Вот так и состоялось мое первое знакомство с Коптосом.
Но когда впереди показался массивный белый дом Поликсены, все ощутили большое облегчение, и я в том числе. Полуденное солнце выпивало из людей все соки, а ноги мои давно просили пощады...
Нас встретила служанка - эллинка, как я с удивлением понял; она с поклоном пригласила гостей в купальню. Купальня здесь была не одна, как и у нас дома: в свою ванную комнату я вошел один, тогда как мама с сестрой удалились в другую. Мне прислуживал тот же египетский мальчик, который плыл с нами на судне. Вместо ванны он знаками попросил меня стать на каменный пол, около сливного отверстия, и стал поливать прохладной водой: в жару это было очень хорошо. Голову он мне тоже вымыл - какой-то пастой с лимонным запахом.
Теперь мне хотелось только спать - и еще пить. Мне дали целый кувшин гранатового сока, просто роскошь! Я осушил несколько чашек. Потом меня проводили в комнату, где уже стояла чья-то кровать; там были и письменный стол, и сундуки. Конечно - здесь, наверное, жил хозяйский сын; и меня поселили с ним, потому что было больше некуда!
Я лег на предложенный мне топчан в углу и накрылся льняной простыней, успев с чувством удивления и неловкости подумать, что так и не встретился ни с кем из хозяев этого дома, кроме бабушки. Потом меня сморил сон.
Выспался я отлично... и, открыв глаза, со стыдом понял, что проспал до вечера. Позже я узнал, что ночь в этой стране наступает стремительно и закаты недолги. Но теперь я только сел в постели, протирая глаза и удивляясь тому, что в комнате уже темно.
Однако потом я увидел, что на столе горит алебастровая лампа, - при свете ее все незнакомые предметы отбрасывали зловещие тени. А потом я разглядел посреди комнаты мальчишку-египтянина в одной белой набедренной повязке - он, со своей темно-бронзовой кожей, почти растворился во мраке; и он молился, стоя на коленях и припав лицом к полу, обращенный головой в мою сторону.
На какой-то невероятный миг мне показалось, что хозяин комнаты преклоняется передо мной... Потом щеки мои вспыхнули пожаром, и я скорчился у стены, пытаясь остаться незаметным. Хотя, конечно, понимал, что этот мальчик уже видел меня спящим тут, в его владениях.
Однако мне не пришлось прерывать его молитву: хозяин комнаты окончил ее сам. Он сел, скрестив ноги, и несколько мгновений сидел так, прикрыв глаза; а потом поднялся легко и естественно, как будто проделывал такое движение тысячу раз. Несомненно, так оно и было.
Потом, наконец-то, мальчишка взглянул на меня. Мы впервые посмотрели друг другу в лицо.
Он оказался постарше меня года на два, а то и на три: высокий - египтяне, как и персы, рослые люди. Лицом этот мальчик напоминал бабку Поликсену, однако в ней всякий бы узнал эллинку, а он смотрелся настоящим египтянином. Глаза у него были черные и насурьмленные, как у взрослых; волосы тоже черные, жесткие и коротко подстриженные, так что открывали лоб и уши.
Несколько мгновений мы пристально рассматривали друг друга; но заговорил первым я, хотя был младшим.
- Хайре, - сказал я, традиционно по-гречески пожелав хозяину комнаты: «Радуйся».
- Хайре, - откликнулся он на нашем языке и слегка улыбнулся. - Мне сказали, ты - Питфей, маленький экуеша. Ты мой гость.
По-гречески он говорил правильно и бегло, несмотря на египетский акцент. И он, несомненно, думал, что, употребляя мой язык, делает мне большое одолжение: высокомерен этот мальчишка оказался еще более, чем наши гребцы. Хотя это было и неудивительно.
- Как ты меня назвал? Что такое «экуеша»? - спросил я, стараясь не уступать ему.
- Это значит - грек. Так мы называем людей из вашего народа моря, - ответил мальчишка. Потом он наконец-то представился:
- Мое имя Исидор, я сын господина и госпожи этого дома.
- Я это понял, - я кивнул. Изъяснялся этот мальчик странновато, хотя и говорил на моем языке.
