Пусть даже это были мечтания, внушенные злыми духами! Но Амен-Оту была существом, рожденным для озарений свыше; и знала, что ей так легко отмахиваться от подобных мыслей не следует.
- Я счастлив видеть, что ты поправляешься, госпожа, - произнес Уаэнхор, поднявшись с колен.
- Садись, - пригласила она.
Уаэнхор опустился на циновку у ее ног, глядя на нее снизу вверх. Амен-Оту снова испытала неловкость от этого знака почитания. Но тут она заметила, что Ситамон осталась в комнате - женщина отошла в угол и села там, чтобы не слышать разговора, но непреклонно глядела на них обоих.
Амен-Оту покраснела.
- Ты боишься, что без тебя я не смогу соблюсти свое целомудрие? - язвительно спросила она, вспомнив о том, что она святая девственница.
Ситамон встала, сжав губы. Очевидно, ее посещала подобная мысль.
- Я, госпожа...
- Выйди, - велела Амен-Оту, указав ей на дверь. Она была благодарна Ситамон за все заботы, однако не следовало позволять ей забываться. И без того дочь солдата слишком долго единолично командовала в ее доме!
Ситамон вышла и прикрыла за собой дверь: кажется, она все-таки слегка оскорбилась, решив, что Амен-Оту не доверяет ей и собирается обсуждать с одними учениками тайны, не предназначенные для слуха других...
И в этом Ситамон была совершенно права. Когда они остались вдвоем с Уаэнхором, Амен-Оту снова взглянула на ученика и ощутила сильнейшую потребность поделиться с ним своими странными сомнениями.
- Уаэнхор, мне кажется, будто я уже знала тебя. Не в этой жизни... в другой. Будто с нами там случилось что-то ужасное!
Уаэнхор, пристально глядевший на нее, слегка покраснел под своим загаром, но глаз не отвел.
- И меня не оставляет такое чувство, госпожа, - признался он. - И я тоже не умею его объяснить!
- Ситамон сказала, что теперь в городе бродит лихорадка. Я была больна и беспамятна. А ты не болел?
- Меня немного лихорадило, но теперь я здоров, слава Амону и Исиде. Память меня не покидала, если ты об этом спрашиваешь.
- Вот как?..
Почему-то Амен-Оту это страшно удивило, даже больше, чем собственные видения. Жизнь Уаэнхора оказалась целостной, без таких разрывов, которые ощущала она, - будто ее жизнь соединяла вместе несколько планов или миров! И, однако же, он признался, что у него тоже откуда-то взялась такая ложная память...
- Оставим это, - сказала она с усилием. - Все наши... здоровы? Джосер-Хеперу, остальные? - Она вспомнила имя ближайшего друга Уаэнхора.
- Да, - Уаэнхор кивнул.
- Хорошо.
Жрица встала, сцепив руки. Прошлась по комнате. Уаэнхор тоже встал, почтительно глядя на нее.
- Ты должен знать, что от болезни пострадала моя память. Я могу начать задавать странные вопросы, - она пристально взглянула на него. - Но не болтай об этом другим, я тебе доверяю! Ты понял?
Уаэнхор поклонился.
- Понял, госпожа.
- Можешь сказать Джосеру-Хеперу, что мне лучше, - но пока собраний не будет. Я извещу вас, когда буду готова. Ты все понял?
- Все понял.
- Можешь идти.
Уаэнхор поклонился и вышел. Кажется, он не только недоумевал, но и был разочарован...
Амен-Оту снова села, рассеянно перебирая свои короткие пряди. Что, если она не сумеет оправдать общие ожидания? Что, если она теперь совсем не та, за кого ее все принимают?..
Посидев немного в раздумье, она хлопнула ладонями по подлокотникам и встала. Направилась к выходу из комнаты – в первый раз она покидала ее самостоятельно, с некоторой опаской. Сандалии, в которые обула ее Ситамон, - с ремешками, отделявшими большие пальцы ног, - все еще казались ей неудобными. В дверях Амен-Оту остановилась, прищурившись от солнца.
