Миновав пахнущее сеном и травами помещение, похожее наполнением на обыкновенный сарай, они поднялись на несколько ступеней по крутой лестнице, через низкий проём — Антонине низкий, а хозяину и вовсе приходилось сложиться в три погибели, — прошли в первую комнату, узкую и тесную, а оттуда, ещё через одну дверь, шагнули в новую, куда более тёплую и светлую.
Глаза уже вполне привыкли к сумраку, так что света пары небольших окон вполне хватило, чтобы спокойно осмотреться.
Свободные стены завешаны оленьими шкурами, на которые девушка глянула с подозрением, но они смотрелись достаточно пристойно и насекомыми как будто не кишели. Слева в углу большая печь, сейчас холодная, — странная, сложная, с металлической топкой, выполнявшей роль плиты, и каменной стеной позади, в которой прятался дымоход. На полках и на печи — всяческая утварь, половине которой городская девушка не знала точного названия. В той же стене, рядом с печью, небольшая закрытая дверь.
В простенке между окнами стол с четырьмя массивными стульями — без скатерти, но чисто выскобленный. В красном углу пара тёмных икон без лампадки — набожностью хозяин дома явно не отличался, но традиции уважал. Под ним небольшая бочка на четырёхногом табурете, под которым белело блюдце — кошку он, что ли, держал? Пара сундуков под окнами, ещё один угол занимал книжный шкаф, заставленный очень плотно и видно — собранный с тщательностью, не для красоты. Четвёртый и последний угол занимала большая высокая кровать, аккуратно убранная и рассчитанная, верно, на супружескую чету, но с учётом размеров хозяина, это не казалось излишеством.
— К столу садитесь, чай согрею, — велел хозяин, поставив сумки при входе, и Антонина не стала спорить. И раздеваться пока тоже не стала. Стол оказался высоковат, а стулья — совершенно неподъёмные, ей только волоком и двигать. Ясно — так сделано, чтобы хозяину удобнее было, но ей впору чувствовать себя непутёвой Машенькой в жилище трёх медведей!
Внутри, в доме, пахло кисловато и резко, но не противно, просто — странно. Шкуры, дерево, отголоски приготовленной еды — не сейчас, давно, но смутно ощущалось что-то дразняще-приятное.
Сидор тем временем снял с полки примус, поставил на холодную плиту, не тратя времени на возню с растопкой последней, блестящим медным чайником зачерпнул из бочки. Задумчиво смерил взглядом гостью и выставил с буфета накрытую куском льна тарелку с нарезанным сыром. Вскоре там появился и серый хлеб, и блюдо с сухим печеньем, и розетка с вареньем, и видавший виды расписной фаянсовый заварник со сколом на носике и трещиной на ручке, и пара толстостенных кружек из простой обожжённой глины.
Антонина почувствовала, что краснеет от стыда: это что же Березин подумал, если первым делом кормить начал? Но мысли не помешали ей потянуться за кусочком подсохшего, со слезой сыра и проглотить его за пару мгновений, почти не жуя.
Отвлекая и себя, и хозяина от этой неловкости и своего жадного взгляда, девушка поспешила заговорить, тем более в доме она не отогрелась ещё до конца, но уже достаточно оттаяла, чтобы суметь говорить, не запинаясь.
— Здесь же нет полицейского управления, да? — со вздохом спросила то, что заподозрила при виде избы снаружи, и в чём убедилась теперь, оказавшись внутри. — И морга, конечно, тоже. Да бог с ним! Сколько вообще человек служит в полиции?
— Теперь — двое, — коротко ответил исправник, выставив на стол кружки.
Уездный исправник! Какой он исправник, начальник полиции целого уезда, если во всём хозяйстве одна печь… да эксперт теперь будет. Дипломированный. С отличием!
Антонина проглотила вздох и закусила губу, чтобы не расплакаться от обиды. Жалование жалованьем, но… она хотела работать! По профессии, а не как деревенская хозяйка хлопотать у печи! Да, матушка их всех приучила следить за домом, так что и приготовить Бересклет умела, и шить, и вышивать, но… Господи, стоило ли столько стараться, учиться, чтобы вот так?!
