попытаться объяснить людям, что одарённые — не значит всемогущие, и талант этот хоть и был неплохим подспорьем, но один он ничего и никогда не решал, да и то нередко приходилось сталкиваться с невероятными просьбами, чуть ли не мертвеца поднять. А здесь, в глуши, кто знает, что о чародеях думают?
Вода, а больше чары, помогли, и пришелица, Авдотья Брагина, сумела наконец внятно рассказать, что случилось. Её сын, мальчишка десяти лет, сорвался на прибрежных камнях и сломал себе правую руку, причём явно со смещением. Конечно, товарищи по играм не сумели нормально оказать помощь, благо хоть до больницы довели, а местный фельдшер только одно и предложил — ампутацию. Что делать с такой рукой, он понятия не имел. А перепуганная мать как раз вечером слышала от кого-то, что в доме исправника вроде как докторша из столицы завелась, ну и кинулась к ней, настрого запретив калечить сына.
— Дайте мне минуту одеться.
Когда Антонина натягивала сапожки и застёгивала пальто, у неё отчаянно тряслись руки, а в голове взапуски метались параграфы из учебников и слова наставников, смешиваясь в страшную неудобоваримую кашу. Она точно знала, что изучала этот вопрос, и даже ассистировала в госпитале, но совершенно ничего не помнила. А мысль, что ей сейчас предстоит самой, одной, без помощи и руководства собирать мальчишескую руку, приводила в ужас. Отчаянно хотелось бежать не в больницу, а на пароход, и слёзно умолять капитана забрать её из этого страшного места. Причём непременно отчалить прямо сейчас, не дожидаясь окончания погрузки.
— Ведите, Авдотья, — скомандовала Бересклет, выходя в горницу с саквояжем. Она явно сумела вполне убедительно изобразить уверенность: безутешная мать воспрянула духом и помчалась к выходу.
Пути до больницы Антонина не запомнила, а то, что Дарья Митрофановна увязалась с ними, и вовсе обнаружила уже на подходе к цели — одному из каменных зданий на другом конце города. Всю дорогу девушка пыталась справиться с обуревающей паникой, успокоиться и взять себя в руки, иначе с таким тремором и начать операцию не выйдет, не то что сделать хоть что-то правильно.
Операцию. Господи, она в самом деле собиралась делать операцию живому человеку. Одна! А она даже не помнит, положила ли набор инструментов. Он был у неё, подаренный отцом ещё тогда, когда у дочери открылся дар и стало понятно, что та хочет пойти по стопам родителя. Хорошие инструменты, замечательные инструменты, дорогие, качественные, которые она никогда не брала в руки. Отец дарил их будущему талантливому хирургу...
А материалы-то у неё есть? Шовный точно был, а остальное? Чем кость скреплять?!
Бересклет уже рысью взлетала на высокое крыльцо, запыхавшаяся от быстрой ходьбы, когда в голову пришла мысль, что можно было попросить кого-то довезти их, тем более телеги попадались. Но что уж, хороша ложка к обеду!
У тяжёлой рассохшейся двери курил дрянные, едкие папиросы хмурый сутулый мужик высокого роста, нескладный, весь чёрный, помятый и обносившийся. Антонина бы и внимания на него не обратила, если бы не засаленный когда-то белый халат.
— Вы фельдшер? — спросила, хмурясь.
— Ну, — буркнул тот.
— А где пациент? И почему вы здесь?!
Возникло жуткое подозрение, что мальчик умер, пока его мать бегала за Антониной. Но больше испугала не она сама, а робкая надежда именно на такой исход: тогда бы не пришлось ничего решать. Испугала, а потом — разозлила, потому что отступать перед трудностями Бересклет не привыкла.
— Да там, — фельдшер махнул рукой.
— А вы почему тут?
— Так эта припадошная велела не трогать, — он дёрнул плечом.
— И что, вы даже кровь не остановили?! — возмутилась Антонина. Злость её от этого открытия распухла ещё больше и начала потихоньку выдавливать страх, только девушка уже не обратила на это внимания.
