Глава 1.
Полуденный зной душил. Воздух над площадью дрожал, словно над раскаленной сковородой. Пахло потом, лошадьми, засахаренным арахисом, подгнившими на солнцепеке фруктами, смолой, свежей древесиной. Ушлые торговцы, в преддверии зрелища, жарили орешки, пока в центре площади заканчивали сколачивать помост для казни. Совсем скоро здесь должно было стать еще жарче.
Прямо как в аду — где было бы самое место всем присутствующим.
Я стояла на балконе городской ратуши, держала бокал с разбавленным вином и делала вид, что наслаждаюсь привилегией быть среди знати. Вежливо благодарила за комплименты и озвучивала встречные. Охотно рассказывала дамам, откуда столь редкое кружево и украшения. Ускользала от расспросов о себе. Терпеливо сносила завуалированные намеки на неблагородное происхождение. Старательно, очень старательно держала язык за зубами — во избежание досадного инцидента.
Мой мнимый женишок блаженствовал в центре внимания. Мало того, что выпал шанс похвастаться юной красоткой, смотрящей на него с тупым молчаливыми обожанием, — сегодня герцог Арон Гревальский имел честь был распорядителем казни от лица местной инквизиции и потому упивался всеобщим почетом и уважением.
Забавно, он даже не замечал, что большинство званых гостей теперь его отчего-то побаиваются. Дурацкий, пустой страх аристократов перед таким же надушенным индюком, как они сами, просто наделенным чуть большей призрачной властью. Недостаточно сильный, чтобы пробудить мой дар. Но из-за него по коже все равно то и дело пробегали мурашки.
— Элина, ты — чудо, — лениво промурлыкал Гревальский, отвлекая меня от мрачных мыслей. — Сегодня все разговоры только о тебе.
Я покосилась на него с плохо скрываемым удивлением. Комплимент без упоминания себя любимого? Его что, тепловой удар хватил?
Герцог развалился в кресле неподалеку, пощипывая виноград. Взгляд не отлипал от меня. Вернее, от чересчур глубокого для такого мероприятия декольте. По крайней мере, теперь понятно, откуда столь невиданная щедрость при покупке дурацкого платья. Мне не оставалось ничего другого, кроме как смириться с ролью выставочного экспоната. Благодушие Гревальского — залог успеха моих планов, так что, черт с ним, пусть пялится.
— Вернее, о нас, — герцог отщипнул от грозди еще одну виноградину. — Всем интересно, где я сумел отхватить такую прелесть, пусть и без родословной.
А, нет, не перегрелся. Отозваться о собственной невесте, словно о племенной кобыле — вот это вполне в его духе.
Я не ответила, растянув губы в очередной смущенной улыбке. Молчание в диалоге с этим придурком было для меня привычным делом.
Снизу послышались одобрительные возгласы. Народу собиралось все больше, люди толкались, громко спорили за лучшее место, старались пробиться поближе к помосту, где уже раскладывали хворост вокруг столба. Некоторые женщины держали за руки детей, в толпе то и дело сновали подростки. Многие присутствующие выглядели довольно нарядно.
Ну конечно. Разве публичная казнь ведьмы — не достойный повод устроить семейный праздник?
От приступа злости я вцепилась в каменные перила с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Стоило дважды подумать, прежде чем согласиться с уговорами прийти сюда.
— Элина? Ты как-то побледнела, — недоуменно вскинул брови Гревальский.
— Просто немного душно, — вымученно скривилась, нервно убрав с лица фальшивую светлую прядь. — Наверное, стоит ненадолго уйти в тень.
— И пропустить оглашение мною приговора? Полно. Сейчас начнется самая главная часть, — герцог кивком указал в сторону помоста. — Потерпи, пока хотя бы костер не разожгут, потом можешь уйти.
