Черные глаза его горели. - Я сызмальства хожу с отцом на охоту в камыши: мы ставим сети на птиц, и я хорошо стреляю из лука. И этим оружием я владею не хуже!
Палица описала дугу перед моим лицом, и я отпрянул; тогда Исидор опустил ее. Я заметил, что его метательная палка расписана изображениями уток и других птиц, неведомых мне.
- Я еще никогда не бил людей, ты прав, - заявил Исидор, с яростью глядя мне в глаза. - Но если ты не уймешься, маленький наглый экуеша, я тебя отделаю!
Я расставил ноги и улыбнулся.
- Что ж! Попробуй побей! Хоть я и калека, но по дороге сюда я дрался с пиратами... и одного убил!
Глаза Исидора сощурились: не знаю, поверил он мне или нет. Но через мгновение резко кивнул в сторону двери.
- Идем в сад!
Мы молча вышли в сад - там было еще не слишком жарко. Исидор по тропинке привел меня к пруду, около которого было чистое место. Остановившись, младший сын моей бабки развернулся ко мне.
- Теперь держись!..
Он набросился на меня, и наше оружие с треском сшиблось. Исидор был больше и сильнее меня, но не так проворен; и он не был научен тому, что может дать только настоящее сражение: причинять и терпеть боль. Его длинные крепкие ноги давали ему преимущество; но я сумел свалить его, как прежних врагов, и мы покатились по земле. Мы вцепились друг в друга с каким-то упоением, колотили и давили друг друга; я изловчился отобрать у Исидора палицу, выкрутив ему кисть, но потом он сумел заломить мне руку за спину и бросил на живот, навалившись сверху. Он зло дохнул мне в ухо:
- Ну, тебе хватит, экуеша?..
- Нет, - ответил я; и сильно лягнул его пяткой по голени. От боли он ослабил хватку; а я высвободился, распрямился и...
И тут как гром с ясного неба раздался крик:
- Что тут происходит?
Под деревьями напротив нас стояла бабка Поликсена. Она стремительно двинулась к нам; подхватила на ходу палицу Исидора и взмахнула ею.
- Что вы тут устроили, два паршивца?..
Ни у одного из нас не было слов для оправданий. Но потом Исидор крикнул, показав на меня:
- Он первый начал! Он сказал, что я не мужчина!
Бабушка круто развернулась к нему.
- Конечно, не мужчина, - отрезала она. - Разве мужчина станет нападать на своего гостя, который меньше его... и неразумнее?
Она метнула на меня испепеляющий взгляд. Я молчал, скованный стыдом; но, вместе с этим, во мне опять поднималась гордость за себя.
Госпожа несколько мгновений раздумывала; а потом велела мне:
- Пойдешь сейчас со мной. А ты... явишься к отцу, когда он придет, и все расскажешь! - приказала она своему сыну.
Исидор молча кивнул, глядя в землю.
Я поковылял за бабушкой: у меня не было сомнений в том, что меня ждет. От побоев тело уже болело, но я только молча стискивал зубы.
Она привела меня в свою комнату - я впервые оказался там; и заметил только мебель черного дерева и блестящие статуэтки каких-то богов в стенных нишах. Но я почти не смотрел по сторонам.
Бабушка закрыла дверь и какое-то время рассматривала меня. А потом спросила:
- Так ты хочешь быть похожим на своего отца, Питфей?
- Да, госпожа, - сказал я. Посмотрел ей в глаза - они горели темным пламенем... Госпожа Поликсена улыбнулась.
- Превосходно! Так не хочешь ли попробовать того, что мой сын получал от меня, пока не поумнел?
Я внутренне дрогнул; но расправил плечи.
- Да, госпожа! Накажи меня, я провинился!
Я сам разделся и бросился ничком на циновку. Я напрягся и сжался в ожидании боли: и, вместе с тем, какая-то часть моя жаждала этой расправы. Этого испытания!
Меня никогда еще не секли дома - отец только шлепал ладонью за непослушание; однако я уже тогда изведал тяжесть его руки и не ждал, что бабкино наказание окажется особенно чувствительным. Однако я ошибался: госпожа дала мне десять розог, и мне показалось, что она избила меня с жестокостью спартанского ментора. Чтобы не закричать, я впился зубами себе в руку.
