Но сплетням, решил Лихо, нужно как-то положить конец. Ему-то не привыкать. Только где появится столичный щеголь (а уж от этого Лихо был отказаться не в силах, щеголь был, как есть), и сразу же ползли слухи о нем и местных красавицах. И некоторым их дам эти слухи шли на пользу, а одна даже замуж выскочила за излишне нерешительного до той поры поклонника, за что потом долго благодарила Лихо в весьма трогательных письмах, и варенье слала, сливовое и земляничное. Но вот Олимпиада Потаповна, пока еще слишком хрупкая, еще не до конца освоившаяся в новой для нее реальности, где колдовских сил у нее не было, зато была свобода… Олимпиада Потаповна подобных слухов не заслуживала, они могли погубить ее.
Что делать со сплетнями, Лихо так и не придумал, хотя размышлял всю дорогу до Управления, которую, оставив коляску для доктора и костяков, проделал пешком.
Уже на пороге его осенило. Анна Семеновна Потапова, в девичестве — Земляникина. Пропавшая вдова. Вот куда еще следует заглянуть, вот чем заняться.
* * *
Архив располагался в старом здании почты. Новое было построено года четыре назад на деньги купца Евдокимова, отличалось немалым уродством, но по словам самих почтовых работников было весьма удобно. Старое же, тесное, с низкими потолками, узкими коридорами и комнатками-клетушками, где не помещались ни люди, ни письма, ни тем более посылки, отдали под городские архивы. Они также помещались тут с трудом, и работать приходилось в крошечной конторке за узким ломберным столом, хранящим еще следы какой-то давно завершившейся игры. Сукно засалилось, вытерлось, и пахло от него вином, табаком и копченостями.
Прежде Олимпиада в архиве бывала, должно быть, всего единожды, когда сопровождала Штерна. От того визита у нее в памяти мало что осталось. Да и вообще, пытаясь восстановить хоть что-то из своего прошлого, она всякий раз обнаруживала, что вспоминать совершенно нечего. Не заслуживал Штерн памяти, как и прежняя ее жизнь.
То ли дело — сейчас. Сейчас Олимпиада ясно видела, что есть применение ее талантам, да и таланты имеются. Пусть больше ей не доступна магия, но и голова на плечах имеется.
Впрочем, перед людьми важными — а заведующий архивом может и не был таким, но умел казаться — она все еще робела. Она назвала цель своего визита, сослалась на Лихо, и села на предложенный стул. Заведующий вернулся минут через пять, передал ей ключи и весьма нелюбезно махнул в конец коридора.
О состоянии полицейского архива лично Штерн не заботился, Лихо было не до того, да и Мишка тут побывал накануне. Если и стояли прежде папки в соответствии с какой-то системой, то сейчас она уже едва ли просматривалась. Вроде бы, по году все расставлено. Или сначала по типу преступления? Или… Олимпиада рукой по папкам провела, и в воздух взметнулась сухая пыль, заставив ее расчихаться. И глаза заслезились. Пришлось протирать их платком, а потом еще стул подвигать, взбираться на него и открывать маленькое окошко, чтобы в комнату проникло хотя бы немного свежего воздуха. Затем Олимпиада села к тому самому ломберному столику и оглядела комнату.
Кажется, Лихо решил от нее избавиться.
Комната была длинной, узкой, очень тесной изначально, а шкафы сделали ее и вовсе похожей на гроб. Чтобы добраться до самой дальней части, надо было протискиваться между полками, пыльными, на которых стояли, опасно кренясь, объемистые папки. Олимпиада постучала ногтями по краешку стола, раздумывая, с чего же начать.
Нераскрытые убийства. Все верно.
У Олимпиады ушло не меньше двух часов на то, чтобы разобраться в путаной системе, и еще полчаса — чтобы пыль протереть. Для этого пришлось платок достать и за водой сходить к умывальнику. Наконец она смогла сесть к столу и приступить к просматриванию документов.
