Словом, столичная знаменитость. И Лихо наиглавнейший друг. И, скажу я вам, сударыня, Дрёма — зверь из лучших. Меня котенком из воды спас, из мешка вытащил, выпоил, выкормил, образование дал. Много ли вы, голубушка, знаете котов с образованием?
- Ни одного, - честно призналась Олимпиада. - У нас в Загорске коты и не разговаривают.
- Разговаривают, - махнул лапой Барс. - Только с вами-то о чем? Впрочем, я с одним ученым котом из Нюрнберга переписываюсь, так он утверждает, что там нашего брата до сих пор ради тайгерма жгут. Мерзость страшная!
- Мерзость, - согласилась Олимпиада. Ей было страшно любопытно, на каком же языке переписываются коты из Петербурга и Нюрнберга, на русском, немецком или кошачьем, но спрашивать ей показалось невежливо.
- Все, голубушка, - кот оттер с усов молоко и поклонился изящно. - Пора мне.
- Может быть, вы останетесь? - предложила Олимпиада. - Дождь расходится, гроза сильная. Промокнете.
Кот посмотрел за окно, где и в самом деле ливень становился все злее, а гром все громче, и о чем-то задумался.
- Соглашусь, пожалуй, голубушка, - сказал он наконец. - Благодарю за гостеприимство.
* * *
Ночью лес казался совершенно иным, чужим, враждебным. Даже к Лихо враждебным, хотя с наступлением сумерек идти по лесу оказалось куда проще, да и не приходилось себя сдерживать, на спутников оглядываться. Корни между тем норовили ухватить Лихо за ноги, дернуть за штанину, шляпу сбить. И само существование этой шляпы вдруг начало казаться неимоверно глупым. По такому лесу, дикому, первозданному, нагим надо ходить, чтобы уминался под босыми ногами мягкий мох, шишки едва ощутимо через палую листву и хвою кололи пятки. Грибами пахло в лесу, хотя и не сезон, а еще — земляникой. Здесь, должно быть, и папоротник цветет в Купальскую ночь. А еще — огоньки, вот же они, пляшут среди деревьев, зовут за собой.
- Прекратить это! - Лихо остановился, рукой в дерево уперся и все свое раздражение, за день накопившееся, на несчастную ель выплеснул. Ствол трещинами пошел, раскололся, сверху посыпались — аккуратно, Лихо не задев — шишки.
Раздражение нужно при себе держать, иначе кто-нибудь пострадает. И хорошо, если растянутой щиколоткой отделается. Ведь и хуже может быть. Лихо руку вытер платком, огляделся, и безошибочно определил нужную дорогу.
Лешака с семьей он нашел на той самой заповедной поляне, и встречен был неласково.
- Чего вам надо, батюшка-заступник? - проворчал старший лешак.
Лихо скрестил руки на груди, глядя на коренастого мужичка сверху вниз. Уха у него одного не было, и тулуп наизнанку одет, а вместе с тем, висит на шее безделушка совершенно чуждая и лешаку, прямо сказать, не нужная: лорнет на шелковом шнурке.
- Это откуда? - Лихо указал на лорнет.
- Так, нашел я, батюшка, - развел руками леший.
- И где же?
- Так в лесу. Где мне еще рыскать-то?
- В лесу? - уточнил Лихо. - Серебряный дамский лорнет? А не было ли там поблизости дамы, живой или мертвой?
Взгляд у лешака сделался нервный. Он врал, и неумело — члену Синода голову морочить, это не глупых селян в трех соснах водить. Жена к лешаку подскочила, детишки, и принялись наперебой бормотать, что в лесу всякое находится. И из-за любой безделушки не набегаешься в полицейское управление, да и лесному хозяину в город идти — мучение одно. У лешачихи на шее висело на цепочке обручальное кольцо, а на зипуне одного из детишек — пол их до поры определить было почти невозможно, а может и вовсе он отсутствовал — приколота была дорогая брошка с рубинами.
- Женщину вы на поляне обнаружили еще прошлым летом, - вздохнул Лихо. - Обобрали, мхом прикрыли и на компост пустили, не смущаясь нимало тем, что у несчастной есть семья, которая может ее искать. Только вот упокоиться с миром она не пожелала, выть стала, и тогда вы перепугались и наконец-то отправились в полицию. Вы же понимаете, что можете леса лишиться?
