У нее был опыт. По опыту каждый просящий чем-то недоволен. Может быть и неугодной ее называют за то, что она людям угодить не может, а не богам? Боги не столь привередливы.
Такая мысль ей понравилась, но она сдержала смех.
- Дешево как-то, - скривилась Машани. За такую цену хороший товар не купишь, жена купца это точно знала. – Что это за богиня…
- Дура, - почти ласково произнесла неугодная. – Думаешь, без света в душе так жить легко? Ты ребенка своего вылечишь, а радости не почувствуешь и легче тебе не станет. Видела я таких. За две недели серели и в петлю лезли. Так что думай, выдержишь или нет.
Две недели? А ей полгода уговорено. Лагри-Фаххи хочет радоваться за счет чужой души, так как в своей ничего не сохранила. Должно быть так.
- Выдержу. Говори, что я согласна.
Машани рассудила о цене, как о несущественной. В самом деле, она рассчитывала на нечто чудовищное. А радость, свет… Когда дочь поправится и снова начнет бегать и играть со старшими детьми, она точно испытает счастье, хоть все Отвергнутые свет из души выпьют.
Прогадала «ведьма», подвела своих новых хозяев. Машани скрыла усмешку. То-то же. А то больно гордая! А по сути – торговка.
- Хорошо, - снова отозвалась неугодная в своей странной манере. Как будто все время готова рассмеяться. – Клади меж свечей руку.
Гостья протянула ту ладонью вниз. Отвергнутым открытые руки не показывают.
Хозяйка дома повторила тот же жест по внешнюю сторону свечей. Руки неугодной славили ее, выдавали проступок, служили проклятием. Больно ли ей? Хорошо, если больно. А то выходит, будто Пантеону каждый перечить может. Эта вот прекословила и получила по заслугам.
Далее не было ни ритуалов, ни слов. Пас рукой, да на минуту прикрытые глаза. И под ладонью Машани появился заветный мешочек, послышался пряный запах заветной травы. Пришедшая вцепилась в него, как в величайшую на земле драгоценность.
- Если еще что понадобится, приходи, - наказала неугодная гостье на прощание.
- Спасибо, - произнесла Машани ровным голосом.
Ушла с желаемым, да нерадостная, как и было предвещено.
Отодвинув край плотной занавеси, хозяйка дома следила в оконный проем на удаляющуюся спину женщины. Как бы никто не пришел теперь за нее просить. Полгода – это срок…
Услышав легкий шорох за спиной, обернулась. Та, которая пришла, не очень любила появляться пред чужими глазами, поэтому и дождалась ухода просящей. Лагри-Фаххи таинственно улыбалась, таясь в уголку. Чужая радость тоже счастье, когда до своего не дотянуться. Отвергнутым трудно чувствовать и трудно быть, цена за проигрыш Пантеону.
- Довольна, как я погляжу, - изрекла неугодная, остро следя за богиней. - Что делать будешь?
Врут слухи, во многом врут. Людям проще верить в страшные сказки, чем в истории без резких граней. Бессмертная осталась красавицей, но красота эта больше не сияла, она просто была. Словно маска. Белоликая.
- Чувствовать жизнь.
Лагри-Фаххи мягко и плавно, словно танцуя, приблизилась к неугодной, осмотрела с ног до головы и, не удержавшись, провела руками по соблазнительным линиям тела.
- Во всех ее проявлениях, Яревена, - прошептала она у самых губ смертной.
Та вместо того, чтобы откликнуться, чтобы всю себя отдать и посвятить одной из тех, кому она теперь служит, приподняла соболиные бровки в насмешке.
- Это тебе в притон, - она пальчиками отвернула от себя лицо богини и проговорила той на самое ушко, - в нижней части города их полно. Выбирай, что по нраву.
Богиня убрала руки и отошла от неугодной, не обиженная, не рассерженная, только немного разочарованная. Договориться с этой особой было не так просто, даже поиграть не позволила. Бессмертной, знающей радость и счастье короткими урывками, хотелось получить первую каплю удовольствия здесь и сейчас, а не добираться до него окольными тропами.