— Мне чё, больше всех надо? — скривился он. — Сказали не лезть.
— Ах, вы всегда делаете то, что вам сказали? Тогда бегом марш мыть руки! Будете мне ассистировать!
— Чёйта? Вот мне ещё девка какая-то указывать станет! — выцедил он и выпустил клуб вонючего дыма Антонине в лицо.
Та отшатнулась, уловила гаденькую ухмылку и в первый момент задохнулась от негодования и обиды. Глубоко вдохнула, благо дым уже рассеялся на ветру, вознамерилась выдать гневную тираду о долге и обязательствах… а потом споткнулась о всё ту же ухмылку и презрительный взгляд, и осеклась.
— Что ж, воля ваша, — коротко бросила она. — Авдотья, покажите, где вы сына оставили?
— Но как же… — пробормотала та. Обе женщины неловко переминались рядом с ноги на ногу и в спор не лезли.
Это неприятно царапнуло. Мать так отчаянно бросилась спасать своего сына, а против подобного равнодушия — и слова не сказала.
— А с ним пусть Березин разбирается, — бросила Бересклет, всем весом налегая на тяжёлую дверь.
— Зря вы так, барышня, Артём — Ларина родня, градоначальника нашего, тот его во Владивосток аж снаряжал учиться, тутошний он, выучился вот… — забормотала Авдотья, показывая дорогу по коридору.
— Ему же хуже, — сухо уронила Антонина.
Пострадавший обнаружился в небольшой комнате аж с тремя большими окнами на разные стороны — нечто неслыханное по местным меркам! — но всё равно достаточно тёмной, потому что облака с неба никуда не делись. Кажется, это была операционная, но от её вида кого-то из институтских профессоров постарше мог бы хватить удар. Грязные окна, всюду пыль. Холодно и стыло — непонятно, сколько здесь вообще не топили. Операционный стол, на котором лежал мальчишка, по краям побила ржа.
Пациент был бледным в синеву, но оставался в сознании, и по крайней мере кровь ему всё-таки остановили: на плече раскуроченной руки затянули жгут. Над мальчиком рыдали две перепуганные девицы постарше и неловко мял в руках шапку щуплый мужичок с козлиной бородой и влажными серыми глазами. Что с рукой у пострадавшего в самом деле беда — издалека видать.
Антонина поджала губы, но выговаривать за состояние операционной было некому. И приводить её в порядок, кажется, тоже.
Стоило начать составлять в голове список необходимых действий, и опускались руки. Бересклет привыкла к другим условиям и другой работе, она ведь не военный медик, чтобы быть готовой к любым обстоятельствам! И ладно бы ей пришлось вскрывать здесь труп, но лечить живого ребёнка? Дар поможет обезболить, если постараться — избежать заражения, ещё что-то по мелочи подлатать, но — и только! Всё остальное предстояло решить ей самой. Как-то. И это если говорить о худо-бедно обустроенной операционной, а здесь…
Антонина не знала здесь ничего и никого и не понимала даже, где взять воду, но сознавала: если просто стоять посреди комнаты и глупо хлопать глазами, ничего хорошего не выйдет. Требовалось с чего-то начать, и она начала со своего пальто, вопросов и поиска запасов.
Присутствующие оказались роднёй мальчишки — отец и старшие сёстры. Все они тряслись, все с тревогой и сомнением наблюдали за столичной девицей, которая принялась осматривать шкафы в поисках чего-то, что могло пригодиться. Первым таким оказался платяной шкаф, куда Антонина пристроила пальто, шарф и берет, благо плечики имелись, а пыли внутри как будто не наблюдалось.
— Вы хотите попытаться сохранить мальчику руку? Тогда действуем так. — В отсутствие нормальных помощников Бересклет предпочла воспользоваться теми руками, которые оказались доступны.
Семейство Брагиных заметно растерялось, но перечить не посмело то ли от неожиданности, а то ли от отчаяния — было видно, насколько все раздавлены трагедией. А там и бойкая Дарья Митрофановна поддержала порыв, так что уже через полчаса операционная изменилась.