Лешаки заволновались пуще прежнего, заговорили наперебой, и Лихо пришлось осадить их криком и ткнуть пальцем в старшего.
- Я вас слушаю.
- Батюшка, заступник! Бес попутал! - завопил лешак патетически.
- Очень интересное выражение, - ухмыльнулся Лихо. - И как же того беса звали? Адресок, может быть, подскажете?
- Это ж фигура речи такая! Фигура, батюшка! - перепугался лешак.
- Заговорили-то как, - Лихо покачал головой. - Рассказывайте, как было.
- А все как вы сказали, батюшка, - закивал лешак, и семья ему вторила. - Нашли мы ее на полянке нашей, уже мертвую, с удавочкой на шее. А там и подумали, пользы то от нее сколько будет. Лес подкормится. А что мы вещи забрали, батюшка, так мертвой они без надобности. Она ж христовой веры, зачем ей на том свете блага-то материальные?
- А была бы язычница, курган бы воздвигли или колоду вытесали? - иронично поинтересовался Лихо. - Удавка где?
- Так хорошая была веревочка, шелковая, мы ее в дело приспособили.
Лихо потер переносицу, пытаясь разогнать подступающую головную боль. Чаю бы, с мятой, да на крыльце посидеть, дождь послушать, а не разбираться с лешаками-идиотами, то ли наивными, то ли зловредными. И отпуска, настоящего отпуска хотелось, только беда была в том, что Лихо ни разу еще в отпуске не было и оттого не представлял, что же следует делать. Не получилось у него отдыхать, хоть ты тресни.
- Где веревочка?
- Малой, сбегай, - приказал старший лешак, продолжая заглядывать предано в глаза Лихо. - Мы ж не знали, батюшка, что это так важно.
Лихо сделал глубокий вдох, выдохнул, и сдержал рвущийся наружу гнев. Еще не хватало окрестные леса под корень извести. Залесский ему едва ли будет благодарен за испорченный промысел.
- Если вы еще раз наткнетесь на тело в лесу, вы первым делом донесете об этом в полицейское управление. Я же, будьте уверены, сообщу о вас Пановскому. Сильван Пикович — натура страстная, южная, так что мало ли, что сгоряча сделает.
Леший побелел, и послал еще двоих своих лешачат поторопить малого. Наконец принесена была и удавка, и еще кое-какие вещи, взятые у убитой, а в их числе и паспорт, снабженный фотографией.
- Прекрасное начинание, - похвалил лешак. - Государю за то вечная слава.
Лихо, не обращая на лешаков внимания, пролистал страницы паспорта. Малышева Клавдия Егоровна, сорока шести лет, купеческого сословия. Вдова Петра Петровича Малышева, торговца молоком и сырами. Вещи, украденные лешаками, вполне соответствовали статусу и благосостоянию вдовы — добротные, красивые, а главное — приметные. На заказ сделаны и брошь, и перстень, и серьги. Украшения Лихо завязал в платок и убрал в карман, после чего занялся удавкой.
Она оказалась не проста. Это был не обыкновенный шелковый шнур — от платья, или быть может от шторы, а самая настоящая гаррота с небольшими рукоятками на концах, очень прочная.
- А теперь вот что вы сделаете, Дидушко, - сказал Лихо, не сводя с гарроты глаз. - Обойдете весь лес и тщательно изучите, нет ли где еще мертвых тел. И если что-то подобное обнаружите, немедленно за городовым пошлете. Это ясно?
Лешаки закивали. Лихо убрал все собранные предметы в карман и пошел в обратный путь. Лес, точно чувствовал мрачное его настроение, и больше не препятствовал. Кажется, даже деревья расступились, дождь прекратился, и выглянувшая из-за туч луна освещала дорогу. На опушке Лихо постоял немного, размышляя, а потом пошел к старой бане.
Стояла она на отшибе, и была заброшена, по всему видно, очень давно. Виной ли тому была Обдериха, или еще какие-то причины, Лихо не знал, но быстро ощутил исходящую от бани волну некоей неприязни. Гостям тут были не рады.
- Хозяйка! Впусти! - Лихо постучал по перекошенной, с одной петли сорванной двери. - Дай воды напиться.