Дальше по коридору, с другой стороны от спальни, располагалась та самая «комната для собраний» - главная комната в доме. Жрица двинулась вперед и снова остановилась на пороге: она застыла, ослепленная и обездвиженная. Казалось, ее тело растворялось, плавилось в лучах Ра, затопивших зал... Она с трудом пересилила себя и шагнула через порог.
Зал был обставлен очень просто – всего одно кресло, видимо, для хозяйки; несколько табуретов и столиков. Пол устилали циновки – для сидения.
По другую сторону, в углу помещения, была лестница – многие дома в Та-Кемет имели выход на крышу. Амен-Оту ощутила внезапное желание взбежать наверх и обозреть с высоты сразу весь город; но не решилась. Позже.
Она вышла во двор. Дом был обнесен невысокой оградой, а через двор к воротам вела дорожка, вдоль которой было высажено два ряда пальм. Слева потянуло дымком, донесся звон горшков; кажется, там располагалась кухня и уже готовили обед… Амен-Оту сглотнула слюну. Помедлив, она направилась в другую сторону.
Справа был колодец, а немного подальше, за углом, – садик, в котором росли гранатовые деревья и смоковницы. Опять ощущая себя самозванкой в собственном теле, Амен-Оту направилась по тропинке между деревьев. Солнце перестало жечь ей затылок, плечи и спину, спереди приятно повеяло травой и водой. Там оказался пруд, около которого была сложена каменная скамейка. Амен-Оту улыбнулась: она вспомнила, что любила плавать в этом пруду и делала упражнения, чтобы тело оставалось крепким и красивым.
Она направилась обратно в дом; вышла на открытое место, и солнце опять ударило по глазам. И перед самым входом жрица вдруг споткнулась, с отчаянным криком: ей показалось, что прямо под ногами разверзлась яма, в которой лежали мертвые тела!..
- О Амон всеприсущий!..
Она перевела дыхание, держась за косяк; и поспешила внутрь, в уже привычную спальню. Жрица услышала встречные шаги: с другой стороны дома торопливо шла Ситамон.
- Ты кричала! Что случилось, госпожа?
- Ничего… А где ты была?
- В кладовой, отмеряла припасы для стола.
Амен-Оту холодно кивнула. Они теперь ощущали смутное недовольство друг другом – и Ситамон явно испытывала серьезные подозрения, что во время болезни ее госпожу «подменили». Однако они вместе вернулись в спальню, и Ситамон перестелила ее постель: Амен-Оту отметила, что прислужница взяла белье из большого сундука. Потом та снова взялась за свое шитье.
Амен-Оту села в кресло – она уже устала: она не преувеличивала, говоря, что еще больна.
Некоторое время обе молчали, потом Амен-Оту снова принялась за расспросы. Теперь она была осмотрительней. Ей удалось самостоятельно вспомнить, что у нее было шестнадцать учеников – причем из них три женщины: кроме Ситамон, еще сестра Уаэнхора, Тетишери, и вдова помощника судьи, убитого за веру. Амен-Оту догадалась, что точно так же погиб и десятник - отец Ситамон. Наперсница подтвердила ее слова.
Ее отец Секененра, бывший простым стражником при храме Амона, примкнул к молодому фараону; но не потому, что вдруг уверовал в истинность и единственность Атона, а в надежде на лучшее будущее - продвижение по службе и скорое обогащение. Он дослужился до десятника, но почти сразу был убит в стычке со своими прежними товарищами, воинами Амона…
Рассказывая об этом, уже закаленная жизнью молодая женщина утирала слезы. Амен-Оту слушала ее с полным пониманием и сочувствием; и это опять сблизило их. Ситамон уверилась, что перед нею ее госпожа и наставница: конечно, новообретенные странности в поведении жрицы никуда не делись, но Ситамон знала ее ближе других, узнала ее прежние манеры и обыкновения и перестала сомневаться.