Убийства были в Загорске делом достаточно привычным, как и везде. Это только столичные романтики считают, что в провинции все тихо да гладко. Случались поножовщины, семейные драмы, скандалы, дуэли. В основном все эти убийства были раскрыты, а преступники отправлены на каторгу. Но встречались и загадочные истории. К примеру, в Пригорском овраге — это на противоположном берегу Ламы-реки — бесследно исчезло несколько человек. А из самой реки, совсем рядом с затоной, выловили три года назад обнаженное тело женщины лет сорока, опознать которую не удалось. Ее похоронили под именем Марии Ивановой, потому что ничего лучше не придумали. И все. Больше ни одного подозрительного тела, ни одного заявления о пропавших.
Взяв единственную папку — с делом неопознанной женщины, Олимпиада отправилась назад, в управление.
Лихо она застала в виде самом неблагопристойном: развязав галстук, он накручивал один его конец на руку, а вторым помахивал перед лицом, точно надеялся в сверкании зеленоватого шелка углядеть что-то полезное. Олимпиада постучала.
- Нестор Нимович, я вернулась.
Лихо поспешно привел одежду в порядок и указал Олимпиаде на кресло возле чайного столика. Пирожки там высились горкой, а рядом бутылка кваса с изюмом.
- Нашли что-нибудь.
- Только это, - Олимпиада протянула папку. - Больше ничего. Никаких сообщений о пропавших. По крайней мере о вдовах. В Пригорском овраге несколько человек пропало, но все местные крестьяне. Скорее всего по пьяни в овраге ноги переломали.
- И много человек? - поинтересовался Лихо.
- Человек шесть.
- В овраге? Ноги переломали? И сгинули?
Олимпиада кивнула медленно.
- Это действительно странно…
- Что за Пригорский овраг? - Лихо достал карту и развернул ее на свободном столе. - Покажите.
Олимпиада подошла. От Лихо пахло лесом, смолой, грибами — хотя для них рано еще. И стружкой. А еще, мертвечиной. От запаха этого, странного, жуткого, голова закружилась, и в глазах потемнело. Олимпиада оступилась, и Лихо подхватил ее, плечи сжал, не давая упасть.
- Олимпиада Потаповна! Олимпиада Потаповна! Сядьте! Дежурный, воды!
Лишь на третьем глотке Олимпиада в себя пришла и смогла поднять наконец взгляд. Лихо, опустившись на одно колено возле нее, глядел с тревогой.
- Как вы?
- Я… - ей вдруг в голову пришло, и она спросила, и сама не знала, почему: - Вы сейчас с мертвецами были?
- Да. На краю заповедного леса нашли еще скелеты. С ними Егор Егорыч разбирается.
Олимпиада стакан отдала.
- Простите, мне просто дурно стало. В архиве, должно быть, слишком душно было. Пригорский овраг, верно?
Она поднялась, опираясь на предложенную руку и стараясь больше не дышать густым лесным запахом, и к столу подошла.
- Вот он, на том берегу реки.
- А горы при чем? - поинтересовался Лихо, изучая карту, прищурясь.
- Ни при чем, Нестор Нимович. Там раньше усадьба была, боярина Пригорского. Сам боярин лет сорок тому назад скончался при каких-то странных обстоятельствах, я их не знаю. Затем и его родные скончались, наследников не было, и усадьба в итоге там все обрушилось.
- Нехорошее место? - уточнил Лихо.
- Странно от вас такое слышать, Нестор Нимович. Обычное, просто неприятное. Но овраг глубокий.
- Даже в самом глубоком овраге, Олимпиада Потаповна, люди не исчезают бесследно. Это же не ущелье, - Лихо еще раз изучил карту и, сложив, убрал ее назад в ящик своего стола. - Надо бы там осмотреться. Я туда пойду, а вы…
- Могу я с вами пойти? - снова голова закружилась, и Олимпиада ухватилась за спинку стула, чтобы не упасть. - Мне бы прогуляться…
- Вот и прогуляйтесь, - кивнул Лихо. - А по оврагам вам лазать совершенно необязательно.
- Но я те места знаю, мы там детьми малину собирали, - резонно заметила Олимпиада. - А вы заблудиться можете.
- Скажите еще — упаду и шею сверну, - усмехнулся Лихо. - Со мной, Олимпиада Потаповна, такое случиться не может.
