунственно – что потворствующие отнюдь не так дурны, как трусливо желающие согрешить.
Кроме того, в Сэн-Рутене хватало тайных прелюбодеев, делающих это без желания нажиться. Они отчего-то никого не возмущали и поводом для сплетен не служили никогда.
Сегодня он выбрал тридцать шестой псалом.
- Не ревнуй злодеям, не завидуй делающим беззаконие, ибо они, как трава, скоро будут подкошены и, как зеленеющий злак, увянут.
Читая нараспев псалом и комментируя привычно его смысл, отец Ренни скользил взглядом по лицам прихожан. Он хотел, чтобы они поняли, но едва ли когда-либо встречал понимание. Едва ли к этому пониманию люди стремились.
Рядом с Онорией Сэл, супругой мэр (и одной из главных городских сплетниц) сидела незнакомая женщина и не сводила с него своих изящно очерченных темно-серых глаз. Ее губы шевелились, словно она знала и повторяла слова. Уклоняйся от зла и делай доброй, и будешь жить вовек…
Женщина опустила взгляд, и странный контакт прервался.
Проповедь закончилась.
Получив пасторское благословение, жители Сэн-Рутена потянулись к выходу, стремясь поскорее выбраться под яркое зимнее солнце. Задержались только леди Сэл и ее спутница.
- Святой отец, я должна вам представить леди Ализею Онард, вашу ближайшую соседку. А это наш прекрасный пастор, отец Ренни.
Ализея Онард протянула руку, как принять в столице, и отец Ренни не поцеловал ее, а пожал, как принято здесь.
Ализея Онард была очень красива. Это мог оценить даже отец Ренни, для которого женская красота должна была оставаться пустым звуком. Должно быть, это лицо превратилось бы на картине Святого Ренни в самый прекрасный цветок. И, что немаловажно, лицо это светилось умом и чувством глубочайшего достоинства, что было особенно заметно на фоне чванливой леди Сэл. Леди Онард была вдовой, судя по покрою шляпки и по тому, что не сняла перчатки, даже касаясь руки священника. Но траур она уже сняла, надев наряд различных оттенков бежевого, что необычайно шло ей. Отец Ренни понял, что пора это прекратить, и опустил смиренно взгляд.
- Прекрасная проповедь, святой отец, - сказала Ализея Онард. У нее был глубокий красивый голос.
- Благодарю, - тихо ответил отец Ренни, и вдруг ощутил себя глупым и старым. – Будете ли вы ходить на службу и на исповедь, миледи?
- Как и все в городе.
- Исповеди я принимаю по субботам.
- О, - женщина чуть улыбнулась. – Я постараюсь за два дня осознать все свои грехи.
Отец Ренни вспомнил некстати рассказ отца Буэна (противный пухлый развратник) о «приключении в исповедальне». Он понял, что пропал. Священнику невозможно желать женщину. Пятидесятилетнему старику невозможно желать женщину. Ему нельзя желать женщину.
Ализея Онард улыбалась, словно бы знала о произведенном впечатлении и была этим довольна.
Положение спасла Агата, молоденькая зеленщица, влетевшая в церковь с воплями:
- Святой отец! Там! У Ручья!
Девушка была растрепана, потеряла где-то чепец и муфту, и была перепугана до полусмерти. Ясно было, что дело срочное, и что от нее добиться внятных слов не получится. Отец Ренни поклонился дамам, накинул плащ и поспешил к Ручью.
Чем дальше от центральной площади, тем больше было снега на улицах. Жители окрестных домов не расчищали всю дорогу, а только протаптывали тропинки к своим дверям, и еще одна такая тропка вела к распахнутой калитке. За городскими стенами снега было почти по колено, и следы зеленщицы, ходящей к безымянному Ручью смотрелись одиноко. Отец Ренни пошел по ним, и следом – целая толпа зевак, привлеченных криками девушки. Не доходя до Ручья шагов десять, отец Ренни наткнулся на трупик ребенка. Все вокруг было в крови. По толпе пронесся странный выдох. Отец Ренни обернулся и обнаружил, что Ализея Онард стоит совсем рядом и смотрит на мертвое тельце немигающим взглядом. Отец Ренни сглотнул горечь.