Незаметно подошло и миновало время обеда: Амен-Оту съела немного чечевичного супа и жареного мяса и легла поспать. Она действительно нуждалась в отдыхе. Ситамон тоже прикорнула на тюфяке в углу комнаты – должно быть, там она обычно и ночевала. Услышав, как ее помощница мирно посапывает во сне, Амен-Оту ощутила, как страшно ей остаться в одиночестве в этом мире, - она была собой, но по-прежнему оставалась чужачкой… Будто ее вырвали с корнем из родной земли и посадили обратно, но она никак не прирастала.
Вечером, когда пришлось зажечь масляную лампу, Ситамон опять отправилась распоряжаться по хозяйству. В ее отсутствие Амен-Оту более пристально обследовала спальню.
В шкафу хранилась повседневная одежда и два праздничных платья; в сундуке с перламутровой крышкой действительно оказалось постельное белье – и, переложенные бельем и мешочками с сухими ароматическими травами, там нашлись драгоценности, слишком большие, чтобы хранить их в шкатулках: тяжелая серебряная пектораль с изображением Ока Хора, отделанная яшмой, ониксом и сердоликом; пояс из электрума, изображавший переплетенных змей; пара нарядных сандалий из посеребренной кожи… Однако эти прекрасные вещи почти не заинтересовали ее.
При свете единственной лампы было видно не слишком хорошо – но Амен-Оту увидела в углу еще один сундук, поменьше и попроще. Она подбежала к нему и открыла: и там обнаружились письменные принадлежности, наконец-то! Кедровая дощечка, чистый папирус, таблички из мягкого известняка – для упражнений; пенал с красками и палочкой для письма… И, более того: сундук состоял из двух отделений, и во втором оказались свитки – книги. Не только на языке Та-Кемет; еще и клинописные таблички, на языке Вавилона. Завтра она непременно займется этим!
Когда вернулась Ситамон, они поужинали – доели оставшуюся с утра дыню и разломили лепешку, запив разбавленным вином. Из ее собственного виноградника, как с гордостью отметила Ситамон. Потом она помогла госпоже приготовиться ко сну, и они потушили лампу.
Теперь Амен-Оту долго не могла уснуть, несмотря на усталость. Дневной сон был коротким и освежающим – но в эти ночные часы, под еще незнакомыми звездами Ахетатона, ей казалось: если она забудется, демоны похитят ее душу вновь и произойдет еще более ужасное преображение… Она прошептала молитву Амону – слова ее сами сошли с языка. Это помогло, но не слишком. Но в конце концов жрица уснула.
Она опять видела сны – в этих снах причудливые образы другой страны, которые приходили к ней в бреду, переплетались с впечатлениями сегодняшнего дня… Однако, открыв глаза, Амен-Оту обнаружила, что осталась где была - в своей опочивальне. Это и обрадовало ее, и почему-то разочаровало.
Она опять проснулась поздно, но раньше вчерашнего. Ситамон терпеливо дожидалась рядом – сидя с тем же рукоделием на коленях.
Совершив туалет, Амен-Оту позавтракала вместе с Ситамон и отослала ее, сказав, что займется чтением. И уже когда наперсница ушла, Амен-Оту спохватилась – она не совершила обычного преклонения перед Амоном! И статуэтка бога в доме обнаружилась всего одна: в стенной нише перед входом.
Хотя это неудивительно – Еретик наверняка не спускал глаз с ее дома…
Она принялась разбирать свитки, начав с иератических и иероглифических. Амен-Оту полностью погрузилась в свое занятие, и через какое-то время с облегчением поняла, что вспоминает грамоту: папирусы оказались копиями со священных текстов и поучительными речениями. Ничего особенно удивительного; однако Амен-Оту была рада этому подтверждению своей учености, редкой даже среди знатных женщин…
Она позвала Ситамон и предложила возобновить их уроки. Хотя не представляла, на чем они закончили. Однако, когда обрадованная прислужница стала подсказывать, Амен-Оту вспомнила; и урок прошел лучше, чем она могла надеяться…
Потом, подкрепившись вином, Амен-Оту выразила желание поплавать в пруду перед обедом. Ситамон сопровождала ее – чтобы подать одежду и полотенце. Когда жрица сбросила платье и погрузилась в воду, ахнув от неожиданной прохлады и удовольствия, Ситамон устроилась на берегу на скамеечке. Она, против вчерашнего, ожила и повеселела; и вдруг начала делиться с хозяйкой сплетнями, совершенно по-женски.
