- Зачем он? - спросил любознательный Мишка.
- Для вызова драугов, Михайло Потапович, - ответил Лихо и, достав платок, брезгливо вытер пальцы. Прикасаться к трупу было отчего-то неприятно.
- Кого, Нестор Нимович?
- Злых призраков, - Лихо бросил платок на край нар. - Идемте, нужно отправить одно послание. А вы отнесите тело в прозекторскую. Я хочу знать о жизни и смерти этого человека все.
До кабинета шли молча. На месте Лихо закрыл окно, чтобы только избавиться от запах сирени, который перестал уже ему нравится, и потребовал чаю. Чай принесли сразу же, и сразу же он набил оскомину. Эх, если бы и в самом деле работала Олимпиада Потаповна в отделении! Лихо сразу вспомнил и чай вчерашний, и поздний ее визит, когда вдова Штерн заварила ему, убийце мужа, отвар от головной боли. Это Лихо заинтриговало.
- Как вы думаете, Нестор Нимович, что произошло? - спросил Мишка.
Лихо сделал глоток неуместно горького чая, сел за стол и откинулся на спинку кресла.
- Кто-то пожелал обезопасить себя и убрать свидетеля.
- С помощью этих рисунков? - удивился Мишка.
- Это гальдрстав, Михайло Потапович, - укоризненно сказал Лихо. - Вам ли не знать, как сильно старое, проверенное колдовство. В исландских рунах немало силы, если накладывать их с умом. Едва ли это делал трактирщик, он в рунах явно ничего не смыслил. Но кто-то ему показал несколько, наплел с три короба. Уверен, если мы внимательно осмотрим трактир, найдем там какой-нибудь каупалоки, руну удачи в бизнесе. А эти рисунки нашему Савве Игнатичну запродали, как какую-нибудь защиту от врагов и конкурентов. Та, что на груди, совершенно безвредна, даже полезна, пожалуй. А ну как лиса в дом забредет. А вот вторая-то нашего трактирщика и убила.
- Как? - Мишка прошелся по кабинету, но ему, в отличие от начальника, подобное мысли не проясняло. - Явился этот, драуг, и повесил Сторожка?
- Он сам повесился, - покачал головой Лихо. - По крайней мере — телесно. Вот что, Михайло Потапович, отправьте-ка срочную телеграмму в Москву.
Мишка поспешно сел к столу и взялся за перо.
- Слушаю, Нестор Нимович.
- Профессору Московского Университета Ч. Шуликуну. Прошу сообщить срочно, запятая, кто интересовался исландским колдовством, запятая, и не было ли среди них жителей Загорска. С благодарностью, запятая, Лихо.
Мишка махнул листком, просушивая чернила, и посмотрел на Лихо немного удивленно.
- По-вашему, Нестор Нимович, это даст что-то?
- Шуликун — член Синода, - Лихо пожал плечами. - Попытка-то не пытка, Михайло Потапович. Интерес к северной магии среди русских колдунов невелик, так что это должно быть дело заметное.
- Отправлю срочно, - Мишка схватил шляпу и выскочил за дверь, Лихо же прикрыл глаза, надеясь доспать сегодня хотя бы пару минут.
* * *
Снова повторился тот же сон: человек, страшный, изможденный, и череда идущих к нему с подношением. Но на этот раз Олимпиада, лучше прежнего сознающая, что видит сон, различила много новых деталей. Под ногами у человека был спекшийся от жара камень, пошедший трещинами, из которых вырывались искры, капли жидкого огня. И пахло серой.
К завтраку Олимпиада вышла, задумчивая. Сон перестал казаться ей просто жутковатой безделицей. Ведьмы сроду не относились к вещим снам с должным уважением — оставляли это глупым девчонкам, что кладут на святки под подушку четырех королей или гребешок, или и того глупее, ложатся спать, наевшись соленого. Однако, повторяющееся видение несло некий знак, и Олимпиада собиралась разгадать его. Но не в сонник же лезть! Засмеют.
- Письма разослать надо, - сказала мать, единственная из семьи, кто еще присутствовал на завтраке.. - Тризну по Штерну справим как положено, помянем его, ведьмака проклятого, недобрым словом, и ты будешь свободна. А ночью сегодня к бабке ступай. А траур сними, нечего его носить по такому покойнику.