Нашёлся гипс, и многоразовые шприцы, и — слава богу! — многие операционные материалы, включая паршивые бинты. Но самое главное — спицы и аппарат для фиксации. Совсем простой, стержневой, новые веяния и последние открытия до здешней глуши не добрались, и невесть когда ещё доберутся, однако он был и задачу выполнить мог, особенно если правильно поставить и добавить гипсовую повязку покрепче, не жалея.
Обнаружились тёмные стеклянные аптечные пузырьки и порошки в бумажных кульках, но выискивать среди них нужные и проверять сохранность было некогда, тут стоило полагаться на собственные запасы. Спирта не нашлось, эфира тем более, да и белья никакого тоже, но всё равно условия оказались куда лучше, чем виделось в первый момент.
На примусе позвякивали в кипящей воде с содой инструменты и спицы, будущий пациент лишился рубашки и крепко уснул под чарами жiвницы: родня вряд ли могла сейчас отмечать подобные мелочи, и Антонина махнула рукой на скрытность.
Авдотья тщательно отмыла столик для инструментов и ещё один, на котором Антонина уже расставила свои богатства, которые могли пригодиться для будущей операции. Сама девушка аккуратно собрала волосы, надела халат — благо пара была с собой, потому что они в любом случае требовались для работы.
Брагин-старший приволок откуда-то газовый фонарь и пару керосиновых ламп, первый приладил на крюк над столом, на котором должна была висеть лампа, а горелки попроще расставили на столиках — один рядом с инструментами, второй у головы пациента. Плохо и неправильно, но лучше так, чем маяться вовсе без света!
То ли от энергичной деятельности, то ли от злости и стычки с фельдшером у Бересклет перестали трястись руки, но эта малая радость почти не успокаивала. У мальчика случился классический, как в учебнике, диафизарный перелом предплечья: обе кости в средней части, локтевая пропорола плоть и выступила наружу. Рука — конечно, не шейка бедра и не позвоночник, но это сомнительное утешение не могло прогнать страх, и тщательная подготовка будущего операционного поля лишь усугубляла его: чем внимательнее девушка рассматривала рану, тем больше плодилось в сомнений и вопросов.
В голове, словно заевшая граммофонная пластинка, вертелся план будущей операции. Притом Антонина не сомневалась, что забыла и не учла нечто важное и это непременно закончится катастрофой, но держалась старого принципа: глаза боятся — руки делают.
Бересклет разложила простерилизованные инструменты прямо на столике, перед этим с особым тщанием ещё раз протёртом нашатырём, нашедшимся в запасах, тщательно отмыла руки: приёмы асептики в институте преподавали всем. И поняла, что дольше оттягивать невозможно, пора уже подойти к пациенту и… что-то с ним сделать.
Антонина на мгновение зажмурилась, закусив губу, глубоко вздохнула и шагнула вперёд.
Мальчику повезло в том, что кость сломалась без множества осколков, а сместившись — не задела крупные сосуды. А ещё в том, что Бересклет очень хорошо училась, и программа обучения в институте была весьма обширной. И, конечно, в том, что она не могла оставить человека без помощи.
Антонина совершенно потеряла счёт времени и не сумела бы сказать, сколько провела над мальчишкой. Отчаянно не хватало кого-то многоопытного и мудрого, кто мог бы солидно кивать, одобряя действия, и осторожно подталкивать в нужном направлении в мгновения сомнений. А ещё — лишних рук ассистента, но дар в чём-то сумел их заменить, а в чём-то оказался гораздо полезнее: указывал сосуды и совсем незаметные ниточки нервов, заставлял чужие мышцы расслабиться, а кровь — замедлить ток.
Если поначалу сердце отчаянно стучало в ушах от страха, то постепенно — помаленьку, незаметно, с каждым движением рук и каплей силы, — всё прошло. Сомнения не пропали и не сгинули, но вынужденно затаились, как ночной зверь ярким полднем. Слишком сосредоточена была Антонина, так что ему попросту не осталось места.