Потом я ощутил голод: мы так и не поели с дороги. Скрывая смущение, я потер живот и произнес:
- А я смогу сегодня увидеть... господина Тураи? Я еще не приветствовал его.
Тураи звали египетского мужа моей бабушки. Я догадался, что днем он выходил куда-то вместе с сыном.
- Ты, наверное, хочешь сказать, что ты голоден, - ответил Исидор, снисходительно наблюдая за мной: я опять покраснел, но кивнул.
- Отец уже пришел, и я явился, чтобы пригласить тебя поужинать с нами. Мне сказали, что тебя поселили вместе со мной, - сказал юный хозяин.
Я просиял.
- Очень хорошо!
Тут я подумал, что мне придется сейчас встать перед этим старшим мальчишкой, надменным чужеземцем, и захромать в сторону столовой, взяв свою палку. Однако этот стыд приходилось пересилить: я обул свои разные сандалии, не поднимая глаз, а потом, покачнувшись, встал. Я решил, что в доме обойдусь без палки.
- Одевайся, я подожду, - произнес Исидор. Он держался невозмутимо; и я понял, что о моей хромоте он знает. - Твоя одежда вон в том сундуке.
Я вытащил хитон поприличнее - белый и тонкий, с черно-желтой лиственной каймой понизу; застегнул на талии пояс из бронзовых колечек. Моего золотого критского бычка я носил не снимая - и решил выпустить его поверх платья.
- Я готов, - сказал я, пригладив волосы гребнем.
- Прекрасно, - ответил Исидор, улыбнувшись. - Я тоже. Идем.
Пока я одевался, и он успел принарядиться: на нем осталась та же белая набедренная повязка, напоминавшая сложного покроя юбку, однако он надел ожерелье-ошейник из многих рядов голубых и зеленых бус - такие украшения я уже неоднократно видел на здешних мужчинах, и на коптосских женщинах тоже. Руки выше локтей Исидор украсил серебряными браслетами.
Я молча последовал за ним; но на пороге комнаты вдруг вспомнил кое-что важное и окликнул его.
- Погоди! Можно тебя спросить?..
Исидор повернулся.
- Спрашивай.
- Кому ты молился, пока я спал?
Мальчишка не смутился - только выше поднял подбородок.
- Осирису, - ответил он. - Царю мертвых, что обитает на западе.
«Царю мертвых?» - изумленно подумал я.
При этих словах меня передернуло - сразу представился мрак Аида, в котором блуждают навеки потерянные души. Но Исидор говорил о царстве своего бога как о чем-то необычайно светлом и радостном, и недоступном мне - чужестранцу.
Но, конечно, сейчас было не время говорить о богах. Я только спросил - невольно заробев:
- И ты молишься Осирису... каждый вечер?
- Да, каждый вечер, - кивнул мальчик.
Он повернулся, тоже не желая продолжать, и мы вдвоем по коридору дошли до столовой. Это был зал со стенами, выкрашенными поверху в синий цвет - как ночное небо: подняв глаза, я увидел, что потолок тоже синий. Его подпирали колонны из черного дерева.
Потом я опустил глаза и увидел все общество.
Оказалось, что никто меня специально не дожидался, к моему немалому облегчению. Общего стола, как и у нас дома, в обеденном зале Тураи не было: хозяева и матушка расположились за отдельными столиками, а сестра уселась прямо на пол, на подушки. Гармония обрадовалась мне и позвала, чтобы я сел рядом; но мне вдруг стало стыдно на глазах у всех есть на полу, с маленькой девочкой. И я огляделся, ища, не предложит ли мне кто-нибудь другого места.
Я увидел, что Исидор тоже занял собственный столик, - и он с улыбкой сделал мне знак.
- Садись ко мне, экуеша.
Его родители трапезничали за своим столиком, накрытым на двоих; мне показалось неуместным сейчас привлекать внимание к себе, и я принял предложение Исидора.
Нам подали жареную рыбу с чесночно-луковым соусом, резаные овощи - редис и огурцы, как мне потом объяснили, белые булочки с кунжутом. Еще были финики в меду и гранатовый сок. Я набивал живот с удовольствием. Однако, насытившись, вспомнил об умеренности и постеснялся брать еще.