- На рынке толковали, госпожа, что в Уасете появился один новый пророк. Сейчас, конечно, развелось много лжепророков и гадателей – но этот особенный…
Амен-Оту вынырнула на поверхность, смахнув с волос листья кувшинки.
- Чем же?
- А тем, что он бинтуется. С ног до головы, совсем как… как мертвые, и все время носит маску, - Ситамон понизила голос. – Говорят, что он не выносит солнца!
Амен-Оту чуть снова не ушла под воду.
- Что ты сказала?..
- Да, да! Представь себе! Люди думали, что он прокаженный или у него там, под повязками, страшные язвы, которые он вынужден прятать… Но теперь говорят, что он благословлен Амоном – а Атон настолько ненавидит этого прорицателя, что может сжечь его дотла, стоит ему только размотать свои бинты…
Амен-Оту медленно вышла из воды. Она обернулась полотенцем, которое подала ей Ситамон, и молча пошлепала назад к дому, забыв про одежду: прислужница догнала ее под деревьями. Амен-Оту оделась, не поблагодарив помощницу и вообще едва ее замечая.
Слова о человеке, который «бинтуется как мертвые» и «не выносит солнца» отозвались чем-то знакомым, до ужаса знакомым… Мысль так и не всплыла на поверхность; но Амен-Оту вспомнит и это. Только дайте срок.
За обедом она была уже совершенно спокойна, хотя и молчалива. А потом сказала Ситамон, что, пожалуй, с послезавтрашнего дня снова начнет принимать учеников – пока пригласит только троих: кроме самой Ситамон, Уаэнхора с его сестрой Тетишери и Джосером-Хеперу. А дальше будет видно.
Остаток дня Амен-Оту посвятила упражнениям в чтении и чистописании. Она уже представляла, что собрания в ее доме были сразу и молитвенными собраниями, посвященными Амону, и школьными уроками. Больше половины ее учеников получили начатки образования при храмах, и больше половины принадлежали к семьям среднего достатка; хотя благородным происхождением могли похвастаться немногие. Новый фараон опирался на простолюдинов - все это знали: чтобы было что противопоставить старой могущественной знати с ее древними богами. Однако огромное количество и простолюдинов, и людей высших сословий пострадало в этой войне, и школы Амона закрывались и уничтожались вместе с храмами...
Вечером, окончив занятия, Амен-Оту впервые отважилась подняться на крышу и взглянуть на город.
Ахетатон был великолепен. В красноватом закатном свете обрисовались безупречно правильные геометрические формы домов, ожила и заиграла яркая роспись стен. Жрица ахнула, впервые увидев гигантский Пер-Атон - открытый солнцу Большой храм Атона, который царствовал над всем. Город Еретика возник посреди пустыни в мгновение ока - по мановению руки фараона, как мираж для всех, кто был заворожен новым учением...
Амен-Оту сильно вздрогнула, заметив, что на соседней крыше тоже люди: они показывали на нее друг другу. Конечно, слухи о ее продолжительной болезни разнеслись по Ахетатону! Она действительно была известна!
Амен-Оту поспешила спуститься в зал. Сердце громко стучало, во рту пересохло. Чем это обернется? А если Эхнатону уже завтра доложат, что прорицательница Амона встала с постели и продолжает сеять семена раздора в его столице?..
Но теперь она ничего не сможет с этим поделать. Пожалуй, решение пригласить небольшую группу учеников было разумным.
Перед сном Амен-Оту совершила очищение и вознесла молитву Амону, простираясь перед статуэткой в своей комнате. Еще одно золотое изображение Амона, как оказалось, хранилось в ее спальне - в нише за шкафом. Однако, произнося слова молитвы, Амен-Оту чувствовала свою неискренность и слабость. Она утратила связь с богом, которую имела до болезни!..