Спина моя вся горела и мучительно саднила; а, попытавшись встать, я с испугом ощутил, как по ней сбегают ручейки крови.
- Доволен? - спокойно спросила бабка Поликсена.
- Да, - с дрожью ответил я. Я в самом деле был горд собой.
- Погоди, не одевайся, - предостерегла она, когда я потянулся за хитоном. - Если надеть хитон на свежие раны, волокна прилипнут и будешь мучиться долго. А то рубцы могут и загноиться.
Я послушно замер; а госпожа принесла какое-то пахучее снадобье в баночке и намазала мне спину, отчего моя боль утихла. Госпожа повторила, чтобы я не одевался до завтрашнего дня. После этого разрешила мне уйти.
Исидор вернулся в свою спальню только вечером. И, увидев, как он двигается, я воскликнул:
- Что, тоже влетело?
Мы уставились друг на друга - два дурака - а потом вдруг начали хохотать. Потом Исидор повернулся ко мне спиной, на которой набухли свежие рубцы.
- Это отец...
Я присвистнул.
- Неплохо, приятель!
Я дал ему взглянуть на свою спину. А потом он признался, что нас обоих оставили без ужина. Я сказал, что это ничего - была бы вода: и в коридоре обнаружился большой кувшин, который, по словам Исидора, его «госпожа мать» велела всегда держать полным...
После этого мы сблизились - знаете, как бывает у мужчин, даже маленьких. Исидор показал мне, как стрелять из лука; он пару раз взял меня на рыбалку. А по вечерам сын Поликсены потчевал меня своими историями: он и вправду умел рассказывать так, что заслушаешься. О прошлом своей страны, о великих битвах и грандиозных строительных работах, о том, как он сам рос и куда ездил; и я тоже делился с ним тем, что пережил.
И все было бы хорошо - но однажды я вдруг услышал, как моя бабка за дверью ругается с моей матерью. Они бранились в комнате бабушки: и я сразу понял, что яблоком раздора был снова я...
- Нет, я не позволю тебе! Это мой сын, а не твой! - крикнула Эльпида. - Ты видишь сама, каков он!
Я вспомнил, как после того наказания мама горько упрекала меня: и мне было так совестно, что я причинил ей боль...
- Тем более, что он таков, - гневно ответила Поликсена. - Пусть лучше он узнает это от меня, чем от моих врагов!
Я услышал, что бабка приближается к двери, чтобы прикрыть ее; и в испуге отступил.
Но терпеть дальше стало невозможно. Я должен был все знать!
Позже вечером я подкараулил бабушку в коридоре. Мама была занята с Гармонией - разучивала с ней песню собственного сочинения.
Госпожа Поликсена остановилась, выжидательно глядя на меня. После той порки мы с ней виделись как ни в чем не бывало; однако почти не говорили.
- Госпожа бабушка... - Я набрал воздуху в грудь. - Я давно понял, что у вас с моей матерью тайна от меня, которую ты хотела мне открыть! Мама, кажется, против... но я знаю, что это очень важно!
Поликсена спокойно кивнула, не сводя с меня глаз. Она сложила руки на груди.
- И что у нас за тайна, по-твоему?
- Это правда, что ты служила персам и они тебя возвеличили?.. - воскликнул я.
Между нами повисла тишина: я сам ужаснулся сказанному. Потом бабушка улыбнулась.
- Это правда, но лишь отчасти, - сказала она. - Я долго была царицей всей Ионии, и на трон меня посадили персы. Но так было нужно для нас.
Внимая ей, я ощущал сладкий ужас - будто ненароком пробрался в святилище и получил от богов дар, предназначенный мне одному...
- Почему? Почему так было нужно? - быстро спросил я.
Бабушка взяла меня за руку теплой сухой рукой.
- Идем сядем у пруда. Твоему отцу я все объяснила, когда ему было девять, и он меня понял... думаю, что ты поймешь не хуже. Я уже стара, - она улыбнулась, - и мы с тобой можем больше не увидеться.