- Мне Сусанну Лиснецкую навестить надо, - тихо сказала Олимпиада.
- С чего бы это? - мать покачала головой. - Брось все эти глупости, Олимпиада. Нечего без цели по городу бродить. Дружбу с людишками Мишеньке оставь, он у нас в сыскные начальники метит. Иди в свою комнату и готовься, у бабки так запросто испытания не пройдешь, а будь уверена, они будут, и пресложные.
Олимпиада отложила вилку.
- Разрешите уйти, маменька.
Поднявшись в свою комнату, Олимпиада задвинула щеколду и прошлась от двери к окну, беспокойно считая шаги. Ей владело странное возбуждение, понемногу разогнавшее ту апатию, что охватила Олимпиаду полгода назад. Хватит. Она пропиталась горем, распухла от него, теперь казалось — тронешь, и гной потечет изо всех пор. А нельзя так. Не к добру. Так и потонуть можно в смердящей реке.
Смердящей… Олимпиада распахнула окно, полной грудью вдохнула сладкий воздух.
Тая река свирепая, свирепая река, сама сердитая.
Вот, что ей снилось. Река Смородина, что отделяет мир живых от мира мертвых. А худой человек, что стоит на обеих ее берегах — умран, не желающий лежать в могиле. Упырь, стало быть. И не просто так приснился. Связан ли этот сон с тем делом, что расследовалось в городе, Олимпиада знать не могла, но это был определенно знак — исполнить свое обещание и поговорить с Сусанной. К знакам в отличие от снов у ведьм отношение было уважительное.
Сперва Олимпиада переоделась, ведь не слишком это прилично — заявляться к больной в траурном платье. Все ее наряды были оставлены в Крыму, розданы бедным, с собой Олимпиада привезла только траурные. Шкафу сыскалось несколько прежних, оставшихся от девической жизни платьев. К удивлению Олимпиаду, они были ей все еще впору.
Переодевшись, Олимпиада сняла туфли и осторожно, так, чтобы ни одна половица не скрипнула, спустилась вниз. Мать в комнате за столом заполняла амбарные книги — всегда вела хозяйство скрупулезно, а отдельную книгу завела для желающих взять у нее в долг. Мать, по счастью, была так погружена в расчеты, что на крадущуюся мимо двери Олимпиаду внимания не обратила. Обувшись уже на крыльце, Олимпиада выбежала со двора, аккуратно прикрыла за собой калитку и поспешила вниз по улице.
Сегодня она точно знала, куда идет — в западную часть города, где, совсем рядом с рекой, располагались симпатичные, скромные на вид, но все еще зажиточные домики. Они утопали в белой пене сирени, сияли намытыми окнами, свежевыкрашенными резными наличниками. Дом Лиснецких Олимпиада хорошо знала с детства. На первом этаже устроена была купцом Лиснецким лавочка, торгующая скобяным товаром, и еще две располагались на торговой стороне, но эта, домашняя, была у Прохора Егоровича, пожалуй, любимой. И дом свой он любил, старался каждую весну поновлять его, красить голубой краской стены, а белой — наличники. Конек же крыши, вырезанный в виде змея-дракона, одно время даже золотил.
Теперь дом казался жалким, почти заброшенным. Краска поблекла, кое-где даже облупилась, обнажая старое, безжизненно-серое дерево. Витрины на первом этаже были заколочены досками, на одной из дверей висел амбарный замок. Вторая дверь была распахнута, и из сеней тянуло плесенью. Олимпиада, помешкав, заглянула. Тихо было в доме, прохладно и очень — неприятно — тихо.
- Сусанна! - позвала Олимпиада. - Сусанна Прохоровна! Это Олимпиада Штерн.
- Сюда иди, - услышала она слабый голос, доносящийся из глубины дома.
Половицы скрипели под ногами, и все время казалось, что вот-вот пол проломится, и рухнешь ты вниз, едва ли не в преисподню. Сколько уж лет Прохора Егорыча нет? Года три, не больше. А дом пришел в такое печальное состояние.