— У вас тёплых вещей нет? — спросил Сидор, заставив девушку вздрогнуть и очнуться от драматических мыслей. И обнаружить, что хлеб уже порезан толстыми, но ровными ломтями, да ещё появилась солёная икра в розетке. Своеобразное лакомство, на любителя, но с хлебом — отличная замена нормальному обеду.
— Отчего же? И пальто есть, и шинель, и сапоги… В чемодане. Что-то не так? — она вопросительно подняла брови, потому что мужчина поглядел на неё очень странно.
— Ясно.
Замечания своего Березин не развернул, а Антонина постеснялась уточнять, тем более ей всё больше мерещилось в его отношении нечто неодобрительное, насмешливое, словно он уже составил неприятное впечатление и лишь подтверждал его с каждым словом и жестом Бересклет. Казалось бы, когда мог успеть? Она ведь не сделала ничего дурного, и держится не так уж плохо… Как минимум не ревёт и странного не требует, как бы ни хотелось!
Пока Антонина снова металась, хозяин поставил саквояж на сундук под окно и скрылся с чемоданом за неприметной дверцей, да так быстро, что заглянуть туда не удалось. Но подозрения Бересклет отогнала до того, как они сумели оформиться и накинуться на неё, усиливая смятение: очень нужны этому медведю её пожитки!
Вернулся он быстро, опять прикрыв за собой дверь. Чайник уже пыхтел и плевался брызгами на примусе, так что к столу Сидор подошёл во всеоружии. Разлил чай по чашкам.
Антонина обхватила свою ладонями и не сдержала блаженного вздоха: толстая глина не успела прогреться настолько, чтобы обжигать, но отлично отогревала пальцы. И пах чай изумительно. Не чаем вовсе, а вешним лугом и мёдом — сладко, ярко, так что захотелось ткнуться носом в горячий пар и дышать только им.
— Для чего вы согласились на эту работу? — нарушил молчание хозяин, усевшийся напротив, через стол.
— Почему нет? — увильнула Антонина, открыв глаза.
И только теперь обнаружила, что у седого мужчины очень тёмные брови и ресницы, и глаза тёмные, а ещё — странно — почти нет морщин. Поначалу она подумала, что ему уж за шестьдесят, а теперь засомневалась. Или просто он хорошо сохранился, засолился тут на морском ветру?
— Потому что это край мира, — не принял такой ответ Сидор, отвлекая от посторонних размышлений. — Сюда так просто не едут.
— А вы? — вырвалось отчасти из упрямства, но больше из искреннего любопытства.
— Тут тихо, — непонятно ответил он. — Так что?
Бересклет опустила взгляд в кружку и всё же призналась, рассудив, что начальник имеет право знать, чего ожидать от подчинённой, и ничего постыдного в этом желании нет:
— Мне просто нужны деньги, а за здешнюю службу хорошо платят.
— На что? — искренне удивился он.
— Хочу помочь матери и сёстрам, — пожала она плечами. — Отец погиб в конце войны, а я аккурат учиться пошла. Мы не бедствовали, матушка шьёт очень хорошо, благородным дамам, но хотелось помочь ей и сёстрам.
— Не лучший способ.
— Ну уж какой есть, — упрямо нахмурилась Антонина, хотя сейчас, оглядываясь по сторонам, склонна была согласиться: место она и впрямь выбрала неудачное. Но не поворачивать же теперь назад! — Зато честно и с пользой.
— Вышли бы замуж, — предположил он. — Муж бы и обеспечил.
— А вы, Сидор Кузьмич, свою честь в какую сумму оцениваете? — Антонина выпрямилась — словно аршин вдруг проглотила, порывистым движением поставила кружку.
— Вы о чём? — озадачился он.
— О том самом. Вам лично какое месячное содержание положить надо, чтобы вы честью поступились? Себя продали? Отчего же сами не женились на мешке с деньгами? — вспылила она, и голос зазвенел громко, негодующе.