- Заешь хорошее местечко? – поинтересовалась Лагри-Фаххи.
- Нет, - хохотнула Яревена, погашая некоторые из свечей. Не все из них можно оставлять в доме после ритуала.
- Ладно, пойду прогуляюсь, - богиня-целительница потянулась всем телом, ощущая полившееся по оледеневшим венам предвкушение.
- Далеко не уходи. Полгода пролетят, не заметишь, - не удержала язык Яревена.
- Не напоминай! – из-за гнева богини по потолку побежала трещина.
Хозяйка дома сразу же сделалась недовольной. Взгляд заметал молнии.
- Хочешь вернуться к воротам закрытым? Руки в кровь разобьешь, не открою! – проговорила она в своей извечной дерзкой манере.
Она выбрала Отвергнутых в тот час, когда прокляла Пантеон, но ни тем, ни другим выходок не прощала. Поэтому для тех и других она очень хорошая жрица.
Богиня заметно напряглась и о своей несдержанности пожалела. Смертная способна следовать своему слову. Эта девица обладала нравом, которого хватит на усмирение шторма. Отвергнутые боги лишены столь многого, добывать желаемое им суждено лишь через выкуп. Если человек соглашается к ним обратиться и заплатить. Яревена в этой цепи средняя сторона, сдельщик. Это делало ее до крайности полезной.
Неплохо устроилась, учитывая, на что была обречена.
- Иди куда хотела, - махнула красным полотенцем неугодная.
Богиня поспешила выбежать из дома. Полгода – ничтожный клочок времени, даже для отвергнутой богини. Тем более для отвергнутой богини.
Яревена вздохнула. Лишившись мест в Пантеоне, бессмертные обиделись на весь мир. Обиделись справедливо, так как тот отобрал у них слишком много. Но справедливо было и то, что все боги проходили через это. Они, вечные, не имели возможность завершить существование. Жизнь и смерть для них не являлись ни целями, ни дорогами, ни чертами. Они не могли контролировать свою судьбу и менять ее. Единственное, в чем люди их превосходили. Бессмертным мир обозначил иной путь. Менялась суть их существования, они были затянуты в круговорот сменяющих друг друга вершины и низменной грани.
Яревена взяла особую ритуальную свечу, завернутую в цветную рисовую бумагу, и опустила ее фитилем вниз. Пламя сожрало свечку за две секунды, оставив после себя горсточку пепла. Она вынесла его и вышвырнула за порог. Пепел порывом ветра понесло низко по земле в левую сторону. Неугодная взглянула на ночное небо.
- Дождь будет.
Ранним утром в храме Отвергнутых горел свет. Пришедшие на первую службу в храм Пантеона видели это. К святилищу, что по левой стороне большой шестиугольной площади, вела пыльная дорога. Никто выложенные камнем плиты, ведущие до самой лестницы, не подметал и не чистил. Сегодня на них отчетливо виднелись следы. Ветра утром не было, не замел.
Низложенным отводилось единственное святилище на всю ятоллу, и так уж сложилось, что оно приткнулось подле одного из множества храмов правящих бессмертных. Одни проиграли, другие выиграли, лики над вечным кругом огней внутри храма Пантеона сменились, людям было сказано кому отныне молиться и носить дары. Смертные без слов подчинялись наказам вечных. Отвергнутые проиграли своим собратьям и более не имели неисчерпаемой силы, но боги оставались богами для людей. Потому место, через которое они могли ступать на землю смертных, не могло быть ни осквернено, ни уничтожено.
- Вы только посмотрите!
- Кто там может быть?
- Неугодная?
- Она туда не ходит. Ей незачем.
Шептались, косились, даже приближались к самому краю второй дороги. Но только самые смелые. Самые умные оставались где положено. К храму Отвергнутых тем, кто верен Пантеону, приближаться не следует.
