Воины наверняка догадывались, что лишенные женщин рабы иногда забавляются друг с другом; но тому, кого вот так застигли на месте преступления, пощады было ждать нечего.
А я продолжал, так же вдохновенно:
- Я большой человек на своей земле, вы можете получить за меня и моих людей богатый выкуп! Скажите о нас Исидору - смотрителю караванных путей в Коптосе...
Несколько мгновений стражник, к которому я обратился с этой речью, смотрел на меня так, точно с ним заговорил кувшин в углу или глинобитная стена. Только теперь они начали понимать, что перед ними не простой пленник! Стражи фараонова храма не ответили мне и на сей раз; но я понял, что мои слова были услышаны.
Всех троих насильников египтяне скрутили и куда-то отволокли. Я догадался, что назад они не вернутся.
Я сел обратно на пол, повесив голову. Все мои раны мучительно заныли: я ощутил, что пострадал серьезнее, чем казалось мне в пылу битвы. И я опять - опять вышел предателем!
Пусть я был вынужден так поступить, вынужден прибегнуть к такому способу защиты - все равно это было гнусно...
Я ощутил, как Артабаз подсел ко мне и обнял за плечи.
- Тебе очень больно, господин?
- Ничего... Отлежусь, - хрипло ответил я. Улыбнулся ему и ощутил во рту вкус крови. - А ты как?
- Я здоров, - ответил перс: в темных глазах его плескалась тревога. - Но тебе нужен врач, господин!
Я засмеялся.
- Остроумная шутка.
Артабаз помог мне встать... потом вдруг замер, осмотревшись.
- Я думаю, тебе можно лечь прямо здесь. Будем опять вдвоем.
Я угрюмо кивнул: все было ясно... Обитатели этой комнаты не вернутся, и теперь мы останемся вдвоем - до конца. Я чувствовал, что завтра едва ли смогу подняться; и тем паче я не буду способен выйти с утра на работу...
Когда я лег, стиснув зубы от боли, Артабаз принес мне в черпаке воды из кувшина в углу. А я вдруг подумал, что слова его насчет врача были не лишены смысла. В любом случае, мне и моему слуге больше не быть на положении обычных рабов!
Потом я задремал... Меня начало лихорадить, и я, кажется, бредил; мне представлялись пугающие шакалоголовые тени, которые разрастались и надвигались на меня со всех сторон... Здесь не было от них спасения! Потом внезапно я проснулся с чувством, что забыл очень важную вещь.
Артабаз сидел рядом... Глаза у него запали: кажется, он так и не ложился. Он улыбнулся мне.
- Я принес твоего бога, господин. Ты обронил его в своей комнате.
Я благодарно сжал статуэтку в ладони. И Артабаз рисковал из-за такого пустяка, бегая назад в мою комнату при луне!
- Ложись, поспи, - велел я.
Артабаз начал было возражать, что нисколько не устал и ему в радость сидеть со мной; но я заставил его лечь. Юноша лег и заснул почти мгновенно. А ко мне сон больше не шел: я был сильно избит, хотя мне как будто бы ничего не сломали. Однако колено мое было в плачевном состоянии, и боль охватывала левую ногу при любой попытке двинуть ею или сесть. Мне опять долго будет нужен крепкий посох - если я вообще смогу завтра ходить...
«Ходить!» Я улыбнулся этой мысли; а потом задремал, ощущая сквозь сон всю свою боль.
Утреннюю побудку я услышал - смутно, как сквозь жаркое одеяло. Так же смутно я слышал, как торопятся на работу другие невольники: они съели свой скудный завтрак, а потом рабочий дом опустел. Только Артабаз никуда не ходил, и не ел, оставшись со мной... В этом я был уверен.
- Артабаз, ты тут? - окликнул я.
- Здесь, господин мой. Я все время здесь, - ответил утешительный голос.
Потом я услышал тяжелые шаги охраны: меня и Артабаза недосчитались и шли разбираться с нами! Я медленно сел, сжимая зубы.
Напротив меня остановились двое стражников. А сзади маячила белая фигура жреца. Мне все-таки удалось обратить на себя внимание высокого начальства!