Толпа снова возбужденно загалдела, привлекая мое внимание. Я опустила глаза вниз как раз в тот момент, когда на помост выволокли злокозненную «ведьму»
Худенькая, в оборванном грязном платье, в синяках и ссадинах, с растрепанными волосами — она едва волочила ноги под грузом кандалов. Стража бесстрастно подпихивала ее в спину. Даже на расстоянии, даже сквозь гвалт зевак я слышала, как она плачет, хнычет, просит о пощаде. Лишь когда «ведьму» швырнули на помост, она затихла, сжалась в комок, испуганно глядя на толпу и плотнее запахивая на груди разорванный ворот. Только тогда я смогла разглядеть ее лицо, и меня передернуло от омерзения.
— Это же ребенок, — сдавленно выдохнула я.
— Элина, не драматизируй, — Гревальский заметно поморщился, поднявшись со своего кресла. — Ей целых шестнадцать лет, да и кавалер уже был. Ведьмы рано взрослеют.
От тона, которым это было сказано, мне захотелось вмазать герцогу, да так, чтобы зубы собирали всей толпой. Перила пришлось стиснуть еще сильнее.
— В чем же ее вина?
— Не забивай свою очаровательную головку, — Гревальский невозмутимо потрепал меня по щеке, даже не подозревая, как сильно рискует лишиться пальцев.
— Я просто хочу понять, за что с ней так? Что нужно сделать, чтобы заслужить такую расправу?
— Она сама признавалась своему дружку в колдовстве, — пожал плечами герцог. — Вылечила его семью от смертельной лихорадки, делала защитные амулеты. К счастью, парень оказался сознательный и богобоязненный.
К горлу подступила дурнота, не имеющая ничего общего с жарой или тесным корсетом. Привкус железа на языке не смывался вином, сколько бы глотков я не сделала.
И в этом ее преступление? В том, что она помогала? В том, что была столь наивна, что поверила мужчине?
Я думала, что похоронила эти воспоминания. Что за четыре с лишним столетия обстоятельства моей собственной смерти стерлись, забылись. Но сейчас, глядя на девочку внизу, словно возвращалась в тот день.
«Его глаза напоминали мокрый камень на мостовой. Или грозовые тучи перед бурей. Но никак не тот жемчуг мягкого серого оттенка, который я помнила.
Пока он зачитывал мой приговор, я всматривалась с такие знакомые, но в то же время такие чужие черты лица. Теперь они ускользали от моей памяти, как вода сквозь пальцы, но я все еще не забыла ощущение. Он изменился…Сильно. Прислуживание инквизиции за годы стерло с его лица все человеческое, теперь его скрывала бездушная непроницаемая маска.
Хорошо, что от моей к Дамиану любви остался лишь пепел.
Я всегда догадывалась, что не проживу долго и счастливо. Вероятно, потому что родилась не в то время, не в том месте и не в той семье. С самого появления на свет моя роль сводилась к выгодному капиталовложению. Мне удалось вырваться из этой клетки и пойти по собственной дороге, правда, она привела к костру.
Цинизм и расчетливость — от хладнокровной матери, женское обаяния и внешность, как оружие — от милых сестричек, вера в свой ум — от отца, гордость и независимость — от бабули Лиз. Мне казалось, я собрала от своей семьи все самое сильное.
Но благодаря ведьминскому дару, похоже, стала чересчур уверенной в своих силах, поэтому даже не пыталась прятаться или скрываться, веря, что всегда сумею улизнуть в последний момент. И моя самоуверенность преподнесла отличный урок.
Вот чего у меня не было, так это таланта к вранью. Все мои попытки обмануть были видны за версту. Юлить, изворачиваться, уходить от ответа — сколько угодно. Но солгать в ответ на прямой вопрос я оказалась совершенно неспособна. Возможно, это и стало моей главной ошибкой. Быть может, научись я искусству безукоризненной лжи, не стояла бы сейчас посреди этого подземелья, в шаге от собственной смерти.
В целом, все, что казалось мне достоинствами, либо обернулось против меня, либо оказалось совершенно бесполезным. Кроме, пожалуй, ума и самообладания. Этого мне вполне хватило, чтобы не лить слезы на потеху инквизиции, умоляя о пощаде.
— …оставлена у позорного столба в назидание прочим ведьмам и порождениям бесовским на семь дней, после чего предана будет огню.