В дальней комнате, куда заглянула Олимпиада, пахло болезнью: кислый запах пота, горечь лекарств, запашок немытого тела, грязных простыней и спитого чая. Окна были закрыты плотно, стекла давно немыты, так что заросли пылью и паутиной. Из-за этого свет почти не проникал в комнату, и приходилось напрягать глаза, чтобы разглядеть узкую постель у стены, где лежал кто-то, тонкий и бледный, обложенный серыми подушками. На столе высилась целая батарея бутылей и склянок. На табурете возле кровати стояла миска, над которой кружились, противно жужжа, мухи.
- Сусанна Прохоровна, - вновь позвала Олимпиада.
- Ты ли, Липка? - отозвалась слабо лежащая на постели. Голос Олимпиада узнала с трудом. - Давно не виделись. Подойди. Сядь куда-нибудь.
Олимпиада оглянулась, отмечая не только страшное запустение, но и странное нежелание жить. Тошно здесь было.
- Окно надо открыть…
- Не трудись, - тихо сказала Сусанна. - Недолго уж мне… Жить не хочу.
- Что с тобой? - Олимпиада подошла к постели, огляделась, но сесть было некуда. Можно было, конечно, убрать с табуретки миску с засохшей едой (и сколько стоит тут эта каша?), но Олимпиада побрезговала чего-либо касаться. - Что случилось, Сусанна?
- Ты, я слышала, овдовела? Соболезную.
- Не нужно, - покачала головой Олимпиада. - Мы со Штерном плохо жили, думаю, это всем известно.
Сусанна в ответ то ли рассмеялась, то ли раскашлялась. Потом, переведя дух, проговорила:
- Вот и я овдовела, так и не венчавшись.
Тонкая, сухонькая рука указала на стену, увешенную картинками и фотокарточками. Олимпиада склонилась к ним, пытаясь разглядеть хоть что-то в тусклом свете, но карточки также были покрыты слоем паутины и пыли, словно в доме не убирались много недель, а то и месяцев.
-Могу я помочь тебе чем-то, Сусанна? - спросила Олимпиада. - Давай, приберусь, обед приготовлю…
- Не нужно, вдовица Штерн, - Сусанна вдруг захихикала мелко и мерзко. - Иди своей дорогой, не тревожь почтенный люд.
- Сусанна!
- Вон пошла! - рявкнула больная неожиданно громко, так что, кажется, стены задрожали и пыль вся поднялась в воздух. Олимпиада отступила назад шаг, другой, а пыль метнулась ей в лицо, заставляя кашлять, забила нос, запорошила глаза.
Закрыв лицо ногами, Олимпиада поспешила выйти, в коридоре перешла на бег. Под ногами треснула половица, и левая нога угодила в дыру по самую щиколотку, да там и застряла. Острые зубья впились в кожу, сдавили сухожилья. Олимпиада дернулась несколько раз, и наконец сумела высвободиться, оставив сапожок в дыре. Стоило ей выбраться из дома, как дверь за ней захлопнулась. Обернувшись, Олимпиада дернула ее пару раз, но открыть не сумела.
Олимпиада сняла и второй сапожок, да так и пошла, босая, по теплой, нагретой солнцем мостовой. В старой торговой части, давно уже превратившейся в жилую, улицы были вымощены досками, а в центре под ногами оказался горячий булыжник. Идти стало труднее, песок то и дело царапал пятки, а один раз Олимпиада едва не наступила на битое стекло.
До дома было гораздо ближе, те мне менее, она упрямо дошла до полицейского управления и с немалым достоинством сказала, что хотела бы видеть господина Лихо. Дежурный оглядел ее удивленно с головы, должно быть, запыленной, до босых ног, после чего проводил к кабинету.
- Его превосходительство просили не беспокоить, но…
- Это срочно, - кивнула Олимпиада.
Дежурный постучал, после чего приоткрыл дверь и заглянул в кабинет.
- Ваше превосходительство, к вам госпожа Штерн. Да, слушаюсь. Проходите, Олимпиада Потаповна.
Олимпиада шагнула в кабинет, словно по контрасту с комнатушкой Сусанны Лисецкой, просторный, светлый и чистый. Лихо, с чашкой в руках, прохаживался возле окна, то и дело делая глоток и морщась. Остановившись на минуту, он посмотрел на Олимпиаду с легким удивлением, и махнул в сторону кресла.
- Присаживайтесь, Олимпиада Потаповна. У вас паутина в волосах.