Воины расступились, и жрец подошел ко мне. Для меня все мои мучители были на одно лицо - и вблизи я этих гололобых святош не видел; но я узнал самого верховного жреца Хекаиба. Я узнал его не по платью и не по возрасту - а по острому, беспощадному взгляду черных глаз: такие глаза бывают у тех, кто ведает всем и отвечает за все.
- Почему ты не вышел на работу? - спросил меня Хекаиб.
- Я не могу, господин, - ответил я, показывая на мое колено. Я сам видел, насколько плохо дело: нога от колена распухла как колода и побагровела. Мне хотелось облегчиться, но я еще даже не решался вставать.
Жрец несколько мгновений, склонившись, с бесстрастным выражением изучал мою ногу. Потом он выпрямился и задал вопрос, который застал меня врасплох.
- Это правда, что ты приходишься родственником Исидору, смотрителю караванных путей в Коптосе? Ты его брат?
Я вздрогнул. Сколько уже известно этому человеку - знает ли он, что Исидора нет в живых? А вдруг смерть Исидора как-то связана со мной?..
- Я его брат по матери, божественный отец, - сказал я, немного переиначив правду.
Бритые брови Хекаиба приподнялись при этом обращении. А я нашел в себе силы выпрямиться, все так же глядя ему в лицо.
- Я важный человек за морем, в моей стране! Ты получишь за меня большой выкуп... за всех нас, если вернешь нам свободу!
Верховный жрец слегка улыбнулся. Этот египтянин, конечно, был непрост и понимал, сколь мала вероятность получить за меня и моих товарищей хоть какой-то выкуп. Но он отлично видел, что и я непрост; и сознавал, что такого, как я, не годится запрягать, подобно животному. Я мог бы куда лучше послужить храму в другом качестве!
А я прибавил с твердостью:
- Больше я не стану черпать для вас воду. Отпустите меня... или убивайте прямо здесь.
- И меня убивайте! - тоже по-египетски пылко воскликнул Артабаз, слушавший каждое наше слово.
- Это мой слуга - он должен быть все время со мной, - сказал я с гордостью.
Хекаиб раздумывал несколько мгновений. Потом жрец молча повернулся и вышел, вместе со своей охраной. А я улыбнулся, взглянув на Артабаза: я почувствовал, что мы с ним выиграли эту схватку!..
И действительно: спустя небольшое время явился храмовый лекарь, напомнивший мне Касу. Он тщательно осмотрел меня; прежде всего, он занялся моей ногой. Египтянин прощупал мое колено и лодыжку, причинив мне такую боль, что я прокусил язык; потом он сказал, что, хотя внутренних переломов нет, лечение потребуется длительное. Он намазал мою кожу густым темным бальзамом, в котором я уловил запах мирры и еще каких-то смол; и наложил тугую свежую повязку - забинтовал ногу от самой ступни, чтобы связки не растягивались. Затем врач впервые скупо улыбнулся мне и сказал, что остальным моим ранам будет достаточно полного покоя.
Потом мне принесли крепкую палку; и, с помощью одного из солдат, меня перевели из рабочего дома в небольшую комнату при храме. Мне принесли свежий бульон, лучшее средство для раненых, и хороший белый хлеб. Мы с Артабазом позавтракали, макая хлеб в одну чашку.
Я радовался не только этому временному отдыху - я радовался, что меня отделили от остальных... Я знал, что наши матросы были казнены вчера по моему обвинению! Их вместе с нубийцем, вероятно, вытащили за территорию храма - священную территорию, на которой запрещены убийства; и разбили головы дубинками... И пусть насильники заслужили это, свои мне такого навета не простят!
Сколько их набралось теперь - тех, кто жаждал мне отомстить? И сколько людей уже пострадало - и еще пострадает по моей вине?..
Несколько дней я, однако же, наслаждался бездельем и одиночеством. Я попросил, чтобы мне принесли свежих прутьев, и начал плести корзины, как раньше на досуге: чтобы не быть бесполезным и вернуть гибкость пальцам. Артабаз оставался при мне - я требовал немного ухода, потому что повязку мне раз в сутки менял врач. Мой перс носил мне еду с храмовой кухни; и, кстати, сам пристроился там помогать.