Бабушка всегда говорила, что меня смерть пугать не должна, потому что это будет всего лишь начало нового пути, которое стоит встретить с улыбкой. Пусть я никогда особо не понимала этот ее оптимизм, в тот миг хотелось последовать совету — усмехнуться, гордо вскинуть голову и пройти на эшафот так, будто это королевский престол. Но мера наказания... Я бы предпочла сразу взойти на костер. Приятного в этом мало, но все лучше, чем сидеть на цепи посреди площади, когда каждый, даже самый отъявленный мерзавец и безбожник, имеет право кинуть в тебя камень. Тем более, что потом все равно спалят, как чумной труп.
— Мне жаль, Эвелинн. Я буду молиться об очищении твоей души, — он посмотрел мне в глаза, как ему, наверное, казалось, с сочувствием и сожалением, но на самом деле абсолютно равнодушно.
— О своей душе позаботься, — нелюбезно огрызнулась я.
Мой обвинитель понимающе улыбнулся и отвел глаза.
— Отворачиваешься? — ядовито хмыкнула я. Злоба, закипающая в душе, подобно раскаленной лаве искала выхода. — Потому что тебе стыдно? Или, быть может, противно смотреть на меня? Может, боишься моего злокозненного колдовства?
— Я не куплюсь на твои уловки.
Сказано было так спокойно, даже с легким раздражением. Будто он от назойливой мухи отмахнулся.
— Уловки?! — разъяренно зашипела я, мечтая вцепиться ногтями в это теперь уже ненавистное лицо с застывшим выражением мнимой праведности. Глаза застилала кровавая пелена ярости. — Да кем ты возомнил себя?! Святым борцом с нечистью?! Скажи-ка, дорогой мой, а наши совместные ночи? Это что, часть твоего святого инквизиционного пути? Сдается, тебе рассказали не о том методе охоты на ведьм.
— Замолчи! — внезапно рявкнул он.
— А что? — наигранно изумилась я. — Неужели никто не знает о нашем прошлом? Ты считаешь это постыдным?
— Я сказал, заткнись! — на мгновение мне показалось, что он меня ударит — так его перекосило. — Прекрати нести чушь! Я даю тебе шанс выжить, но могу и передумать.
— Шанс? — совершенно искренне опешила я. — Публичное унижение ты называешь шансом выжить? Скажи, неужели не мог по старой памяти придумать менее мучительную казнь? Ты так старательно следил, чтобы я миновала пыток… Для чего? Чтобы толпе больше досталось?!
— Истерики тебе не к лицу, — поморщился он. — Зная тебя, Лина, думаю, найдешь способ сбежать. Это тебе неплохо удается. Хотя, сказать по правде, ты одна из немногих за годы моей службы, кого действительно можно назвать дьявольским отродьем.
— Раньше тебя это не смущало, — процедила я сквозь зубы. — Не ты ли пару дней назад снова пытался залезть мне под юбку?
— Заткнись! — снова вызверился мужчина. — Прекрати злить меня! Ты сама признала все свои прегрешения, у меня просто не было иного выхода!
— Был, — горько усмехнулась я, чувствуя, как гнев уступает место опустошению. — Ты мог выполнить свою часть сделки и отпустить меня, Дамиан.
— Мог бы, если бы ты меньше светила своей магией, — хмыкнул тот.
В ответ я одарила его презрительной усмешкой, но говорить больше ничего не стала. В чем-то он прав, я сама виновата. И этот разговор — пустая трата времени и сил. Пытаться убедить его в том, что за помощь и доверие не платят предательством и смертью? Однажды он уже весьма четко дал мне понять, что придерживается иного мнения. Был ли хоть малый шанс, что сейчас Дамиан поймет мою обиду?
На лестнице, ведущей в подземелье, раздались шаги. Он вдруг словно решил воспользоваться последним шансом.
— Спасибо за моего сына. Я никогда не забуду твоей помощи. И прости, что все так обернулось…
— Вот это правда, помощи моей тебе не забыть вовек, — не сдержала я злорадного оскала, оборвав его на полуслове. Заметила недоумение и испуг мужчины и загадочно усмехнулась. — Ты смотри сынишке в глаза почаще… Если осмелишься. А вообще, дорогой мой, будь ты проклят со всей своей семейкой! Будь проклят тот день, когда я тебя встретила!