Олимпиада провела рукой, собрала той паутины целый пук и брезгливо отбросила в сторону. Сквозняк подхватил легкие нити и унес в окно. Лихо оглядел ее еще внимательнее, поставил чашку на стол и выглянул в приемную.
- Петров, раздобудьте Олимпиаде Потаповне пару туфель, и побыстрее. Что это вы в таком виде?
Олимпиада постаралась как можно спокойнее, без лишних эмоций и ненужных деталей пересказать свой визит к Сусанне Лиснецкой, и все равно, рассказ оброс и темнотой, и паутиной, и мухами над кашей, о чем Лихо и знать-то не нужно. И пол хватал Олимпиаду зубами, а дом чуть ли не скалился. Прав был Штерн, слишком уж богатое у нее воображение, даже для ведьмы. Лихо выслушал ее, не перебивая, присев на подоконник. Кивнул.
- Любопытное дело, Олимпиада Потаповна, очень любопытное. Вы, что же, и в самом деле это видели?
- Своими глазами, - кивнула Олимпиада, в глубине души, уже ни в чем не уверенная. Тоном своим Лихо сказал: «сколько ж вам глупостей примерещилось, дурища неразумная».
- Очень любопытное.
Лихо вышел стремительно, вернулся спустя пару минут, и не один: следом шел встревоженный Мишка, неся пару туфель, таких нахально-алых, почти рубиновых. Вот же знатные черевички, - фыркнула про себя Олимпиада. - Такие, должно быть, царица носит. Туфли ей, впрочем, оказались впору, а что к светлому девическому платью не подходят, жаловаться Олимпиада не стала. Ей это платье само по себе не подходит.
- Вот что, Олимпиада Потаповна, съездим-ка мы с вами в тот дом, навестим Сусанну Прохоровну, и брат ваш с нами. Съездим, Михайло Потапович?
- Нестор Нимович, - Мишка посмотрел сперва на Олимпиаду, потом на своего начальника, одинаково растерянно. - Это ж… А что со Сторожком-то?
- Как Шуликун ответит, так и решим, - кивнул Лихо. - Давайте, Михайло Потапович, с упырем нашим разберемся, пока он еще кого не заел. А потом вы отправитесь проводить дознание в доме генерала Иванова. Сдается мне, генеральша у нас — птица-еретица. Идемте.
Если кого-то из горожан и удивляло, что Олимпиада Штерн разъезжает в коляске вместе с начальником сыска, то они помалкивали. Ее вообще старались не замечать, а Василия Штерна точно из памяти вытравили. А может и в самом деле вытравили. К чему помнить им убийцу-ведьмака?
Дом Лиснецкой при приближении полицейских с Олимпиадой, кажется, еще больше нахмурился, сжался, весь готовый дать отпор. Жутко стало глядеть на него. Лихо остановил коляску, спрыгнул на землю и концом трости указал на землю.
- Тут встаньте, Михайло Потапович, и руку сестре подайте.
Олимпиада руку приняла и, стоило ей коснуться теплой ладони брата, как все разом переменилось. Дом точно распрямился, краски стали ярче, исчезли все несовершенства. Краска пусть не новая, но вполне еще яркая, а на коньке даже следы позолоты есть. И окна помыты. А витрины вовсе не заколочены, а только ставнями закрыты. Олимпиада выдернула руку, и снова воззрилась на уродливое, умирающее строение.
- Как… Что?… - Олимпиада повернулась к Лихо. - Что вы видите?
- Что я вижу, Олимпиада Потаповна, не суть важно, - покачал головой Лихо. - Есть у Лиснецкой родня?
- Нет, Нестор Нимович, - ответствовал Мишка, глядя на сестру с недоумением. Он явно так и не понял, что так удивило ее и заинтересовало Лихо.
Впрочем, и Олимпиада того не поняла.
- Что ж, значит Синод берет девицу Лиснецкую под опеку. Отправьте ее в больницу, установите круглосуточное наблюдение. А дом обыскать от подвала до чердака, в каждую щель заглянуть. Потом займетесь дознанием у генеральши Ивановой.
- Будет сделано, - отрапортовал Мишка.
- Коляску возьмите, - кивнул Лихо. - Я пешком пройдусь.
Мишка глянул на него, на Олимпиаду, потом вскочил на коляску и умчался на скорости, превышающей разумную. Спешил задание выполнить. Вдруг и правда в начальники метит.