Остальных товарищей мы не видели. Я был готов сделать для них все, что в моих силах, - но не мог смотреть им в лицо.
Жрецов я тоже больше не видел. Через три дня опухоль в ноге спала, и боль уменьшилась. Я уже мог вставать и ходить, возвращая подвижность членам, и начал отправляться на прогулки: однако, по понятным причинам, избегал храмового сада.
А потом приехала Анхес. Она зашла ко мне в келью - и застала меня сидящим на полу, за плетением корзины...
- Поднимайся, экуеша, - сурово сказала она вместо приветствия. - Мы уезжаем - я выкупила тебя.
- Одного меня?.. - воскликнул я: тут же осознав, как глупо и неблагодарно это прозвучало.
Египтянка усмехнулась.
- Тебе этого мало? Да, одного тебя. Идем.
И она протянула руку.
Артабаз должен был остаться храмовым рабом. Этот удар оказался потяжелее тех, что я получил в драке!
Я презрел свою гордость и горячо просил Анхес выручить моего слугу - хоть где-нибудь замолвить за него словечко... Он не заслужил такой участи после всего, что сделал для меня! Да что там - я отлично отдавал себе отчет, что никто из моих спутников и помощников не заслужил подобной судьбы; но человеческое сердце никогда не может быть беспристрастным, и для меня Артабаз был дороже их всех вместе взятых.
Анхес долго молчала, поджав губы, - не было ничего удивительного в том, что она терпеть не могла персов; и евнухов тоже не любила. Потом египтянка сухо произнесла:
- Чтобы выкупить тебя, я взяла деньги в долг у одного из соседей - под залог будущего урожая! Я вырвала хлеб изо рта моих детей!
Я кивнул почтительно и сочувственно - я догадывался о чем-то подобном.
- Я расплачусь с тобой при первой возможности, госпожа. И я не прошу выкупать Артабаза: я знаю, что одно твое слово может перевесить чашу весов!
Моя спасительница, кажется, была польщена и немного смягчилась.
- Да, кое-что я еще могу, - сказала Анхес. - Я попробую помочь твоему евнуху... если он для тебя важнее всех других!
- Важнее, - ответил я без колебаний.
Не дай боги кому-нибудь оказаться перед таким выбором - потому что решить по справедливости в подобном деле невозможно...
Артабаз пришел ко мне проститься. Он казался совершенно спокойным: хотя, конечно, был глубоко огорчен нашим расставанием.
- Мы скоро опять будем вместе, господин, - сказал перс.
- Ты в это веришь? - воскликнул я.
- Я знаю, - ответил он, улыбнувшись. - Я ожидал, что так будет. Но великодушная госпожа спасла тебя - а значит, спасла и меня, и всех остальных!
И Артабаз низко склонился перед египтянкой, стоявшей рядом со мной.
- Да будет твой путь всегда устлан розами, благороднейшая, - как твое сердце уже сияет светом истины, озаряя твою жизнь...
Я перевел слова моего слуги. И Анхес невольно улыбнулась его изысканной любезности.
- Ты красиво говоришь - хотя из моих уст этот язык никогда не прозвучит, - ответила она персу. - Но я понимаю, почему твой господин так тебя ценит.
Артабаз снова поклонился. А потом я обнял моего верного помощника и благословил: от него теперь, как раньше, пахло свежестью, и на нем были надеты новая белая юбка-схенти, египетского покроя, и сандалии из пальмовых листьев. Жрецы остались довольны его работой по хозяйству - и пока что я мог быть за него спокойным.
Я тоже теперь был одет по-египетски - мне дали такую же белую набедренную повязку-схенти и легкую накидку, которая драпировалась на правом плече. Врач дал мне с собой баночку своего драгоценного снадобья, которым я мог бы мазаться сам. Я тщательно вымылся, мне подрезали особым ножичком бороду и ногти, и я приобрел почти приличный вид - хотя знал, что на меня все равно будет обращать внимание каждый встречный египтянин...