Но, кажется, она обрела связь с некими новыми силами. И никто не знает, как еще они проявят себя.
- Я счастлив видеть, что ты поправляешься, госпожа, - произнес Уаэнхор, поднявшись с колен.
- Садись, - пригласила она.
Уаэнхор опустился на циновку у ее ног, глядя на нее снизу вверх. Амен-Оту снова испытала неловкость от этого знака почитания. Но тут она заметила, что Ситамон осталась в комнате - женщина отошла в угол и села там, чтобы не слышать разговора, но непреклонно глядела на них обоих.
Амен-Оту покраснела.
- Ты боишься, что без тебя я не смогу соблюсти свое целомудрие? - язвительно спросила она, вспомнив о том, что она святая девственница.
Ситамон встала, сжав губы. Очевидно, ее посещала подобная мысль.
- Я, госпожа...
- Выйди, - велела Амен-Оту, указав ей на дверь. Она была благодарна Ситамон за все заботы, однако не следовало позволять ей забываться. И без того дочь солдата слишком долго единолично командовала в ее доме!
Ситамон вышла и прикрыла за собой дверь: кажется, она все-таки слегка оскорбилась, решив, что Амен-Оту не доверяет ей и собирается обсуждать с одними учениками тайны, не предназначенные для слуха других...
И в этом Ситамон была совершенно права. Когда они остались вдвоем с Уаэнхором, Амен-Оту снова взглянула на ученика и ощутила сильнейшую потребность поделиться с ним своими странными сомнениями.
- Уаэнхор, мне кажется, будто я уже знала тебя. Не в этой жизни... в другой. Будто с нами там случилось что-то ужасное!
Уаэнхор, пристально глядевший на нее, слегка покраснел под своим загаром, но глаз не отвел.
- И меня не оставляет такое чувство, госпожа, - признался он. - И я тоже не умею его объяснить!
- Ситамон сказала, что теперь в городе бродит лихорадка. Я была больна и беспамятна. А ты не болел?
- Меня немного лихорадило, но теперь я здоров, слава Амону и Исиде. Память меня не покидала, если ты об этом спрашиваешь.
- Вот как?..
Почему-то Амен-Оту это страшно удивило, даже больше, чем собственные видения. Жизнь Уаэнхора оказалась целостной, без таких разрывов, которые ощущала она, - будто ее жизнь соединяла вместе несколько планов или миров! И, однако же, он признался, что у него тоже откуда-то взялась такая ложная память...
- Оставим это, - сказала она с усилием. - Все наши... здоровы? Джосер-Хеперу, остальные? - Она вспомнила имя ближайшего друга Уаэнхора.
- Да, - Уаэнхор кивнул.
- Хорошо.
Жрица встала, сцепив руки. Прошлась по комнате. Уаэнхор тоже встал, почтительно глядя на нее.
- Ты должен знать, что от болезни пострадала моя память. Я могу начать задавать странные вопросы, - она пристально взглянула на него. - Но не болтай об этом другим, я тебе доверяю! Ты понял?
Уаэнхор поклонился.
- Понял, госпожа.
- Можешь сказать Джосеру-Хеперу, что мне лучше, - но пока собраний не будет. Я извещу вас, когда буду готова. Ты все понял?
- Все понял.
- Можешь идти.
Уаэнхор поклонился и вышел. Кажется, он не только недоумевал, но и был разочарован...
Амен-Оту снова села, рассеянно перебирая свои короткие пряди. Что, если она не сумеет оправдать общие ожидания? Что, если она теперь совсем не та, за кого ее все принимают?..
Посидев немного в раздумье, она хлопнула ладонями по подлокотникам и встала. Направилась к выходу из комнаты – в первый раз она покидала ее самостоятельно, с некоторой опаской. Сандалии, в которые обула ее Ситамон, - с ремешками, отделявшими большие пальцы ног, - все еще казались ей неудобными. В дверях Амен-Оту остановилась, прищурившись от солнца.