- Для вызова драугов, Михайло Потапович, - ответил Лихо и, достав платок, брезгливо вытер пальцы. Прикасаться к трупу было отчего-то неприятно.
- Кого, Нестор Нимович?
- Злых призраков, - Лихо бросил платок на край нар. - Идемте, нужно отправить одно послание. А вы отнесите тело в прозекторскую. Я хочу знать о жизни и смерти этого человека все.
До кабинета шли молча. На месте Лихо закрыл окно, чтобы только избавиться от запах сирени, который перестал уже ему нравится, и потребовал чаю. Чай принесли сразу же, и сразу же он набил оскомину. Эх, если бы и в самом деле работала Олимпиада Потаповна в отделении! Лихо сразу вспомнил и чай вчерашний, и поздний ее визит, когда вдова Штерн заварила ему, убийце мужа, отвар от головной боли. Это Лихо заинтриговало.
- Как вы думаете, Нестор Нимович, что произошло? - спросил Мишка.
Лихо сделал глоток неуместно горького чая, сел за стол и откинулся на спинку кресла.
- Кто-то пожелал обезопасить себя и убрать свидетеля.
- С помощью этих рисунков? - удивился Мишка.
- Это гальдрстав, Михайло Потапович, - укоризненно сказал Лихо. - Вам ли не знать, как сильно старое, проверенное колдовство. В исландских рунах немало силы, если накладывать их с умом. Едва ли это делал трактирщик, он в рунах явно ничего не смыслил. Но кто-то ему показал несколько, наплел с три короба. Уверен, если мы внимательно осмотрим трактир, найдем там какой-нибудь каупалоки, руну удачи в бизнесе. А эти рисунки нашему Савве Игнатичну запродали, как какую-нибудь защиту от врагов и конкурентов. Та, что на груди, совершенно безвредна, даже полезна, пожалуй. А ну как лиса в дом забредет. А вот вторая-то нашего трактирщика и убила.
- Как? - Мишка прошелся по кабинету, но ему, в отличие от начальника, подобное мысли не проясняло. - Явился этот, драуг, и повесил Сторожка?
- Он сам повесился, - покачал головой Лихо. - По крайней мере — телесно. Вот что, Михайло Потапович, отправьте-ка срочную телеграмму в Москву.
Мишка поспешно сел к столу и взялся за перо.
- Слушаю, Нестор Нимович.
- Профессору Московского Университета Ч. Шуликуну. Прошу сообщить срочно, запятая, кто интересовался исландским колдовством, запятая, и не было ли среди них жителей Загорска. С благодарностью, запятая, Лихо.
Мишка махнул листком, просушивая чернила, и посмотрел на Лихо немного удивленно.
- По-вашему, Нестор Нимович, это даст что-то?
- Шуликун — член Синода, - Лихо пожал плечами. - Попытка-то не пытка, Михайло Потапович. Интерес к северной магии среди русских колдунов невелик, так что это должно быть дело заметное.
- Отправлю срочно, - Мишка схватил шляпу и выскочил за дверь, Лихо же прикрыл глаза, надеясь доспать сегодня хотя бы пару минут.
* * *
Снова повторился тот же сон: человек, страшный, изможденный, и череда идущих к нему с подношением. Но на этот раз Олимпиада, лучше прежнего сознающая, что видит сон, различила много новых деталей. Под ногами у человека был спекшийся от жара камень, пошедший трещинами, из которых вырывались искры, капли жидкого огня. И пахло серой.
К завтраку Олимпиада вышла, задумчивая. Сон перестал казаться ей просто жутковатой безделицей. Ведьмы сроду не относились к вещим снам с должным уважением — оставляли это глупым девчонкам, что кладут на святки под подушку четырех королей или гребешок, или и того глупее, ложатся спать, наевшись соленого. Однако, повторяющееся видение несло некий знак, и Олимпиада собиралась разгадать его. Но не в сонник же лезть! Засмеют.
- Письма разослать надо, - сказала мать, единственная из семьи, кто еще присутствовал на завтраке.. - Тризну по Штерну справим как положено, помянем его, ведьмака проклятого, недобрым словом, и ты будешь свободна. А ночью сегодня к бабке ступай. А траур сними, нечего его носить по такому покойнику.