Мы с госпожой Анхес коротко обсудили, как мне теперь быть. Моя избавительница предлагала мне свое гостеприимство - и я понимал, что на какое-то время мне придется задержаться у вдовы Исидора. Мне нужно было залечить мою ногу и хорошенько обдумать, как помочь остальным - и с чем вернуться обратно в Карию. Я не мог бросить моих спутников в беде, как бы они ни относились ко мне... и не мог опять предстать перед царицей, покрыв себя таким позором: только если не останется никакого другого выхода!
Мы с Анхес, в сопровождении одного из младших жрецов, прошли к лодке. Там ее дожидались собственная охрана и служанка. И эту большую расписную барку из кедра я сразу вспомнил - она принадлежала бабке Поликсене: а теперь все, что нажили в Египте ионийская царица и ее муж, а потом их единственный сын Исидор, целиком досталось Анхес. Я ощутил мгновенную сильную неприязнь к этой женщине: выходило так, что сирота из Дельты немало выиграла от смерти мужа!..
Я тут же сердито одернул себя и обругал. Уж я-то ни в каком случае не мог быть ей судьей - только вечным должником!
Мы отчалили... Путь вверх по течению, да еще и в половодье, обещал быть долгим. Но Анхес, похоже, путешествовать было не внове.
Я стоял на нагретой солнцем палубе, наслаждаясь видами, которых был лишен: мне открылись затопленные пшеничные и ячменные поля. Вода скоро отхлынет, щедро удобрив их темным илом.
Потом ко мне подошла Анхес.
- Лучше тебе поменьше находиться на палубе. Иди в каюту.
Я вздрогнул; потом кивнул. Я совсем забыл, кто я такой!
Анхес проводила меня в единственную каюту - как я помнил, довольно большую и обставленную со всеми удобствами: там были и кровать, и туалетный столик хозяйки, и сундуки, полные ее вещей. Пахло кипарисом и лотосовым маслом. Я покраснел, обернувшись к моей спасительнице.
- А как же ты, госпожа?
- Я посижу снаружи, как привыкла, - ответила Анхес. - А ночевать ты будешь на палубе, с гребцами. Ведь ты не боишься крокодилов, экуеша?
Я тряхнул головой.
- Нет... Только, прошу, называй меня Питфеем. Ведь мы с тобой в родстве!
Анхес с усмешкой кивнула: она вышла, оставив меня. А я примостился на одном из сундуков и задумался. Была в поведении египтянки какая-то странность, она не слишком походила на обычную вдову: возможно, она тоже скрывала некую тайну? Или это мне теперь повсюду мерещились загадки?
Чтобы скрасить время, я попросил дать мне папируса и чернил, запас которых имелся у Анхес с собой: я продолжил мои заметки, надеясь впоследствии дополнить начатый труд. Она, однако, не все время проводила отдельно. В самые жаркие часы мы отдыхали - и тогда я тоже освобождал помещение для госпожи и ее служанки. А по вечерам Анхес, бывало, присоединялась ко мне: она заходила в каюту или приглашала меня выйти наружу. Мы беседовали, потягивая свежее пиво, - в основном рассказывал о себе я, а египтянка помалкивала.
Я очень хотел расспросить ее о смерти Исидора - но не решался бередить свежую рану. И, кроме того, я подозревал, что здесь не все чисто: пусть даже на самой Анхес нет вины...
Я же рассказал ей почти все - когда мне не хватало египетских слов, я переходил на родной язык: Анхес неплохо понимала и немного говорила по-гречески. Увлекшись, я хвастался своими подвигами как мальчишка! Анхес слушала очень внимательно - порою в ее черных глазах мелькало изумление, даже восхищение; однако она была не слишком впечатлена. Здесь, среди бескрайних песков чужой страны, столь непохожей на все другие, мои заслуги и отличия были не более, чем призраками... Временами я ощущал себя так, точно умер и родился заново!
Анхес видела, что меня жгут невысказанные вопросы; и сама кое-что поведала о себе и о муже. У них родилось двое детей - старшая дочь, Бенер, которой теперь пять лет, и сын Хнумсенеб, трех лет. Анхес наконец-то подробно рассказала мне, как погиб мой родич.