Я присмотрелся к хозяину дома, который был все еще занят разговором с женой. Я уже заметил, что господин Тураи бритоголовый, как жрецы и писцы, которых мы встречали, когда останавливались в разных селениях по пути на юг. Неужели он жрец - и поэтому у него такой сын?..
Мне стало очень не по себе от подобной мысли.
- Исидор, - шепотом спросил я, в первый раз обращаясь к хозяйскому сыну по-имени, - а чем занимается твой отец?
Мальчик горделиво выпрямился.
- Он смотритель караванных путей, - ответил Исидор. - Большой господин.
- А-а, - протянул я, не очень-то поняв, что это значит. Но такая должность мне почему-то не понравилась.
Я уже и не знал, идти ли к хозяину представляться. Но тут вдруг Исидор сказал:
- Подойди к отцу, он позвал тебя!
Я неуклюже выбрался из-за стола и, приблизившись к хозяевам дома, остановился напротив них. Я поклонился: похоже, здесь я скоро привыкну это делать.
- Ты - Питфей, сын Никострата, - произнес Тураи по-гречески.
- Да, господин, - подтвердил я.
Он говорил очень похоже на своего сына, и держался похоже. Правда, этот египтянин выглядел более приветливым, чем Исидор, но подобная любезность тоже была снисходительной.
- Надеюсь, наш дом тебе понравился, - сказал хозяин.
- Конечно, - подтвердил я. А как еще я мог ответить?
Тураи улыбнулся, взглянув на бабушку - свою супругу. А потом вдруг опять посмотрел на меня и спросил:
- А сын мой тебе понравился?
Я растерялся.
- Исидор вырос один, и привык всегда быть один, - объяснил Тураи. - Но я надеюсь, что вы с ним поладите.
Я поклонился и отошел. Я понял, что пора идти к себе: место Исидора уже опустело. Но я также понял, что гостеванье в Египте сулит мне куда больше неожиданностей, чем я думал.
Исидор и вправду оказался большим умником - он был просто набит знаниями: и не уставал их пополнять. Конечно, что ему еще было делать одному, кроме как учиться книжным премудростям?
На другой день после нашего приезда он подошел ко мне и предложил показать мне город. Родители дали ему разрешение... а может, попросили, желая нас подружить, как я подозревал. Но я вспомнил о том, как выгляжу со стороны, и сказал:
- Исидор, на меня же все будут показывать пальцами!
Он улыбнулся.
- Никто не будет. Мы возьмем с собой слуг, и все увидят, что мы знатные люди, - оборванцы дразниться не посмеют, а наши благородные господа сдержанны и учтивы. К тому же, у нас в Та-Кемет не принято лезть в чужие дела.
Та-Кемет, «Черная Земля», - имя, которым сами египтяне называют свою страну: Исидор сообщил мне об этом утром.
Я согласился. Мы вышли на прогулку ближе к вечеру, когда стало прохладней, - я захватил свою палку и Мирона, а Исидор мальчишку, который мне прислуживал. Как я понял, это был и его собственный слуга. На самом деле, мне и без сопровождающих мало кого приходилось опасаться - коптосцы люди чинные, а мальчишки, видимо, предпочитали играть у себя во дворах. Таких забияк, каких у нас много и среди детей, и среди молодежи, я не увидел. Только желтые поджарые собаки дремали на солнце.
«Может, они все просто трусы?» - подумал я.
Но ведь Египет долго был богатой и могучей страной, трусы не смогли бы создать такое государство...
И тут Исидор привлек мое внимание и начал рассказывать о том, что мы видели: о том, сколько тысячелетий уже существует Коптос, когда был заложен его главный храм, посвященный богу Мину, где останавливаются караваны, которые прибывают с востока, и как именно ведется учет товарам, которые они привозят.
- Этим и занимается мой отец, - с гордостью рассказывал Исидор. - Его должность очень древняя, она существовала уже во времена великой царицы Осирис Хатшепсут, которая отправляла караваны в Пунт, - это было тысячу лет назад. Наш город возвышали его величество Осирис Рамсес и его величество Осирис Сети* семьсот лет назад, когда Та-Кемет стала широко торговать и сражаться с сирийцами и хеттами...
- А вы откуда это знаете? - спросил я с некоторой завистью.