- Мне Сусанну Лиснецкую навестить надо, - тихо сказала Олимпиада.
- С чего бы это? - мать покачала головой. - Брось все эти глупости, Олимпиада. Нечего без цели по городу бродить. Дружбу с людишками Мишеньке оставь, он у нас в сыскные начальники метит. Иди в свою комнату и готовься, у бабки так запросто испытания не пройдешь, а будь уверена, они будут, и пресложные.
Олимпиада отложила вилку.
- Разрешите уйти, маменька.
Поднявшись в свою комнату, Олимпиада задвинула щеколду и прошлась от двери к окну, беспокойно считая шаги. Ей владело странное возбуждение, понемногу разогнавшее ту апатию, что охватила Олимпиаду полгода назад. Хватит. Она пропиталась горем, распухла от него, теперь казалось — тронешь, и гной потечет изо всех пор. А нельзя так. Не к добру. Так и потонуть можно в смердящей реке.
Смердящей… Олимпиада распахнула окно, полной грудью вдохнула сладкий воздух.
Тая река свирепая, свирепая река, сама сердитая.
Вот, что ей снилось. Река Смородина, что отделяет мир живых от мира мертвых. А худой человек, что стоит на обеих ее берегах — умран, не желающий лежать в могиле. Упырь, стало быть. И не просто так приснился. Связан ли этот сон с тем делом, что расследовалось в городе, Олимпиада знать не могла, но это был определенно знак — исполнить свое обещание и поговорить с Сусанной. К знакам в отличие от снов у ведьм отношение было уважительное.
Сперва Олимпиада переоделась, ведь не слишком это прилично — заявляться к больной в траурном платье. Все ее наряды были оставлены в Крыму, розданы бедным, с собой Олимпиада привезла только траурные. Шкафу сыскалось несколько прежних, оставшихся от девической жизни платьев. К удивлению Олимпиаду, они были ей все еще впору.
Переодевшись, Олимпиада сняла туфли и осторожно, так, чтобы ни одна половица не скрипнула, спустилась вниз. Мать в комнате за столом заполняла амбарные книги — всегда вела хозяйство скрупулезно, а отдельную книгу завела для желающих взять у нее в долг. Мать, по счастью, была так погружена в расчеты, что на крадущуюся мимо двери Олимпиаду внимания не обратила. Обувшись уже на крыльце, Олимпиада выбежала со двора, аккуратно прикрыла за собой калитку и поспешила вниз по улице.
Сегодня она точно знала, куда идет — в западную часть города, где, совсем рядом с рекой, располагались симпатичные, скромные на вид, но все еще зажиточные домики. Они утопали в белой пене сирени, сияли намытыми окнами, свежевыкрашенными резными наличниками. Дом Лиснецких Олимпиада хорошо знала с детства. На первом этаже устроена была купцом Лиснецким лавочка, торгующая скобяным товаром, и еще две располагались на торговой стороне, но эта, домашняя, была у Прохора Егоровича, пожалуй, любимой. И дом свой он любил, старался каждую весну поновлять его, красить голубой краской стены, а белой — наличники. Конек же крыши, вырезанный в виде змея-дракона, одно время даже золотил.
Теперь дом казался жалким, почти заброшенным. Краска поблекла, кое-где даже облупилась, обнажая старое, безжизненно-серое дерево. Витрины на первом этаже были заколочены досками, на одной из дверей висел амбарный замок. Вторая дверь была распахнута, и из сеней тянуло плесенью. Олимпиада, помешкав, заглянула. Тихо было в доме, прохладно и очень — неприятно — тихо.
- Сусанна! - позвала Олимпиада. - Сусанна Прохоровна! Это Олимпиада Штерн.
- Сюда иди, - услышала она слабый голос, доносящийся из глубины дома.
Половицы скрипели под ногами, и все время казалось, что вот-вот пол проломится, и рухнешь ты вниз, едва ли не в преисподню. Сколько уж лет Прохора Егорыча нет? Года три, не больше. А дом пришел в такое печальное состояние.