Тишина. Шорохи, которым вторит далекое ворчание громовое и шелест деревьев, и крик шального петуха, разбуженного в неурочный час. Лихо занес руку, чтобы постучать еще раз, и тут дверь открылась.
- Заходи, - шепнул вкрадчиво тихий, бесполый голос, - коли не боишься.
- Я, сударыня, ничего не боюсь, - Лихо переступил через порог и уклонился легко от свалившейся сверху трухи, пары старых, искрошившихся веников, а главное, кадушки. Только водой его слегка забрызгало. - Нестор Нимович Лихо, член Синода, начальник городского уголовного сыска.
- Не признала, не признала, батюшка! - Обдериха показалась из угла, вся косматая, и не разберешь — есть ли на ней какая одежда. Только глаза сверкают. А в руках веник березовый держит, свеженький, еще пахнущий молодыми весенними соками. - Думала, опять этот медведь окаянный!
- Следователя Залесского вы славно отделали, - согласился Лихо. Он хотел, чтобы звучало это неодобрительно-иронично, а вышла похвала.
Обдериха захихикала. Пахнуло сразу распаренным деревом, мокрым березовым веником, а еще — гнилой доской, покрытой мохом и плесенью, осклизлой. Старая была баня, на ладан дышала.
- Кваском тебя угостить, касатик? - спросила Обдериха.
- При исполнении.
Она снова захихикала, тонко, меленько, Лихо за руку схватила своей мохнатой лапищей и потянула за собой в темноту.
- Что, как говорится, лучше хлеб с водою, чем пирог с бедою?
Лихо руку отнял, в карман сунул и огляделся. Глаза его легко привыкли к темноте заброшенного места, тем более, что гнилые стены светились слабо, зловеще, что должно было отпугнуть любопытного прохожего, сунувшего нос внутрь. А посмотреть между тем было на что. Обдериха, очевидно, увлекалась собирательством, и были тут и картинки из модных журналов, гвоздями и кнопками прилаженные на стены, и фотографии — одна даже в серебряной рамке, и тонкостенные стеклянные рюмочки. Даже горшок был ночной, фаянсовый, с игривой надписью «Гляжу — не нагляжусь». На лавке у дальней стены душегрея лежала, и свалены были грудой подушки разномастные.
- Присаживайся, батюшка, - предложила гостеприимная Обдериха.
Наверху что-то зашуршало, зашелестело пугающе.
- Мыши. Совсем одолели, окаянные, - вздохнула Обдериха. - Верного средства не знаешь ли?
Лихо остался стоять, испытывая непонятную брезгливость перед этим потусторонним уютом. А еще — сразу вспомнился его собственный дом, больше похожий на лавку безумного старьевщика, в которую снесено все сколько-нибудь любопытное. Неужели и он похож на эту Обдериху, которая так отчаянно хочет отчего-то сродниться с людьми?
- Устал ты, батюшка, - посочувствовала Обдериха.
Головная боль плеснула вдруг от виска к виску, по лбу ударила. Лихо потер переносицу, пытаясь разогнать ее, но безрезультатно.
- Девица Семенова к тебе заходила?
Обдериха пожала плечами.
- Заходила. Я, батюшка, ничего не нарушаю, людей не обижаю, очень уважаю, знаешь ли, когда и ко мне с уважением, да с приличествующим вежеством. А кому это не нравится-то?
- Зачем приходила? - спросил Лихо, продолжая потирать нос в надежде разогнать проклятую боль.
- Любопытствовала. Как живу, чем занимаюсь, да чем прежде занималась. Очень уж девушке все соседство интересно. Любопытная — сверх всякой меры. Один раз подружек приводила, но те пугливые, как меня увидели, сразу убежали.
- Один, значит, раз подружек приводила? А сама сколько раз приходила?
- Да разочков пять, - Обдериха развела руками. - Я не считала, батюшка. Принимала, кваском поила, истории ей рассказывала всякие. Скучно мне, батюшка. В баньку мыться никто не ходит, подруженьки мои далеко, вот и скучаю. А тут, девонька, вежливая. Отчего б не поговорить?
- Когда вы видели барышню Семенову в последний раз?
Обдериха плечами пожала.
- Разве все упомнишь? Днями.