Исидор хмыкнул.
- Все эти записи многие хенти* хранятся в нашем Доме жизни, так называется большое книгохранилище и святилище, - он показал рукой. - Моему отцу позволено делать копии с древних свитков. Я часто делаю это для него, и у нас дома тоже имеется большое собрание книг.
Я насупился: меня начал раздражать этот долговязый напыщенный зануда. Исидор еще что-то объяснял мне, но я уже не слушал. Неожиданно для него я остановился.
- Знаешь что, я, пожалуй, хочу вернуться, - заявил я. - Ноги болят.
Исидор изумленно уставился на меня - а потом усмехнулся.
- Понятно, маленький экуеша, я надоел тебе! Как же я забыл, что ты еще несмышленыш!
Кровь бросилась мне в лицо; я сжал в руке палку и шагнул к сыну наших хозяев с таким видом, что его усмешка исчезла. Но, к счастью для нас обоих, Мирон предугадал мои намерения: раб моей матери настиг меня и положил руку на плечо.
- Нет, хозяин Питфей, так нельзя! Ты очень рассердишь свою мать и бабушку!
- Пусти, раб!.. - рванулся я; но раб не пускал, и я смирился. Только плюнул себе под ноги.
- Ну вас всех к воронам!
Я быстро захромал домой; потом мои спутники нагнали меня. Назад мы вернулись в полном молчании.
Нас накормили и опять предоставили самих себе. Исидор делал вид, что ничего не случилось; после ужина он засел за свои свитки. Он что-то чертил за столом - кажется, занимался математикой.
Я принялся играть в саду у дома: гонять мяч битой. Подарки дяди Мелоса были у меня с собой. Я вспомнил, как мечтал поиграть с кем-нибудь в Египте, и засмеялся. Какой я был дурак!..
Когда я вернулся, потный и тяжело дышащий, Исидор все еще сидел, разложив свои свитки в круге света от лампы. Я некоторое время ходил вокруг него, как волк вокруг добычи... он, похоже, действительно не замечал меня. И тогда я не выдержал:
- Исидор! Ты ведь себе глаза испортишь!
Мальчишка оторвался от писания и пораженно взглянул на меня.
- Что ты сказал?..
Я постучал по ладони своей битой, которую так и не выпустил.
- Ну да, ослепнешь. Это ведь не поправить, слышишь?.. Отвлекись-ка и давай во что-нибудь сыграем!
- Мой отец был писцом всю жизнь, и глаза служат ему все так же хорошо, - высокомерно сказал Исидор. Он взглянул на водяные часы на столе. - А играть уже поздно.
Он встал из-за стола.
- Я лягу спать, и ты тоже ложись.
Я фыркнул, но послушался. Мы оба пошли умыться, а потом Исидор потушил лампу, и мы легли. Мое раздражение никуда не делось... и, когда хозяйский сын затих, я еще долго глядел в темноту и мечтал о каком-то отмщении: я сам хорошенько не понимал, кому и за что.
Утром Исидор продолжил занятия.
- Я не закончил вчера, - объяснил он; и углубился в черчение и вычисления. Я опять принялся слоняться по комнате без дела: внутри я просто кипел.
И тут меня осенило.
- Послушай, - воскликнул я, - ты ведь, наверное, даже ни разу не дрался!
Исидор скатал свой свиток и встал из-за стола: он выпрямился, глядя на меня.
- Ты очумел, что ли? Зачем мне драться?
- А как же иначе ты сможешь вырасти мужчиной? - откликнулся я: наконец-то я ощутил свое превосходство. - Ты должен уметь себя защитить - себя и свой дом, и быть сильным! Иначе это просто позор!
Глаза Исидора вспыхнули: кажется, я наконец-то его разозлил. Отшвырнув свои папирусы, он прошагал в угол и быстро наклонился, копаясь в своем сундуке; а потом извлек наружу длинную изогнутую палицу.
Он опять приблизился ко мне: и я невольно дрогнул, отметив, насколько хозяйский сын выше меня, да и шире в плечах.
- Вот, видишь?.. - Исидор принялся вращать палицу в руке с силой и скоростью, каких я от него не ожидал; потом принялся перебрасывать палку из руки в руку.