- Но все же… могу я с вами пойти?
Лихо смотрел на нее с полминуты задумчиво, и наконец кивнул. Шляпу надел, трость взял и коротко приказал:
- Не отставайте.
Идти предпочел пешком. Для этого нужно было пройти почти весь город, потом по Старому мосту, он располагался шагах в сорока от затоны, а затем еще на пригорок подняться. Там, на горке, стояла когда-то усадьба, а теперь от нее даже фундамента не осталось. Все заросло бурьяном, малиной, крапивой — ею непременно, а еще иван-чаем. Олимпиада то место с детства помнила, и даже помнила до сих пор, где начинается обрыв, тот самый Пригорский овраг, который образовался как-то сам по себе еще при жизни старого боярина Пригорского.
Прогулка и в самом деле пошла Олимпиаде на пользу. На улице дышалось легче. И пахло уже совсем по-летнему, свежими, вымытыми ночным дождем улицами, пионами, белым шиповником, жасмином самую малость. Возле реки, конечно же, тиной. Старый мост вполне оправдывал свое название, его давно не подновляли, красили еще, должно быть, в уже далеком Олимпиадином детстве, и идти по нему было немного страшно.
- Вы первая, - велел Лихо коротко, склонившись и с тревогой оглядывая ветхие опоры моста.
Спорить Олимпиада не стала, за перила ухватилась и быстро перешла на ту сторону. Дождавшись, пока она окажется на твердой земле, и сам Лихо ступил на мост, миновал его весьма поспешно, и уже за его спиной одна из опор вдруг обрушилась с треском, и доски посыпались в воду. Возмущенные вопли из-под воды послышались тотчас же. Лихо погрозил всплывшим мавкам пальцем и сокрушенно покачал головой.
- Назад придется крюк делать. Знаете вы, что в городе говорят?
Олимпиаду смена темы удивила.
- О чем?
- О вас и обо мне.
Против своей воли Олимпиада покраснела немного, но успешно это скрыла, надвинув шляпку ниже, точно пыталась укрыться от солнца.
- Да. Это сложно не услышать, мне маменька сказала.
- Вас это не беспокоит? - Лихо нагнал ее и начал взбираться по пригорку, руку предложил, на которую Олимпиада оперлась с радостью. - Это чернит вашу репутацию…
- Сплетни чернят только репутацию того, кто их распускает, - спокойно возразила Олимпиада. - Вас это, кажется, беспокоит?
Лихо покачал головой.
- Я, Олимпиада Потаповна, перекати-поле. Я в самом скором времени Загорск покину, и что тут обо мне говорят, будет уже не важно. Что мне до дело до того, худая обо мне останется память или добрая? Вам же здесь жить.
- Я, Нестор Нимович, все про себя знаю. И ничего дурного не делаю. Как и вы, надеюсь.
Лихо кивнул.
- Даю вам слово.
- Ну так зачем нам беспокоиться о слухах? Вот этот овраг, - Олимпиада выпустила руку Лихо и указала на густые заросли крапивы, бурьяна, малины и кривого орешника. - Почему он заинтересовал вас, Нестор Нимович?
Лихо тростью раздвинул кусты и, на корточки присев, изучил темный провал, из которого пахнуло сыростью. Олимпиада невольно обняла себя за плечи и глаза прикрыла. Холодно, жутко и недобро как-то в этом овраге. Когда она ребенком прибегала сюда, ей так не казалось, но то ли детские воспоминания были некрепки, а то ли за прошедшие годы здесь произошло что-то дурное.
- Гиблое место, - Лихо выпрямился и руку ей протянул. - Осторожнее, Олимпиада Потаповна, отойдите от края.
Олимпиада сделала шаг назад.
- Гиблое?
- Как в лесу сегодня… - Лихо переносицу потер, пальцами по лбу провел к виску, точно пытался разогнать боль. - Так бывает, если землю напоить кровью.
- Здесь убили кого-то? - Олимпиада вперед подалась, пытаясь заглянуть в овраг, в глубокую его недобрую черноту, но Лихо удержал ее за локоть и отвел подальше.