И она повела меня в сад: мы с нею сели на траву у пруда, на том месте, где я недавно подрался с Исидором. Госпожа Поликсена долго говорила, а я долго слушал. И тот простой и ясный мир, который я до сих пор знал, рассыпался на кусочки.
* Приставка «Осирис» к имени фараона означала, что он обрел бессмертие, «уподобившись Осирису».
* Сакральный период для египтян, равный 120 годам.
После этой беседы, которая потрясла мое существо до основания, я мог думать только об одном - как много человек знает о том, кто такая бабка Поликсена. Знает ли об этом Тураи, ее муж-египтянин? А Исидор?..
С Исидором я решил поговорить через пару дней, когда пришел в себя. Тем более, что мой новый и первый друг заметил мое странное поведение.
Вечером я зазвал Исидора на крышу дома - мы любили прохлаждаться там, как делали многие коптосцы, спасаясь от духоты; и нам нравилось обозревать город сверху. На крышу можно было попасть по лестнице, ведущей изнутри - из столовой.
Младший сын Поликсены пошел со мной без вопросов; но насторожился, как в былые дни. Когда мы оказались на крыше, еще хранившей дневной жар, Исидор сразу же воскликнул:
- Что случилось, Питфей?
Несколько мгновений я боролся с собой - ведь бабушка строго наказала мне не болтать об этом с посторонними! А потом я спросил:
- Ты знаешь, кем твоя мать была раньше?..
В глазах юного египтянина на мгновение отразилось смятение; он вскинул руку, словно бы отгораживаясь от меня. И я понял - Исидор знает.
- Отец записал повесть матери, когда приехала в Коптос к нему и ко мне, - сказал мой друг. - Сначала я услышал эту историю из ее уст, когда был маленький, а потом прочел все сам.
Я изумился еще больше.
- Госпожа Поликсена приехала к вам из Ионии? Вы не жили вместе... пока она...
- Пока она была царицей? - закончил Исидор; и усмехнулся. - Ну конечно, нет! Ведь тогда меня захотели бы убить враги ее престола... я же был ее наследником!
Он неожиданно шагнул ко мне и сжал мою руку.
- И ты тоже ее наследник и царевич, теперь ты об этом знаешь. Так что молчи, экуеша!
До сих пор мне такое даже не приходило в голову. Конечно, я был еще мал. Но потом я спросил, опять удивившись:
- Какой же я наследник, если бабушка больше не царица?
- Тише ты!..
Исидор сверкнул черными подкрашенными глазами.
- Молчи об этом, - повторил он, прижимая палец к губам. - Лучше, если никто, кроме нас, не будет знать о нашем прошлом. Вокруг хватает пожирателей падали!
Я уныло кивнул. На смену окрыляющему чувству величия пришло привычное чувство отверженности. Но я был рад, что мне все же не придется хранить эту тайну в одиночку.
Я смог не проговориться об этом больше никому; и даже матушка не узнала, о чем я беседовал с бабкой Поликсеной. И без всяких предостережений я понимал, что отцу тем более нельзя проболтаться. Я быстро учился скрытничать и лгать... как лгали мне взрослые.
Однажды Эльпида сказала мне, что отец прислал письмо - он направится в Коптос через пять дней, когда господин Ашшур завершит свои дела в Мемфисе. Время до отъезда полетело вдвое быстрее: теперь мне гораздо жальче будет покидать этот чужой город...
Еще до получения письма Никострата я начал заниматься вместе с Исидором - он охотно учил меня египетскому языку и даже пытался учить иероглифике; но изъясняться рисунками для меня было еще слишком сложно. Мы с Исидором сперва хотели переписываться на греческом языке... а потом оба сообразили, как это будет неразумно. Ведь бабушка со своим господином Тураи не просто так поселились на самом краю египетской земли, по соседству с пустынями! Нет: мы не сможем слать друг другу весточки - только ждать новой встречи.