Но когда впереди показался массивный белый дом Поликсены, все ощутили большое облегчение, и я в том числе. Полуденное солнце выпивало из людей все соки, а ноги мои давно просили пощады...
Нас встретила служанка - эллинка, как я с удивлением понял; она с поклоном пригласила гостей в купальню. Купальня здесь была не одна, как и у нас дома: в свою ванную комнату я вошел один, тогда как мама с сестрой удалились в другую. Мне прислуживал тот же египетский мальчик, который плыл с нами на судне. Вместо ванны он знаками попросил меня стать на каменный пол, около сливного отверстия, и стал поливать прохладной водой: в жару это было очень хорошо. Голову он мне тоже вымыл - какой-то пастой с лимонным запахом.
Теперь мне хотелось только спать - и еще пить. Мне дали целый кувшин гранатового сока, просто роскошь! Я осушил несколько чашек. Потом меня проводили в комнату, где уже стояла чья-то кровать; там были и письменный стол, и сундуки. Конечно - здесь, наверное, жил хозяйский сын; и меня поселили с ним, потому что было больше некуда!
Я лег на предложенный мне топчан в углу и накрылся льняной простыней, успев с чувством удивления и неловкости подумать, что так и не встретился ни с кем из хозяев этого дома, кроме бабушки. Потом меня сморил сон.
Выспался я отлично... и, открыв глаза, со стыдом понял, что проспал до вечера. Позже я узнал, что ночь в этой стране наступает стремительно и закаты недолги. Но теперь я только сел в постели, протирая глаза и удивляясь тому, что в комнате уже темно.
Однако потом я увидел, что на столе горит алебастровая лампа, - при свете ее все незнакомые предметы отбрасывали зловещие тени. А потом я разглядел посреди комнаты мальчишку-египтянина в одной белой набедренной повязке - он, со своей темно-бронзовой кожей, почти растворился во мраке; и он молился, стоя на коленях и припав лицом к полу, обращенный головой в мою сторону.
На какой-то невероятный миг мне показалось, что хозяин комнаты преклоняется передо мной... Потом щеки мои вспыхнули пожаром, и я скорчился у стены, пытаясь остаться незаметным. Хотя, конечно, понимал, что этот мальчик уже видел меня спящим тут, в его владениях.
Однако мне не пришлось прерывать его молитву: хозяин комнаты окончил ее сам. Он сел, скрестив ноги, и несколько мгновений сидел так, прикрыв глаза; а потом поднялся легко и естественно, как будто проделывал такое движение тысячу раз. Несомненно, так оно и было.
Потом, наконец-то, мальчишка взглянул на меня. Мы впервые посмотрели друг другу в лицо.
Он оказался постарше меня года на два, а то и на три: высокий - египтяне, как и персы, рослые люди. Лицом этот мальчик напоминал бабку Поликсену, однако в ней всякий бы узнал эллинку, а он смотрелся настоящим египтянином. Глаза у него были черные и насурьмленные, как у взрослых; волосы тоже черные, жесткие и коротко подстриженные, так что открывали лоб и уши.
Несколько мгновений мы пристально рассматривали друг друга; но заговорил первым я, хотя был младшим.
- Хайре, - сказал я, традиционно по-гречески пожелав хозяину комнаты: «Радуйся».
- Хайре, - откликнулся он на нашем языке и слегка улыбнулся. - Мне сказали, ты - Питфей, маленький экуеша. Ты мой гость.
По-гречески он говорил правильно и бегло, несмотря на египетский акцент. И он, несомненно, думал, что, употребляя мой язык, делает мне большое одолжение: высокомерен этот мальчишка оказался еще более, чем наши гребцы. Хотя это было и неудивительно.
- Как ты меня назвал? Что такое «экуеша»? - спросил я, стараясь не уступать ему.
- Это значит - грек. Так мы называем людей из вашего народа моря, - ответил мальчишка. Потом он наконец-то представился:
- Мое имя Исидор, я сын господина и госпожи этого дома.
- Я это понял, - я кивнул. Изъяснялся этот мальчик странновато, хотя и говорил на моем языке.