— Не кричите, сударыня, не глухой, — покривился он так, словно девушка не просто заговорила с излишней горячностью, а в голос завопила прямо в ухо. — Нет и нет.
Березин повёл могучим плечом, зачерпнул деревянной ложкой варенья, задумчиво размешал его в кружке, не отводя взгляда не то от резного узора на черенке, не то от кружащихся в чае разваренных ягод незнакомой Антонине породы.
Девушка тут же сдулась и ощутила себя очень глупо. И с чего она взъярилась так? Не насмешничал, не ругался, предположил только…
— Простите, — через несколько мгновений отважилась она заговорить. — Я изрядно наслушалась всякого о месте женщины от разных людей. Не в институте, конечно, но не все благосклонно принимают происходящие в мире изменения. Но вы-то в этом не виноваты.
Сидор поднял на собеседницу задумчивый взгляд, медленно кивнул, давая понять, что извинения принял.
— Отец офицером был? — спросил о другом, медленно отхлебнул сладкого чая.
— Нет, полевым хирургом.
В отличие от сестёр, Антонина помнила отца прекрасно и очень по нему скучала, но лет с тех пор минуло немало, и воспоминания не причиняли боль, а будили привычную светлую грусть.
— Бересклет? — вдруг вскинулся собеседник, кружка резко стукнула по столу, так что девушка вздрогнула от неожиданности. — Фёдор Иванович твой… ваш отец? Я думал, совпадение.
— Да, — растерянно призналась она. — Это плохо? Вы с ним… не в ладах были? — осторожно предположила худшее. Ещё не хватало, чтобы у её нового начальника имелись старые незакрытые счёты с покойным отцом!
— Напротив, — утолил её беспокойство Сидор. — Я ему жизнью обязан. Не знал, что он погиб…
— В самом конце уже. Санитарный поезд разбомбили, прицельно, караулили. Со злости, верно, — предположила Антонина. Других идей, за что враг ополчился на раненых, нарушив все христианские законы и светские договорённости, она не имела.
Впрочем, нет, имела. Матушка, вспоминая Великую войну, всегда серела и называла их нелюдью. Сама она к фронту касательства не имела, но наслышалась всякого и от мужа, и от своего старшего брата-кавалериста, который прошёл плен и чудом выжил, остался калекой — больше нравственным, чем физическим. Но Антонина старалась, по заветам отца, избегать столь общих суждений и не развешивать бездумно ярлыки. А ещё малодушно старалась вообще не думать о той войне, пусть и получалось с трудом.
Некоторое время они молча пили чай, но думали оба об одном: как причудливо переплетаются порой человеческие пути.
— Отчего вы не пошли по стопам отца?
— Хирургом? — уточнил Антонина. Весть о том, что новый начальник знался с её отцом и был у того пациентом, приободрила и успокоила, отчего заговорила она более откровенно. Кажется, Березин был из тех людей, которые помнят добро, и уж хотя бы в память об отце не станет ссориться. — Струсила. Мертвецов я отродясь не боялась, да и навредить им уже нельзя, а живого человека резать и шить — нешуточная отвага нужна. У отца была, а мне не досталось… Что смешного? — нахмурилась она, потому что собеседник на этих словах хмыкнул в бороду, одарив откровенно насмешливым взглядом.
— Вы выучились на врача и одолели такой путь. И отваги нет?
— Это совсем другое, — смутилась Антонина, но похвала всё равно согрела.
До того, конечно, согрел чай, и девушку уже заметно разморило в тепле, она расстегнула плащ, стянула косынку и вообще подумывала о том, что нужно снять верхнюю одежду, но ленилась.
— Ступайте спать, — заметил Сидор её состояние. — Я бельё вам положил, постелите сами.
— Мне бы умыться с дороги, — с надеждой посмотрела на него Бересклет, хотя по виду избы было очевидно: о водопроводе и горячей ванне тут заикаться не стоит.
— Да вон чайник возьмите, там ещё осталось.