Солнце светило ярко, но согреться оказалось нелегко.
- Не убили. Захоронили без надлежащих почестей и сделали так, чтобы беспокойник не смог встать. Это постепенно отравило овраг и все окрестности, и здесь стало опасно появляться. Потому, скорее всего, и люди пропадают: место жертвы требует.
Олимпиада привстала на цыпочки, пытаясь разглядеть хоть что-то за малиной и чахлым, больным орешником.
- Не замечала в детстве ничего подобного…
- Место это изменилось со времен вашего детства? - уточнил Лихо.
Олимпиада нахмурилась.
- Пожалуй.
- И как именно? Что вы чувствуете?
Олимпиада посмотрела на него удивленно. Лихо стоял, сунув руку в карман, и медленно переводил взгляд с ее лица на овраг, и обратно. Взгляд был стеклянный, как уже случалось, колючий, внимательный, и от него становилось не по себе.
- У вас хорошее чутье, Олимпиада Потаповна.
- Холодно здесь, - сказала наконец Олимпиада. - Не холодно… знобко. Точно сквозит откуда-то. И… Сразу не почувствуешь, но гнилью пахнет. Когда мы сюда детьми бегали за малиной, тут, на пригорке, всегда было в солнечную погоду очень жарко.
- И малины нет больше, - задумчиво проговорил Лихо. - Подождите меня здесь, Олимпиада Потаповна, и, вот, подержите.
Отдав ей трость, Лихо начал ловко спускаться по почти пологому склону, лишь изредка, чтобы удержать равновесие, хватаясь за ветви лещины. Олимпиада постояла немного, сжимая трость и глядя ему вслед. Заросли бесплодной малины, бурьяна и орешника шевелились так, точно пережевывали, а то и переваривали уже незваного гостя. Холодок пробежал по спине, в шею кольнул. Не раздумывая более, Олимпиада поспешила следом за Лихо, опираясь на трость. В земле перепачкает, но ничего, отчистит. И платье отчистит, и сапожки.
Земля была жирной, черной, одновременно сытой и голодной. Она с радостью принимала в себя ноги Олимпиады, почти по щиколотку засасывала, а отпускала неохотно, с громким мясистым чавканьем. Жертвы требует, так ведь сказал Лихо. Олимпиаде она казалась почти живой, и в то же время — мертвой. И тишина тоже стояла мертвая, если не считать этого гадкого чавканья и шелеста раздвигаемых листьев. Ни одна птица не пела, не было слышно мелких грызунов или насекомых. Даже звуки города и близкого луга и леса точно кто-то приглушил или — вот еще жуткая мысль — съел.
Наконец нога Олимпиады окончательно застряла. Она подергалась, пытаясь освободиться из этого плена, но только сильнее увязла, точно в болоте. Сердце сдавило. Горло сжало, и в первую минуту Олимпиада не могла издать ни звука. Так и сгинет она здесь, в этом овраге, как и пропавшие крестьяне.
- По-помогите! - выдавила Олимпиада, и собственный голос показался ей слабее комариного писка.
Щиколотка начала болеть, та самая, которую накануне Олимпиада подвернула. Компресс спас ее ночью, но теперь боль стала почти нестерпимой.
- Ну нет! - сказала себе Олимпиада. Если уж она в море не прыгнула, как можно позволять сгубить себя какой-то глине?!
Подобрав юбку, Олимпиада принялась расшнуровывать ботинки. Спустя минуту ей удалось наконец высвободить одну ногу, а потом на всякий случай разуть и вторую. Босиком идти по земле было странно. Холодно было, знобко, ветерок трогал аккуратно щиколотки, и точно приноравливался, куда бы укусить. Земля вибрировала, что-то рвалось из нее наружу. Олимпиада сделала несколько осторожных шагов, и почти сразу же, на третьем или четвертом, уколола босую ногу. Прямо под ее ногами из-под земли, из-под красноватой глины проступали очертания скелета, и осколок кости вонзился ей в пятку. Олимпиада отступила поспешно, а скелет, кажется, шевельнулся, но встать не смог, затрещал и вдруг обмяк. Олимпиада еще шаг назад сделала, споткнулась о собственные намертво в глине увязшие сапожки и упала бы, не подхвати ее сзади Лихо.