-Она не была напугана или обеспокоена чем-то?
- Да будет вам! - фыркнула Обдериха. - Кто девочку-то обидит? Хорошая девочка, любопытная только, да разве ж это порок?
- Очевидно — порок, - кивнул Лихо, - коль скоро четверо девушек жестоко убиты, а пятая пропала.
Обдериха только развела руками.
- Еще вопрос. В лес, в заповедную его часть, ходит кто-то подозрительный?
Обдериха оглушительно расхохоталась, утирая брызнувшие во все стороны слезы.
- Ой, насмешил, насмешил, батюшка! Заповедный, скажешь тоже! Да двор это проходной, а не заповедный лес! Кто туда только не ходит. Давеча ребятишки за ягодами бегали, вернулись здоровенькие.
- А прошлым летом вдова на прогулку сходила, и не вернулась, - сухо сказал Лихо.
- А про вдову, ваше превосходительство, мне ничего не известно.
Вот так и ушел Лихо в итоге ни с чем. Было, впрочем, ощущение, что Обдериха знает куда больше, чем говорит, и нет у нее ни малейшего желания делиться с членом Синода своими наблюдениями. И про девицу Семенову она знает, и про вдову, а предъявить клятой нечисти совершенно нечего. Людей не трогает, живет себе потихоньку в старой бане, дружбу с любознательными девицами водит.
Лихо тряхнул раздраженно головой и пошел в сторону дома.
* * *
Утром сперва треснул кувшин на умывальном столике, залил все ледяной водой и руку Олимпиаде оцарапал. Затем плита погасла, а чайник при этом все равно выкипел. И в довершение всего, выскользнула из рук сковорода, на которой Олимпиада собиралась нажарить оладьи, и едва не угодила ей на ногу. Барс, который под ногами крутился и рассуждал о превосходстве оладий со сметаной перед всеми другими утренними блюдами, едва успел прыснуть в сторону, вскочил на подоконник и оттуда наблюдал за растерянной Олимпиадой. А она руку о плиту, уже почти остывшую, обожгла.
- Ну что за невезенье!
- Олимпиада Потаповна! - Лихо едва успел вытащить ее из-под рухнувшего шкафа, в сторонке поставили и отряхнул аккуратно. - Вы в порядке?
- Соль через плечо кинуть надо, - Барс лизнул лапу и принялся намывать морду с серьезным видом продолжая рассуждать о способах отвести беду. - А если это порча, то иголку надо на одежде носить. А еще…
- Какими судьбами? - Лихо выпустил наконец Олимпиаду из рук, но на всякий случай подальше от плиты отодвинул.
- А я с приветом от Василь Тимофеича, - ухмыльнулся кот.
- Он ночью пришел, - сказала Олимпиада. - Вас дома не было.
- Что за привет? - спросил Лихо, необычайно в это утро хмурый, точно и ему перепало олимпиадино сегодняшнее невезенье.
- «Не пора ли тебе, Лихо, в Петербург возвращаться? Отпуски, голубчик, так не проводят, так только мигрени себе зарабатывают. Да и нужен ты в Синоде по известному тебе делу», - отбубнил кот свое послание, точно телеграмму зачитал, и снова принялся намывать морду.
- Здесь дел невпроворот, - отмахнулся Лихо. - Да оставьте вы, Олимпиада Потаповна! В кухне такой беспорядок, а вы за оладьи!
Олимпиада выронила ложку, расплескав во все стороны жидкое тесто, и мрачно на Лихо посмотрела.
- По дороге чаю выпьем, - сказал он примирительно. - У Водовозова кулебяку съедим. И горячих булочек. Больше Дрёма ничего мне передать не велел?
- Пановского в Петербурге нет, - спокойно ответил кот. - В Сибирь поехал, в тамошние леса, какую-то неприятность улаживать.
- Жаль, - задумчиво кивнул Лихо. - Присмотреться бы к здешнему лесу. Ты не торопишься домой, Барс?
Кот потянулся всем своим немаленьким, лоснящимся телом, зевнул, продемонстрировав внушительные клыки, когти о лавку поточил. Даже Олимпиада уже начала терять терпение, а о Лихо и говорить нечего. Он, кажется, едва сдерживался, чтобы не схватить кота этого за шкирку и не тряхнуть хорошенько. Наконец Барс сел, лапы передних пушистым хвостом накрыл и ответил с немалым достоинством.