А я продолжал, так же вдохновенно:
- Я большой человек на своей земле, вы можете получить за меня и моих людей богатый выкуп! Скажите о нас Исидору - смотрителю караванных путей в Коптосе...
Несколько мгновений стражник, к которому я обратился с этой речью, смотрел на меня так, точно с ним заговорил кувшин в углу или глинобитная стена. Только теперь они начали понимать, что перед ними не простой пленник! Стражи фараонова храма не ответили мне и на сей раз; но я понял, что мои слова были услышаны.
Всех троих насильников египтяне скрутили и куда-то отволокли. Я догадался, что назад они не вернутся.
Я сел обратно на пол, повесив голову. Все мои раны мучительно заныли: я ощутил, что пострадал серьезнее, чем казалось мне в пылу битвы. И я опять - опять вышел предателем!
Пусть я был вынужден так поступить, вынужден прибегнуть к такому способу защиты - все равно это было гнусно...
Я ощутил, как Артабаз подсел ко мне и обнял за плечи.
- Тебе очень больно, господин?
- Ничего... Отлежусь, - хрипло ответил я. Улыбнулся ему и ощутил во рту вкус крови. - А ты как?
- Я здоров, - ответил перс: в темных глазах его плескалась тревога. - Но тебе нужен врач, господин!
Я засмеялся.
- Остроумная шутка.
Артабаз помог мне встать... потом вдруг замер, осмотревшись.
- Я думаю, тебе можно лечь прямо здесь. Будем опять вдвоем.
Я угрюмо кивнул: все было ясно... Обитатели этой комнаты не вернутся, и теперь мы останемся вдвоем - до конца. Я чувствовал, что завтра едва ли смогу подняться; и тем паче я не буду способен выйти с утра на работу...
Когда я лег, стиснув зубы от боли, Артабаз принес мне в черпаке воды из кувшина в углу. А я вдруг подумал, что слова его насчет врача были не лишены смысла. В любом случае, мне и моему слуге больше не быть на положении обычных рабов!
Потом я задремал... Меня начало лихорадить, и я, кажется, бредил; мне представлялись пугающие шакалоголовые тени, которые разрастались и надвигались на меня со всех сторон... Здесь не было от них спасения! Потом внезапно я проснулся с чувством, что забыл очень важную вещь.
Артабаз сидел рядом... Глаза у него запали: кажется, он так и не ложился. Он улыбнулся мне.
- Я принес твоего бога, господин. Ты обронил его в своей комнате.
Я благодарно сжал статуэтку в ладони. И Артабаз рисковал из-за такого пустяка, бегая назад в мою комнату при луне!
- Ложись, поспи, - велел я.
Артабаз начал было возражать, что нисколько не устал и ему в радость сидеть со мной; но я заставил его лечь. Юноша лег и заснул почти мгновенно. А ко мне сон больше не шел: я был сильно избит, хотя мне как будто бы ничего не сломали. Однако колено мое было в плачевном состоянии, и боль охватывала левую ногу при любой попытке двинуть ею или сесть. Мне опять долго будет нужен крепкий посох - если я вообще смогу завтра ходить...
«Ходить!» Я улыбнулся этой мысли; а потом задремал, ощущая сквозь сон всю свою боль.
Утреннюю побудку я услышал - смутно, как сквозь жаркое одеяло. Так же смутно я слышал, как торопятся на работу другие невольники: они съели свой скудный завтрак, а потом рабочий дом опустел. Только Артабаз никуда не ходил, и не ел, оставшись со мной... В этом я был уверен.
- Артабаз, ты тут? - окликнул я.
- Здесь, господин мой. Я все время здесь, - ответил утешительный голос.
Потом я услышал тяжелые шаги охраны: меня и Артабаза недосчитались и шли разбираться с нами! Я медленно сел, сжимая зубы.
Напротив меня остановились двое стражников. А сзади маячила белая фигура жреца. Мне все-таки удалось обратить на себя внимание высокого начальства!