Потом я ощутил голод: мы так и не поели с дороги. Скрывая смущение, я потер живот и произнес:
- А я смогу сегодня увидеть... господина Тураи? Я еще не приветствовал его.
Тураи звали египетского мужа моей бабушки. Я догадался, что днем он выходил куда-то вместе с сыном.
- Ты, наверное, хочешь сказать, что ты голоден, - ответил Исидор, снисходительно наблюдая за мной: я опять покраснел, но кивнул.
- Отец уже пришел, и я явился, чтобы пригласить тебя поужинать с нами. Мне сказали, что тебя поселили вместе со мной, - сказал юный хозяин.
Я просиял.
- Очень хорошо!
Тут я подумал, что мне придется сейчас встать перед этим старшим мальчишкой, надменным чужеземцем, и захромать в сторону столовой, взяв свою палку. Однако этот стыд приходилось пересилить: я обул свои разные сандалии, не поднимая глаз, а потом, покачнувшись, встал. Я решил, что в доме обойдусь без палки.
- Одевайся, я подожду, - произнес Исидор. Он держался невозмутимо; и я понял, что о моей хромоте он знает. - Твоя одежда вон в том сундуке.
Я вытащил хитон поприличнее - белый и тонкий, с черно-желтой лиственной каймой понизу; застегнул на талии пояс из бронзовых колечек. Моего золотого критского бычка я носил не снимая - и решил выпустить его поверх платья.
- Я готов, - сказал я, пригладив волосы гребнем.
- Прекрасно, - ответил Исидор, улыбнувшись. - Я тоже. Идем.
Пока я одевался, и он успел принарядиться: на нем осталась та же белая набедренная повязка, напоминавшая сложного покроя юбку, однако он надел ожерелье-ошейник из многих рядов голубых и зеленых бус - такие украшения я уже неоднократно видел на здешних мужчинах, и на коптосских женщинах тоже. Руки выше локтей Исидор украсил серебряными браслетами.
Я молча последовал за ним; но на пороге комнаты вдруг вспомнил кое-что важное и окликнул его.
- Погоди! Можно тебя спросить?..
Исидор повернулся.
- Спрашивай.
- Кому ты молился, пока я спал?
Мальчишка не смутился - только выше поднял подбородок.
- Осирису, - ответил он. - Царю мертвых, что обитает на западе.
«Царю мертвых?» - изумленно подумал я.
При этих словах меня передернуло - сразу представился мрак Аида, в котором блуждают навеки потерянные души. Но Исидор говорил о царстве своего бога как о чем-то необычайно светлом и радостном, и недоступном мне - чужестранцу.
Но, конечно, сейчас было не время говорить о богах. Я только спросил - невольно заробев:
- И ты молишься Осирису... каждый вечер?
- Да, каждый вечер, - кивнул мальчик.
Он повернулся, тоже не желая продолжать, и мы вдвоем по коридору дошли до столовой. Это был зал со стенами, выкрашенными поверху в синий цвет - как ночное небо: подняв глаза, я увидел, что потолок тоже синий. Его подпирали колонны из черного дерева.
Потом я опустил глаза и увидел все общество.
Оказалось, что никто меня специально не дожидался, к моему немалому облегчению. Общего стола, как и у нас дома, в обеденном зале Тураи не было: хозяева и матушка расположились за отдельными столиками, а сестра уселась прямо на пол, на подушки. Гармония обрадовалась мне и позвала, чтобы я сел рядом; но мне вдруг стало стыдно на глазах у всех есть на полу, с маленькой девочкой. И я огляделся, ища, не предложит ли мне кто-нибудь другого места.
Я увидел, что Исидор тоже занял собственный столик, - и он с улыбкой сделал мне знак.
- Садись ко мне, экуеша.
Его родители трапезничали за своим столиком, накрытым на двоих; мне показалось неуместным сейчас привлекать внимание к себе, и я принял предложение Исидора.
Нам подали жареную рыбу с чесночно-луковым соусом, резаные овощи - редис и огурцы, как мне потом объяснили, белые булочки с кунжутом. Еще были финики в меду и гранатовый сок. Я набивал живот с удовольствием. Однако, насытившись, вспомнил об умеренности и постеснялся брать еще.