- Нечестивый подсматривает за праведником, - сказала Ализея, - и ищет умертвить его5.
1. "Письма к Евлалии" - прелестный образчик эротической литературы, письма парижских куртизанок к своей товарке Евлалии, которая вышла на покой и поселилась в провинции. Датируются они обычно 1785 годом, хотя скорее всего являются мистификацией XIX века
2. Заветы двенадцати патриархов – ветхозаветный апокриф, составленный в I веке до н. э. в Палестине
3. Екклезиаст, VII, 9
4. Притчи, IV, 17-18
5. Как и прочие цитаты, прозвучавшие в проповеди отца Ренни, это строки из 36 Псалма
Глава вторая
Любой, бросив беглый взгляд на Фоун Липпет (по общему мнению, она не заслуживает иного, более пристрастного), скажет, что глаза у нее серые. Или карие. А они – зеленые, того оттенка, что отличает хороший, чистой воды изумруд. Ее волосы цвета спелой ржи с легким отливом меди висят по обе стороны лица и ложатся на подушку.
- Ты хочешь бессмертья? – спрашивает он.
Фоун изгибает брови.
Он будет счастлив только если Фоун Липпет останется такой навсегда. Не обязательно такой юной и прекрасной… просто – такой, во всех возможных смыслах.
- Что ж, - улыбается Фоун. – Боги должны быть счастливы, верно?
. . .Блажен, кто возьмет
и разобьёт младенцев твоих о камень!
Псалмы, 137:9
К телу отец Ренни допустил только доктора, всем прочим жителям Сэн-Рутена пришлось довольствоваться взглядом с расстояния. В такие мгновения он ненавидел человеческую природу. Он прочитал короткую молитву, призванную вразумить людей, потом снял плащ и помог завернуть в него закоченевшее тельце.
- Я скажу вам, как только что-то узнаю, - пообещал доктор Донни и удалился со своей скорбной ношей.
Отцу Ренни еще было о чем позаботиться. Сперва он хотел расспросить зеленщицу, но оказалось, загадочная госпожа Онард увела ее с собой. Впрочем, это было к лучшему, сейчас от перепуганной девушки едва ли можно было чего-то добиться. Поэтому отец Ренни направился к мэру.
Сэн-Рутен был мал, и здесь не было своего суда. Имущественные тяжбы и иные гражданские дела по высочайшему дозволению решал совет города, а за убийцами и жестокими грабителями приезжали из расположенного в трех днях пути шумного Мирано. Но такое чудовищное преступление, убийство невинного младенца… Расследование его ложилось на плечи отца Ренни, как служителя церкви.
- Займитесь этим, святой отец! – сказал Сэл, едва только отец Ренни вошел в его кабинет. – Все мы наслышаны о вашем даре.
- О, - только и сказал отец Ренни, опускаясь в кресло. Угораздило же его когда-то распутать ту запутанную историю в агатинской обители. Впрочем, возмездие за гибель младенца, невинного, пребывающего под Божьей защитой, было в его компетенции.
- Аббат Аррель во время моего последнего визита к Совету Градоначальников отзывался о вас с большим уважением, о вашем уме, опыте и благочестии, - попытался подольститься Сэл.
Аббат Аррель, дряхлый даже для своих семидесяти пять лет, обожал принимать пространные исповеди проституток. Кто угодно смог бы спорить с ним в благочестии.
- Есть ли в Сэн-Рутене дети, не прошедший церковный обряд, ваша честь? – спросил Ренни.
- Конечно нет! – с горячностью, говорящей об обратном, воскликнул мэр.
В чем-то жители тихого Сэн-Рутена совсем не отличались от обитателей больших шумных городов и это вызывало греховное раздражение. Здесь точно так же воровали, лгали, прелюбодействовали и желали ближнему зла, большого и малого.
- Если вам что-то станет известно, ваша честь, пошлите за мной, - сказал отец Ренни без особой надежды.
Записи обо всех церковных обрядах хранились в ризнице. Отец Ренни сам вел их. У его предшественника были помощники, но до того нерадивые, что на протяжении пятнадцати лет все записи, вне зависимости от их значимости, велись хаотично. Отец Ренни предпочитал стройную систему. И, в конце концов, если хочешь сделать что-то хорошо – делай это сам.