Что до неугодной, бывшая жрица не посещает храм своих новых хозяев, ведь она теперь слуга, а слугам нет нужды молиться.
Вся ятолла Пантеону поклоняется. Кроме этой девицы, что попрала священные законы, никто к обветшалым стенам не приближается. Неугодная изредка омывает тамошний главный алтарь вином. На большее сил у одной не хватало, потому и удивляло, что святилище Отвергнутых цело до сих пор. На таких скудных подношениях долго не простоишь. Храмы богов стоят на молитвах, на вере, на дарах. Без людей храмы быстро разрушаются.
Только этот назло держался крепко. Мог бы и сгореть до остова, никто не принялся бы слезы лить. Зато честной народ перестал бы торопливо пробегать мимо, осеняя себя священным знаменьем Пантеона. Заместо этого - переживания сплошные. Юные девицы заслоняют лица руками, дабы не приглянуться какому Отвергнутому, а мамаши своих новорожденных под белоснежными платками прячут, чтобы на тех порча не заползла. А порой на все четыре стороны в час волка от стен храма дурнотой веет, холодом, тревогой.
А ведь говаривают разъезжие купцы да гости с других краев их огромной великой яссы, что чем ближе к столице, тем больше храмов Отвергнутых. Боги это боги. Находились люди, не желавшие менять в своих молитвах имена на других правящих. Так и соблюдают свою веру, обращаются к низложенным с покоем и без зазрения совести. Никто их за это не попрекает… Странно-странно, в их ятолле, именуемой Хаэсса, такое не прижилось.
Так кому там быть, да еще в такую рань? В рассветный час приходят, дабы простоять службу за спинами жриц, но в святилище Отвергнутых ее вести некому, если только посетитель сам знает, как…
Любопытствующие подсобрались в шепчущийся клубок, держась на другой стороне площади против входа в храм Пантеона. Пересекать разделявшее святилища расстояние не решались, незачем себя чернить. Пантеон за опрометчивость может наказать. Люди в жизни своей порой поминают Отвергнутых и даже обращаются к ним, но храм - это другое. Это верность, а если верность меняется…
Черная дверь, испещренная символами низложенных богов, отворилась. Порог на выход переступил чужак. Не обернулся, не поклонился, не шепнул слов на прощание на последней ступени, спустившись. Отвергнутые или нет, но боги – это боги, смертным в их отношении не положено нарушать ритуалы. Пришлый допустил дерзость сознательно.
Люди таращились на него, пожирали глазами, вытягивая из толпы головы, отталкивая друг друга, чтобы сунуться вперед. Чужак двигался неторопливо, легко, позволяя себя рассмотреть. В ответ толпу взглядом не удостаивал.
- Кто такой? – выступила из толпы пара человек. Нахмуренные, настороженные.
Чужак сейчас был против них всех, один на своей стороне, на той самой дороге. Роста он был среднего, но явная худоба делала его выше для взгляда. Темноглазый, чернобровый, скулы как тесаком заточены. А еще смуглый да кудрявый. Походил на большинство уроженцев самой южной ятоллы.
Смущал наряд: несколько слоев, длиннополый, ткани тяжелые, ни рук открытых - рукава у нижней рубахи плотные, - ни ног - шаровары заткнуты в голенища припыленных сапог. Всего два цвета – черный и стальной, из-за чего чужак походил на кобру. Здесь никто так не одевается и здесь никто так не ходит. Они на юге, на земле, которая знает только солнце; здесь все раздеты, ни одной лишней тряпки на себя местные не натягивали - жарко, душно. Небесное светило - полное, щедрое, добирается до всех уголков, и день у него длинный, успеешь прожариться до костей. Здесь в нарядах властвуют цвета яркие, красочные, бесконечный радужный круговорот.
А этот - бедуин какой-то, как только не спекся.