Дальше по коридору, с другой стороны от спальни, располагалась та самая «комната для собраний» - главная комната в доме. Жрица двинулась вперед и снова остановилась на пороге: она застыла, ослепленная и обездвиженная. Казалось, ее тело растворялось, плавилось в лучах Ра, затопивших зал... Она с трудом пересилила себя и шагнула через порог.
Зал был обставлен очень просто – всего одно кресло, видимо, для хозяйки; несколько табуретов и столиков. Пол устилали циновки – для сидения.
По другую сторону, в углу помещения, была лестница – многие дома в Та-Кемет имели выход на крышу. Амен-Оту ощутила внезапное желание взбежать наверх и обозреть с высоты сразу весь город; но не решилась. Позже.
Она вышла во двор. Дом был обнесен невысокой оградой, а через двор к воротам вела дорожка, вдоль которой было высажено два ряда пальм. Слева потянуло дымком, донесся звон горшков; кажется, там располагалась кухня и уже готовили обед… Амен-Оту сглотнула слюну. Помедлив, она направилась в другую сторону.
Справа был колодец, а немного подальше, за углом, – садик, в котором росли гранатовые деревья и смоковницы. Опять ощущая себя самозванкой в собственном теле, Амен-Оту направилась по тропинке между деревьев. Солнце перестало жечь ей затылок, плечи и спину, спереди приятно повеяло травой и водой. Там оказался пруд, около которого была сложена каменная скамейка. Амен-Оту улыбнулась: она вспомнила, что любила плавать в этом пруду и делала упражнения, чтобы тело оставалось крепким и красивым.
Она направилась обратно в дом; вышла на открытое место, и солнце опять ударило по глазам. И перед самым входом жрица вдруг споткнулась, с отчаянным криком: ей показалось, что прямо под ногами разверзлась яма, в которой лежали мертвые тела!..
- О Амон всеприсущий!..
Она перевела дыхание, держась за косяк; и поспешила внутрь, в уже привычную спальню. Жрица услышала встречные шаги: с другой стороны дома торопливо шла Ситамон.
- Ты кричала! Что случилось, госпожа?
- Ничего… А где ты была?
- В кладовой, отмеряла припасы для стола.
Амен-Оту холодно кивнула. Они теперь ощущали смутное недовольство друг другом – и Ситамон явно испытывала серьезные подозрения, что во время болезни ее госпожу «подменили». Однако они вместе вернулись в спальню, и Ситамон перестелила ее постель: Амен-Оту отметила, что прислужница взяла белье из большого сундука. Потом та снова взялась за свое шитье.
Амен-Оту села в кресло – она уже устала: она не преувеличивала, говоря, что еще больна.
Некоторое время обе молчали, потом Амен-Оту снова принялась за расспросы. Теперь она была осмотрительней. Ей удалось самостоятельно вспомнить, что у нее было шестнадцать учеников – причем из них три женщины: кроме Ситамон, еще сестра Уаэнхора, Тетишери, и вдова помощника судьи, убитого за веру. Амен-Оту догадалась, что точно так же погиб и десятник - отец Ситамон. Наперсница подтвердила ее слова.
Ее отец Секененра, бывший простым стражником при храме Амона, примкнул к молодому фараону; но не потому, что вдруг уверовал в истинность и единственность Атона, а в надежде на лучшее будущее - продвижение по службе и скорое обогащение. Он дослужился до десятника, но почти сразу был убит в стычке со своими прежними товарищами, воинами Амона…
Рассказывая об этом, уже закаленная жизнью молодая женщина утирала слезы. Амен-Оту слушала ее с полным пониманием и сочувствием; и это опять сблизило их. Ситамон уверилась, что перед нею ее госпожа и наставница: конечно, новообретенные странности в поведении жрицы никуда не делись, но Ситамон знала ее ближе других, узнала ее прежние манеры и обыкновения и перестала сомневаться.
Незаметно подошло и миновало время обеда: Амен-Оту съела немного чечевичного супа и жареного мяса и легла поспать. Она действительно нуждалась в отдыхе. Ситамон тоже прикорнула на тюфяке в углу комнаты – должно быть, там она обычно и ночевала. Услышав, как ее помощница мирно посапывает во сне, Амен-Оту ощутила, как страшно ей остаться в одиночестве в этом мире, - она была собой, но по-прежнему оставалась чужачкой… Будто ее вырвали с корнем из родной земли и посадили обратно, но она никак не прирастала.