Потом приехал отец. Я испытал при виде Никострата испуг, и облегчение, и вину. Как он счастлив был обнять Эльпиду и Гармонию, и свою мать-царицу - и знать не знал, какие перемены случились тут в его отсутствие!
После любимых им женщин Никострат пожелал видеть и меня; и меня он тоже приласкал. А я смотрел в его искрящиеся радостью серые глаза и думал - стал бы этот спартанец так вести себя со мной, знай он, о чем мне рассказали за его спиной?..
Но я, конечно, промолчал. А когда отец отдохнул с дороги, матушка устроила для него и для всех домашних Поликсены праздник: вернее сказать, представление.
Пока Никострат сопровождал сирийского торговца, Эльпида продолжила со мной занятия музыкой, так же, как с моей сестрой: мы захватили с собой кифару, а лютня у бабушки в доме была, как и египетские тамбурины и систры*. Порою мы упражнялись вместе, аккомпанировали и подпевали друг другу, но чаще мать занималась с нами по отдельности.
В этот раз мы выступали перед отцом, будто перед почетным гостем. Вначале пела мама, - о миртах и розах Афродиты и любовной тоске, - а я аккомпанировал ей на лютне; а потом мы поменялись местами. Я исполнил гимн Аполлону под музыку матери.
Это были дивные мгновения - меня слушали все, и мой отец, и хозяева дома, и Исидор: и я чувствовал, что они забыли о себе, глядя на меня, так же, как прежде забывались гости под воздействием чар Эльпиды. А потом мне хлопали все - и отец тоже.
Я поклонился им, как делали приглашенные артисты на пирах. Я сиял от счастья. Да, в этом я был талантлив, и более, чем моя сестра!
Я покинул собрание, чтобы не разрушать сотворенного мною волшебства; я поспешил на крышу. Почти сразу за мной туда взбежал Исидор: схватив меня за руки, он поздравил меня, а потом обнял со слезами на глазах. Я впервые видел у этого гордого и неприступного сына Та-Кемет слезы.
- Ты поистине одарен богами, брат мой!
Я вдруг ощутил себя так, точно нежданно обрел старшего брата - и должен покинуть его, уехав далеко за море...
Я тоже заплакал. Я обещал Исидору, что в скором времени приеду снова: хотя не имел представления, как теперь повернется моя судьба.
Мы прожили в Коптосе целый месяц - и через четыре дня после возвращения отец велел нам с матерью и сестрой собираться домой. Теперь мы должны были сесть на критский корабль, который снова доставит нас на Крит, а там мы найдем судно, которое пойдет до Родоса.
Заработок отца был очень неверным - хотя добывал он деньги собственной и чужой кровью... Однажды Никострат мог погибнуть ни за что, защищая очередного восточного толстосума, который будет глядеть на всех нас как на тупых варваров, способных только продавать свои мечи!..
Я молчал: если отец ничего не мог с этим поделать, я и подавно не мог.
В последний день мы с Исидором сходили вдвоем искупаться на реку. А на берегу, уже надев свою повязку-схенти, он сказал, еще более серьезный, чем обычно:
- Я хочу дать тебе с собой бога-охранителя.
Из складок своей набедренной повязки Исидор извлек очень красивую фигурку жука-навозника, выточенную из лазурита и оправленную в серебро.
- Это скарабей - утреннее воплощение светозарного Ра, живущего вечно... И те, которые носят такой амулет, получают частицу его бессмертного могущества.
Я уже знал, что египтяне чтят богов самого причудливого и даже порою отвратительного облика - в виде людей со звериными головами, и просто в образах зверей: крокодилов, и бегемотов, и шакалов. Но теперь у меня язык бы не повернулся сказать что-нибудь непочтительное о древних хранителях этой земли - в Коптосе, среди рыжих песков, под щедрым и безжалостным солнцем, я ощущал их мощь так же, как Исидор.
Однако дар его я отклонил.
- Благодарю тебя, брат. Но, видишь, - у меня уже есть бог-покровитель.
Я показал на своего критского бычка, висевшего на груди.
- Это мне подарила мать! Может быть, твой скарабей сильнее... но я не могу его взять.
Исидор кивнул понимающе и серьезно.