Чужак продолжал неторопливо идти от ступеней храма, оставляя на пыльной дороге новые следы, да так и не бросив ни единого взгляда себе за спину. Разгорающийся рассвет занимал его гораздо больше. В этой части города высоких строений нет, небо было свободно распахнуто, вот он и любовался. Двери храма где-то там за спиной закрылись медленно и сами по себе.
- Кто такой, тебя спрашивают, – один из мужчин, ступивших вперед, приосанился, сложил руки на могучей груди, придавая себе должный вид, рассчитывая напугать чужака. – Чей гость?
- Я не гость, - последовал тихий ответ, похожий на шорох, с которым змея ползет по песку.
- А кто ж? – невольно тот сделал еще шаг вперед, желая лучше расслышать.
- Владыка.
Толпа отхлынула, как волна от берега, и зароптала. Сказанное слово имело слишком большой вес. Никто в здравом уме таким шутить не станет. У чужака рассудок помутнел, как видно, от жары, нечего было на себя темные ткани навешивать.
Помешанный.
- Владыка. Это очень громко. Мы непременно отдадим тебе дань уважения, пришлый, как только ты нам расскажешь, кто ж тебя надоумил так назваться.
Откуда такой странный взялся? По городу ни единого слуха не пронеслось о чужаке. А уж если бы действительно Владыкой был, так и нижняя, и верхняя части только бы о том и трещали без умолку. Тем временем на ратуше колокол не бил, никто перед жителями веского слова не держал, а Владыка явился.
Их ятолла без Владык вот уже двадцать три года. Живет, справляется. Да, времена снова стали нелегкими, так не это ли повод свою землю беречь и не позволять всяким пришлым по ней разгуливать?
- Так неужто в наш край по приказу? – выплеснулось из толпы.
- По приказу, - тонкие губы незнакомца исказила слабая усмешка. Он сдвинулся с места и плавным шагом двинулся к толпе, пересекая разделяющую стороны храмов условную грань. Приблизился к тому, кто оказался здесь самым смелым, поравнялся с ним плечом к плечу и, немного повернув в его сторону голову, добавил, - по праву.
Такая странная близость и тихий голос возле самого уха заставил позвоночник покрыться льдом. Свет Пантеона! Да кто это такой?!
- Я - наследник Аркоста, - последовал ответ на ее мысли.
Тишиной, наступившей после этих слов, следовало давить землю и делать ее плоской, как в старых поверьях. Гнета бы хватило.
Толпа не просто молчала, она как будто перестала существовать. Люди, всегда такие шумные, прекратили дышать. Чужак читал по лицам и глазам. Им хотелось уйти, отвернуться. А еще им хотелось взъяриться, броситься на него, разорвать. Даже если это неправда, даже если он сумасшедший, за одни эти слова его должна постигнуть кара, мгновенная и жестокая. Но никто и шага с места не сделал.
Чужак снова поднял глаза к солнцу. Оказывается, толпа это не страшно.
- Ты несешь ответ за свои слова? – выступил вперед другой мужчина. Возраст лег на его волосы сединой и посеребрил бороду. В его теле уже виднелась старческая хрупкость, но шаги он делал уверенные.
- Языком и головой, - ответил чужак теми словами, что в обиходе именно на юге их яссы. В других землях отвечали иначе.
Шепот, шепот. Голоса менялись, взрастали, кто-то отступал, кто-то наоборот очень хотел приблизиться. Они отворачивались и осеняли себя символами Пантеона. Они тянули шеи и рассматривали. Они будоражились, вспоминали, возрождали в памяти и на языках прошлое и слова. Вернувшийся для них - что страшное приведение.
Чужак покрутил перстни на пальцах. Толпа это не страшно. Теперь совсем не страшно.
- Да что вы его слушаете! – возопил тот самый, который первым ото всех выступил и теперь ближе всех стоял. – От Аркоста никого не осталось! Аркоста самого не осталось!
- Погоди, Онра, не разоряйся, - осадил его старик, равняясь с ним.
В седовласом страха не было. Он с задумчивостью почесывал бороду, подробно рассматривая пришлого. Тот походил на них на всех, в его крови можно было не сомневаться, он отсюда.