— А… как тут вообще моются? — уточнила она не без стеснения. С одной стороны, и узнать надо, и как врач она иначе смотрела на принятые в обществе приличия, а с другой — незнакомый взрослый мужчина не казался лучшим собеседником для подобных деликатных вопросов.
— Баня есть, покажу. Понедельник и четверг — женские дни, сегодня среда, так что придётся потерпеть.
— Понедельник… и четверг? — севшим голосом переспросила Антонина, надеясь, что ей послышалось. — Дни?.. А остальные? Погодите, но как же… Общественная баня — и всё?!
— Не Петроград. — Сидор поднялся из-за стола, достал большой медный таз, зачерпнул ведром из всё той же бочки и, пока Антонина ошалело хлопала глазами, отнёс всё это вместе с чайником в соседнюю комнату. С большим ведром мужчина управлялся с той же лёгкостью, с какой Антонина — с кружкой. — Умывайтесь и ложитесь отдыхать, вы едва на ногах держитесь. Да, погодите, отхожее место покажу и нормальный вход, ворота я закрою, как закончу с углём.
Девушка механически поднялась и пошагала за ним, чтобы осмотреть дом внимательнее, а мысли в и без того утомлённой голове побежали по безрадостному заколдованному кругу.
Общественная баня два раза в неделю. Удобства на дворе. Вода в бочке, и ещё предстоит выяснить, как она туда попадает, а вернее — откуда таскает её господин уездный исправник. А что со всем этим будет зимой, даже подумать страшно!
Напрасно Березин наградил комплиментом, не отважная она, а глупая, про город этот ничего не знала и совсем не думала, куда именно едет. Чиновник уж больно сладко заливался соловьём, и с жалованием всё в бумагах честно было, так что она согласилась почти не глядя. И к отбытию приготовиться следовало быстро, не до просиживания в библиотеках. Глянула только в сестрицын учебник географии, что немногим севернее родного Петрограда, а больше там об этом медвежьем угле и не было ничего толком. А что не просто так за эту службу столь большое жалование полагалось, на которое, однако, не находилось желающих…
Но Сидор Кузьмич в другом прав, не надо думать об этом сейчас, а то она только и сумеет, что расплакаться от отчаяния. Немного освежиться и поспать, а утром уже решать, как жить дальше.
Дальше всё было как в тумане. Антонина осмотрелась, наскоро ополоснулась над тазом, махнув рукой на то, чтобы вымыть голову — воды на это уже не осталось, а ждать, пока согреется ещё, не хватило бы терпения. Всю утварь, как и велел Березин, она выставила в большую комнату, пока он ушёл обратно на двор таскать уголь.
Комната за дверью оказалась маленькой, но хорошей и чистой. Высокая постель с пышной периной пристроилась изножьем к задней стенке печи. В углу старый сундук, перед ним квадратный стол, аккурат под единственным окном, по другую сторону его — массивный, тяжёлый табурет, который не всякий ещё поднимет. Позади табурета в углу притулился почти пустой шкаф — не то книжный, не то посудный, что поставишь — то и будет. На стенах всё те же шкуры, но как будто более свежие, чистые. Здесь, в отличие от большой комнаты, кто-то даже попытался создать уют: постелил у кровати пёстрый половичок, положил на сундук не только шкуру, но и небольшой коврик в тон к половику, украсил стол вязаной салфеткой, а окно — ситцевыми занавесками в мелкий цветочек.
Только оценить эти старания пока было некому. Бересклет с горем пополам застелила постель чистым — действительно чистым, даже слегка накрахмаленным и пахнущим неведомыми травами — бельём, и утонула в пышной перине, укрывшись толстым и невесомым пуховым одеялом. Она ещё успела подумать, что одно достоинство у этого дома точно есть: он не качается. А после провалилась в глубокий сон.
«Я работаю врачом», — чукотск.
Антонина пробудилась в странном настроении и потерянном состоянии в неясное время суток неизвестного дня, и некоторое время молча и неподвижно лежала в этой потерянности, не решаясь пошевелиться и не отваживаясь подняться навстречу новой жизни.