- Ни одного, - честно призналась Олимпиада. - У нас в Загорске коты и не разговаривают.
- Разговаривают, - махнул лапой Барс. - Только с вами-то о чем? Впрочем, я с одним ученым котом из Нюрнберга переписываюсь, так он утверждает, что там нашего брата до сих пор ради тайгерма жгут. Мерзость страшная!
- Мерзость, - согласилась Олимпиада. Ей было страшно любопытно, на каком же языке переписываются коты из Петербурга и Нюрнберга, на русском, немецком или кошачьем, но спрашивать ей показалось невежливо.
- Все, голубушка, - кот оттер с усов молоко и поклонился изящно. - Пора мне.
- Может быть, вы останетесь? - предложила Олимпиада. - Дождь расходится, гроза сильная. Промокнете.
Кот посмотрел за окно, где и в самом деле ливень становился все злее, а гром все громче, и о чем-то задумался.
- Соглашусь, пожалуй, голубушка, - сказал он наконец. - Благодарю за гостеприимство.
* * *
Ночью лес казался совершенно иным, чужим, враждебным. Даже к Лихо враждебным, хотя с наступлением сумерек идти по лесу оказалось куда проще, да и не приходилось себя сдерживать, на спутников оглядываться. Корни между тем норовили ухватить Лихо за ноги, дернуть за штанину, шляпу сбить. И само существование этой шляпы вдруг начало казаться неимоверно глупым. По такому лесу, дикому, первозданному, нагим надо ходить, чтобы уминался под босыми ногами мягкий мох, шишки едва ощутимо через палую листву и хвою кололи пятки. Грибами пахло в лесу, хотя и не сезон, а еще — земляникой. Здесь, должно быть, и папоротник цветет в Купальскую ночь. А еще — огоньки, вот же они, пляшут среди деревьев, зовут за собой.
- Прекратить это! - Лихо остановился, рукой в дерево уперся и все свое раздражение, за день накопившееся, на несчастную ель выплеснул. Ствол трещинами пошел, раскололся, сверху посыпались — аккуратно, Лихо не задев — шишки.
Раздражение нужно при себе держать, иначе кто-нибудь пострадает. И хорошо, если растянутой щиколоткой отделается. Ведь и хуже может быть. Лихо руку вытер платком, огляделся, и безошибочно определил нужную дорогу.
Лешака с семьей он нашел на той самой заповедной поляне, и встречен был неласково.
- Чего вам надо, батюшка-заступник? - проворчал старший лешак.
Лихо скрестил руки на груди, глядя на коренастого мужичка сверху вниз. Уха у него одного не было, и тулуп наизнанку одет, а вместе с тем, висит на шее безделушка совершенно чуждая и лешаку, прямо сказать, не нужная: лорнет на шелковом шнурке.
- Это откуда? - Лихо указал на лорнет.
- Так, нашел я, батюшка, - развел руками леший.
- И где же?
- Так в лесу. Где мне еще рыскать-то?
- В лесу? - уточнил Лихо. - Серебряный дамский лорнет? А не было ли там поблизости дамы, живой или мертвой?
Взгляд у лешака сделался нервный. Он врал, и неумело — члену Синода голову морочить, это не глупых селян в трех соснах водить. Жена к лешаку подскочила, детишки, и принялись наперебой бормотать, что в лесу всякое находится. И из-за любой безделушки не набегаешься в полицейское управление, да и лесному хозяину в город идти — мучение одно. У лешачихи на шее висело на цепочке обручальное кольцо, а на зипуне одного из детишек — пол их до поры определить было почти невозможно, а может и вовсе он отсутствовал — приколота была дорогая брошка с рубинами.
- Женщину вы на поляне обнаружили еще прошлым летом, - вздохнул Лихо. - Обобрали, мхом прикрыли и на компост пустили, не смущаясь нимало тем, что у несчастной есть семья, которая может ее искать. Только вот упокоиться с миром она не пожелала, выть стала, и тогда вы перепугались и наконец-то отправились в полицию. Вы же понимаете, что можете леса лишиться?