Такая мысль ей понравилась, но она сдержала смех.
- Дешево как-то, - скривилась Машани. За такую цену хороший товар не купишь, жена купца это точно знала. – Что это за богиня…
- Дура, - почти ласково произнесла неугодная. – Думаешь, без света в душе так жить легко? Ты ребенка своего вылечишь, а радости не почувствуешь и легче тебе не станет. Видела я таких. За две недели серели и в петлю лезли. Так что думай, выдержишь или нет.
Две недели? А ей полгода уговорено. Лагри-Фаххи хочет радоваться за счет чужой души, так как в своей ничего не сохранила. Должно быть так.
- Выдержу. Говори, что я согласна.
Машани рассудила о цене, как о несущественной. В самом деле, она рассчитывала на нечто чудовищное. А радость, свет… Когда дочь поправится и снова начнет бегать и играть со старшими детьми, она точно испытает счастье, хоть все Отвергнутые свет из души выпьют.
Прогадала «ведьма», подвела своих новых хозяев. Машани скрыла усмешку. То-то же. А то больно гордая! А по сути – торговка.
- Хорошо, - снова отозвалась неугодная в своей странной манере. Как будто все время готова рассмеяться. – Клади меж свечей руку.
Гостья протянула ту ладонью вниз. Отвергнутым открытые руки не показывают.
Хозяйка дома повторила тот же жест по внешнюю сторону свечей. Руки неугодной славили ее, выдавали проступок, служили проклятием. Больно ли ей? Хорошо, если больно. А то выходит, будто Пантеону каждый перечить может. Эта вот прекословила и получила по заслугам.
Далее не было ни ритуалов, ни слов. Пас рукой, да на минуту прикрытые глаза. И под ладонью Машани появился заветный мешочек, послышался пряный запах заветной травы. Пришедшая вцепилась в него, как в величайшую на земле драгоценность.
- Если еще что понадобится, приходи, - наказала неугодная гостье на прощание.
- Спасибо, - произнесла Машани ровным голосом.
Ушла с желаемым, да нерадостная, как и было предвещено.
Отодвинув край плотной занавеси, хозяйка дома следила в оконный проем на удаляющуюся спину женщины. Как бы никто не пришел теперь за нее просить. Полгода – это срок…
Услышав легкий шорох за спиной, обернулась. Та, которая пришла, не очень любила появляться пред чужими глазами, поэтому и дождалась ухода просящей. Лагри-Фаххи таинственно улыбалась, таясь в уголку. Чужая радость тоже счастье, когда до своего не дотянуться. Отвергнутым трудно чувствовать и трудно быть, цена за проигрыш Пантеону.
- Довольна, как я погляжу, - изрекла неугодная, остро следя за богиней. - Что делать будешь?
Врут слухи, во многом врут. Людям проще верить в страшные сказки, чем в истории без резких граней. Бессмертная осталась красавицей, но красота эта больше не сияла, она просто была. Словно маска. Белоликая.
- Чувствовать жизнь.
Лагри-Фаххи мягко и плавно, словно танцуя, приблизилась к неугодной, осмотрела с ног до головы и, не удержавшись, провела руками по соблазнительным линиям тела.
- Во всех ее проявлениях, Яревена, - прошептала она у самых губ смертной.
Та вместо того, чтобы откликнуться, чтобы всю себя отдать и посвятить одной из тех, кому она теперь служит, приподняла соболиные бровки в насмешке.
- Это тебе в притон, - она пальчиками отвернула от себя лицо богини и проговорила той на самое ушко, - в нижней части города их полно. Выбирай, что по нраву.
Богиня убрала руки и отошла от неугодной, не обиженная, не рассерженная, только немного разочарованная. Договориться с этой особой было не так просто, даже поиграть не позволила. Бессмертной, знающей радость и счастье короткими урывками, хотелось получить первую каплю удовольствия здесь и сейчас, а не добираться до него окольными тропами.