Я присмотрелся к хозяину дома, который был все еще занят разговором с женой. Я уже заметил, что господин Тураи бритоголовый, как жрецы и писцы, которых мы встречали, когда останавливались в разных селениях по пути на юг. Неужели он жрец - и поэтому у него такой сын?..
Мне стало очень не по себе от подобной мысли.
- Исидор, - шепотом спросил я, в первый раз обращаясь к хозяйскому сыну по-имени, - а чем занимается твой отец?
Мальчик горделиво выпрямился.
- Он смотритель караванных путей, - ответил Исидор. - Большой господин.
- А-а, - протянул я, не очень-то поняв, что это значит. Но такая должность мне почему-то не понравилась.
Я уже и не знал, идти ли к хозяину представляться. Но тут вдруг Исидор сказал:
- Подойди к отцу, он позвал тебя!
Я неуклюже выбрался из-за стола и, приблизившись к хозяевам дома, остановился напротив них. Я поклонился: похоже, здесь я скоро привыкну это делать.
- Ты - Питфей, сын Никострата, - произнес Тураи по-гречески.
- Да, господин, - подтвердил я.
Он говорил очень похоже на своего сына, и держался похоже. Правда, этот египтянин выглядел более приветливым, чем Исидор, но подобная любезность тоже была снисходительной.
- Надеюсь, наш дом тебе понравился, - сказал хозяин.
- Конечно, - подтвердил я. А как еще я мог ответить?
Тураи улыбнулся, взглянув на бабушку - свою супругу. А потом вдруг опять посмотрел на меня и спросил:
- А сын мой тебе понравился?
Я растерялся.
- Исидор вырос один, и привык всегда быть один, - объяснил Тураи. - Но я надеюсь, что вы с ним поладите.
Я поклонился и отошел. Я понял, что пора идти к себе: место Исидора уже опустело. Но я также понял, что гостеванье в Египте сулит мне куда больше неожиданностей, чем я думал.
Глава 6
Исидор и вправду оказался большим умником - он был просто набит знаниями: и не уставал их пополнять. Конечно, что ему еще было делать одному, кроме как учиться книжным премудростям?
На другой день после нашего приезда он подошел ко мне и предложил показать мне город. Родители дали ему разрешение... а может, попросили, желая нас подружить, как я подозревал. Но я вспомнил о том, как выгляжу со стороны, и сказал:
- Исидор, на меня же все будут показывать пальцами!
Он улыбнулся.
- Никто не будет. Мы возьмем с собой слуг, и все увидят, что мы знатные люди, - оборванцы дразниться не посмеют, а наши благородные господа сдержанны и учтивы. К тому же, у нас в Та-Кемет не принято лезть в чужие дела.
Та-Кемет, «Черная Земля», - имя, которым сами египтяне называют свою страну: Исидор сообщил мне об этом утром.
Я согласился. Мы вышли на прогулку ближе к вечеру, когда стало прохладней, - я захватил свою палку и Мирона, а Исидор мальчишку, который мне прислуживал. Как я понял, это был и его собственный слуга. На самом деле, мне и без сопровождающих мало кого приходилось опасаться - коптосцы люди чинные, а мальчишки, видимо, предпочитали играть у себя во дворах. Таких забияк, каких у нас много и среди детей, и среди молодежи, я не увидел. Только желтые поджарые собаки дремали на солнце.
«Может, они все просто трусы?» - подумал я.
Но ведь Египет долго был богатой и могучей страной, трусы не смогли бы создать такое государство...
И тут Исидор привлек мое внимание и начал рассказывать о том, что мы видели: о том, сколько тысячелетий уже существует Коптос, когда был заложен его главный храм, посвященный богу Мину, где останавливаются караваны, которые прибывают с востока, и как именно ведется учет товарам, которые они привозят.
- Этим и занимается мой отец, - с гордостью рассказывал Исидор. - Его должность очень древняя, она существовала уже во времена великой царицы Осирис Хатшепсут, которая отправляла караваны в Пунт, - это было тысячу лет назад. Наш город возвышали его величество Осирис Рамсес и его величество Осирис Сети* семьсот лет назад, когда Та-Кемет стала широко торговать и сражаться с сирийцами и хеттами...
- А вы откуда это знаете? - спросил я с некоторой завистью.