- Мой отец тоже говорил, что у человека может быть только один главный бог - бог его сердца.
Палица описала дугу перед моим лицом, и я отпрянул; тогда Исидор опустил ее. Я заметил, что его метательная палка расписана изображениями уток и других птиц, неведомых мне.
- Я еще никогда не бил людей, ты прав, - заявил Исидор, с яростью глядя мне в глаза. - Но если ты не уймешься, маленький наглый экуеша, я тебя отделаю!
Я расставил ноги и улыбнулся.
- Что ж! Попробуй побей! Хоть я и калека, но по дороге сюда я дрался с пиратами... и одного убил!
Глаза Исидора сощурились: не знаю, поверил он мне или нет. Но через мгновение резко кивнул в сторону двери.
- Идем в сад!
Мы молча вышли в сад - там было еще не слишком жарко. Исидор по тропинке привел меня к пруду, около которого было чистое место. Остановившись, младший сын моей бабки развернулся ко мне.
- Теперь держись!..
Он набросился на меня, и наше оружие с треском сшиблось. Исидор был больше и сильнее меня, но не так проворен; и он не был научен тому, что может дать только настоящее сражение: причинять и терпеть боль. Его длинные крепкие ноги давали ему преимущество; но я сумел свалить его, как прежних врагов, и мы покатились по земле. Мы вцепились друг в друга с каким-то упоением, колотили и давили друг друга; я изловчился отобрать у Исидора палицу, выкрутив ему кисть, но потом он сумел заломить мне руку за спину и бросил на живот, навалившись сверху. Он зло дохнул мне в ухо:
- Ну, тебе хватит, экуеша?..
- Нет, - ответил я; и сильно лягнул его пяткой по голени. От боли он ослабил хватку; а я высвободился, распрямился и...
И тут как гром с ясного неба раздался крик:
- Что тут происходит?
Под деревьями напротив нас стояла бабка Поликсена. Она стремительно двинулась к нам; подхватила на ходу палицу Исидора и взмахнула ею.
- Что вы тут устроили, два паршивца?..
Ни у одного из нас не было слов для оправданий. Но потом Исидор крикнул, показав на меня:
- Он первый начал! Он сказал, что я не мужчина!
Бабушка круто развернулась к нему.
- Конечно, не мужчина, - отрезала она. - Разве мужчина станет нападать на своего гостя, который меньше его... и неразумнее?
Она метнула на меня испепеляющий взгляд. Я молчал, скованный стыдом; но, вместе с этим, во мне опять поднималась гордость за себя.
Госпожа несколько мгновений раздумывала; а потом велела мне:
- Пойдешь сейчас со мной. А ты... явишься к отцу, когда он придет, и все расскажешь! - приказала она своему сыну.
Исидор молча кивнул, глядя в землю.
Я поковылял за бабушкой: у меня не было сомнений в том, что меня ждет. От побоев тело уже болело, но я только молча стискивал зубы.
Она привела меня в свою комнату - я впервые оказался там; и заметил только мебель черного дерева и блестящие статуэтки каких-то богов в стенных нишах. Но я почти не смотрел по сторонам.
Бабушка закрыла дверь и какое-то время рассматривала меня. А потом спросила:
- Так ты хочешь быть похожим на своего отца, Питфей?
- Да, госпожа, - сказал я. Посмотрел ей в глаза - они горели темным пламенем... Госпожа Поликсена улыбнулась.
- Превосходно! Так не хочешь ли попробовать того, что мой сын получал от меня, пока не поумнел?
Я внутренне дрогнул; но расправил плечи.
- Да, госпожа! Накажи меня, я провинился!
Я сам разделся и бросился ничком на циновку. Я напрягся и сжался в ожидании боли: и, вместе с тем, какая-то часть моя жаждала этой расправы. Этого испытания!
Меня никогда еще не секли дома - отец только шлепал ладонью за непослушание; однако я уже тогда изведал тяжесть его руки и не ждал, что бабкино наказание окажется особенно чувствительным. Однако я ошибался: госпожа дала мне десять розог, и мне показалось, что она избила меня с жестокостью спартанского ментора. Чтобы не закричать, я впился зубами себе в руку.