- Заешь хорошее местечко? – поинтересовалась Лагри-Фаххи.
- Нет, - хохотнула Яревена, погашая некоторые из свечей. Не все из них можно оставлять в доме после ритуала.
- Ладно, пойду прогуляюсь, - богиня-целительница потянулась всем телом, ощущая полившееся по оледеневшим венам предвкушение.
- Далеко не уходи. Полгода пролетят, не заметишь, - не удержала язык Яревена.
- Не напоминай! – из-за гнева богини по потолку побежала трещина.
Хозяйка дома сразу же сделалась недовольной. Взгляд заметал молнии.
- Хочешь вернуться к воротам закрытым? Руки в кровь разобьешь, не открою! – проговорила она в своей извечной дерзкой манере.
Она выбрала Отвергнутых в тот час, когда прокляла Пантеон, но ни тем, ни другим выходок не прощала. Поэтому для тех и других она очень хорошая жрица.
Богиня заметно напряглась и о своей несдержанности пожалела. Смертная способна следовать своему слову. Эта девица обладала нравом, которого хватит на усмирение шторма. Отвергнутые боги лишены столь многого, добывать желаемое им суждено лишь через выкуп. Если человек соглашается к ним обратиться и заплатить. Яревена в этой цепи средняя сторона, сдельщик. Это делало ее до крайности полезной.
Неплохо устроилась, учитывая, на что была обречена.
- Иди куда хотела, - махнула красным полотенцем неугодная.
Богиня поспешила выбежать из дома. Полгода – ничтожный клочок времени, даже для отвергнутой богини. Тем более для отвергнутой богини.
Яревена вздохнула. Лишившись мест в Пантеоне, бессмертные обиделись на весь мир. Обиделись справедливо, так как тот отобрал у них слишком много. Но справедливо было и то, что все боги проходили через это. Они, вечные, не имели возможность завершить существование. Жизнь и смерть для них не являлись ни целями, ни дорогами, ни чертами. Они не могли контролировать свою судьбу и менять ее. Единственное, в чем люди их превосходили. Бессмертным мир обозначил иной путь. Менялась суть их существования, они были затянуты в круговорот сменяющих друг друга вершины и низменной грани.
Яревена взяла особую ритуальную свечу, завернутую в цветную рисовую бумагу, и опустила ее фитилем вниз. Пламя сожрало свечку за две секунды, оставив после себя горсточку пепла. Она вынесла его и вышвырнула за порог. Пепел порывом ветра понесло низко по земле в левую сторону. Неугодная взглянула на ночное небо.
- Дождь будет.
Глава 2.
Ранним утром в храме Отвергнутых горел свет. Пришедшие на первую службу в храм Пантеона видели это. К святилищу, что по левой стороне большой шестиугольной площади, вела пыльная дорога. Никто выложенные камнем плиты, ведущие до самой лестницы, не подметал и не чистил. Сегодня на них отчетливо виднелись следы. Ветра утром не было, не замел.
Низложенным отводилось единственное святилище на всю ятоллу, и так уж сложилось, что оно приткнулось подле одного из множества храмов правящих бессмертных. Одни проиграли, другие выиграли, лики над вечным кругом огней внутри храма Пантеона сменились, людям было сказано кому отныне молиться и носить дары. Смертные без слов подчинялись наказам вечных. Отвергнутые проиграли своим собратьям и более не имели неисчерпаемой силы, но боги оставались богами для людей. Потому место, через которое они могли ступать на землю смертных, не могло быть ни осквернено, ни уничтожено.
- Вы только посмотрите!
- Кто там может быть?
- Неугодная?
- Она туда не ходит. Ей незачем.
Шептались, косились, даже приближались к самому краю второй дороги. Но только самые смелые. Самые умные оставались где положено. К храму Отвергнутых тем, кто верен Пантеону, приближаться не следует.
Что до неугодной, бывшая жрица не посещает храм своих новых хозяев, ведь она теперь слуга, а слугам нет нужды молиться.