- Я ведь просил вас оставаться наверху!
Олимпиада указала тростью на скелет, не в силах проговорить ни слово. Скелет не напугал ее сам по себе, но было в нем нечто до того неправильное, что сердце прихватывало.
Что делать со сплетнями, Лихо так и не придумал, хотя размышлял всю дорогу до Управления, которую, оставив коляску для доктора и костяков, проделал пешком.
Уже на пороге его осенило. Анна Семеновна Потапова, в девичестве — Земляникина. Пропавшая вдова. Вот куда еще следует заглянуть, вот чем заняться.
* * *
Архив располагался в старом здании почты. Новое было построено года четыре назад на деньги купца Евдокимова, отличалось немалым уродством, но по словам самих почтовых работников было весьма удобно. Старое же, тесное, с низкими потолками, узкими коридорами и комнатками-клетушками, где не помещались ни люди, ни письма, ни тем более посылки, отдали под городские архивы. Они также помещались тут с трудом, и работать приходилось в крошечной конторке за узким ломберным столом, хранящим еще следы какой-то давно завершившейся игры. Сукно засалилось, вытерлось, и пахло от него вином, табаком и копченостями.
Прежде Олимпиада в архиве бывала, должно быть, всего единожды, когда сопровождала Штерна. От того визита у нее в памяти мало что осталось. Да и вообще, пытаясь восстановить хоть что-то из своего прошлого, она всякий раз обнаруживала, что вспоминать совершенно нечего. Не заслуживал Штерн памяти, как и прежняя ее жизнь.
То ли дело — сейчас. Сейчас Олимпиада ясно видела, что есть применение ее талантам, да и таланты имеются. Пусть больше ей не доступна магия, но и голова на плечах имеется.
Впрочем, перед людьми важными — а заведующий архивом может и не был таким, но умел казаться — она все еще робела. Она назвала цель своего визита, сослалась на Лихо, и села на предложенный стул. Заведующий вернулся минут через пять, передал ей ключи и весьма нелюбезно махнул в конец коридора.
О состоянии полицейского архива лично Штерн не заботился, Лихо было не до того, да и Мишка тут побывал накануне. Если и стояли прежде папки в соответствии с какой-то системой, то сейчас она уже едва ли просматривалась. Вроде бы, по году все расставлено. Или сначала по типу преступления? Или… Олимпиада рукой по папкам провела, и в воздух взметнулась сухая пыль, заставив ее расчихаться. И глаза заслезились. Пришлось протирать их платком, а потом еще стул подвигать, взбираться на него и открывать маленькое окошко, чтобы в комнату проникло хотя бы немного свежего воздуха. Затем Олимпиада села к тому самому ломберному столику и оглядела комнату.
Кажется, Лихо решил от нее избавиться.
Комната была длинной, узкой, очень тесной изначально, а шкафы сделали ее и вовсе похожей на гроб. Чтобы добраться до самой дальней части, надо было протискиваться между полками, пыльными, на которых стояли, опасно кренясь, объемистые папки. Олимпиада постучала ногтями по краешку стола, раздумывая, с чего же начать.
Нераскрытые убийства. Все верно.
У Олимпиады ушло не меньше двух часов на то, чтобы разобраться в путаной системе, и еще полчаса — чтобы пыль протереть. Для этого пришлось платок достать и за водой сходить к умывальнику. Наконец она смогла сесть к столу и приступить к просматриванию документов.
Убийства были в Загорске делом достаточно привычным, как и везде. Это только столичные романтики считают, что в провинции все тихо да гладко. Случались поножовщины, семейные драмы, скандалы, дуэли. В основном все эти убийства были раскрыты, а преступники отправлены на каторгу. Но встречались и загадочные истории. К примеру, в Пригорском овраге — это на противоположном берегу Ламы-реки — бесследно исчезло несколько человек. А из самой реки, совсем рядом с затоной, выловили три года назад обнаженное тело женщины лет сорока, опознать которую не удалось. Ее похоронили под именем Марии Ивановой, потому что ничего лучше не придумали. И все. Больше ни одного подозрительного тела, ни одного заявления о пропавших.