Больше он ничего не успел сказать, хотя, судя по лицу, теперь очень хотел. Меня увели прислужники инквизиции, а он в растерянности остался стоять посреди подземной камеры.
За палачами я шла так, как и собиралась: с надменной улыбкой и королевской осанкой. Пусть это были мои последние шаги, но мысль о том, что я уже сполна отомстила ему за себя, приятно грела душу».
Воспоминание погасло так же внезапно, как и появилось.
Вот бы и мерзкий привкус крови на языке покинул меня так же, забрав с собой ту злость, что не желала уходить. Я ведь по опыту точно знаю, что это не к добру.
— Мне нужно уйти, — герцог невольно вздрогнул от того, как резко я повернулась.
— Не глупи, Элина.
— Плохо, мне очень плохо, — шлепнув опустевший бокал на стол, я отбросила руку Гревальского, попытавшегося меня остановить, и метнулась в сторону выхода, путаясь в длинной юбке.
К черту, пусть злится, потом что-то придумаю, чтобы его задобрить. Но сейчас надо выйти, надо убраться отсюда прежде, чем…
Дикий визг девчонки настиг меня раньше, чем я успела выбежать с балкона. Смешанный с ревом и смешками зрителей, со скрипом веревок, с неслышимым человеческому уху треском зарождающегося пламени на просмоленном факеле. Мне не надо было смотреть туда, чтобы понять, что именно в этот момент "ведьму" привязывали к столбу. Она визжала и плакала, пока глухой удар не оборвал этот кошмар. Следом в очередной раз взревела толпа, приветствуя Гревальского, вышедшего оглашать приговор.
Не могу помочь. Не могу, не могу, не могу. Не имею права. Слишком многое попадет под удар, если я влезу в эту историю. Угрызения совести пережить будет проще, чем последствия вмешательства.
Я подхватила юбку, наплевав не правила приличия, и уже почти вырвалась прочь, как в спину хлестнул страх «ведьмы». Отчаянный, всепоглощающий, вышибающий весь воздух из легких, лишающий способности мыслить. Сердце заколотилось с такой силой, будто собиралось вот-вот пробить ребра и вылететь вон. Мне надо было удержаться на ослабевших ногах, но это казалось практически невыполнимым.
Страх перед смертью, перед толпой. Перед безысходностью своего положения. Ломающий мое самообладание как хрупкий лед. Умом я понимала, что это не мое чувство, но тело предательски реагировало.
В коридор я практически выпала, радуясь, что знати сейчас не до меня. Остервенело дернула застежку корсета, чтобы глотнуть побольше воздуха, но не удержалась и все же рухнула на колени, как подкошенная, царапая перехваченное спазмом горло. Слишком долго я не использовала дар, чтобы сейчас спокойно справляться с чужим страхом. Мне надо было выпустить крылья, дать им поглотить панический ужас девчонки, чтобы совладать с собой. Но как, черт подери, сделать это незаметно?
Я вдруг вспомнила, что на входе в ратушу есть несколько пустующих ниш. Раньше там стояла какая-то чушь вроде статуй выдающихся градоправителей. Ругаясь сквозь зубы, усилием воли заставила себя подняться и заковылять к лестнице. Только бы кубарем не слететь вниз, для полного счастья.
Ближайшая ниша встретила прохладой и пылью. Я медленно сползла по холодной стене, прислонилась к ней лбом, считая до десяти и пытаясь сосредоточиться сквозь сторонний страх. Мгновенная резкая боль — и крылья прошелестели по каменной кладке, сердито дернулись, пытаясь расправиться и наталкиваясь на стены. Развернуться здесь было негде, но мне это и не требовалось: по синим перьям почти сразу пробежала яркая волна, а я наконец-то смогла дышать, перестав ощущать ужас, душивший девочку на площади. Остался лишь мой собственный застарелый страх, покоившийся до этого на задворках сознания, свербевший теперь, как корочка не ране.