В дальней комнате, куда заглянула Олимпиада, пахло болезнью: кислый запах пота, горечь лекарств, запашок немытого тела, грязных простыней и спитого чая. Окна были закрыты плотно, стекла давно немыты, так что заросли пылью и паутиной. Из-за этого свет почти не проникал в комнату, и приходилось напрягать глаза, чтобы разглядеть узкую постель у стены, где лежал кто-то, тонкий и бледный, обложенный серыми подушками. На столе высилась целая батарея бутылей и склянок. На табурете возле кровати стояла миска, над которой кружились, противно жужжа, мухи.
- Сусанна Прохоровна, - вновь позвала Олимпиада.
- Ты ли, Липка? - отозвалась слабо лежащая на постели. Голос Олимпиада узнала с трудом. - Давно не виделись. Подойди. Сядь куда-нибудь.
Олимпиада оглянулась, отмечая не только страшное запустение, но и странное нежелание жить. Тошно здесь было.
- Окно надо открыть…
- Не трудись, - тихо сказала Сусанна. - Недолго уж мне… Жить не хочу.
- Что с тобой? - Олимпиада подошла к постели, огляделась, но сесть было некуда. Можно было, конечно, убрать с табуретки миску с засохшей едой (и сколько стоит тут эта каша?), но Олимпиада побрезговала чего-либо касаться. - Что случилось, Сусанна?
- Ты, я слышала, овдовела? Соболезную.
- Не нужно, - покачала головой Олимпиада. - Мы со Штерном плохо жили, думаю, это всем известно.
Сусанна в ответ то ли рассмеялась, то ли раскашлялась. Потом, переведя дух, проговорила:
- Вот и я овдовела, так и не венчавшись.
Тонкая, сухонькая рука указала на стену, увешенную картинками и фотокарточками. Олимпиада склонилась к ним, пытаясь разглядеть хоть что-то в тусклом свете, но карточки также были покрыты слоем паутины и пыли, словно в доме не убирались много недель, а то и месяцев.
-Могу я помочь тебе чем-то, Сусанна? - спросила Олимпиада. - Давай, приберусь, обед приготовлю…
- Не нужно, вдовица Штерн, - Сусанна вдруг захихикала мелко и мерзко. - Иди своей дорогой, не тревожь почтенный люд.
- Сусанна!
- Вон пошла! - рявкнула больная неожиданно громко, так что, кажется, стены задрожали и пыль вся поднялась в воздух. Олимпиада отступила назад шаг, другой, а пыль метнулась ей в лицо, заставляя кашлять, забила нос, запорошила глаза.
Закрыв лицо ногами, Олимпиада поспешила выйти, в коридоре перешла на бег. Под ногами треснула половица, и левая нога угодила в дыру по самую щиколотку, да там и застряла. Острые зубья впились в кожу, сдавили сухожилья. Олимпиада дернулась несколько раз, и наконец сумела высвободиться, оставив сапожок в дыре. Стоило ей выбраться из дома, как дверь за ней захлопнулась. Обернувшись, Олимпиада дернула ее пару раз, но открыть не сумела.
Олимпиада сняла и второй сапожок, да так и пошла, босая, по теплой, нагретой солнцем мостовой. В старой торговой части, давно уже превратившейся в жилую, улицы были вымощены досками, а в центре под ногами оказался горячий булыжник. Идти стало труднее, песок то и дело царапал пятки, а один раз Олимпиада едва не наступила на битое стекло.
До дома было гораздо ближе, те мне менее, она упрямо дошла до полицейского управления и с немалым достоинством сказала, что хотела бы видеть господина Лихо. Дежурный оглядел ее удивленно с головы, должно быть, запыленной, до босых ног, после чего проводил к кабинету.
- Его превосходительство просили не беспокоить, но…
- Это срочно, - кивнула Олимпиада.
Дежурный постучал, после чего приоткрыл дверь и заглянул в кабинет.
- Ваше превосходительство, к вам госпожа Штерн. Да, слушаюсь. Проходите, Олимпиада Потаповна.
Олимпиада шагнула в кабинет, словно по контрасту с комнатушкой Сусанны Лисецкой, просторный, светлый и чистый. Лихо, с чашкой в руках, прохаживался возле окна, то и дело делая глоток и морщась. Остановившись на минуту, он посмотрел на Олимпиаду с легким удивлением, и махнул в сторону кресла.
- Присаживайтесь, Олимпиада Потаповна. У вас паутина в волосах.