Спина моя вся горела и мучительно саднила; а, попытавшись встать, я с испугом ощутил, как по ней сбегают ручейки крови.
- Доволен? - спокойно спросила бабка Поликсена.
- Да, - с дрожью ответил я. Я в самом деле был горд собой.
- Погоди, не одевайся, - предостерегла она, когда я потянулся за хитоном. - Если надеть хитон на свежие раны, волокна прилипнут и будешь мучиться долго. А то рубцы могут и загноиться.
Я послушно замер; а госпожа принесла какое-то пахучее снадобье в баночке и намазала мне спину, отчего моя боль утихла. Госпожа повторила, чтобы я не одевался до завтрашнего дня. После этого разрешила мне уйти.
Исидор вернулся в свою спальню только вечером. И, увидев, как он двигается, я воскликнул:
- Что, тоже влетело?
Мы уставились друг на друга - два дурака - а потом вдруг начали хохотать. Потом Исидор повернулся ко мне спиной, на которой набухли свежие рубцы.
- Это отец...
Я присвистнул.
- Неплохо, приятель!
Я дал ему взглянуть на свою спину. А потом он признался, что нас обоих оставили без ужина. Я сказал, что это ничего - была бы вода: и в коридоре обнаружился большой кувшин, который, по словам Исидора, его «госпожа мать» велела всегда держать полным...
После этого мы сблизились - знаете, как бывает у мужчин, даже маленьких. Исидор показал мне, как стрелять из лука; он пару раз взял меня на рыбалку. А по вечерам сын Поликсены потчевал меня своими историями: он и вправду умел рассказывать так, что заслушаешься. О прошлом своей страны, о великих битвах и грандиозных строительных работах, о том, как он сам рос и куда ездил; и я тоже делился с ним тем, что пережил.
И все было бы хорошо - но однажды я вдруг услышал, как моя бабка за дверью ругается с моей матерью. Они бранились в комнате бабушки: и я сразу понял, что яблоком раздора был снова я...
- Нет, я не позволю тебе! Это мой сын, а не твой! - крикнула Эльпида. - Ты видишь сама, каков он!
Я вспомнил, как после того наказания мама горько упрекала меня: и мне было так совестно, что я причинил ей боль...
- Тем более, что он таков, - гневно ответила Поликсена. - Пусть лучше он узнает это от меня, чем от моих врагов!
Я услышал, что бабка приближается к двери, чтобы прикрыть ее; и в испуге отступил.
Но терпеть дальше стало невозможно. Я должен был все знать!
Позже вечером я подкараулил бабушку в коридоре. Мама была занята с Гармонией - разучивала с ней песню собственного сочинения.
Госпожа Поликсена остановилась, выжидательно глядя на меня. После той порки мы с ней виделись как ни в чем не бывало; однако почти не говорили.
- Госпожа бабушка... - Я набрал воздуху в грудь. - Я давно понял, что у вас с моей матерью тайна от меня, которую ты хотела мне открыть! Мама, кажется, против... но я знаю, что это очень важно!
Поликсена спокойно кивнула, не сводя с меня глаз. Она сложила руки на груди.
- И что у нас за тайна, по-твоему?
- Это правда, что ты служила персам и они тебя возвеличили?.. - воскликнул я.
Между нами повисла тишина: я сам ужаснулся сказанному. Потом бабушка улыбнулась.
- Это правда, но лишь отчасти, - сказала она. - Я долго была царицей всей Ионии, и на трон меня посадили персы. Но так было нужно для нас.
Внимая ей, я ощущал сладкий ужас - будто ненароком пробрался в святилище и получил от богов дар, предназначенный мне одному...
- Почему? Почему так было нужно? - быстро спросил я.
Бабушка взяла меня за руку теплой сухой рукой.
- Идем сядем у пруда. Твоему отцу я все объяснила, когда ему было девять, и он меня понял... думаю, что ты поймешь не хуже. Я уже стара, - она улыбнулась, - и мы с тобой можем больше не увидеться.