Взяв единственную папку — с делом неопознанной женщины, Олимпиада отправилась назад, в управление.
Лихо она застала в виде самом неблагопристойном: развязав галстук, он накручивал один его конец на руку, а вторым помахивал перед лицом, точно надеялся в сверкании зеленоватого шелка углядеть что-то полезное. Олимпиада постучала.
- Нестор Нимович, я вернулась.
Лихо поспешно привел одежду в порядок и указал Олимпиаде на кресло возле чайного столика. Пирожки там высились горкой, а рядом бутылка кваса с изюмом.
- Нашли что-нибудь.
- Только это, - Олимпиада протянула папку. - Больше ничего. Никаких сообщений о пропавших. По крайней мере о вдовах. В Пригорском овраге несколько человек пропало, но все местные крестьяне. Скорее всего по пьяни в овраге ноги переломали.
- И много человек? - поинтересовался Лихо.
- Человек шесть.
- В овраге? Ноги переломали? И сгинули?
Олимпиада кивнула медленно.
- Это действительно странно…
- Что за Пригорский овраг? - Лихо достал карту и развернул ее на свободном столе. - Покажите.
Олимпиада подошла. От Лихо пахло лесом, смолой, грибами — хотя для них рано еще. И стружкой. А еще, мертвечиной. От запаха этого, странного, жуткого, голова закружилась, и в глазах потемнело. Олимпиада оступилась, и Лихо подхватил ее, плечи сжал, не давая упасть.
- Олимпиада Потаповна! Олимпиада Потаповна! Сядьте! Дежурный, воды!
Лишь на третьем глотке Олимпиада в себя пришла и смогла поднять наконец взгляд. Лихо, опустившись на одно колено возле нее, глядел с тревогой.
- Как вы?
- Я… - ей вдруг в голову пришло, и она спросила, и сама не знала, почему: - Вы сейчас с мертвецами были?
- Да. На краю заповедного леса нашли еще скелеты. С ними Егор Егорыч разбирается.
Олимпиада стакан отдала.
- Простите, мне просто дурно стало. В архиве, должно быть, слишком душно было. Пригорский овраг, верно?
Она поднялась, опираясь на предложенную руку и стараясь больше не дышать густым лесным запахом, и к столу подошла.
- Вот он, на том берегу реки.
- А горы при чем? - поинтересовался Лихо, изучая карту, прищурясь.
- Ни при чем, Нестор Нимович. Там раньше усадьба была, боярина Пригорского. Сам боярин лет сорок тому назад скончался при каких-то странных обстоятельствах, я их не знаю. Затем и его родные скончались, наследников не было, и усадьба в итоге там все обрушилось.
- Нехорошее место? - уточнил Лихо.
- Странно от вас такое слышать, Нестор Нимович. Обычное, просто неприятное. Но овраг глубокий.
- Даже в самом глубоком овраге, Олимпиада Потаповна, люди не исчезают бесследно. Это же не ущелье, - Лихо еще раз изучил карту и, сложив, убрал ее назад в ящик своего стола. - Надо бы там осмотреться. Я туда пойду, а вы…
- Могу я с вами пойти? - снова голова закружилась, и Олимпиада ухватилась за спинку стула, чтобы не упасть. - Мне бы прогуляться…
- Вот и прогуляйтесь, - кивнул Лихо. - А по оврагам вам лазать совершенно необязательно.
- Но я те места знаю, мы там детьми малину собирали, - резонно заметила Олимпиада. - А вы заблудиться можете.
- Скажите еще — упаду и шею сверну, - усмехнулся Лихо. - Со мной, Олимпиада Потаповна, такое случиться не может.
- Но все же… могу я с вами пойти?
Лихо смотрел на нее с полминуты задумчиво, и наконец кивнул. Шляпу надел, трость взял и коротко приказал:
- Не отставайте.