Олимпиада провела рукой, собрала той паутины целый пук и брезгливо отбросила в сторону. Сквозняк подхватил легкие нити и унес в окно. Лихо оглядел ее еще внимательнее, поставил чашку на стол и выглянул в приемную.
- Петров, раздобудьте Олимпиаде Потаповне пару туфель, и побыстрее. Что это вы в таком виде?
Олимпиада постаралась как можно спокойнее, без лишних эмоций и ненужных деталей пересказать свой визит к Сусанне Лиснецкой, и все равно, рассказ оброс и темнотой, и паутиной, и мухами над кашей, о чем Лихо и знать-то не нужно. И пол хватал Олимпиаду зубами, а дом чуть ли не скалился. Прав был Штерн, слишком уж богатое у нее воображение, даже для ведьмы. Лихо выслушал ее, не перебивая, присев на подоконник. Кивнул.
- Любопытное дело, Олимпиада Потаповна, очень любопытное. Вы, что же, и в самом деле это видели?
- Своими глазами, - кивнула Олимпиада, в глубине души, уже ни в чем не уверенная. Тоном своим Лихо сказал: «сколько ж вам глупостей примерещилось, дурища неразумная».
- Очень любопытное.
Лихо вышел стремительно, вернулся спустя пару минут, и не один: следом шел встревоженный Мишка, неся пару туфель, таких нахально-алых, почти рубиновых. Вот же знатные черевички, - фыркнула про себя Олимпиада. - Такие, должно быть, царица носит. Туфли ей, впрочем, оказались впору, а что к светлому девическому платью не подходят, жаловаться Олимпиада не стала. Ей это платье само по себе не подходит.
- Вот что, Олимпиада Потаповна, съездим-ка мы с вами в тот дом, навестим Сусанну Прохоровну, и брат ваш с нами. Съездим, Михайло Потапович?
- Нестор Нимович, - Мишка посмотрел сперва на Олимпиаду, потом на своего начальника, одинаково растерянно. - Это ж… А что со Сторожком-то?
- Как Шуликун ответит, так и решим, - кивнул Лихо. - Давайте, Михайло Потапович, с упырем нашим разберемся, пока он еще кого не заел. А потом вы отправитесь проводить дознание в доме генерала Иванова. Сдается мне, генеральша у нас — птица-еретица. Идемте.
Если кого-то из горожан и удивляло, что Олимпиада Штерн разъезжает в коляске вместе с начальником сыска, то они помалкивали. Ее вообще старались не замечать, а Василия Штерна точно из памяти вытравили. А может и в самом деле вытравили. К чему помнить им убийцу-ведьмака?
Дом Лиснецкой при приближении полицейских с Олимпиадой, кажется, еще больше нахмурился, сжался, весь готовый дать отпор. Жутко стало глядеть на него. Лихо остановил коляску, спрыгнул на землю и концом трости указал на землю.
- Тут встаньте, Михайло Потапович, и руку сестре подайте.
Олимпиада руку приняла и, стоило ей коснуться теплой ладони брата, как все разом переменилось. Дом точно распрямился, краски стали ярче, исчезли все несовершенства. Краска пусть не новая, но вполне еще яркая, а на коньке даже следы позолоты есть. И окна помыты. А витрины вовсе не заколочены, а только ставнями закрыты. Олимпиада выдернула руку, и снова воззрилась на уродливое, умирающее строение.
- Как… Что?… - Олимпиада повернулась к Лихо. - Что вы видите?
- Что я вижу, Олимпиада Потаповна, не суть важно, - покачал головой Лихо. - Есть у Лиснецкой родня?
- Нет, Нестор Нимович, - ответствовал Мишка, глядя на сестру с недоумением. Он явно так и не понял, что так удивило ее и заинтересовало Лихо.
Впрочем, и Олимпиада того не поняла.
- Что ж, значит Синод берет девицу Лиснецкую под опеку. Отправьте ее в больницу, установите круглосуточное наблюдение. А дом обыскать от подвала до чердака, в каждую щель заглянуть. Потом займетесь дознанием у генеральши Ивановой.
- Будет сделано, - отрапортовал Мишка.
- Коляску возьмите, - кивнул Лихо. - Я пешком пройдусь.
Мишка глянул на него, на Олимпиаду, потом вскочил на коляску и умчался на скорости, превышающей разумную. Спешил задание выполнить. Вдруг и правда в начальники метит.