И она повела меня в сад: мы с нею сели на траву у пруда, на том месте, где я недавно подрался с Исидором. Госпожа Поликсена долго говорила, а я долго слушал. И тот простой и ясный мир, который я до сих пор знал, рассыпался на кусочки.
* Приставка «Осирис» к имени фараона означала, что он обрел бессмертие, «уподобившись Осирису».
* Сакральный период для египтян, равный 120 годам.
Глава 7
После этой беседы, которая потрясла мое существо до основания, я мог думать только об одном - как много человек знает о том, кто такая бабка Поликсена. Знает ли об этом Тураи, ее муж-египтянин? А Исидор?..
С Исидором я решил поговорить через пару дней, когда пришел в себя. Тем более, что мой новый и первый друг заметил мое странное поведение.
Вечером я зазвал Исидора на крышу дома - мы любили прохлаждаться там, как делали многие коптосцы, спасаясь от духоты; и нам нравилось обозревать город сверху. На крышу можно было попасть по лестнице, ведущей изнутри - из столовой.
Младший сын Поликсены пошел со мной без вопросов; но насторожился, как в былые дни. Когда мы оказались на крыше, еще хранившей дневной жар, Исидор сразу же воскликнул:
- Что случилось, Питфей?
Несколько мгновений я боролся с собой - ведь бабушка строго наказала мне не болтать об этом с посторонними! А потом я спросил:
- Ты знаешь, кем твоя мать была раньше?..
В глазах юного египтянина на мгновение отразилось смятение; он вскинул руку, словно бы отгораживаясь от меня. И я понял - Исидор знает.
- Отец записал повесть матери, когда приехала в Коптос к нему и ко мне, - сказал мой друг. - Сначала я услышал эту историю из ее уст, когда был маленький, а потом прочел все сам.
Я изумился еще больше.
- Госпожа Поликсена приехала к вам из Ионии? Вы не жили вместе... пока она...
- Пока она была царицей? - закончил Исидор; и усмехнулся. - Ну конечно, нет! Ведь тогда меня захотели бы убить враги ее престола... я же был ее наследником!
Он неожиданно шагнул ко мне и сжал мою руку.
- И ты тоже ее наследник и царевич, теперь ты об этом знаешь. Так что молчи, экуеша!
До сих пор мне такое даже не приходило в голову. Конечно, я был еще мал. Но потом я спросил, опять удивившись:
- Какой же я наследник, если бабушка больше не царица?
- Тише ты!..
Исидор сверкнул черными подкрашенными глазами.
- Молчи об этом, - повторил он, прижимая палец к губам. - Лучше, если никто, кроме нас, не будет знать о нашем прошлом. Вокруг хватает пожирателей падали!
Я уныло кивнул. На смену окрыляющему чувству величия пришло привычное чувство отверженности. Но я был рад, что мне все же не придется хранить эту тайну в одиночку.
Я смог не проговориться об этом больше никому; и даже матушка не узнала, о чем я беседовал с бабкой Поликсеной. И без всяких предостережений я понимал, что отцу тем более нельзя проболтаться. Я быстро учился скрытничать и лгать... как лгали мне взрослые.
Однажды Эльпида сказала мне, что отец прислал письмо - он направится в Коптос через пять дней, когда господин Ашшур завершит свои дела в Мемфисе. Время до отъезда полетело вдвое быстрее: теперь мне гораздо жальче будет покидать этот чужой город...
Еще до получения письма Никострата я начал заниматься вместе с Исидором - он охотно учил меня египетскому языку и даже пытался учить иероглифике; но изъясняться рисунками для меня было еще слишком сложно. Мы с Исидором сперва хотели переписываться на греческом языке... а потом оба сообразили, как это будет неразумно. Ведь бабушка со своим господином Тураи не просто так поселились на самом краю египетской земли, по соседству с пустынями! Нет: мы не сможем слать друг другу весточки - только ждать новой встречи.
Потом приехал отец. Я испытал при виде Никострата испуг, и облегчение, и вину. Как он счастлив был обнять Эльпиду и Гармонию, и свою мать-царицу - и знать не знал, какие перемены случились тут в его отсутствие!