Итог оказался, на взгляд Бересклет, выше всяких похвал и уж точно куда лучше того, что рисовало воображение в самом начале. Дар подсказывал, что спицы встали как надо, повязка вышла — на загляденье, пусть торчащие из гипса железки и выглядели весьма зловеще.
Вновь проверив состояние мальчишки и убедившись, что тот всё ещё крепко спит, Антонина вышла из операционной с улыбкой. Снаружи к ней шагнула бледно-зелёная от страха Авдотья, пришлось спешно заверять, что всё прошло хорошо, теперь пострадавшему нужен только покой и хорошее питание. Лучше бы ему остаться он под приглядом врача на несколько дней, но больница находилась в плачевном состоянии, так что пусть отправляется домой. Да Антонина и сама не пылала желанием перебираться в сырой каменный мешок, пропахший прелым лаком, плесенью и унынием.
Пока говорила, Бересклет успела отметить, что в коридоре толчётся куда больше народу, чем нужно и тем более допустимо, но предпринять по этому поводу уже ничего не успела. Мир вокруг медленно куда-то поплыл, отдаляясь и словно бы расширяясь, голоса стали гулкими и неразборчивыми. Девушка испуганно взмахнула рукой, пытаясь ухватиться за близкую стену — и осела на пол без чувств.
— Померла! — ахнула в воцарившейся тишине Авдотья.
— Да бог с тобой, что ты говоришь такое! — зашикал кто-то ещё, вовсе уж посторонний. — Накликаешь!
Ещё один из зевак запоздало опомнился, шагнул к упавшей девушке, но тут всех бесцеремонно раздвинул в стороны короткий приказ Березина:
— Разойдись!
Голоса тот привычно не повышал, но и от его спокойного тона мало кто мог не взять тотчас же под козырёк. В больничном коридоре таковых стоиков не нашлось.
О том, что приехал доктор, и доктор этот — щуплая девица возмутительно юных лет, весь город узнал ещё вчера вечером, это оказалось главной новостью не только дня, но и недели, и даже, может быть, месяца. Не удивительно: пароход прибывает по расписанию, в одно и то же время с одними и теми же грузами, к этнографам и прочим учёным пришельцам давно привыкли, к шахтёрам — тем более, а тут — новое лицо, да ещё какое приметное!
Обсуждали новость больше как анекдот, никто и не думал обращаться к ней как к доктору. К прошлому-то долго привыкали, приученные обходиться по-старинке, народными средствами, но тот был солидный мужчина в очках и при аккуратной бородке, а тут… Юбка едва колени прикрывает, одно слово — вертихвостка! Какой это доктор? И хотя большинство горожан за всю свою жизнь и видели-то всего двух врачей, но все были твёрдо уверены: они выглядят совсем не так, как Бересклет.
Очень быстро у горожан родилась связная и более близкая им версия: что к Березину приехала невеста. А что докторша — ну так у всех свои недостатки, бывает. Приучится к хозяйству, нормальной женщиной станет, а там как дитё родится, может, чего на костях и осядет. Потому переезд исправника в избу приятеля, такого же бобыля, только из местных, восприняли с одобрением: и верно, нечего до свадьбы вместе жить, чай не нехристи местные.
Сидору всё это сообщил первый же встреченный утром горожанин, притом с радостью и из самых лучших побуждений: поздравлял и интересовался, когда свадьба, и почти каждый следующий прохожий норовил поинтересоваться тем же. Оставалось лишь недовольно морщиться и отмахиваться, ничего не отвечая. Объяснять всем и каждому и доказывать — себе дороже, всё одно не поверят.
Пусть и не именно таких, но Березин многомудро ожидал от приезда судебно-медицинского эксперта неприятностей и ничего кроме них. А чего ещё ждать от молодой девушки из столицы, которая добровольно согласилась сюда перебраться? То ли безумная суфражистка, то ли всеобщая благодетельница и мать-Тереза, несущая дикарям просвещение, и неизвестно, что хуже.