Лешаки заволновались пуще прежнего, заговорили наперебой, и Лихо пришлось осадить их криком и ткнуть пальцем в старшего.
- Я вас слушаю.
- Батюшка, заступник! Бес попутал! - завопил лешак патетически.
- Очень интересное выражение, - ухмыльнулся Лихо. - И как же того беса звали? Адресок, может быть, подскажете?
- Это ж фигура речи такая! Фигура, батюшка! - перепугался лешак.
- Заговорили-то как, - Лихо покачал головой. - Рассказывайте, как было.
- А все как вы сказали, батюшка, - закивал лешак, и семья ему вторила. - Нашли мы ее на полянке нашей, уже мертвую, с удавочкой на шее. А там и подумали, пользы то от нее сколько будет. Лес подкормится. А что мы вещи забрали, батюшка, так мертвой они без надобности. Она ж христовой веры, зачем ей на том свете блага-то материальные?
- А была бы язычница, курган бы воздвигли или колоду вытесали? - иронично поинтересовался Лихо. - Удавка где?
- Так хорошая была веревочка, шелковая, мы ее в дело приспособили.
Лихо потер переносицу, пытаясь разогнать подступающую головную боль. Чаю бы, с мятой, да на крыльце посидеть, дождь послушать, а не разбираться с лешаками-идиотами, то ли наивными, то ли зловредными. И отпуска, настоящего отпуска хотелось, только беда была в том, что Лихо ни разу еще в отпуске не было и оттого не представлял, что же следует делать. Не получилось у него отдыхать, хоть ты тресни.
- Где веревочка?
- Малой, сбегай, - приказал старший лешак, продолжая заглядывать предано в глаза Лихо. - Мы ж не знали, батюшка, что это так важно.
Лихо сделал глубокий вдох, выдохнул, и сдержал рвущийся наружу гнев. Еще не хватало окрестные леса под корень извести. Залесский ему едва ли будет благодарен за испорченный промысел.
- Если вы еще раз наткнетесь на тело в лесу, вы первым делом донесете об этом в полицейское управление. Я же, будьте уверены, сообщу о вас Пановскому. Сильван Пикович — натура страстная, южная, так что мало ли, что сгоряча сделает.
Леший побелел, и послал еще двоих своих лешачат поторопить малого. Наконец принесена была и удавка, и еще кое-какие вещи, взятые у убитой, а в их числе и паспорт, снабженный фотографией.
- Прекрасное начинание, - похвалил лешак. - Государю за то вечная слава.
Лихо, не обращая на лешаков внимания, пролистал страницы паспорта. Малышева Клавдия Егоровна, сорока шести лет, купеческого сословия. Вдова Петра Петровича Малышева, торговца молоком и сырами. Вещи, украденные лешаками, вполне соответствовали статусу и благосостоянию вдовы — добротные, красивые, а главное — приметные. На заказ сделаны и брошь, и перстень, и серьги. Украшения Лихо завязал в платок и убрал в карман, после чего занялся удавкой.
Она оказалась не проста. Это был не обыкновенный шелковый шнур — от платья, или быть может от шторы, а самая настоящая гаррота с небольшими рукоятками на концах, очень прочная.
- А теперь вот что вы сделаете, Дидушко, - сказал Лихо, не сводя с гарроты глаз. - Обойдете весь лес и тщательно изучите, нет ли где еще мертвых тел. И если что-то подобное обнаружите, немедленно за городовым пошлете. Это ясно?
Лешаки закивали. Лихо убрал все собранные предметы в карман и пошел в обратный путь. Лес, точно чувствовал мрачное его настроение, и больше не препятствовал. Кажется, даже деревья расступились, дождь прекратился, и выглянувшая из-за туч луна освещала дорогу. На опушке Лихо постоял немного, размышляя, а потом пошел к старой бане.
Стояла она на отшибе, и была заброшена, по всему видно, очень давно. Виной ли тому была Обдериха, или еще какие-то причины, Лихо не знал, но быстро ощутил исходящую от бани волну некоей неприязни. Гостям тут были не рады.
- Хозяйка! Впусти! - Лихо постучал по перекошенной, с одной петли сорванной двери. - Дай воды напиться.
Тишина. Шорохи, которым вторит далекое ворчание громовое и шелест деревьев, и крик шального петуха, разбуженного в неурочный час. Лихо занес руку, чтобы постучать еще раз, и тут дверь открылась.