Исидор хмыкнул.
- Все эти записи многие хенти* хранятся в нашем Доме жизни, так называется большое книгохранилище и святилище, - он показал рукой. - Моему отцу позволено делать копии с древних свитков. Я часто делаю это для него, и у нас дома тоже имеется большое собрание книг.
Я насупился: меня начал раздражать этот долговязый напыщенный зануда. Исидор еще что-то объяснял мне, но я уже не слушал. Неожиданно для него я остановился.
- Знаешь что, я, пожалуй, хочу вернуться, - заявил я. - Ноги болят.
Исидор изумленно уставился на меня - а потом усмехнулся.
- Понятно, маленький экуеша, я надоел тебе! Как же я забыл, что ты еще несмышленыш!
Кровь бросилась мне в лицо; я сжал в руке палку и шагнул к сыну наших хозяев с таким видом, что его усмешка исчезла. Но, к счастью для нас обоих, Мирон предугадал мои намерения: раб моей матери настиг меня и положил руку на плечо.
- Нет, хозяин Питфей, так нельзя! Ты очень рассердишь свою мать и бабушку!
- Пусти, раб!.. - рванулся я; но раб не пускал, и я смирился. Только плюнул себе под ноги.
- Ну вас всех к воронам!
Я быстро захромал домой; потом мои спутники нагнали меня. Назад мы вернулись в полном молчании.
Нас накормили и опять предоставили самих себе. Исидор делал вид, что ничего не случилось; после ужина он засел за свои свитки. Он что-то чертил за столом - кажется, занимался математикой.
Я принялся играть в саду у дома: гонять мяч битой. Подарки дяди Мелоса были у меня с собой. Я вспомнил, как мечтал поиграть с кем-нибудь в Египте, и засмеялся. Какой я был дурак!..
Когда я вернулся, потный и тяжело дышащий, Исидор все еще сидел, разложив свои свитки в круге света от лампы. Я некоторое время ходил вокруг него, как волк вокруг добычи... он, похоже, действительно не замечал меня. И тогда я не выдержал:
- Исидор! Ты ведь себе глаза испортишь!
Мальчишка оторвался от писания и пораженно взглянул на меня.
- Что ты сказал?..
Я постучал по ладони своей битой, которую так и не выпустил.
- Ну да, ослепнешь. Это ведь не поправить, слышишь?.. Отвлекись-ка и давай во что-нибудь сыграем!
- Мой отец был писцом всю жизнь, и глаза служат ему все так же хорошо, - высокомерно сказал Исидор. Он взглянул на водяные часы на столе. - А играть уже поздно.
Он встал из-за стола.
- Я лягу спать, и ты тоже ложись.
Я фыркнул, но послушался. Мы оба пошли умыться, а потом Исидор потушил лампу, и мы легли. Мое раздражение никуда не делось... и, когда хозяйский сын затих, я еще долго глядел в темноту и мечтал о каком-то отмщении: я сам хорошенько не понимал, кому и за что.
Утром Исидор продолжил занятия.
- Я не закончил вчера, - объяснил он; и углубился в черчение и вычисления. Я опять принялся слоняться по комнате без дела: внутри я просто кипел.
И тут меня осенило.
- Послушай, - воскликнул я, - ты ведь, наверное, даже ни разу не дрался!
Исидор скатал свой свиток и встал из-за стола: он выпрямился, глядя на меня.
- Ты очумел, что ли? Зачем мне драться?
- А как же иначе ты сможешь вырасти мужчиной? - откликнулся я: наконец-то я ощутил свое превосходство. - Ты должен уметь себя защитить - себя и свой дом, и быть сильным! Иначе это просто позор!
Глаза Исидора вспыхнули: кажется, я наконец-то его разозлил. Отшвырнув свои папирусы, он прошагал в угол и быстро наклонился, копаясь в своем сундуке; а потом извлек наружу длинную изогнутую палицу.
Он опять приблизился ко мне: и я невольно дрогнул, отметив, насколько хозяйский сын выше меня, да и шире в плечах.
- Вот, видишь?.. - Исидор принялся вращать палицу в руке с силой и скоростью, каких я от него не ожидал; потом принялся перебрасывать палку из руки в руку.