Вода, а больше чары, помогли, и пришелица, Авдотья Брагина, сумела наконец внятно рассказать, что случилось. Её сын, мальчишка десяти лет, сорвался на прибрежных камнях и сломал себе правую руку, причём явно со смещением. Конечно, товарищи по играм не сумели нормально оказать помощь, благо хоть до больницы довели, а местный фельдшер только одно и предложил — ампутацию. Что делать с такой рукой, он понятия не имел. А перепуганная мать как раз вечером слышала от кого-то, что в доме исправника вроде как докторша из столицы завелась, ну и кинулась к ней, настрого запретив калечить сына.
— Дайте мне минуту одеться.
Когда Антонина натягивала сапожки и застёгивала пальто, у неё отчаянно тряслись руки, а в голове взапуски метались параграфы из учебников и слова наставников, смешиваясь в страшную неудобоваримую кашу. Она точно знала, что изучала этот вопрос, и даже ассистировала в госпитале, но совершенно ничего не помнила. А мысль, что ей сейчас предстоит самой, одной, без помощи и руководства собирать мальчишескую руку, приводила в ужас. Отчаянно хотелось бежать не в больницу, а на пароход, и слёзно умолять капитана забрать её из этого страшного места. Причём непременно отчалить прямо сейчас, не дожидаясь окончания погрузки.
— Ведите, Авдотья, — скомандовала Бересклет, выходя в горницу с саквояжем. Она явно сумела вполне убедительно изобразить уверенность: безутешная мать воспрянула духом и помчалась к выходу.
Пути до больницы Антонина не запомнила, а то, что Дарья Митрофановна увязалась с ними, и вовсе обнаружила уже на подходе к цели — одному из каменных зданий на другом конце города. Всю дорогу девушка пыталась справиться с обуревающей паникой, успокоиться и взять себя в руки, иначе с таким тремором и начать операцию не выйдет, не то что сделать хоть что-то правильно.
Операцию. Господи, она в самом деле собиралась делать операцию живому человеку. Одна! А она даже не помнит, положила ли набор инструментов. Он был у неё, подаренный отцом ещё тогда, когда у дочери открылся дар и стало понятно, что та хочет пойти по стопам родителя. Хорошие инструменты, замечательные инструменты, дорогие, качественные, которые она никогда не брала в руки. Отец дарил их будущему талантливому хирургу...
А материалы-то у неё есть? Шовный точно был, а остальное? Чем кость скреплять?!
Бересклет уже рысью взлетала на высокое крыльцо, запыхавшаяся от быстрой ходьбы, когда в голову пришла мысль, что можно было попросить кого-то довезти их, тем более телеги попадались. Но что уж, хороша ложка к обеду!
У тяжёлой рассохшейся двери курил дрянные, едкие папиросы хмурый сутулый мужик высокого роста, нескладный, весь чёрный, помятый и обносившийся. Антонина бы и внимания на него не обратила, если бы не засаленный когда-то белый халат.
— Вы фельдшер? — спросила, хмурясь.
— Ну, — буркнул тот.
— А где пациент? И почему вы здесь?!
Возникло жуткое подозрение, что мальчик умер, пока его мать бегала за Антониной. Но больше испугала не она сама, а робкая надежда именно на такой исход: тогда бы не пришлось ничего решать. Испугала, а потом — разозлила, потому что отступать перед трудностями Бересклет не привыкла.
— Да там, — фельдшер махнул рукой.
— А вы почему тут?
— Так эта припадошная велела не трогать, — он дёрнул плечом.
— И что, вы даже кровь не остановили?! — возмутилась Антонина. Злость её от этого открытия распухла ещё больше и начала потихоньку выдавливать страх, только девушка уже не обратила на это внимания.
— Мне чё, больше всех надо? — скривился он. — Сказали не лезть.
— Ах, вы всегда делаете то, что вам сказали? Тогда бегом марш мыть руки! Будете мне ассистировать!