Вся ятолла Пантеону поклоняется. Кроме этой девицы, что попрала священные законы, никто к обветшалым стенам не приближается. Неугодная изредка омывает тамошний главный алтарь вином. На большее сил у одной не хватало, потому и удивляло, что святилище Отвергнутых цело до сих пор. На таких скудных подношениях долго не простоишь. Храмы богов стоят на молитвах, на вере, на дарах. Без людей храмы быстро разрушаются.
Только этот назло держался крепко. Мог бы и сгореть до остова, никто не принялся бы слезы лить. Зато честной народ перестал бы торопливо пробегать мимо, осеняя себя священным знаменьем Пантеона. Заместо этого - переживания сплошные. Юные девицы заслоняют лица руками, дабы не приглянуться какому Отвергнутому, а мамаши своих новорожденных под белоснежными платками прячут, чтобы на тех порча не заползла. А порой на все четыре стороны в час волка от стен храма дурнотой веет, холодом, тревогой.
А ведь говаривают разъезжие купцы да гости с других краев их огромной великой яссы, что чем ближе к столице, тем больше храмов Отвергнутых. Боги это боги. Находились люди, не желавшие менять в своих молитвах имена на других правящих. Так и соблюдают свою веру, обращаются к низложенным с покоем и без зазрения совести. Никто их за это не попрекает… Странно-странно, в их ятолле, именуемой Хаэсса, такое не прижилось.
Так кому там быть, да еще в такую рань? В рассветный час приходят, дабы простоять службу за спинами жриц, но в святилище Отвергнутых ее вести некому, если только посетитель сам знает, как…
Любопытствующие подсобрались в шепчущийся клубок, держась на другой стороне площади против входа в храм Пантеона. Пересекать разделявшее святилища расстояние не решались, незачем себя чернить. Пантеон за опрометчивость может наказать. Люди в жизни своей порой поминают Отвергнутых и даже обращаются к ним, но храм - это другое. Это верность, а если верность меняется…
Черная дверь, испещренная символами низложенных богов, отворилась. Порог на выход переступил чужак. Не обернулся, не поклонился, не шепнул слов на прощание на последней ступени, спустившись. Отвергнутые или нет, но боги – это боги, смертным в их отношении не положено нарушать ритуалы. Пришлый допустил дерзость сознательно.
Люди таращились на него, пожирали глазами, вытягивая из толпы головы, отталкивая друг друга, чтобы сунуться вперед. Чужак двигался неторопливо, легко, позволяя себя рассмотреть. В ответ толпу взглядом не удостаивал.
- Кто такой? – выступила из толпы пара человек. Нахмуренные, настороженные.
Чужак сейчас был против них всех, один на своей стороне, на той самой дороге. Роста он был среднего, но явная худоба делала его выше для взгляда. Темноглазый, чернобровый, скулы как тесаком заточены. А еще смуглый да кудрявый. Походил на большинство уроженцев самой южной ятоллы.
Смущал наряд: несколько слоев, длиннополый, ткани тяжелые, ни рук открытых - рукава у нижней рубахи плотные, - ни ног - шаровары заткнуты в голенища припыленных сапог. Всего два цвета – черный и стальной, из-за чего чужак походил на кобру. Здесь никто так не одевается и здесь никто так не ходит. Они на юге, на земле, которая знает только солнце; здесь все раздеты, ни одной лишней тряпки на себя местные не натягивали - жарко, душно. Небесное светило - полное, щедрое, добирается до всех уголков, и день у него длинный, успеешь прожариться до костей. Здесь в нарядах властвуют цвета яркие, красочные, бесконечный радужный круговорот.
А этот - бедуин какой-то, как только не спекся.
Чужак продолжал неторопливо идти от ступеней храма, оставляя на пыльной дороге новые следы, да так и не бросив ни единого взгляда себе за спину. Разгорающийся рассвет занимал его гораздо больше. В этой части города высоких строений нет, небо было свободно распахнуто, вот он и любовался. Двери храма где-то там за спиной закрылись медленно и сами по себе.