Воины расступились, и жрец подошел ко мне. Для меня все мои мучители были на одно лицо - и вблизи я этих гололобых святош не видел; но я узнал самого верховного жреца Хекаиба. Я узнал его не по платью и не по возрасту - а по острому, беспощадному взгляду черных глаз: такие глаза бывают у тех, кто ведает всем и отвечает за все.
- Почему ты не вышел на работу? - спросил меня Хекаиб.
- Я не могу, господин, - ответил я, показывая на мое колено. Я сам видел, насколько плохо дело: нога от колена распухла как колода и побагровела. Мне хотелось облегчиться, но я еще даже не решался вставать.
Жрец несколько мгновений, склонившись, с бесстрастным выражением изучал мою ногу. Потом он выпрямился и задал вопрос, который застал меня врасплох.
- Это правда, что ты приходишься родственником Исидору, смотрителю караванных путей в Коптосе? Ты его брат?
Я вздрогнул. Сколько уже известно этому человеку - знает ли он, что Исидора нет в живых? А вдруг смерть Исидора как-то связана со мной?..
- Я его брат по матери, божественный отец, - сказал я, немного переиначив правду.
Бритые брови Хекаиба приподнялись при этом обращении. А я нашел в себе силы выпрямиться, все так же глядя ему в лицо.
- Я важный человек за морем, в моей стране! Ты получишь за меня большой выкуп... за всех нас, если вернешь нам свободу!
Верховный жрец слегка улыбнулся. Этот египтянин, конечно, был непрост и понимал, сколь мала вероятность получить за меня и моих товарищей хоть какой-то выкуп. Но он отлично видел, что и я непрост; и сознавал, что такого, как я, не годится запрягать, подобно животному. Я мог бы куда лучше послужить храму в другом качестве!
А я прибавил с твердостью:
- Больше я не стану черпать для вас воду. Отпустите меня... или убивайте прямо здесь.
- И меня убивайте! - тоже по-египетски пылко воскликнул Артабаз, слушавший каждое наше слово.
- Это мой слуга - он должен быть все время со мной, - сказал я с гордостью.
Хекаиб раздумывал несколько мгновений. Потом жрец молча повернулся и вышел, вместе со своей охраной. А я улыбнулся, взглянув на Артабаза: я почувствовал, что мы с ним выиграли эту схватку!..
И действительно: спустя небольшое время явился храмовый лекарь, напомнивший мне Касу. Он тщательно осмотрел меня; прежде всего, он занялся моей ногой. Египтянин прощупал мое колено и лодыжку, причинив мне такую боль, что я прокусил язык; потом он сказал, что, хотя внутренних переломов нет, лечение потребуется длительное. Он намазал мою кожу густым темным бальзамом, в котором я уловил запах мирры и еще каких-то смол; и наложил тугую свежую повязку - забинтовал ногу от самой ступни, чтобы связки не растягивались. Затем врач впервые скупо улыбнулся мне и сказал, что остальным моим ранам будет достаточно полного покоя.
Потом мне принесли крепкую палку; и, с помощью одного из солдат, меня перевели из рабочего дома в небольшую комнату при храме. Мне принесли свежий бульон, лучшее средство для раненых, и хороший белый хлеб. Мы с Артабазом позавтракали, макая хлеб в одну чашку.
Я радовался не только этому временному отдыху - я радовался, что меня отделили от остальных... Я знал, что наши матросы были казнены вчера по моему обвинению! Их вместе с нубийцем, вероятно, вытащили за территорию храма - священную территорию, на которой запрещены убийства; и разбили головы дубинками... И пусть насильники заслужили это, свои мне такого навета не простят!
Сколько их набралось теперь - тех, кто жаждал мне отомстить? И сколько людей уже пострадало - и еще пострадает по моей вине?..
Несколько дней я, однако же, наслаждался бездельем и одиночеством. Я попросил, чтобы мне принесли свежих прутьев, и начал плести корзины, как раньше на досуге: чтобы не быть бесполезным и вернуть гибкость пальцам. Артабаз оставался при мне - я требовал немного ухода, потому что повязку мне раз в сутки менял врач. Мой перс носил мне еду с храмовой кухни; и, кстати, сам пристроился там помогать.