Идти предпочел пешком. Для этого нужно было пройти почти весь город, потом по Старому мосту, он располагался шагах в сорока от затоны, а затем еще на пригорок подняться. Там, на горке, стояла когда-то усадьба, а теперь от нее даже фундамента не осталось. Все заросло бурьяном, малиной, крапивой — ею непременно, а еще иван-чаем. Олимпиада то место с детства помнила, и даже помнила до сих пор, где начинается обрыв, тот самый Пригорский овраг, который образовался как-то сам по себе еще при жизни старого боярина Пригорского.
Прогулка и в самом деле пошла Олимпиаде на пользу. На улице дышалось легче. И пахло уже совсем по-летнему, свежими, вымытыми ночным дождем улицами, пионами, белым шиповником, жасмином самую малость. Возле реки, конечно же, тиной. Старый мост вполне оправдывал свое название, его давно не подновляли, красили еще, должно быть, в уже далеком Олимпиадином детстве, и идти по нему было немного страшно.
- Вы первая, - велел Лихо коротко, склонившись и с тревогой оглядывая ветхие опоры моста.
Спорить Олимпиада не стала, за перила ухватилась и быстро перешла на ту сторону. Дождавшись, пока она окажется на твердой земле, и сам Лихо ступил на мост, миновал его весьма поспешно, и уже за его спиной одна из опор вдруг обрушилась с треском, и доски посыпались в воду. Возмущенные вопли из-под воды послышались тотчас же. Лихо погрозил всплывшим мавкам пальцем и сокрушенно покачал головой.
- Назад придется крюк делать. Знаете вы, что в городе говорят?
Олимпиаду смена темы удивила.
- О чем?
- О вас и обо мне.
Против своей воли Олимпиада покраснела немного, но успешно это скрыла, надвинув шляпку ниже, точно пыталась укрыться от солнца.
- Да. Это сложно не услышать, мне маменька сказала.
- Вас это не беспокоит? - Лихо нагнал ее и начал взбираться по пригорку, руку предложил, на которую Олимпиада оперлась с радостью. - Это чернит вашу репутацию…
- Сплетни чернят только репутацию того, кто их распускает, - спокойно возразила Олимпиада. - Вас это, кажется, беспокоит?
Лихо покачал головой.
- Я, Олимпиада Потаповна, перекати-поле. Я в самом скором времени Загорск покину, и что тут обо мне говорят, будет уже не важно. Что мне до дело до того, худая обо мне останется память или добрая? Вам же здесь жить.
- Я, Нестор Нимович, все про себя знаю. И ничего дурного не делаю. Как и вы, надеюсь.
Лихо кивнул.
- Даю вам слово.
- Ну так зачем нам беспокоиться о слухах? Вот этот овраг, - Олимпиада выпустила руку Лихо и указала на густые заросли крапивы, бурьяна, малины и кривого орешника. - Почему он заинтересовал вас, Нестор Нимович?
Лихо тростью раздвинул кусты и, на корточки присев, изучил темный провал, из которого пахнуло сыростью. Олимпиада невольно обняла себя за плечи и глаза прикрыла. Холодно, жутко и недобро как-то в этом овраге. Когда она ребенком прибегала сюда, ей так не казалось, но то ли детские воспоминания были некрепки, а то ли за прошедшие годы здесь произошло что-то дурное.
- Гиблое место, - Лихо выпрямился и руку ей протянул. - Осторожнее, Олимпиада Потаповна, отойдите от края.
Олимпиада сделала шаг назад.
- Гиблое?
- Как в лесу сегодня… - Лихо переносицу потер, пальцами по лбу провел к виску, точно пытался разогнать боль. - Так бывает, если землю напоить кровью.
- Здесь убили кого-то? - Олимпиада вперед подалась, пытаясь заглянуть в овраг, в глубокую его недобрую черноту, но Лихо удержал ее за локоть и отвел подальше.
Солнце светило ярко, но согреться оказалось нелегко.
- Не убили. Захоронили без надлежащих почестей и сделали так, чтобы беспокойник не смог встать. Это постепенно отравило овраг и все окрестности, и здесь стало опасно появляться. Потому, скорее всего, и люди пропадают: место жертвы требует.