Вечером, когда пришлось зажечь масляную лампу, Ситамон опять отправилась распоряжаться по хозяйству. В ее отсутствие Амен-Оту более пристально обследовала спальню.
В шкафу хранилась повседневная одежда и два праздничных платья; в сундуке с перламутровой крышкой действительно оказалось постельное белье – и, переложенные бельем и мешочками с сухими ароматическими травами, там нашлись драгоценности, слишком большие, чтобы хранить их в шкатулках: тяжелая серебряная пектораль с изображением Ока Хора, отделанная яшмой, ониксом и сердоликом; пояс из электрума, изображавший переплетенных змей; пара нарядных сандалий из посеребренной кожи… Однако эти прекрасные вещи почти не заинтересовали ее.
При свете единственной лампы было видно не слишком хорошо – но Амен-Оту увидела в углу еще один сундук, поменьше и попроще. Она подбежала к нему и открыла: и там обнаружились письменные принадлежности, наконец-то! Кедровая дощечка, чистый папирус, таблички из мягкого известняка – для упражнений; пенал с красками и палочкой для письма… И, более того: сундук состоял из двух отделений, и во втором оказались свитки – книги. Не только на языке Та-Кемет; еще и клинописные таблички, на языке Вавилона. Завтра она непременно займется этим!
Когда вернулась Ситамон, они поужинали – доели оставшуюся с утра дыню и разломили лепешку, запив разбавленным вином. Из ее собственного виноградника, как с гордостью отметила Ситамон. Потом она помогла госпоже приготовиться ко сну, и они потушили лампу.
Теперь Амен-Оту долго не могла уснуть, несмотря на усталость. Дневной сон был коротким и освежающим – но в эти ночные часы, под еще незнакомыми звездами Ахетатона, ей казалось: если она забудется, демоны похитят ее душу вновь и произойдет еще более ужасное преображение… Она прошептала молитву Амону – слова ее сами сошли с языка. Это помогло, но не слишком. Но в конце концов жрица уснула.
Она опять видела сны – в этих снах причудливые образы другой страны, которые приходили к ней в бреду, переплетались с впечатлениями сегодняшнего дня… Однако, открыв глаза, Амен-Оту обнаружила, что осталась где была - в своей опочивальне. Это и обрадовало ее, и почему-то разочаровало.
Она опять проснулась поздно, но раньше вчерашнего. Ситамон терпеливо дожидалась рядом – сидя с тем же рукоделием на коленях.
Совершив туалет, Амен-Оту позавтракала вместе с Ситамон и отослала ее, сказав, что займется чтением. И уже когда наперсница ушла, Амен-Оту спохватилась – она не совершила обычного преклонения перед Амоном! И статуэтка бога в доме обнаружилась всего одна: в стенной нише перед входом.
Хотя это неудивительно – Еретик наверняка не спускал глаз с ее дома…
Она принялась разбирать свитки, начав с иератических и иероглифических. Амен-Оту полностью погрузилась в свое занятие, и через какое-то время с облегчением поняла, что вспоминает грамоту: папирусы оказались копиями со священных текстов и поучительными речениями. Ничего особенно удивительного; однако Амен-Оту была рада этому подтверждению своей учености, редкой даже среди знатных женщин…
Она позвала Ситамон и предложила возобновить их уроки. Хотя не представляла, на чем они закончили. Однако, когда обрадованная прислужница стала подсказывать, Амен-Оту вспомнила; и урок прошел лучше, чем она могла надеяться…
Потом, подкрепившись вином, Амен-Оту выразила желание поплавать в пруду перед обедом. Ситамон сопровождала ее – чтобы подать одежду и полотенце. Когда жрица сбросила платье и погрузилась в воду, ахнув от неожиданной прохлады и удовольствия, Ситамон устроилась на берегу на скамеечке. Она, против вчерашнего, ожила и повеселела; и вдруг начала делиться с хозяйкой сплетнями, совершенно по-женски.