- Заходи, - шепнул вкрадчиво тихий, бесполый голос, - коли не боишься.
- Я, сударыня, ничего не боюсь, - Лихо переступил через порог и уклонился легко от свалившейся сверху трухи, пары старых, искрошившихся веников, а главное, кадушки. Только водой его слегка забрызгало. - Нестор Нимович Лихо, член Синода, начальник городского уголовного сыска.
- Не признала, не признала, батюшка! - Обдериха показалась из угла, вся косматая, и не разберешь — есть ли на ней какая одежда. Только глаза сверкают. А в руках веник березовый держит, свеженький, еще пахнущий молодыми весенними соками. - Думала, опять этот медведь окаянный!
- Следователя Залесского вы славно отделали, - согласился Лихо. Он хотел, чтобы звучало это неодобрительно-иронично, а вышла похвала.
Обдериха захихикала. Пахнуло сразу распаренным деревом, мокрым березовым веником, а еще — гнилой доской, покрытой мохом и плесенью, осклизлой. Старая была баня, на ладан дышала.
- Кваском тебя угостить, касатик? - спросила Обдериха.
- При исполнении.
Она снова захихикала, тонко, меленько, Лихо за руку схватила своей мохнатой лапищей и потянула за собой в темноту.
- Что, как говорится, лучше хлеб с водою, чем пирог с бедою?
Лихо руку отнял, в карман сунул и огляделся. Глаза его легко привыкли к темноте заброшенного места, тем более, что гнилые стены светились слабо, зловеще, что должно было отпугнуть любопытного прохожего, сунувшего нос внутрь. А посмотреть между тем было на что. Обдериха, очевидно, увлекалась собирательством, и были тут и картинки из модных журналов, гвоздями и кнопками прилаженные на стены, и фотографии — одна даже в серебряной рамке, и тонкостенные стеклянные рюмочки. Даже горшок был ночной, фаянсовый, с игривой надписью «Гляжу — не нагляжусь». На лавке у дальней стены душегрея лежала, и свалены были грудой подушки разномастные.
- Присаживайся, батюшка, - предложила гостеприимная Обдериха.
Наверху что-то зашуршало, зашелестело пугающе.
- Мыши. Совсем одолели, окаянные, - вздохнула Обдериха. - Верного средства не знаешь ли?
Лихо остался стоять, испытывая непонятную брезгливость перед этим потусторонним уютом. А еще — сразу вспомнился его собственный дом, больше похожий на лавку безумного старьевщика, в которую снесено все сколько-нибудь любопытное. Неужели и он похож на эту Обдериху, которая так отчаянно хочет отчего-то сродниться с людьми?
- Устал ты, батюшка, - посочувствовала Обдериха.
Головная боль плеснула вдруг от виска к виску, по лбу ударила. Лихо потер переносицу, пытаясь разогнать ее, но безрезультатно.
- Девица Семенова к тебе заходила?
Обдериха пожала плечами.
- Заходила. Я, батюшка, ничего не нарушаю, людей не обижаю, очень уважаю, знаешь ли, когда и ко мне с уважением, да с приличествующим вежеством. А кому это не нравится-то?
- Зачем приходила? - спросил Лихо, продолжая потирать нос в надежде разогнать проклятую боль.
- Любопытствовала. Как живу, чем занимаюсь, да чем прежде занималась. Очень уж девушке все соседство интересно. Любопытная — сверх всякой меры. Один раз подружек приводила, но те пугливые, как меня увидели, сразу убежали.
- Один, значит, раз подружек приводила? А сама сколько раз приходила?
- Да разочков пять, - Обдериха развела руками. - Я не считала, батюшка. Принимала, кваском поила, истории ей рассказывала всякие. Скучно мне, батюшка. В баньку мыться никто не ходит, подруженьки мои далеко, вот и скучаю. А тут, девонька, вежливая. Отчего б не поговорить?
- Когда вы видели барышню Семенову в последний раз?
Обдериха плечами пожала.
- Разве все упомнишь? Днями.
-Она не была напугана или обеспокоена чем-то?
- Да будет вам! - фыркнула Обдериха. - Кто девочку-то обидит? Хорошая девочка, любопытная только, да разве ж это порок?