Олимпиада привстала на цыпочки, пытаясь разглядеть хоть что-то за малиной и чахлым, больным орешником.
- Не замечала в детстве ничего подобного…
- Место это изменилось со времен вашего детства? - уточнил Лихо.
Олимпиада нахмурилась.
- Пожалуй.
- И как именно? Что вы чувствуете?
Олимпиада посмотрела на него удивленно. Лихо стоял, сунув руку в карман, и медленно переводил взгляд с ее лица на овраг, и обратно. Взгляд был стеклянный, как уже случалось, колючий, внимательный, и от него становилось не по себе.
- У вас хорошее чутье, Олимпиада Потаповна.
- Холодно здесь, - сказала наконец Олимпиада. - Не холодно… знобко. Точно сквозит откуда-то. И… Сразу не почувствуешь, но гнилью пахнет. Когда мы сюда детьми бегали за малиной, тут, на пригорке, всегда было в солнечную погоду очень жарко.
- И малины нет больше, - задумчиво проговорил Лихо. - Подождите меня здесь, Олимпиада Потаповна, и, вот, подержите.
Отдав ей трость, Лихо начал ловко спускаться по почти пологому склону, лишь изредка, чтобы удержать равновесие, хватаясь за ветви лещины. Олимпиада постояла немного, сжимая трость и глядя ему вслед. Заросли бесплодной малины, бурьяна и орешника шевелились так, точно пережевывали, а то и переваривали уже незваного гостя. Холодок пробежал по спине, в шею кольнул. Не раздумывая более, Олимпиада поспешила следом за Лихо, опираясь на трость. В земле перепачкает, но ничего, отчистит. И платье отчистит, и сапожки.
Земля была жирной, черной, одновременно сытой и голодной. Она с радостью принимала в себя ноги Олимпиады, почти по щиколотку засасывала, а отпускала неохотно, с громким мясистым чавканьем. Жертвы требует, так ведь сказал Лихо. Олимпиаде она казалась почти живой, и в то же время — мертвой. И тишина тоже стояла мертвая, если не считать этого гадкого чавканья и шелеста раздвигаемых листьев. Ни одна птица не пела, не было слышно мелких грызунов или насекомых. Даже звуки города и близкого луга и леса точно кто-то приглушил или — вот еще жуткая мысль — съел.
Наконец нога Олимпиады окончательно застряла. Она подергалась, пытаясь освободиться из этого плена, но только сильнее увязла, точно в болоте. Сердце сдавило. Горло сжало, и в первую минуту Олимпиада не могла издать ни звука. Так и сгинет она здесь, в этом овраге, как и пропавшие крестьяне.
- По-помогите! - выдавила Олимпиада, и собственный голос показался ей слабее комариного писка.
Щиколотка начала болеть, та самая, которую накануне Олимпиада подвернула. Компресс спас ее ночью, но теперь боль стала почти нестерпимой.
- Ну нет! - сказала себе Олимпиада. Если уж она в море не прыгнула, как можно позволять сгубить себя какой-то глине?!
Подобрав юбку, Олимпиада принялась расшнуровывать ботинки. Спустя минуту ей удалось наконец высвободить одну ногу, а потом на всякий случай разуть и вторую. Босиком идти по земле было странно. Холодно было, знобко, ветерок трогал аккуратно щиколотки, и точно приноравливался, куда бы укусить. Земля вибрировала, что-то рвалось из нее наружу. Олимпиада сделала несколько осторожных шагов, и почти сразу же, на третьем или четвертом, уколола босую ногу. Прямо под ее ногами из-под земли, из-под красноватой глины проступали очертания скелета, и осколок кости вонзился ей в пятку. Олимпиада отступила поспешно, а скелет, кажется, шевельнулся, но встать не смог, затрещал и вдруг обмяк. Олимпиада еще шаг назад сделала, споткнулась о собственные намертво в глине увязшие сапожки и упала бы, не подхвати ее сзади Лихо.
- Я ведь просил вас оставаться наверху!
Олимпиада указала тростью на скелет, не в силах проговорить ни слово. Скелет не напугал ее сам по себе, но было в нем нечто до того неправильное, что сердце прихватывало.