Остальных товарищей мы не видели. Я был готов сделать для них все, что в моих силах, - но не мог смотреть им в лицо.
Жрецов я тоже больше не видел. Через три дня опухоль в ноге спала, и боль уменьшилась. Я уже мог вставать и ходить, возвращая подвижность членам, и начал отправляться на прогулки: однако, по понятным причинам, избегал храмового сада.
А потом приехала Анхес. Она зашла ко мне в келью - и застала меня сидящим на полу, за плетением корзины...
- Поднимайся, экуеша, - сурово сказала она вместо приветствия. - Мы уезжаем - я выкупила тебя.
- Одного меня?.. - воскликнул я: тут же осознав, как глупо и неблагодарно это прозвучало.
Египтянка усмехнулась.
- Тебе этого мало? Да, одного тебя. Идем.
И она протянула руку.
Глава 8
Артабаз должен был остаться храмовым рабом. Этот удар оказался потяжелее тех, что я получил в драке!
Я презрел свою гордость и горячо просил Анхес выручить моего слугу - хоть где-нибудь замолвить за него словечко... Он не заслужил такой участи после всего, что сделал для меня! Да что там - я отлично отдавал себе отчет, что никто из моих спутников и помощников не заслужил подобной судьбы; но человеческое сердце никогда не может быть беспристрастным, и для меня Артабаз был дороже их всех вместе взятых.
Анхес долго молчала, поджав губы, - не было ничего удивительного в том, что она терпеть не могла персов; и евнухов тоже не любила. Потом египтянка сухо произнесла:
- Чтобы выкупить тебя, я взяла деньги в долг у одного из соседей - под залог будущего урожая! Я вырвала хлеб изо рта моих детей!
Я кивнул почтительно и сочувственно - я догадывался о чем-то подобном.
- Я расплачусь с тобой при первой возможности, госпожа. И я не прошу выкупать Артабаза: я знаю, что одно твое слово может перевесить чашу весов!
Моя спасительница, кажется, была польщена и немного смягчилась.
- Да, кое-что я еще могу, - сказала Анхес. - Я попробую помочь твоему евнуху... если он для тебя важнее всех других!
- Важнее, - ответил я без колебаний.
Не дай боги кому-нибудь оказаться перед таким выбором - потому что решить по справедливости в подобном деле невозможно...
Артабаз пришел ко мне проститься. Он казался совершенно спокойным: хотя, конечно, был глубоко огорчен нашим расставанием.
- Мы скоро опять будем вместе, господин, - сказал перс.
- Ты в это веришь? - воскликнул я.
- Я знаю, - ответил он, улыбнувшись. - Я ожидал, что так будет. Но великодушная госпожа спасла тебя - а значит, спасла и меня, и всех остальных!
И Артабаз низко склонился перед египтянкой, стоявшей рядом со мной.
- Да будет твой путь всегда устлан розами, благороднейшая, - как твое сердце уже сияет светом истины, озаряя твою жизнь...
Я перевел слова моего слуги. И Анхес невольно улыбнулась его изысканной любезности.
- Ты красиво говоришь - хотя из моих уст этот язык никогда не прозвучит, - ответила она персу. - Но я понимаю, почему твой господин так тебя ценит.
Артабаз снова поклонился. А потом я обнял моего верного помощника и благословил: от него теперь, как раньше, пахло свежестью, и на нем были надеты новая белая юбка-схенти, египетского покроя, и сандалии из пальмовых листьев. Жрецы остались довольны его работой по хозяйству - и пока что я мог быть за него спокойным.
Я тоже теперь был одет по-египетски - мне дали такую же белую набедренную повязку-схенти и легкую накидку, которая драпировалась на правом плече. Врач дал мне с собой баночку своего драгоценного снадобья, которым я мог бы мазаться сам. Я тщательно вымылся, мне подрезали особым ножичком бороду и ногти, и я приобрел почти приличный вид - хотя знал, что на меня все равно будет обращать внимание каждый встречный египтянин...