- Очевидно — порок, - кивнул Лихо, - коль скоро четверо девушек жестоко убиты, а пятая пропала.
Обдериха только развела руками.
- Еще вопрос. В лес, в заповедную его часть, ходит кто-то подозрительный?
Обдериха оглушительно расхохоталась, утирая брызнувшие во все стороны слезы.
- Ой, насмешил, насмешил, батюшка! Заповедный, скажешь тоже! Да двор это проходной, а не заповедный лес! Кто туда только не ходит. Давеча ребятишки за ягодами бегали, вернулись здоровенькие.
- А прошлым летом вдова на прогулку сходила, и не вернулась, - сухо сказал Лихо.
- А про вдову, ваше превосходительство, мне ничего не известно.
Вот так и ушел Лихо в итоге ни с чем. Было, впрочем, ощущение, что Обдериха знает куда больше, чем говорит, и нет у нее ни малейшего желания делиться с членом Синода своими наблюдениями. И про девицу Семенову она знает, и про вдову, а предъявить клятой нечисти совершенно нечего. Людей не трогает, живет себе потихоньку в старой бане, дружбу с любознательными девицами водит.
Лихо тряхнул раздраженно головой и пошел в сторону дома.
* * *
Утром сперва треснул кувшин на умывальном столике, залил все ледяной водой и руку Олимпиаде оцарапал. Затем плита погасла, а чайник при этом все равно выкипел. И в довершение всего, выскользнула из рук сковорода, на которой Олимпиада собиралась нажарить оладьи, и едва не угодила ей на ногу. Барс, который под ногами крутился и рассуждал о превосходстве оладий со сметаной перед всеми другими утренними блюдами, едва успел прыснуть в сторону, вскочил на подоконник и оттуда наблюдал за растерянной Олимпиадой. А она руку о плиту, уже почти остывшую, обожгла.
- Ну что за невезенье!
- Олимпиада Потаповна! - Лихо едва успел вытащить ее из-под рухнувшего шкафа, в сторонке поставили и отряхнул аккуратно. - Вы в порядке?
- Соль через плечо кинуть надо, - Барс лизнул лапу и принялся намывать морду с серьезным видом продолжая рассуждать о способах отвести беду. - А если это порча, то иголку надо на одежде носить. А еще…
- Какими судьбами? - Лихо выпустил наконец Олимпиаду из рук, но на всякий случай подальше от плиты отодвинул.
- А я с приветом от Василь Тимофеича, - ухмыльнулся кот.
- Он ночью пришел, - сказала Олимпиада. - Вас дома не было.
- Что за привет? - спросил Лихо, необычайно в это утро хмурый, точно и ему перепало олимпиадино сегодняшнее невезенье.
- «Не пора ли тебе, Лихо, в Петербург возвращаться? Отпуски, голубчик, так не проводят, так только мигрени себе зарабатывают. Да и нужен ты в Синоде по известному тебе делу», - отбубнил кот свое послание, точно телеграмму зачитал, и снова принялся намывать морду.
- Здесь дел невпроворот, - отмахнулся Лихо. - Да оставьте вы, Олимпиада Потаповна! В кухне такой беспорядок, а вы за оладьи!
Олимпиада выронила ложку, расплескав во все стороны жидкое тесто, и мрачно на Лихо посмотрела.
- По дороге чаю выпьем, - сказал он примирительно. - У Водовозова кулебяку съедим. И горячих булочек. Больше Дрёма ничего мне передать не велел?
- Пановского в Петербурге нет, - спокойно ответил кот. - В Сибирь поехал, в тамошние леса, какую-то неприятность улаживать.
- Жаль, - задумчиво кивнул Лихо. - Присмотреться бы к здешнему лесу. Ты не торопишься домой, Барс?
Кот потянулся всем своим немаленьким, лоснящимся телом, зевнул, продемонстрировав внушительные клыки, когти о лавку поточил. Даже Олимпиада уже начала терять терпение, а о Лихо и говорить нечего. Он, кажется, едва сдерживался, чтобы не схватить кота этого за шкирку и не тряхнуть хорошенько. Наконец Барс сел, лапы передних пушистым хвостом накрыл и ответил с немалым достоинством.