— Чёйта? Вот мне ещё девка какая-то указывать станет! — выцедил он и выпустил клуб вонючего дыма Антонине в лицо.
Та отшатнулась, уловила гаденькую ухмылку и в первый момент задохнулась от негодования и обиды. Глубоко вдохнула, благо дым уже рассеялся на ветру, вознамерилась выдать гневную тираду о долге и обязательствах… а потом споткнулась о всё ту же ухмылку и презрительный взгляд, и осеклась.
— Что ж, воля ваша, — коротко бросила она. — Авдотья, покажите, где вы сына оставили?
— Но как же… — пробормотала та. Обе женщины неловко переминались рядом с ноги на ногу и в спор не лезли.
Это неприятно царапнуло. Мать так отчаянно бросилась спасать своего сына, а против подобного равнодушия — и слова не сказала.
— А с ним пусть Березин разбирается, — бросила Бересклет, всем весом налегая на тяжёлую дверь.
— Зря вы так, барышня, Артём — Ларина родня, градоначальника нашего, тот его во Владивосток аж снаряжал учиться, тутошний он, выучился вот… — забормотала Авдотья, показывая дорогу по коридору.
— Ему же хуже, — сухо уронила Антонина.
Пострадавший обнаружился в небольшой комнате аж с тремя большими окнами на разные стороны — нечто неслыханное по местным меркам! — но всё равно достаточно тёмной, потому что облака с неба никуда не делись. Кажется, это была операционная, но от её вида кого-то из институтских профессоров постарше мог бы хватить удар. Грязные окна, всюду пыль. Холодно и стыло — непонятно, сколько здесь вообще не топили. Операционный стол, на котором лежал мальчишка, по краям побила ржа.
Пациент был бледным в синеву, но оставался в сознании, и по крайней мере кровь ему всё-таки остановили: на плече раскуроченной руки затянули жгут. Над мальчиком рыдали две перепуганные девицы постарше и неловко мял в руках шапку щуплый мужичок с козлиной бородой и влажными серыми глазами. Что с рукой у пострадавшего в самом деле беда — издалека видать.
Антонина поджала губы, но выговаривать за состояние операционной было некому. И приводить её в порядок, кажется, тоже.
Стоило начать составлять в голове список необходимых действий, и опускались руки. Бересклет привыкла к другим условиям и другой работе, она ведь не военный медик, чтобы быть готовой к любым обстоятельствам! И ладно бы ей пришлось вскрывать здесь труп, но лечить живого ребёнка? Дар поможет обезболить, если постараться — избежать заражения, ещё что-то по мелочи подлатать, но — и только! Всё остальное предстояло решить ей самой. Как-то. И это если говорить о худо-бедно обустроенной операционной, а здесь…
Антонина не знала здесь ничего и никого и не понимала даже, где взять воду, но сознавала: если просто стоять посреди комнаты и глупо хлопать глазами, ничего хорошего не выйдет. Требовалось с чего-то начать, и она начала со своего пальто, вопросов и поиска запасов.
Присутствующие оказались роднёй мальчишки — отец и старшие сёстры. Все они тряслись, все с тревогой и сомнением наблюдали за столичной девицей, которая принялась осматривать шкафы в поисках чего-то, что могло пригодиться. Первым таким оказался платяной шкаф, куда Антонина пристроила пальто, шарф и берет, благо плечики имелись, а пыли внутри как будто не наблюдалось.
— Вы хотите попытаться сохранить мальчику руку? Тогда действуем так. — В отсутствие нормальных помощников Бересклет предпочла воспользоваться теми руками, которые оказались доступны.
Прода от 28.09.2023, 19:48
Семейство Брагиных заметно растерялось, но перечить не посмело то ли от неожиданности, а то ли от отчаяния — было видно, насколько все раздавлены трагедией. А там и бойкая Дарья Митрофановна поддержала порыв, так что уже через полчаса операционная изменилась.