Глаза уже вполне привыкли к сумраку, так что света пары небольших окон вполне хватило, чтобы спокойно осмотреться.
Свободные стены завешаны оленьими шкурами, на которые девушка глянула с подозрением, но они смотрелись достаточно пристойно и насекомыми как будто не кишели. Слева в углу большая печь, сейчас холодная, — странная, сложная, с металлической топкой, выполнявшей роль плиты, и каменной стеной позади, в которой прятался дымоход. На полках и на печи — всяческая утварь, половине которой городская девушка не знала точного названия. В той же стене, рядом с печью, небольшая закрытая дверь.
В простенке между окнами стол с четырьмя массивными стульями — без скатерти, но чисто выскобленный. В красном углу пара тёмных икон без лампадки — набожностью хозяин дома явно не отличался, но традиции уважал. Под ним небольшая бочка на четырёхногом табурете, под которым белело блюдце — кошку он, что ли, держал? Пара сундуков под окнами, ещё один угол занимал книжный шкаф, заставленный очень плотно и видно — собранный с тщательностью, не для красоты. Четвёртый и последний угол занимала большая высокая кровать, аккуратно убранная и рассчитанная, верно, на супружескую чету, но с учётом размеров хозяина, это не казалось излишеством.
— К столу садитесь, чай согрею, — велел хозяин, поставив сумки при входе, и Антонина не стала спорить. И раздеваться пока тоже не стала. Стол оказался высоковат, а стулья — совершенно неподъёмные, ей только волоком и двигать. Ясно — так сделано, чтобы хозяину удобнее было, но ей впору чувствовать себя непутёвой Машенькой в жилище трёх медведей!
Внутри, в доме, пахло кисловато и резко, но не противно, просто — странно. Шкуры, дерево, отголоски приготовленной еды — не сейчас, давно, но смутно ощущалось что-то дразняще-приятное.
Сидор тем временем снял с полки примус, поставил на холодную плиту, не тратя времени на возню с растопкой последней, блестящим медным чайником зачерпнул из бочки. Задумчиво смерил взглядом гостью и выставил с буфета накрытую куском льна тарелку с нарезанным сыром. Вскоре там появился и серый хлеб, и блюдо с сухим печеньем, и розетка с вареньем, и видавший виды расписной фаянсовый заварник со сколом на носике и трещиной на ручке, и пара толстостенных кружек из простой обожжённой глины.
Антонина почувствовала, что краснеет от стыда: это что же Березин подумал, если первым делом кормить начал? Но мысли не помешали ей потянуться за кусочком подсохшего, со слезой сыра и проглотить его за пару мгновений, почти не жуя.
Отвлекая и себя, и хозяина от этой неловкости и своего жадного взгляда, девушка поспешила заговорить, тем более в доме она не отогрелась ещё до конца, но уже достаточно оттаяла, чтобы суметь говорить, не запинаясь.
— Здесь же нет полицейского управления, да? — со вздохом спросила то, что заподозрила при виде избы снаружи, и в чём убедилась теперь, оказавшись внутри. — И морга, конечно, тоже. Да бог с ним! Сколько вообще человек служит в полиции?
— Теперь — двое, — коротко ответил исправник, выставив на стол кружки.
Уездный исправник! Какой он исправник, начальник полиции целого уезда, если во всём хозяйстве одна печь… да эксперт теперь будет. Дипломированный. С отличием!
Антонина проглотила вздох и закусила губу, чтобы не расплакаться от обиды. Жалование жалованьем, но… она хотела работать! По профессии, а не как деревенская хозяйка хлопотать у печи! Да, матушка их всех приучила следить за домом, так что и приготовить Бересклет умела, и шить, и вышивать, но… Господи, стоило ли столько стараться, учиться, чтобы вот так?!