- На рынке толковали, госпожа, что в Уасете появился один новый пророк. Сейчас, конечно, развелось много лжепророков и гадателей – но этот особенный…
Амен-Оту вынырнула на поверхность, смахнув с волос листья кувшинки.
- Чем же?
- А тем, что он бинтуется. С ног до головы, совсем как… как мертвые, и все время носит маску, - Ситамон понизила голос. – Говорят, что он не выносит солнца!
Амен-Оту чуть снова не ушла под воду.
- Что ты сказала?..
- Да, да! Представь себе! Люди думали, что он прокаженный или у него там, под повязками, страшные язвы, которые он вынужден прятать… Но теперь говорят, что он благословлен Амоном – а Атон настолько ненавидит этого прорицателя, что может сжечь его дотла, стоит ему только размотать свои бинты…
Амен-Оту медленно вышла из воды. Она обернулась полотенцем, которое подала ей Ситамон, и молча пошлепала назад к дому, забыв про одежду: прислужница догнала ее под деревьями. Амен-Оту оделась, не поблагодарив помощницу и вообще едва ее замечая.
Слова о человеке, который «бинтуется как мертвые» и «не выносит солнца» отозвались чем-то знакомым, до ужаса знакомым… Мысль так и не всплыла на поверхность; но Амен-Оту вспомнит и это. Только дайте срок.
За обедом она была уже совершенно спокойна, хотя и молчалива. А потом сказала Ситамон, что, пожалуй, с послезавтрашнего дня снова начнет принимать учеников – пока пригласит только троих: кроме самой Ситамон, Уаэнхора с его сестрой Тетишери и Джосером-Хеперу. А дальше будет видно.
Глава 3
Остаток дня Амен-Оту посвятила упражнениям в чтении и чистописании. Она уже представляла, что собрания в ее доме были сразу и молитвенными собраниями, посвященными Амону, и школьными уроками. Больше половины ее учеников получили начатки образования при храмах, и больше половины принадлежали к семьям среднего достатка; хотя благородным происхождением могли похвастаться немногие. Новый фараон опирался на простолюдинов - все это знали: чтобы было что противопоставить старой могущественной знати с ее древними богами. Однако огромное количество и простолюдинов, и людей высших сословий пострадало в этой войне, и школы Амона закрывались и уничтожались вместе с храмами...
Вечером, окончив занятия, Амен-Оту впервые отважилась подняться на крышу и взглянуть на город.
Ахетатон был великолепен. В красноватом закатном свете обрисовались безупречно правильные геометрические формы домов, ожила и заиграла яркая роспись стен. Жрица ахнула, впервые увидев гигантский Пер-Атон - открытый солнцу Большой храм Атона, который царствовал над всем. Город Еретика возник посреди пустыни в мгновение ока - по мановению руки фараона, как мираж для всех, кто был заворожен новым учением...
Амен-Оту сильно вздрогнула, заметив, что на соседней крыше тоже люди: они показывали на нее друг другу. Конечно, слухи о ее продолжительной болезни разнеслись по Ахетатону! Она действительно была известна!
Амен-Оту поспешила спуститься в зал. Сердце громко стучало, во рту пересохло. Чем это обернется? А если Эхнатону уже завтра доложат, что прорицательница Амона встала с постели и продолжает сеять семена раздора в его столице?..
Но теперь она ничего не сможет с этим поделать. Пожалуй, решение пригласить небольшую группу учеников было разумным.
Перед сном Амен-Оту совершила очищение и вознесла молитву Амону, простираясь перед статуэткой в своей комнате. Еще одно золотое изображение Амона, как оказалось, хранилось в ее спальне - в нише за шкафом. Однако, произнося слова молитвы, Амен-Оту чувствовала свою неискренность и слабость. Она утратила связь с богом, которую имела до болезни!..
Но, кажется, она обрела связь с некими новыми силами. И никто не знает, как еще они проявят себя.