Нашёлся гипс, и многоразовые шприцы, и — слава богу! — многие операционные материалы, включая паршивые бинты. Но самое главное — спицы и аппарат для фиксации. Совсем простой, стержневой, новые веяния и последние открытия до здешней глуши не добрались, и невесть когда ещё доберутся, однако он был и задачу выполнить мог, особенно если правильно поставить и добавить гипсовую повязку покрепче, не жалея.
Обнаружились тёмные стеклянные аптечные пузырьки и порошки в бумажных кульках, но выискивать среди них нужные и проверять сохранность было некогда, тут стоило полагаться на собственные запасы. Спирта не нашлось, эфира тем более, да и белья никакого тоже, но всё равно условия оказались куда лучше, чем виделось в первый момент.
На примусе позвякивали в кипящей воде с содой инструменты и спицы, будущий пациент лишился рубашки и крепко уснул под чарами жiвницы: родня вряд ли могла сейчас отмечать подобные мелочи, и Антонина махнула рукой на скрытность.
Авдотья тщательно отмыла столик для инструментов и ещё один, на котором Антонина уже расставила свои богатства, которые могли пригодиться для будущей операции. Сама девушка аккуратно собрала волосы, надела халат — благо пара была с собой, потому что они в любом случае требовались для работы.
Брагин-старший приволок откуда-то газовый фонарь и пару керосиновых ламп, первый приладил на крюк над столом, на котором должна была висеть лампа, а горелки попроще расставили на столиках — один рядом с инструментами, второй у головы пациента. Плохо и неправильно, но лучше так, чем маяться вовсе без света!
То ли от энергичной деятельности, то ли от злости и стычки с фельдшером у Бересклет перестали трястись руки, но эта малая радость почти не успокаивала. У мальчика случился классический, как в учебнике, диафизарный перелом предплечья: обе кости в средней части, локтевая пропорола плоть и выступила наружу. Рука — конечно, не шейка бедра и не позвоночник, но это сомнительное утешение не могло прогнать страх, и тщательная подготовка будущего операционного поля лишь усугубляла его: чем внимательнее девушка рассматривала рану, тем больше плодилось в сомнений и вопросов.
В голове, словно заевшая граммофонная пластинка, вертелся план будущей операции. Притом Антонина не сомневалась, что забыла и не учла нечто важное и это непременно закончится катастрофой, но держалась старого принципа: глаза боятся — руки делают.
Бересклет разложила простерилизованные инструменты прямо на столике, перед этим с особым тщанием ещё раз протёртом нашатырём, нашедшимся в запасах, тщательно отмыла руки: приёмы асептики в институте преподавали всем. И поняла, что дольше оттягивать невозможно, пора уже подойти к пациенту и… что-то с ним сделать.
Антонина на мгновение зажмурилась, закусив губу, глубоко вздохнула и шагнула вперёд.
Мальчику повезло в том, что кость сломалась без множества осколков, а сместившись — не задела крупные сосуды. А ещё в том, что Бересклет очень хорошо училась, и программа обучения в институте была весьма обширной. И, конечно, в том, что она не могла оставить человека без помощи.
Антонина совершенно потеряла счёт времени и не сумела бы сказать, сколько провела над мальчишкой. Отчаянно не хватало кого-то многоопытного и мудрого, кто мог бы солидно кивать, одобряя действия, и осторожно подталкивать в нужном направлении в мгновения сомнений. А ещё — лишних рук ассистента, но дар в чём-то сумел их заменить, а в чём-то оказался гораздо полезнее: указывал сосуды и совсем незаметные ниточки нервов, заставлял чужие мышцы расслабиться, а кровь — замедлить ток.
Если поначалу сердце отчаянно стучало в ушах от страха, то постепенно — помаленьку, незаметно, с каждым движением рук и каплей силы, — всё прошло. Сомнения не пропали и не сгинули, но вынужденно затаились, как ночной зверь ярким полднем. Слишком сосредоточена была Антонина, так что ему попросту не осталось места.