- Кто такой, тебя спрашивают, – один из мужчин, ступивших вперед, приосанился, сложил руки на могучей груди, придавая себе должный вид, рассчитывая напугать чужака. – Чей гость?
- Я не гость, - последовал тихий ответ, похожий на шорох, с которым змея ползет по песку.
- А кто ж? – невольно тот сделал еще шаг вперед, желая лучше расслышать.
- Владыка.
Толпа отхлынула, как волна от берега, и зароптала. Сказанное слово имело слишком большой вес. Никто в здравом уме таким шутить не станет. У чужака рассудок помутнел, как видно, от жары, нечего было на себя темные ткани навешивать.
Помешанный.
- Владыка. Это очень громко. Мы непременно отдадим тебе дань уважения, пришлый, как только ты нам расскажешь, кто ж тебя надоумил так назваться.
Откуда такой странный взялся? По городу ни единого слуха не пронеслось о чужаке. А уж если бы действительно Владыкой был, так и нижняя, и верхняя части только бы о том и трещали без умолку. Тем временем на ратуше колокол не бил, никто перед жителями веского слова не держал, а Владыка явился.
Их ятолла без Владык вот уже двадцать три года. Живет, справляется. Да, времена снова стали нелегкими, так не это ли повод свою землю беречь и не позволять всяким пришлым по ней разгуливать?
- Так неужто в наш край по приказу? – выплеснулось из толпы.
- По приказу, - тонкие губы незнакомца исказила слабая усмешка. Он сдвинулся с места и плавным шагом двинулся к толпе, пересекая разделяющую стороны храмов условную грань. Приблизился к тому, кто оказался здесь самым смелым, поравнялся с ним плечом к плечу и, немного повернув в его сторону голову, добавил, - по праву.
Такая странная близость и тихий голос возле самого уха заставил позвоночник покрыться льдом. Свет Пантеона! Да кто это такой?!
- Я - наследник Аркоста, - последовал ответ на ее мысли.
Тишиной, наступившей после этих слов, следовало давить землю и делать ее плоской, как в старых поверьях. Гнета бы хватило.
Толпа не просто молчала, она как будто перестала существовать. Люди, всегда такие шумные, прекратили дышать. Чужак читал по лицам и глазам. Им хотелось уйти, отвернуться. А еще им хотелось взъяриться, броситься на него, разорвать. Даже если это неправда, даже если он сумасшедший, за одни эти слова его должна постигнуть кара, мгновенная и жестокая. Но никто и шага с места не сделал.
Чужак снова поднял глаза к солнцу. Оказывается, толпа это не страшно.
- Ты несешь ответ за свои слова? – выступил вперед другой мужчина. Возраст лег на его волосы сединой и посеребрил бороду. В его теле уже виднелась старческая хрупкость, но шаги он делал уверенные.
- Языком и головой, - ответил чужак теми словами, что в обиходе именно на юге их яссы. В других землях отвечали иначе.
Шепот, шепот. Голоса менялись, взрастали, кто-то отступал, кто-то наоборот очень хотел приблизиться. Они отворачивались и осеняли себя символами Пантеона. Они тянули шеи и рассматривали. Они будоражились, вспоминали, возрождали в памяти и на языках прошлое и слова. Вернувшийся для них - что страшное приведение.
Чужак покрутил перстни на пальцах. Толпа это не страшно. Теперь совсем не страшно.
- Да что вы его слушаете! – возопил тот самый, который первым ото всех выступил и теперь ближе всех стоял. – От Аркоста никого не осталось! Аркоста самого не осталось!
- Погоди, Онра, не разоряйся, - осадил его старик, равняясь с ним.
В седовласом страха не было. Он с задумчивостью почесывал бороду, подробно рассматривая пришлого. Тот походил на них на всех, в его крови можно было не сомневаться, он отсюда.