После любимых им женщин Никострат пожелал видеть и меня; и меня он тоже приласкал. А я смотрел в его искрящиеся радостью серые глаза и думал - стал бы этот спартанец так вести себя со мной, знай он, о чем мне рассказали за его спиной?..
Но я, конечно, промолчал. А когда отец отдохнул с дороги, матушка устроила для него и для всех домашних Поликсены праздник: вернее сказать, представление.
Пока Никострат сопровождал сирийского торговца, Эльпида продолжила со мной занятия музыкой, так же, как с моей сестрой: мы захватили с собой кифару, а лютня у бабушки в доме была, как и египетские тамбурины и систры*. Порою мы упражнялись вместе, аккомпанировали и подпевали друг другу, но чаще мать занималась с нами по отдельности.
В этот раз мы выступали перед отцом, будто перед почетным гостем. Вначале пела мама, - о миртах и розах Афродиты и любовной тоске, - а я аккомпанировал ей на лютне; а потом мы поменялись местами. Я исполнил гимн Аполлону под музыку матери.
Это были дивные мгновения - меня слушали все, и мой отец, и хозяева дома, и Исидор: и я чувствовал, что они забыли о себе, глядя на меня, так же, как прежде забывались гости под воздействием чар Эльпиды. А потом мне хлопали все - и отец тоже.
Я поклонился им, как делали приглашенные артисты на пирах. Я сиял от счастья. Да, в этом я был талантлив, и более, чем моя сестра!
Я покинул собрание, чтобы не разрушать сотворенного мною волшебства; я поспешил на крышу. Почти сразу за мной туда взбежал Исидор: схватив меня за руки, он поздравил меня, а потом обнял со слезами на глазах. Я впервые видел у этого гордого и неприступного сына Та-Кемет слезы.
- Ты поистине одарен богами, брат мой!
Я вдруг ощутил себя так, точно нежданно обрел старшего брата - и должен покинуть его, уехав далеко за море...
Я тоже заплакал. Я обещал Исидору, что в скором времени приеду снова: хотя не имел представления, как теперь повернется моя судьба.
Мы прожили в Коптосе целый месяц - и через четыре дня после возвращения отец велел нам с матерью и сестрой собираться домой. Теперь мы должны были сесть на критский корабль, который снова доставит нас на Крит, а там мы найдем судно, которое пойдет до Родоса.
Заработок отца был очень неверным - хотя добывал он деньги собственной и чужой кровью... Однажды Никострат мог погибнуть ни за что, защищая очередного восточного толстосума, который будет глядеть на всех нас как на тупых варваров, способных только продавать свои мечи!..
Я молчал: если отец ничего не мог с этим поделать, я и подавно не мог.
В последний день мы с Исидором сходили вдвоем искупаться на реку. А на берегу, уже надев свою повязку-схенти, он сказал, еще более серьезный, чем обычно:
- Я хочу дать тебе с собой бога-охранителя.
Из складок своей набедренной повязки Исидор извлек очень красивую фигурку жука-навозника, выточенную из лазурита и оправленную в серебро.
- Это скарабей - утреннее воплощение светозарного Ра, живущего вечно... И те, которые носят такой амулет, получают частицу его бессмертного могущества.
Я уже знал, что египтяне чтят богов самого причудливого и даже порою отвратительного облика - в виде людей со звериными головами, и просто в образах зверей: крокодилов, и бегемотов, и шакалов. Но теперь у меня язык бы не повернулся сказать что-нибудь непочтительное о древних хранителях этой земли - в Коптосе, среди рыжих песков, под щедрым и безжалостным солнцем, я ощущал их мощь так же, как Исидор.
Однако дар его я отклонил.
- Благодарю тебя, брат. Но, видишь, - у меня уже есть бог-покровитель.
Я показал на своего критского бычка, висевшего на груди.
- Это мне подарила мать! Может быть, твой скарабей сильнее... но я не могу его взять.
Исидор кивнул понимающе и серьезно.
- Мой отец тоже говорил, что у человека может быть только один главный бог - бог его сердца.