— У вас тёплых вещей нет? — спросил Сидор, заставив девушку вздрогнуть и очнуться от драматических мыслей. И обнаружить, что хлеб уже порезан толстыми, но ровными ломтями, да ещё появилась солёная икра в розетке. Своеобразное лакомство, на любителя, но с хлебом — отличная замена нормальному обеду.
— Отчего же? И пальто есть, и шинель, и сапоги… В чемодане. Что-то не так? — она вопросительно подняла брови, потому что мужчина поглядел на неё очень странно.
— Ясно.
Замечания своего Березин не развернул, а Антонина постеснялась уточнять, тем более ей всё больше мерещилось в его отношении нечто неодобрительное, насмешливое, словно он уже составил неприятное впечатление и лишь подтверждал его с каждым словом и жестом Бересклет. Казалось бы, когда мог успеть? Она ведь не сделала ничего дурного, и держится не так уж плохо… Как минимум не ревёт и странного не требует, как бы ни хотелось!
Пока Антонина снова металась, хозяин поставил саквояж на сундук под окно и скрылся с чемоданом за неприметной дверцей, да так быстро, что заглянуть туда не удалось. Но подозрения Бересклет отогнала до того, как они сумели оформиться и накинуться на неё, усиливая смятение: очень нужны этому медведю её пожитки!
Вернулся он быстро, опять прикрыв за собой дверь. Чайник уже пыхтел и плевался брызгами на примусе, так что к столу Сидор подошёл во всеоружии. Разлил чай по чашкам.
Антонина обхватила свою ладонями и не сдержала блаженного вздоха: толстая глина не успела прогреться настолько, чтобы обжигать, но отлично отогревала пальцы. И пах чай изумительно. Не чаем вовсе, а вешним лугом и мёдом — сладко, ярко, так что захотелось ткнуться носом в горячий пар и дышать только им.
— Для чего вы согласились на эту работу? — нарушил молчание хозяин, усевшийся напротив, через стол.
— Почему нет? — увильнула Антонина, открыв глаза.
И только теперь обнаружила, что у седого мужчины очень тёмные брови и ресницы, и глаза тёмные, а ещё — странно — почти нет морщин. Поначалу она подумала, что ему уж за шестьдесят, а теперь засомневалась. Или просто он хорошо сохранился, засолился тут на морском ветру?
— Потому что это край мира, — не принял такой ответ Сидор, отвлекая от посторонних размышлений. — Сюда так просто не едут.
— А вы? — вырвалось отчасти из упрямства, но больше из искреннего любопытства.
— Тут тихо, — непонятно ответил он. — Так что?
Прода от 21.09.2023, 18:51
Бересклет опустила взгляд в кружку и всё же призналась, рассудив, что начальник имеет право знать, чего ожидать от подчинённой, и ничего постыдного в этом желании нет:
— Мне просто нужны деньги, а за здешнюю службу хорошо платят.
— На что? — искренне удивился он.
— Хочу помочь матери и сёстрам, — пожала она плечами. — Отец погиб в конце войны, а я аккурат учиться пошла. Мы не бедствовали, матушка шьёт очень хорошо, благородным дамам, но хотелось помочь ей и сёстрам.
— Не лучший способ.
— Ну уж какой есть, — упрямо нахмурилась Антонина, хотя сейчас, оглядываясь по сторонам, склонна была согласиться: место она и впрямь выбрала неудачное. Но не поворачивать же теперь назад! — Зато честно и с пользой.
— Вышли бы замуж, — предположил он. — Муж бы и обеспечил.
— А вы, Сидор Кузьмич, свою честь в какую сумму оцениваете? — Антонина выпрямилась — словно аршин вдруг проглотила, порывистым движением поставила кружку.
— Вы о чём? — озадачился он.
— О том самом. Вам лично какое месячное содержание положить надо, чтобы вы честью поступились? Себя продали? Отчего же сами не женились на мешке с деньгами? — вспылила она, и голос зазвенел громко, негодующе.
— Не кричите, сударыня, не глухой, — покривился он так, словно девушка не просто заговорила с излишней горячностью, а в голос завопила прямо в ухо. — Нет и нет.