Мы с госпожой Анхес коротко обсудили, как мне теперь быть. Моя избавительница предлагала мне свое гостеприимство - и я понимал, что на какое-то время мне придется задержаться у вдовы Исидора. Мне нужно было залечить мою ногу и хорошенько обдумать, как помочь остальным - и с чем вернуться обратно в Карию. Я не мог бросить моих спутников в беде, как бы они ни относились ко мне... и не мог опять предстать перед царицей, покрыв себя таким позором: только если не останется никакого другого выхода!
Мы с Анхес, в сопровождении одного из младших жрецов, прошли к лодке. Там ее дожидались собственная охрана и служанка. И эту большую расписную барку из кедра я сразу вспомнил - она принадлежала бабке Поликсене: а теперь все, что нажили в Египте ионийская царица и ее муж, а потом их единственный сын Исидор, целиком досталось Анхес. Я ощутил мгновенную сильную неприязнь к этой женщине: выходило так, что сирота из Дельты немало выиграла от смерти мужа!..
Я тут же сердито одернул себя и обругал. Уж я-то ни в каком случае не мог быть ей судьей - только вечным должником!
Мы отчалили... Путь вверх по течению, да еще и в половодье, обещал быть долгим. Но Анхес, похоже, путешествовать было не внове.
Я стоял на нагретой солнцем палубе, наслаждаясь видами, которых был лишен: мне открылись затопленные пшеничные и ячменные поля. Вода скоро отхлынет, щедро удобрив их темным илом.
Потом ко мне подошла Анхес.
- Лучше тебе поменьше находиться на палубе. Иди в каюту.
Я вздрогнул; потом кивнул. Я совсем забыл, кто я такой!
Анхес проводила меня в единственную каюту - как я помнил, довольно большую и обставленную со всеми удобствами: там были и кровать, и туалетный столик хозяйки, и сундуки, полные ее вещей. Пахло кипарисом и лотосовым маслом. Я покраснел, обернувшись к моей спасительнице.
- А как же ты, госпожа?
- Я посижу снаружи, как привыкла, - ответила Анхес. - А ночевать ты будешь на палубе, с гребцами. Ведь ты не боишься крокодилов, экуеша?
Я тряхнул головой.
- Нет... Только, прошу, называй меня Питфеем. Ведь мы с тобой в родстве!
Анхес с усмешкой кивнула: она вышла, оставив меня. А я примостился на одном из сундуков и задумался. Была в поведении египтянки какая-то странность, она не слишком походила на обычную вдову: возможно, она тоже скрывала некую тайну? Или это мне теперь повсюду мерещились загадки?
Чтобы скрасить время, я попросил дать мне папируса и чернил, запас которых имелся у Анхес с собой: я продолжил мои заметки, надеясь впоследствии дополнить начатый труд. Она, однако, не все время проводила отдельно. В самые жаркие часы мы отдыхали - и тогда я тоже освобождал помещение для госпожи и ее служанки. А по вечерам Анхес, бывало, присоединялась ко мне: она заходила в каюту или приглашала меня выйти наружу. Мы беседовали, потягивая свежее пиво, - в основном рассказывал о себе я, а египтянка помалкивала.
Я очень хотел расспросить ее о смерти Исидора - но не решался бередить свежую рану. И, кроме того, я подозревал, что здесь не все чисто: пусть даже на самой Анхес нет вины...
Я же рассказал ей почти все - когда мне не хватало египетских слов, я переходил на родной язык: Анхес неплохо понимала и немного говорила по-гречески. Увлекшись, я хвастался своими подвигами как мальчишка! Анхес слушала очень внимательно - порою в ее черных глазах мелькало изумление, даже восхищение; однако она была не слишком впечатлена. Здесь, среди бескрайних песков чужой страны, столь непохожей на все другие, мои заслуги и отличия были не более, чем призраками... Временами я ощущал себя так, точно умер и родился заново!
Анхес видела, что меня жгут невысказанные вопросы; и сама кое-что поведала о себе и о муже. У них родилось двое детей - старшая дочь, Бенер, которой теперь пять лет, и сын Хнумсенеб, трех лет. Анхес наконец-то подробно рассказала мне, как погиб мой родич.