Итог оказался, на взгляд Бересклет, выше всяких похвал и уж точно куда лучше того, что рисовало воображение в самом начале. Дар подсказывал, что спицы встали как надо, повязка вышла — на загляденье, пусть торчащие из гипса железки и выглядели весьма зловеще.
Вновь проверив состояние мальчишки и убедившись, что тот всё ещё крепко спит, Антонина вышла из операционной с улыбкой. Снаружи к ней шагнула бледно-зелёная от страха Авдотья, пришлось спешно заверять, что всё прошло хорошо, теперь пострадавшему нужен только покой и хорошее питание. Лучше бы ему остаться он под приглядом врача на несколько дней, но больница находилась в плачевном состоянии, так что пусть отправляется домой. Да Антонина и сама не пылала желанием перебираться в сырой каменный мешок, пропахший прелым лаком, плесенью и унынием.
Пока говорила, Бересклет успела отметить, что в коридоре толчётся куда больше народу, чем нужно и тем более допустимо, но предпринять по этому поводу уже ничего не успела. Мир вокруг медленно куда-то поплыл, отдаляясь и словно бы расширяясь, голоса стали гулкими и неразборчивыми. Девушка испуганно взмахнула рукой, пытаясь ухватиться за близкую стену — и осела на пол без чувств.
— Померла! — ахнула в воцарившейся тишине Авдотья.
— Да бог с тобой, что ты говоришь такое! — зашикал кто-то ещё, вовсе уж посторонний. — Накликаешь!
Ещё один из зевак запоздало опомнился, шагнул к упавшей девушке, но тут всех бесцеремонно раздвинул в стороны короткий приказ Березина:
— Разойдись!
Голоса тот привычно не повышал, но и от его спокойного тона мало кто мог не взять тотчас же под козырёк. В больничном коридоре таковых стоиков не нашлось.
***
О том, что приехал доктор, и доктор этот — щуплая девица возмутительно юных лет, весь город узнал ещё вчера вечером, это оказалось главной новостью не только дня, но и недели, и даже, может быть, месяца. Не удивительно: пароход прибывает по расписанию, в одно и то же время с одними и теми же грузами, к этнографам и прочим учёным пришельцам давно привыкли, к шахтёрам — тем более, а тут — новое лицо, да ещё какое приметное!
Обсуждали новость больше как анекдот, никто и не думал обращаться к ней как к доктору. К прошлому-то долго привыкали, приученные обходиться по-старинке, народными средствами, но тот был солидный мужчина в очках и при аккуратной бородке, а тут… Юбка едва колени прикрывает, одно слово — вертихвостка! Какой это доктор? И хотя большинство горожан за всю свою жизнь и видели-то всего двух врачей, но все были твёрдо уверены: они выглядят совсем не так, как Бересклет.
Очень быстро у горожан родилась связная и более близкая им версия: что к Березину приехала невеста. А что докторша — ну так у всех свои недостатки, бывает. Приучится к хозяйству, нормальной женщиной станет, а там как дитё родится, может, чего на костях и осядет. Потому переезд исправника в избу приятеля, такого же бобыля, только из местных, восприняли с одобрением: и верно, нечего до свадьбы вместе жить, чай не нехристи местные.
Сидору всё это сообщил первый же встреченный утром горожанин, притом с радостью и из самых лучших побуждений: поздравлял и интересовался, когда свадьба, и почти каждый следующий прохожий норовил поинтересоваться тем же. Оставалось лишь недовольно морщиться и отмахиваться, ничего не отвечая. Объяснять всем и каждому и доказывать — себе дороже, всё одно не поверят.
Прода от 02.10.2023, 18:42
Пусть и не именно таких, но Березин многомудро ожидал от приезда судебно-медицинского эксперта неприятностей и ничего кроме них. А чего ещё ждать от молодой девушки из столицы, которая добровольно согласилась сюда перебраться? То ли безумная суфражистка, то ли всеобщая благодетельница и мать-Тереза, несущая дикарям просвещение, и неизвестно, что хуже.