Березин повёл могучим плечом, зачерпнул деревянной ложкой варенья, задумчиво размешал его в кружке, не отводя взгляда не то от резного узора на черенке, не то от кружащихся в чае разваренных ягод незнакомой Антонине породы.
Девушка тут же сдулась и ощутила себя очень глупо. И с чего она взъярилась так? Не насмешничал, не ругался, предположил только…
— Простите, — через несколько мгновений отважилась она заговорить. — Я изрядно наслушалась всякого о месте женщины от разных людей. Не в институте, конечно, но не все благосклонно принимают происходящие в мире изменения. Но вы-то в этом не виноваты.
Сидор поднял на собеседницу задумчивый взгляд, медленно кивнул, давая понять, что извинения принял.
— Отец офицером был? — спросил о другом, медленно отхлебнул сладкого чая.
— Нет, полевым хирургом.
В отличие от сестёр, Антонина помнила отца прекрасно и очень по нему скучала, но лет с тех пор минуло немало, и воспоминания не причиняли боль, а будили привычную светлую грусть.
— Бересклет? — вдруг вскинулся собеседник, кружка резко стукнула по столу, так что девушка вздрогнула от неожиданности. — Фёдор Иванович твой… ваш отец? Я думал, совпадение.
— Да, — растерянно призналась она. — Это плохо? Вы с ним… не в ладах были? — осторожно предположила худшее. Ещё не хватало, чтобы у её нового начальника имелись старые незакрытые счёты с покойным отцом!
— Напротив, — утолил её беспокойство Сидор. — Я ему жизнью обязан. Не знал, что он погиб…
— В самом конце уже. Санитарный поезд разбомбили, прицельно, караулили. Со злости, верно, — предположила Антонина. Других идей, за что враг ополчился на раненых, нарушив все христианские законы и светские договорённости, она не имела.
Впрочем, нет, имела. Матушка, вспоминая Великую войну, всегда серела и называла их нелюдью. Сама она к фронту касательства не имела, но наслышалась всякого и от мужа, и от своего старшего брата-кавалериста, который прошёл плен и чудом выжил, остался калекой — больше нравственным, чем физическим. Но Антонина старалась, по заветам отца, избегать столь общих суждений и не развешивать бездумно ярлыки. А ещё малодушно старалась вообще не думать о той войне, пусть и получалось с трудом.
Некоторое время они молча пили чай, но думали оба об одном: как причудливо переплетаются порой человеческие пути.
— Отчего вы не пошли по стопам отца?
— Хирургом? — уточнил Антонина. Весть о том, что новый начальник знался с её отцом и был у того пациентом, приободрила и успокоила, отчего заговорила она более откровенно. Кажется, Березин был из тех людей, которые помнят добро, и уж хотя бы в память об отце не станет ссориться. — Струсила. Мертвецов я отродясь не боялась, да и навредить им уже нельзя, а живого человека резать и шить — нешуточная отвага нужна. У отца была, а мне не досталось… Что смешного? — нахмурилась она, потому что собеседник на этих словах хмыкнул в бороду, одарив откровенно насмешливым взглядом.
— Вы выучились на врача и одолели такой путь. И отваги нет?
— Это совсем другое, — смутилась Антонина, но похвала всё равно согрела.
До того, конечно, согрел чай, и девушку уже заметно разморило в тепле, она расстегнула плащ, стянула косынку и вообще подумывала о том, что нужно снять верхнюю одежду, но ленилась.
— Ступайте спать, — заметил Сидор её состояние. — Я бельё вам положил, постелите сами.
— Мне бы умыться с дороги, — с надеждой посмотрела на него Бересклет, хотя по виду избы было очевидно: о водопроводе и горячей ванне тут заикаться не стоит.
— Да вон чайник возьмите, там ещё осталось.
— А… как тут вообще моются? — уточнила она не без стеснения. С одной стороны, и узнать надо, и как врач она иначе смотрела на принятые в обществе приличия, а с другой — незнакомый взрослый мужчина не казался лучшим собеседником для подобных деликатных вопросов.
— Баня есть, покажу. Понедельник и четверг — женские дни, сегодня среда, так что придётся потерпеть.
— Понедельник… и четверг? — севшим голосом переспросила Антонина, надеясь, что ей послышалось. — Дни?.. А остальные? Погодите, но как же… Общественная баня — и всё?!
— Не Петроград. — Сидор поднялся из-за стола, достал большой медный таз, зачерпнул ведром из всё той же бочки и, пока Антонина ошалело хлопала глазами, отнёс всё это вместе с чайником в соседнюю комнату. С большим ведром мужчина управлялся с той же лёгкостью, с какой Антонина — с кружкой. — Умывайтесь и ложитесь отдыхать, вы едва на ногах держитесь. Да, погодите, отхожее место покажу и нормальный вход, ворота я закрою, как закончу с углём.
Девушка механически поднялась и пошагала за ним, чтобы осмотреть дом внимательнее, а мысли в и без того утомлённой голове побежали по безрадостному заколдованному кругу.
Общественная баня два раза в неделю. Удобства на дворе. Вода в бочке, и ещё предстоит выяснить, как она туда попадает, а вернее — откуда таскает её господин уездный исправник. А что со всем этим будет зимой, даже подумать страшно!
Напрасно Березин наградил комплиментом, не отважная она, а глупая, про город этот ничего не знала и совсем не думала, куда именно едет. Чиновник уж больно сладко заливался соловьём, и с жалованием всё в бумагах честно было, так что она согласилась почти не глядя. И к отбытию приготовиться следовало быстро, не до просиживания в библиотеках. Глянула только в сестрицын учебник географии, что немногим севернее родного Петрограда, а больше там об этом медвежьем угле и не было ничего толком. А что не просто так за эту службу столь большое жалование полагалось, на которое, однако, не находилось желающих…
Но Сидор Кузьмич в другом прав, не надо думать об этом сейчас, а то она только и сумеет, что расплакаться от отчаяния. Немного освежиться и поспать, а утром уже решать, как жить дальше.
Дальше всё было как в тумане. Антонина осмотрелась, наскоро ополоснулась над тазом, махнув рукой на то, чтобы вымыть голову — воды на это уже не осталось, а ждать, пока согреется ещё, не хватило бы терпения. Всю утварь, как и велел Березин, она выставила в большую комнату, пока он ушёл обратно на двор таскать уголь.
Комната за дверью оказалась маленькой, но хорошей и чистой. Высокая постель с пышной периной пристроилась изножьем к задней стенке печи. В углу старый сундук, перед ним квадратный стол, аккурат под единственным окном, по другую сторону его — массивный, тяжёлый табурет, который не всякий ещё поднимет. Позади табурета в углу притулился почти пустой шкаф — не то книжный, не то посудный, что поставишь — то и будет. На стенах всё те же шкуры, но как будто более свежие, чистые. Здесь, в отличие от большой комнаты, кто-то даже попытался создать уют: постелил у кровати пёстрый половичок, положил на сундук не только шкуру, но и небольшой коврик в тон к половику, украсил стол вязаной салфеткой, а окно — ситцевыми занавесками в мелкий цветочек.
Только оценить эти старания пока было некому. Бересклет с горем пополам застелила постель чистым — действительно чистым, даже слегка накрахмаленным и пахнущим неведомыми травами — бельём, и утонула в пышной перине, укрывшись толстым и невесомым пуховым одеялом. Она ещё успела подумать, что одно достоинство у этого дома точно есть: он не качается. А после провалилась в глубокий сон.
Прода от 25.09.2023, 19:02
ГЛАВА 2. Гым нымигчирэтигым инэнмэлевэтыльын
«Я работаю врачом», — чукотск.
Антонина пробудилась в странном настроении и потерянном состоянии в неясное время суток неизвестного дня, и некоторое время молча и неподвижно лежала в этой потерянности, не решаясь пошевелиться и не отваживаясь подняться навстречу новой жизни.
